Buch lesen: «Солнечная сторона», Seite 3

– Если нет дорог, привезти большой трактор очень дорого, только вертолет. Но там, где есть дороги, давно нет золота. А вернее, его так мало, что не выгодно добывать. Если нет мерзлоты – легкая техника, дешево привезти, выгодно добывать. Надо разработать метод, как искать места без мерзлоты. Быстро осматривать очень большие территории. Может быть, я где-то ошибаюсь, и вся эта идея неверная. Например, мало таких мест, искать долго и дорого – а значит, не выгодно.

– Почему вас это интересует? Вы занимаетесь этим профессионально?

Она отрицательно покрутила головой:

– Не совсем. Я геолог по образованию, но сейчас, честно говоря, просто живу на деньги родителей. Но у меня было одно предположение насчет того места на Аляске, и я выпросила у родителей немного денег и прошлым летом просадила их почем зря. Золота было мало, а мерзлоты – много. Нерентабельно… А недавно подумала – а можно определять с воздуха, где нет мерзлоты? – она сделала короткую паузу, отведя взгляд, словно подумала о чем-то, потом посмотрела на него и улыбнулась, – но у меня появляется ощущение, что я подсознательно хочу заставить вас думать о моих делах…

Он рассмеялся:

– Да ладно вам. Назовите три самые интересные темы, на которые вам сейчас хотелось бы думать.

Она вопросительно посмотрела на него:

– Почему думать, а не говорить?

– Потому что говорить принято на определенные темы. И у меня иногда возникает ощущение, что эти темы очень слабо интересуют тех, кто о них говорит.

Она усмехнулась:

– Что же… Первую тему я уже изложила. Но золотом вы не занимаетесь. Вторая: откуда этот человек берет деньги? Но спрашивать об этом не принято. Третья: что вообще кроме денег его интересует? Но девяносто процентов людей, которых я знаю, интересуются или одним и тем же, или ничем. Мы можем как-то использовать это?

Соболь с серьезным видом кивнул:

– Да, можем… Я не интересуюсь золотом и едва ли заинтересуюсь, но мне будет интересно узнать, как вы организовали работу на Аляске, потому что я сам организую похожие вещи… Хотя… я вас обманул. Я занимался золотом. Несколько лет назад я с большим энтузиазмом мыл золото в Северной Калифорнии.

Ее лицо так и вспыхнуло удивленной улыбкой:

– А вы не опоздали лет так на сто пятьдесят? Почему именно там?

Он сказал, едва сдерживая свою улыбку:

– Потому, что я там часто бываю… потом, что мне нравится там… – он все-таки улыбнулся, – нет, я понимаю, что это похоже на анекдот о человеке, который потерял часы в кустах, а ищет под фонарем, где светлей. Но мне хотелось почувствовать себя одним из тех, кто возился там с золотом именно сто пятьдесят лет назад, когда оно было. Потому что со мной произошло то же самое, что с этими людьми. Потому что с раннего детства я знаю много историй – или легенд – о том, как люди приезжали в какое-то дикое, далекое место и добывали там желаемое. И они занимались реальным делом, не фантиками спекулировали! Я приехал в Америку, чтобы заниматься околокомпьютерным бизнесом, потому что тогда это было, как золотая лихорадка – новый рынок, на котором еще не все поделено. Не только ради денег. Ради денег мне следовало не выезжать из России ни на один день, потому что там тогда тоже были новые рынки, а у меня были бизнесы на этих рынках, и они приносили верные деньги. Но… – он чуть улыбнулся, постаравшись изобразить снисходительность к своим словам, и развел руками, – детские мечты о далеких краях оказались слишком сильны… Я вырос с этими мечтами. И я не возьмусь сказать, что в них было важней, в этих мечтах – деньги или возможность видеть мир. В детстве я собирал этот мир по крупинкам – по картинкам, по строчкам из описаний… А потом оказалось, что все в нем мне доступно. Это было… это было каким-то непрерывным восхитительным стрессом, и с тех пор он длится в хронической форме, и я так и живу в нем…

Он радостно засмеялся, глядя в ее неотрывающиеся внимательные глаза. Она несколько раз кивнула, словно подчеркивая понимание, но не улыбнулась – поняла, что он смеется не от иронии, а от восторга, что это серьезно. Потом сказала:

– Ваши мечты сбылись?

