Buch lesen: «Двадцатый год. Книга вторая», Seite 32
ЕЩЕ ОДНА ПОВЕСТЬ О СЧАСТЬЕ
ЭПИЛОГ
Съезжалися к загсу трамваи,
Там красная свадьба была.
(Маяковский. Клоп)
Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии.
(Пушкин)
Это было его последнее тщеславие.
(Виктор Кин)
Два месяца спустя после получения Лениным депеши Фрунзе о полном освобождении Крыма в одной из киевских газет появилась и сразу же была перепечатана десятком изданий новая статья Георгия Пламенного. Называлась она, без претензий на оригинальность, «Воскресение» и была от начала до конца посвящена начдесу бепо «Гарибальди» т. Ерошенко.
ВОСКРЕСЕНИЕ
Чудес не бывает – чему-чему, а этому нас, атеистов и материалистов, учить не нужно. Евангельские и ветхозаветные чудеса, плачущие мадонны, нетленные кости и прочий погромный арсенал великорусских и великопольских черносотенцев – всё это вызовет у революционера гадливость. И вместе с тем, друзья, чудесами полна наша жизнь – жизнь социалистической советской республики. Ибо сама республика наша являет собою чудо. Разорванная на части, сжатая до крохотных пределов, отрезанная от мира, хлеба и бакинской нефти, она сумела выстоять. Выстоять и победить, нанеся неслыханные поражения двадцати державам, уничтожив – навсегда – внутреннюю контрреволюцию.
Мы, коммунисты, не верим древним сказкам про воскресение Лазаря. Но бывают и другие, подлинные воскресения.
Воскресение т. Ерошенко – это воскресение вдвойне. Нетрудно догадаться, как сложилась бы жизнь нашего героя при царизме, – ибо трудно найти что-то более безжизненное, мертвенное и казенное, чем т.н. классические языки. Их вбивали в головы несчастных гимназистов, стремясь отгородить их от жизни, превратить в покорных исполнителей воли правящих классов. В чиновников, в офицеров, в приказчиков на службе капитала. Или же – в преподавателей такой же мертвечины: древнецерковнославянского, латыни, древнегреческого. Стать учителем Беликовым, человеком в футляре – жуткий и страшный удел…
(Знал бы ты, подлец, думал Костя про мои похождения в семнадцатом и восемнадцатом. Написал бы «воскресение втройне, вчетверне». Жалко нет такого слова, «вчетверне»).
Но т. Ерошенко сумел подняться над мелкими и низкими запросами обреченного историей класса. Сумел – и отринул наследие гнусного мира рабовладения и цезаризма, самодержавия и крепостничества, порабощенного разума и православно-католической поповщины. Отринул – и сделался героем. Героем революции. Героем справедливейшей войны за освобождение трудящегося человечества, наследником величайших борцов грандиознейшей битвы истории. Светлое имя Джузеппе Гарибальди вело т. Ерошенко по дорогам войны с белопанской Польшей. Передовая техника на службе самого передового класса!
Задумав очерк и моментально отыскав ему название, я хитро спрашиваю Константина: «Как на древнегреческом будет „воскресение”?» «Ге анáстасис, тес анастáсеос», – отвечает он и по старой гимназической привычке, для нас, участников великого переворота комической, добавляет: «Третье склонение».
(Ничего такого Г. Пламенный не спрашивал и Костя ничего не отвечал. Должно быть, Пламенный справился по словарю. Но возможно, выдал по памяти. По старой гимназической привычке.)