Он кивнул:

– Да. И не только про деньги.

– А про что еще?

Он пожал плечами:

– Сам толком не знаю. Эти мечты… это же не план, не расчет… не вещь… Это ощущение… – он замолчал, непроизвольно отведя глаза в сторону, вспоминая; потом снова посмотрел на нее, – я вот что вспомнил сейчас. Я как-то приехал в Калифорнию, чтобы разобраться с проектом, который финансировал, и понял, что все вложенные в него деньги просто потеряны зря. Но был момент… на одном перевале в Сьерра-Невада, в горах между Невадой и Калифорнией… я стоял там, и смотрел на восток. И вдруг подумал – да ведь передо мной лежит вся эта земля. До самой Атлантики! Я как будто видел ее всю сразу. И чего только в ней ни было… Осень стояла, теплый, солнечный такой день… пахло сухой травой и соснами… И вдруг я понял, что доехал до своей детской мечты. И все это пространство передо мной до самой Атлантики… Так много всего… Никаких денег не было тогда у меня в голове. Я помнил, что проект провалился. Но ничего не чувствовал по этому поводу. Чувствовал только, что добрался до своей детской мечты… Не до Штатов. Штаты оказались обычной страной, с кучей надоедливых проблем, какие всегда и везде есть у людей. Нет! Добрался до большого, открытого мира. Я ведь о том и мечтал в детстве, чтобы жить в этом самом мире, большом и открытом…

Он замолчал, и она несколько секунд молчала тоже. Смотрела на него внимательно, без тени улыбки, и он заметил, что она как-то раскраснелась, точно с мороза – а ведь сегодня было вовсе не холодно.

Потом спросила:

– А что теперь? И что дальше?

– И теперь, и дальше – просто жить. Делать то, что нравится, но главное – просто чувствовать, что живешь. Я ведь, собственно, о том и мечтал – чтобы начать жить. Потому что я очень рано понял, что существовать и жить – не одно и то же. И первое всем нам дается даром, а вот второе – с трудом.

Несколько секунд она снова смотрела на него молча – судя по всему, она не ожидала такого поворота разговора.

Потом сказала:

– А я в Нью-Йорке живу. Мои родители переехали туда из-за бизнеса.

И замолчала, глядя на него.

– Вам там нравится?

Она чуть пожала плечами:

– Знаете, бывают места, которые и нравятся и не нравятся одновременно. Например, мне очень нравится то место в Норвегии, где у нас уже несколько столетий земля. Наш старый дом, который ненамного моложе… И мне даже нравится кататься там на лыжах. Может, просто потому, что это самое первое, это детство, а я очень довольна своим детством? Но вот жить там я не хочу. И не только потому, что мне не нравятся некоторые тамошние порядки… Это совсем маленькое место. Оно как бы замкнуто на себя. Как бы вне мира. Мне нравится, что оно где-то есть. Нравится иногда скучать по нему. Нравится вспоминать. Нравится встречаться с ним иногда. Но я знаю, что мое место не там… Нью-Йорк – что-то вроде антитезы этому месту. И хотя я не люблю надолго в нем оставаться, это – фантастический город. Иногда в нем чувствуешь совершенно особенную энергетику… хочется что-то делать, хочется быть… Он как будто говорит тебе: действуй, потому что здесь сбываются мечты. И еще говорит: если ты меня поняла – ты будешь ко мне возвращаться… Вы хорошо его знаете?

Соболь отрицательно покачал головой:

– Нет. Я почти десять лет летаю через него, а ночевал в нем всего несколько раз. Для меня этот город – ворота. Он хорош тем, что за ним ощущается очень многое.