Я вглядываюсь в мягкие и нежные, беспредельно женственные черты т. Балоде, отважной воительницы, курляндской Жанны д’Арк. Вместе с ней, беззаветно преданной нашей революции, юной и прелестной, наш Константин, жестоко израненный в последнем бою, сумел пробиться сквозь препоны и кордоны неприятеля и добраться до расположения наших частей! «Если бы не она, – говорит он мне, – если бы не она…»
Бася – ей статью принес, запыхавшись, начальник следколлегии уездчрезвычкома – была потрясена. В первую очередь, разумеется, тем, что Костя, Котька ее жив. Но следом, день спустя, по многократном прочтении текста, начались другие потрясения. Появились безответные вопросы. Что значит «отринул классическую филологию»? Что он отринул еще? Это всё тот же человек или кто-то совсем другой? Кто такая т. Балоде, с мягкими и нежными, беспредельно женственными чертами, юная, прелестная и беззаветно преданная? Басе сделалось страшно. Неуверенная после житомирского ужаса в себе – та ли она, что прежде? – она была теперь не уверена и в Косте. Нет, бежать. Бежать. Бежать, и чем дальше, тем лучше. Только куда? В Крым, на Урал, в Красноярск?
Статью Г. Пламенного сопровождали стихи. Пера известной как Басе, так и Косте, поэтессы Инессы Твердовой (в миру – Агафьи Воздвиженской).
Сквозь бури, снега и преграды
С далеких России концов
Идут, собираясь, отряды
Бессмертных советских борцов.
Упавши и снова поднявшись,
Ты в битву идешь не один.
На верность народу поклявшись,
Ты знаешь свой путь, Константин.
В тебе – сила чести и воли,
И рано еще умирать,
Когда на кровавое поле
Выходит советская рать.
Гудят и грохочут машины
И трубы заводов дымят…
«Знавший свой путь» Константин далее читать не смог. Было бы про другого, посмеялся бы. Но когда так пишут про тебя, да еще в периодической печати – хочется выть. Или бежать. Подальше. На самый-самый дальний Восток, в НРА ДВР, на помощь Игнату Попову. Магду Костя тоже просил не читать, сказал, что это вопиющая порнография. Бася, та осилила, но больше никогда не перечитывала. Статью прочла раз сто, анализируя подробности, оценивая нюансы, стихи же Твердовой – нет.
А потом…
Но пока на минутку прервемся.
INTERMEZZO
РАЗГОВОР С ДЕРЖАВНЫМ МУЖЕМ
(12 июня)
– Любопытно и по-своему интересно. Я бы сказал, добротно. Ощущается… вот это самое. И всё это согласовано, правда?
Светлые очи его источают народную мудрость и верность четырем традиционным религиям. Движения рук исполнены обретенной на лондонских семинарах и вашингтонских тренингах плавности. Одесную высятся бюсты самодержцев, стену оживляет портрет Петра Столыпина, ошуюю покоится цитатник Ильина. За спиной его незримо, но осязаемо высятся Moscow City, нефтегазовые промыслы, императорское Палестинское общество, Институт демократии и сотрудничества в Париже.
– Так это согласовано? Всё? Насколько могу судить, господин Костевич… Не господин? Помилуйте, как же к вам в таком случае обращаться? Не товарищ ведь, право слово. Хорошо, хорошо, Виктор Николаевич. Да, да, да, по имени-отчеству это по-русски, действительно. Я, мы все безмерно рады, что вы, отдав годы своей поистине бесценной и воистину подвижнической жизни, создали это, так сказать, эпическое полотно. Яркое, подлинно патриотическое и…
Исполненный мудрости муж продолжает высказываться. В каждой вокабуле ощущаются образование, опыт. Парадигма, мифологема, системомыследеятельностная методология, Шпенглер, Тойнби, Лев Гумилев, цивилизация, экзистенциальные и трансцендентальные интересы. Не хватает лишь окцидентальных козней. Но сомневаться не приходится: окцидентальные козни – как несчастные случаи на стройке – будут.
– Русский мальчик из Житомира – прекрасно, это русский мир. Правда, его подруги, обе… Нет, что касается полячки, соглашусь, она необходима для сюжета, история в русле национальной литературной традиции. Но вот вторая… Мне кажется, представительницы одного недружественного государства было бы достаточно. Зачем нам еще Латвия? Быть может, стоит рассмотреть иные варианты? Француженка… Ну да, пожалуй, нет. Испанка… Чешка… Немка… Сербка! Тоже нет? Согласен, позиция Вучича оставляет… Тогда быть может, китаянка? Заметьте, вашего героя потянуло на Дальний Восток. Это обстоятельство можно обыграть. Китаянки бывают очень даже, как у вас там написано, weiblich. Не станете переписывать? Понимаю. С другой же стороны, если копнуть поглубже, эта Магда Балоде, мягко говоря… «Про латышки говорят, мы слабы на передок». Я не знал. И откуда у вас такие сведения о латышках? Из латышской литературы? Такая есть? Как вы сказали? Вилис Лацис? Минутку. Латышский… советский… председатель Совнаркома Латвийской ССР. И что же такого мог знать про передки коммунист с двадцать восьмого года, да еще опубликовать, при советской-то цензуре?
Быть может, вам стоит обратить свой взор на представительниц народов России, коренных? Кавказ? Вы правы, не стоит, трудно предвидеть последствия. Кто у нас еще… Татарки, якутки, бурятки, тувинки… Быть может, не стоит ходить далеко и дать ему традиционную русскую девушку? Дашу, Машу, Глашу, Наташу. Чтобы четче определить духовные приоритеты в нашем противостоянии с коллективным… Почему вы морщитесь? Речь идет о проблеме выбора. Мы и Запад. Наша цивилизация и их. Герою же с Дашей, Машей, Глашей лучше не расставаться, а ей не быть столь слабой на… Чем оно у вас там, кстати, кончится? Хорошо, хорошо, дочитаю – узнаю сам.
Зато очень хорошо и просто замечательно, что вы пропагандируете спорт. Не самый популярный, правда… и почему-то на польском материале… но всё же… Увы, сто лет назад фигурного катания практически не было. Кстати, кто вам больше нравится, Аня Щербакова, Камилочка Валиева? Обе? Прекрасно. И еще Джессика фон Бредов Верндль? Хм, кто это у нас? Выездка. Олимпийская чемпионка. Для немочки вполне. И фамилия, какая фамилия! Не в родстве ли она с нашим генералом Бредовым?
Снова морщитесь? Хотите сказать, что для вас генерал Бредов не наш? Тут вы, мне кажется, не совсем и не до конца правы. Мне представляется, не обижайтесь, что вы излишне бравируете своим, так сказать, большевизмом. Ваш предыдущий роман, я имею в виду «Готенланд», был несколько менее красен, а ведь там речь шла о сталинской эпохе, покончившей с большевистскими крайностями и отдельными, довольно многочисленными, хе-хе-хе, демонами революции. Возможно, вам тоже стоит чуточку ослабить? Поубавить красноты? Нет, нет, я не настаиваю, ваше полное право. Времена советской, большевистской цензуры прошли. Вот именно, прошли. А вы – прославляете большевиков. Шутка-с.
Самое ценное в вашем произведении – идея служба государству. Особенно актуальная в наши трудные времена. Не менее ценно хлесткое обличение украинства или, как вы метко выражаетесь, украинерства. Порою вы даже в своей хлесткости перехлестываете… Но это, я так понимаю, согласовано? Нет? Всё же стоит, стоит согласовать.
И знаете что еще? Помимо вашего нарочитого большевизма, меня такой вот моментик смутил. Почему отец героя утверждает, а вы ему явно сочувствуете… Где же оно? Отыскал. «Если кто талдычит про особый русский путь, денег в долг ни в коем разе не давать». Вы, Виктор Николаевич, не верит в самобытность, исключительность и самодостаточность отечественной цивилизации? Ну и что с того, что дальше написано «а также путь немецкий, испанский или польский»? Они, испанцы, немцы, поляки, они про себя заблуждаются, а мы-то про себя на сто процентов правы. Мы русские, с нами бог. И с большой буковки надо писать это слово, с большой. Вот так: Бог. И не надо говорить, что только ера на конце не хватает. Я бы и ер приписал, было бы не грех. Мы не должны забывать о нашей вере, о наших традициях! Что, что? Говорите, про «традицию» и «веру» твердили фалангисты, карлисты, франкисты? Не надо, не надо. Генералиссимус Франко был католический фанатик. А мы православные. Православные люди. Хотя следует признать – от коммунистов Франсиско Франко Баамонде вычистил Испанию начисто. Спас традиционную испанскую цивилизацию.