Она почти повторила его жест:

– Не только. Он и сам по себе хорош… Он – как метеорит, который упал на Землю, и принес какую-то другую цивилизацию. Сам он давно постарел и можно, наверное, убеждать туристов, что «Крайслер Билдинг» построили люди с «Мейфлауэра». Но весь мир заполнен его клонами…

– Именно «Крайслер», не «Эмпайр»?

– Да, именно. Для меня «Эмпайр» – это просто высокий дом. А «Крайслер» – памятник арт-деко… И название у «Эмпайра» совершенно безлико. А Крайслер – это реальный человек. И он делал реальные вещи. И полезные. Его автомобили разъезжались по всей стране… Делал что-то ощутимое. Не просто безликие деньги, которые сперва были монетками, потом бумажками, потом ничем, но никогда не были тем, что хочется ассоциировать с собой. О чем хочется сказать: это сделал я!.. А во-вторых… Вы были внутри «Краслера»?

– Нет.

– Зайдите. Там есть фрески на стенах. Прямо в фойе. Оригинальные, времен постройки. Они изображают цивилизацию, которая должна вам понравиться. Которая не только спекулировала фантиками. Индустриальную. Ту, где люди занимаются настоящим делом. Вернее, легенду об этой цивилизации. Но ведь фрески на стенах никогда не изображают реальность точно, они и не должны этого делать. Они должны создавать легенды, так ведь?

Соболь кивнул:

– Да. А легенды создают идеал, и через него – будущее. И еще…

Он замолчал – совершенно новая для него мысль пришла ему в голову.

– Что? – спросила она.

Он сказал:

– Еще про Нью-Йорк… Я вдруг подумал… Подумал, что приехал туда году в двадцатом, и у меня нет ни денег, ни образования, которое можно в них превратить. Я могу жить и работать только в самом низу. По крайней мере – пока. Будет мне хорошо в этом городе? Логичный ответ – нет. Но мне показалось, что – да. Потому что я буду жить рядом с тем, что развивается и что круто. Что огромно. Что красиво… Что делают реальные люди по образу и подобию своей мечты… Представил, как иду утром мимо площадки, на которой поднимается в небо строящийся небоскреб, а у меня только сэндвич на обед, и это почти все, что я могу сейчас получить. Но я все равно почувствовал, что счастлив.

Она сказала:

– Утро солнечное, апрель.

Он засмеялся:

– Да, точно!..

Она кивнула серьезно:

– В этом городе много солнца. Хотя он такой холодный зимой, штормы иногда приходят с холодного океана… Но очень солнечный. По крайней мере так кажется, если приехать в него оттуда, где солнца мало. За солнце прощаешь многое…

Она замолчала; он смотрел на нее и все медлил с продолжением разговора; ему отчего-то казалось, что они говорят и так, молча; что слова им не очень нужны.

И вдруг понял, что видит перед собой, на расстоянии вытянутой руки, настоящее чудо. Он давно думал о таком, искал, присматривался – но никогда не встречал.

Ее лицо словно светилось изнутри тем излучением, что создает только живая, сильная, гибкая и быстрая, подлинно человеческая душа. Душа, которой доступны любые чувства. Которой доступно реагировать на окружающее непосредственно, а не с помощью стандартных выражений, да и то не почувствованных, а выученных и повторяемых, потому что так принято у других. При всей своей сложности такая душа прозрачна до основания потому что – если ее обладатель вам доверяет – она не считает нужным что-то играть и скрывать. Соболь смотрел на ее лицо и чувствовал, что оказался в другом мире, где другие люди живут другую жизнь. В мире который, быть может, сменит нынешний на Земле. И в то же время существует уже сейчас – просто почти никто не чувствует и не видит его. И его людей можно встретить – просто их мало, да и мало кто может понять, кто они на самом деле…

Она сказал:

– Мне скоро улетать. Я, собственно, совсем ненадолго приехала. Мне пора. Вы уж меня извините…

Она смотрела на него, и в лице ее показалось ему ожидание.

Он сказал:

– Я хочу еще с вами встретиться. Я могу приехать в Нью-Йорк, это надо только согласовать – например, за неделю.