Ха, да вам, я вижу, не нравится? Про Франко и про коммунистов? Мне тоже у вас кое-что и кое-где порой не нравится. Интернационал, Марсельеза, Буденный, европейская культура… Прославление палача народов Фрунзе, восхваление кровавого поляка Дзержинского. Кстати, о поляках. В вашей книге поляки как две капли воды похожи на русских. Что значит, не видите разницы? У поляков и у русского мира принципиально разный культурный код! Какой еще, к чертовой матери, Свидригайлов? Не кот, а код, с буквой «дэ» на конце. И все эти признания в любви – к Варшаве, к Польше… К чему они в антипольском произведении? Не антипольском? В самом деле? Зачем же вы тогда его писали? Столько лет коту под…
Всё, гражданин Костевич, довольно дипломатии. Мне не нравится многое. Я вам больше скажу – мне очень многое и очень сильно не нравится. И не только мне, но и другим позитивно мыслящим и верным отечеству, нашей цивилизации, нашему культурному коду людям. С большой буквы надо писать это слово, с большой – Отечеству! Что значит «псевдопатриотический треск»? С какой это стати «псевдо»?
Вы что-то снова?.. Что? В эпилоге будет нечто, что не понравится нам всем? Нам всем, это кому? Какой еще такой буржуазии? Каким таким капиталистам? Каким еще новообращенным мракобесам со свечкой в бумажнике? О чем вы, о ком? Что вы понимаете под беззубой и бездарной пропагандой? Что вы называете высосанной из пальца идеологией? Вы хоть понимаете, с кем говорите? Лучшие умы России и русского зарубежья… Вам еще и на русское зарубежье плевать?
Словом, товарищ, так сказать, Костевич, я бы дал вам совет. Прежде чем браться за произведение на ответственную тему, необходимо согласовать. Нужно ли оно обществу, поможет ли оно в священной и жизненно необходимой… за интересы… И получить санкцию. В противном случае могут быть санкции.
Нет, надо же! Набрались, нахватались, начитались, наслушались!
Либералы. Коммуняки. Космополиты.
***
Освобождение Крыма не стало последней победой РСФСР. Двенадцатого ноября в Подолии началось наступление четырнадцатой армии ЮЗФ. Как точно выразился новый командарм, переброшенный с Южфронта Уборевич, «в целях окончательной ликвидации последних банд, борющихся на русской советской территории, и достижения западных границ республики». К двадцать первому ноября была полностью очищена так называемая административная территория УНР, любезно предоставленная Пилсудским Петлюре – по советскую сторону будущей польско-советской границы.
Польские части не вмешивались, спокойно и без спешки отходя за демаркационную линию. Что же до войск осточертевшей всем и каждому УНР и третьей врангелевской армии генерала Перемыкина, то они получили сполна. Стрелковые дивизии и червонные казаки Примакова действовали быстро и решительно. С ходу был занят Проскуров (бригадой Котовского), освобожден Каменец-Подольский, армия с боем вырвалась к Збручу. На северном участке Югзапфронта линию границы заняла двенадцатая армия.
Петлюрины «вольные казаки», которых в сотый раз погнали завоевывать Украину, сотнями бросали винтовки, вязали наиболее оголтелых «старшин» и выдавали их нашим конникам. Навоевались, пора до хаты. Тех, кто утек на польскую сторону, ласково разоружали польские союзники.
«Простите, панове, иначе никак. Быть может, панове, чуть позже. А пока пожалуйте в лагеря. Мы очень, очень сожалеем, что вам не повезло. И очень, очень сочувствуем вашему делу. Видел, Янек, как русня русню мочила? Век бы так!»
Пилсудскому тоже хотелось мира. С револьвером в кармане, но мира. Он знал: его поляки смертельно устали. Шесть лет непрерывной войны.