Она отвела взгляд, чуть качнула головой:

– Я подумаю… – она снова посмотрела на него, – я имею в виду – подумаю, где лучше встретиться… А куда еще вам удобно приехать?

– Да в сущности, куда угодно.

– Хорошо… Я что-нибудь придумаю, и вам позвоню… в какое время лучше? Ну, чтобы не звонить посреди ночи… посреди ночи – там, где вы будете…

– Если позвоните в течение двух недель – или Москва, или Сан-Франциско. Потом – или там же, или Северная Дакота, или Альберта – это Канада. Или здесь – возможно, приеду на день или два. Так что выбрать удобное время едва ли получится. Звоните в любое.

Она кивнула:

– Я позвоню. Скажите номер.

Он продиктовал два – спутниковый и сотовый. Она записала.

Поднялась, пощелкала клавишами на ноутбуке, закрыла его и сунула в стоящий на стуле рюкзак:

– Меня такси ждет. Я вызывала, оно уже подъехало… Не провожайте – вам придется переобуваться, а я уже это сделала.

Он и не заметил, что она сидела не в лыжных ботинках а в обычных, для трекинга.

Он улыбнулся ей:

– Хорошо. Вы еще не опаздываете?

– Нет.

– Тогда пусть водитель не спешит на серпантине. Тачки, используемые здесь в качестве такси, не внушают твердой уверенности в завтрашнем дне.

Она засмеялась:

– Хорошо…

Ее стоящие у стены лыжи тотчас оказались в извлеченном из рюкзака чехле. Она надела рюкзак, подвигала плечами, пристраивая его поудобнее – что-то непосредственно-детское было в этом движении – подхватила чехол с лыжами и повернулась к Соболю:

– Удачи вам. Хорошо покататься!

– А вам удачно доехать!.. Будете проходить мимо быка на Уолл-стрит – передавайте мои лучшие пожелания!

Она засмеялась, несколько раз кивнула, повернулась и пошла к выходу; ее походка была походкой человека, привыкшего ждать хорошего от следующего шага.

Он смотрел как она идет и чувствовал, что происходит что-то не очень реальное.

Москва, 1987 – 1992: … что и требовалось доказать

Олег Соболь закончил школу в 1987 году.

Минувший год он старательно наблюдал за обстановкой – что получится из той речи Горбачева, которая побудила его прочитать дедовское письмо. Признаков принципиальных перемен пока не было. Поэтому Соболь работал над давно согласованным с родней планом – поступить в Московское высшее техническое училище, весьма знаменитый в соответствующих кругах «бауманский», и готовиться к продолжению семейных профессиональных традиций. В текущей ситуации это был самый разумный вариант. И не только разумный. Имея перед газами успехи предков, Соболь, в отличие от многих, очень уважал инженерский труд.

Два последних школьных года он очень много работал. И хотя он учился в спецшколе с физмат-уклоном, поступить в «бауманский» было непросто в любом случае. Десятый класс оказался сплошным марафоном. После школы Соболь обычно ехал или на специальные курсы для поступающих, или к репетиторам, знающим требования именно данного института, и готовящих абитуриентов прицельно.

Финишная прямая этого марафона состоялась уже после школы. Крайний перед вступительными экзаменами месяц Соболь провел по квартирам репетиторов по двум основным предметам – математике и физике. Оба репетитора работали по одинаковой технологии. В квартире собирались с десяток абитуриентов, и решали задачи. Репетитор ходил от одного к другому, отвечал на вопросы и проверял решения. Занятия – а лучше сказать тренировки – шли у него по шесть-семь часов в день. Чайникам там было не место – шла только шлифовка уже имеющихся навыков.

Зато когда Соболь пришел на письменный экзамен по математике и посмотрел свой билет, он был удивлен простотой того, что ему предлагалось сделать. Хотя он понимал, что объективно это вовсе не просто! Он написал решения, почти не задумываясь. Больше времени ушло на то, чтобы сто раз все проверить – очень уж подозрительной казалась эта простота. Но нет – все было верно. Просто человек, который готовил его, делал свою работу честно. Он брал деньги за то, что абитуриент сдаст его предмет наилучшим образом. Для того, чтобы гарантировать это, он завышал уровень сложности; на это и уходило по шесть часов в день.

Этот пример Соболь запомнил – есть вещи, которые сделать трудно, но надо сделать обязательно, и на них нельзя жалеть сил.

Еще он понял, что перед ним первый пример частного предпринимательства. Репетиторов – естественно, совершенно нелегальных – в Союзе было много. Так как они не могли рекламировать свои услуги, их выбирали по рекомендации. Если абитуриент сдавал предмет хорошо, его родители рассказывали об этом репетиторе знакомым, и поток клиентов не иссякал. Потому одни репетиторы сидели без заработка, а у других было десять человек сразу.

Третий вывод состоял в том, что за высокий уровень надо платить.

Впервые в жизни Соболь почувствовал, что значит одержать победу безоговорочную, быть в безусловной элите. Что это было за восхитительное ощущение! Он навсегда запомнил, как вскоре после зачисления в институт посетил свою школу, чтобы взять какие-то бумаги – ему показалось что школа стала меньше, что он вырос над ней…

И была еще одна победа тем летом – совсем маленькая по сравнению с работой, которую он выбрал, как казалось тогда, на всю жизнь. Но такая, которая не меньше, чем работа, может определить – какой эта жизнь будет.

Состоялась она на даче, куда Соболь отправился после экзаменов, в августе, и началась со знакомства.

Мисс Август была не местная; она приехала на каникулы к своей институтской подружке-однокурснице: обе были постарше Соболя лет на пять.

Впервые Соболь увидел Мисс Август в обществе подружки жарким днем в самом начале месяца, на улице возле своего участка. Он подходил к калитке, а они шли навстречу, и Соболь увидел их издалека. По такому случаю он притормозил и сделал вид, что старательно рассматривает растущий на углу его участка куст черноплодки, проверяя, нет ли на нем спелых ягод – он хотел встретится с подружками на улице, а не рассматривать их через забор.

Леди меж тем приближались. По случаю жаркого дня на Мисс Август были короткие шорты и майка. Шорты демонстрировали весьма привлекательные ноги. Лицо Мисс Август не отличалось особой эффектностью, но выглядело вовсе не просто; казалось, его обладательница умеет включать мозги, и ей естественно требовать этого от партнеров.

Но самое глубокое впечатление произвели на Соболя ее длинные, очень чистые, хорошо расчесанные светлые волосы. Отнюдь не блондинистостью – он уже тогда предпочитал темных. Кроме того, он сразу подумал, что волосы у Мисс Август крашеные, потому что такой цвет встречается очень редко, и волосы были слишком хорошими для него – все школьные блондинки, которые явно не красились, уступали качеством волос школьным шатенкам-брюнеткам. Так вот – вовсе не цвет столь приятно его удивил, а сам стиль. Стиль «просто хорошие волосы». Где-то посередине спины их ровно обрезали – вот и все. Ну, и не забывали расчесывать. Соболь сразу узнал этот стиль – простота качества, простота уровня, простота идеала.

Подружки подошли, наконец, к черноплодному кусту, и – вот совпаденье – к этому моменту Соболь как раз признал, что черноплодка еще не созрела.

Он повернулся к ним и улыбнулся:

– Добрый день, леди…

Мисс Подружка тоже улыбнулась. Мужская интуиция, тогда еще едва просыпающаяся, тотчас подсказала Соболю, что это не просто улыбка, что Мисс Подружка имеет что-то в виду. Он сразу припомнил, что на тех тусовках дачной компании, которые он смог посетить между экзаменами, она пару раз заговаривала с ним о чем-то ни о чем. Мисс Подружка было в целом ничего, но и ничего такого, что привлекало бы Соболя, в ней не было, и эти разговоры он сразу забыл.

Позднее он думал, что, вероятно, отражение красивой победы на экзаменах в тот момент все еще не пропало в его облике. А кроме того, ему очень нужна была пятерка по физкультуре в аттестат – для получения высокого общего балла, который давал преимущество при поступлении в институт. С начала девятого класса он стал регулярно тренироваться с гантелями и бегал – по дороге в школу и из нее, всякими задворкам, подальше от выхлопных газов. Он даже не поленился прикрутить к стене своей комнаты перекладину.

Два года физкультурных приключений изменили его так, что он сам этому удивлялся. На прессе, руках и плечах появились мускулы. И двигаться он стал как-то естественнее и легче – он очень следил за тем, чтобы не закрепощаться, чтобы растягиваться и делать побольше широких, свободных движений. Себя-прежнего, тощего угловатого подростка, он всегда немного стеснялся; ему казалось как-то даже нечестно предлагать девушкам такой неказистый товар. Собой-нынешним он гордился. И не только результатом, но и процессом, на который не у каждого хватает настойчивости, и который сам по себе уже немаленький результат. И хотя тогда он не думал об этом, но эту его гордость собой с элементами самолюбования замечали, наверное, все леди, что попадались ему на пути. Мало кто относятся к себе хорошо, и еще реже – заслуженно; женщины такое обычно не пропускают.

Он перекинулся с Мисс Подружкой несколькими ничего не значащими словами.

Мисс Август молчала.

Но Соболь успел уловить, что она внимательно, в несколько секунд, посмотрела на него. И в этом молчаливом взгляде, задержавшемся на его лице, Соболь почувствовал оценку. Ничто не свидетельствовало о том, что она была высокой. Но что-то подсказывало Соболю, что на совсем неинтересные вещи женщины смотрят не так.

На том пока все и кончилось.

Но в следующий же момент, с немалым удивлением, впервые в жизни Соболь почувствовал вот что: он должен получить Мисс Август во что бы то ни стало.

После двух лет весьма интенсивной работы Соболь хотел прожить этот месяц, не делая ровно ничего. Но в тот момент жажда деятельности вернулась к нему.

Он сел на велосипед и почти три часа объезжал аптеки в близлежащих поселках, пока не купил дефицитные презервативы. Он не поленился вымыться в душе – благо, солнце успело нагреть воду в баке, служившим источником горячей воды. Он внимательно осмотрел и даже обнюхал свою старую ватную телогрейку – большинство его дачных друзей надевали такие на ночные посиделки, потому что по ночам было прохладно, и еще на телогрейках удобно было сидеть и лежать. Он нашел чистую рубашку и чистые плавки.

Отчего именно плавки? Он помнил, что время от времени в компании появлялась идея искупаться ночью в близлежащем озере, пока ночи еще не слишком холодные и не остыла вода. Но раз за разом, начав бухать, эту идею попросту забывали. А ведь ее можно использовать – особенно, если все остальные опять не соберутся!

Стало темнеть, и налаженный механизм субботней пьянки закрутился с точностью хороших часов. Все элементы были традиционны, и сбоев не давали. Компания постепенно собралась в лесу, у костра, и шоу началось. Пока оно не зашло слишком далеко, Соболь во всеуслышанье напомнил, что они собирались пойти купаться, и момент хороший – дни стояли жаркие, вода не остыла. Идею восприняли с энтузиазмом, и стали разливать. В последствие за нее даже выпили. Но, чем дальше шел процесс, тем ясней становилось, что опять никто никуда не пойдет.

Мисс Август держалась возле Мисс Подружки. Похоже, ее не слишком смущало то, что она никого здесь не знает. Она пила символически, вежливо улыбалась тому, что вызывали приступы уже нетрезвого смеха и наблюдала за всем происходящим, не отстраняясь явно, но и не стараясь участвовать. Кое-кто из чуваков несколько раз посмотрел в ее сторону, но потом всеобщее веселье поглотило и их. Магнитофон выдавал что-то англоязычное, и под этот аккомпанемент человек десять хаотично что-то говорили; как обычно после принятия, жизнь начинала казаться куда интереснее.

Соболь, разумеется, почти не пил. Он уселся на своей телогрейке так, чтобы быть точно напротив Мисс Август, и костер между ними отлично освещал и его, и ее. Соболь то и дело коротко посматривал на нее и однажды встретился с ней взглядом. Так повторялось еще раза два или три; пора было двигаться дальше.

Он поднялся, надел ватник и для начала отправился в лес за дровами; это периодически делал кто-то, кому было не лень. Наломав немного сухих еловых веток, он подбросил их в костер. Разумеется, это было удобнее сделать именно с той его стороны, с какой пребывала Мисс Август. Он присел возле костра, якобы интересуясь результатом своих действий, и тотчас обернулся к ней:

– Ты знаешь, что здесь есть свое собственное озеро Рица?

Она улыбнулась с некоторым удивлением:

– Нет…

– Здесь рядом старые песчаные карьеры. Довольно большие. Выглядят, как карманные горы. На дне одного карьера есть озеро. Может, там родник, а может, просто скапливается дождевая вода, – он тоже улыбнулся, – и именно до него мы никак не можем дойти.

– Знаешь, – сказала вдруг она уже без улыбки и удивления, – если вот так напиваться каждые выходные, никогда никуда не дойдешь.

Соболь не знал, для чего она это сказала но тут же понял, как это использовать:

– Поэтому я и не напиваюсь. А поскольку ты этого тоже не делаешь, мы можем пойти туда вместе.

Она молча поднялась и взяла с земли свою куртку, на которой сидела.

Он быстро исчез за границей света, создаваемого костром; Мисс Август последовала за ним; кажется, их исчезновения никто не заметил.

От костра казалось, что вокруг лежит полная тьма, но на самом деле даже в ночном лесу можно передвигаться, не натыкаясь на все подряд. Соболь к тому же мог пройти здесь даже с закрытыми глазами – он помнил эти места едва ни с рождения и знал так, как знаешь только то, что всегда нравилось, во что возвращаешься в памяти.

– Видишь что-нибудь? – спросил он Мисс Август.

– Не очень…

Он взял ее за руку.

Это был совершенно интуитивный жест, он не думал, что она внезапно потеряется. Но что-то подсказало ему, что взять ее за руку будет полезно. Он идет первым и ведет ее за собой…

Они вышли на просеку. Наверху три яркие звезды как раз помещались в узкой неровной полосе темно-синего полночного неба.

– Небо ночью черное, так ведь? – спросил он.

– Ну да.

– Посмотри вверх.

Они остановились.

– Точно черное? – спросил он.

Она помедлила и сказала:

– Обычно в таких случаях говорят: посмотри, сколько видно звезд.

Он рассмеялся – очень негромко; громкий звук был неуместен в такой тишине:

– Я спросил потому, что оно не черное. Только это обычно не замечают. Оно темно-синее. Похоже?

– Похоже, – сказала она; ничто не указывало на то, что она это увидела, но она согласилась – и кажется, сейчас это было важнее.

– Я заметил это, когда узнал, что в английском «темно-синий» будет «миднайт-блю» – «полночный голубой».

– Никогда не знала, что в английском есть темно-синий цвет, – сказала она, – хотя и учила английский. Знала только про голубой.

– В английском до странности много выражений для «темно-синий». Дип-блю. Дак-блю. Нэви-блю. Неви-блю – это, как я понимаю, цвет формы военно-морского флота, который иногда называют аббревиатурой «нэви». Ну и «сапфир» – это понятно.

Она засмеялась.

– Что? – спросил он, улыбаясь этому ее смеху.

– Ничего, – сказала она.

У него кружилась голова. Может быть, от смотрения в это полночно-синее небо с негородскими огромными звездами. Может, от ее почти физически ощутимого присутствия рядом – подумать только, женщина, которую он должен получить во что бы то ни стало, Главная Цель Существования Мира, стоит в одном шаге от него. Стоит протянуть руку…

Совершенно на автомате, ни о чем не думая, он обхватил ее за талию и притянул к себе.

Она слегка уперлась ладонями в его грудь, но само это движение, которое он не смог бы понять умом, на уровне подсознания подсказало ему, что надо делать. Он притянул ее сильнее, и нашел губами ее губы.

Когда странное, между темной землей и темно-синим небом состояние кончилось – сложно сказать, отчего и еще сложней – сколько длилось оно – она сказала:

– Если мы не увидим озеро Рица, это будет мало отличаться от того, что происходит сейчас у костра.

Когда они увидели озеро, и последовало ожидаемое продолжение, и они сидели на берегу, и он обнимал ее за плечи, на которые набросил свою телогрейку, он сказал:

– Мы еще увидимся?

– Нет, – сказала она сразу.

Он ожидал этого – так же интуитивно, как делал все, что касалось ее – но все равно спросил:

– Почему?

– Хотя ты и ведешь себя, словно тебе принадлежит все самое лучшее, это пока не так. Пока, – она выделила это слово, – это совсем не так, – она выделила слово «совсем», – а женщина ждать не может. Ты, наверное, думаешь, что лучшее впереди?

Он кивнул в темноте:

– Да, конечно.

– А самое лучшее, что могу предложить я – это то, что я могу предложить сейчас. И еще лет десять. Потом все быстро кончится. И тратить время на тех, кто мало что даст взамен, мне уже поздно.

Некоторое время они молчали.

Потом она сказала:

– Это звучит очень банально и глупо, но я хочу, чтобы ты не считал, что я веду себя так со многими.

Он отрицательно покрутил головой в темноте:

– Легко поверить. Ты слишком дорого для этого выглядишь. По крайней мере, мне хочется в это поверить, и я постараюсь так сделать.

Она усмехнулась:

– Нет, ты просто меня поражаешь…

– Чем?

– Непохожестью. Почему ты не бухаешь и не ржешь дурацким шуткам вместе со всеми? Почему не говоришь и не делаешь никаких банальных, надоевших вещей? Почему думаешь, что надо просто делать то, что считаешь нужным, и все получится?.. – она посмотрела на него, – почему ты видишь, что небо ночью синее?

Она замолчала и отвернулась.

Он тоже молчал; признаться, все это несколько выбило его из колеи.

Потом она сказала:

– Хотела бы я посмотреть, каким ты будешь лет через двадцать… И хочется, и страшно.

– Почему страшно?

– Потому что способные мальчики обычно становятся болтунами, которые только и делают, что объясняют, отчего у них что-то не получилось… Я хочу пойти спать, проводи меня.

Они молча дошли до дачи Мисс Подружки, и тогда интуиция, которая весь вечер вела его через порядочный хаос в голове, оказала ему последнюю услуг.

Когда они стояли друг против друга возле калитки, он сказал:

– Пусть это будет первая банальность, которую я тебе скажу, а может быть даже ошибка, но я очень тебе благодарен.

Она усмехнулась:

– А я вот не уверена, что могу быть тебе благодарна. Хотя все было вполне неплохо… Потому что ты первый чувак, с которым мне приходится расстаться раньше, чем он успел мне надоесть.

Он действительно никогда больше не видел Мисс Август. Но вспоминал ее часто, очень часто, особенно поначалу.

И еще вспоминал – с немалым недовольством собой – что так и не ответил на намеки Мисс Подружки. Он чувствовал себя виноватым перед Мисс Подружкой, но не мог заняться ею – Мисс Август, даже исчезнув, долго стояла между ним и всеми другими.

И он знал – почему.

Потому, что чем-то малопонятным, но явственно ощутимым, она напоминала ему Леди с «Феррари».

Которая – помните? – была не просто человеком, а Знаком Того, Что В Мире Есть Что-То Важное И Настоящее.

Студенческие годы Соболя начались, как им и положено – с веселья, состоявшего в посиделках в общаге, распитии соответствующих напитков и попытках дорваться до секса.

Отец это веселье на одобрял. Он считал, что Соболь тратит на него слишком много времени. Результаты первой сессии состояли из четверок и пятерок, но отец был недоволен.