Pójdziemy z okopów na bagnety,
Pójdziemy z okopów na bagnety.
Bagnet mnie ukłuje, smierć mnie pocałuje,
Ale nie ty66.
Так пусть же Красная сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой.
И все должны мы
Неудержимо…
Но и эта победа была не последней!
В декабре двадцатого красное знамя свободы – при ликовании нелицемерных и неустрашимых армян – гордо вознеслось над Эриванью. В феврале двадцать первого, при действенной помощи неудержимой одиннадцатой армии, победили искренние и самоотверженные грузины – знамя трудящихся зареяло над Тифлисом.
На Дальнем Востоке нам еще предстояло ликвидировать банды Унгерна, защищать и вновь освобождать, под началом Блюхера, Хабаровск, а потом, с Уборевичем, очищать Приморье от японской Земской рати Дитерихса. Над Владивостоком победное красное знамя взовьется в октябре двадцать второго. Теперь уже навсегда.
Готова армия в часы ударные.
Устав ее всегда один:
Что нашей кровью, кровью завоевано
Мы никогда врагу не отдадим.
***
Перед венчанием встал в полный рост неизбежный вопрос о наряде. Агнешка сказала: ей совестно облачаться в традиционную одежду невест, поскольку белый цвет, фата и прочее предполагают девственность, тогда как ее, Агнешку Голковскую, в девственности заподозрить не получится. Высоцкий здраво отвечал, что во-первых, в современном обществе никого ее девственность не интересует, во-вторых, агностикам нужно уважать церковные традиции, а в-третьих, Марыся будет венчаться как положено и Агнешка рядом с ней без подобающих атрибутов будет смотреться странно и вызывающе. Агнешка с удовольствием дала себя уговорить – платье и всё прочее лежало в ателье, – но все же, для полной очистки совести, заметила: «Манечка верхом сидела только на мерине». На что Высоцкий резонно возразил: «Ты бы хотела, чтобы Варшава узнала, что ты Марыню многократно объехала?» Агнешка перечить не стала. «Ты прав. Хвастовство не моя стихия».
На церемонию в храме Спасителя профессор Котвицкий явился без палочки. Тадеуш и добрый Яцек Круль – без мундиров, одетые по-штатски. Пани Малгожата смахивала слезы – Бася, Бася… Высоцкие, мать и отец, были счастливы – робко надеясь, что женитьба заставит их сыночка остепениться. Ася, юная вдова, тихо и светло грустила, печально радуясь за брата и Агнешку, за Маню и Тадеуша, а также за себя – несмотря ни на что способную радоваться за ближних.
Лидия исполнилась благости и ощутила, что тоже хотела бы так, хотя бы раз, один-единственный – опустив очи долу, постоять перед попом, прошептать слова клятвы и испытать… ведь наверняка они что-то испытывают, чего пока не испытала она – а ведь она со своим арсеналом испытала бы это гораздо острее.
– Я, Анджей, беру тебя, Агнешка, в жены и обещаю тебе…
– Я, Агнешка, беру тебя, Анджей, в мужья и обещаю тебе хранить верность в счастии и несчастии…
И священник, размышляла Лидия, священник… Молодой, красивый и наверняка еще сильный… Тогда как у нее ни разу не было католического священнослужителя, да и не католических, можно сказать, фактически не было. И муллы еще не было ни одного, и шамана, и ребе. Сколько впереди открытий.
– Что Бог сочетал, того человек да не разлучит. Анджей и Агнешка, заключенный вами супружеский союз, я властию католической церкви подтверждаю и благословляю во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Златокудрая Моня, скромно и незаметно стоявшая поодаль, среди рядовых прихожан, беззвучно шепнула товарке: «Мой самый любимый клиент. То есть гость». «А как тебе попик?». «Скупердяй». «Все они такие». «Не скажи. Бывают приличные. Один настоятель монастыря…» «Да я про приходских».
– Я, Тадеуш, беру тебя, Мария, в жены…
– Я, Мария, беру тебя, Тадеуш, в мужья и обещаю тебе хранить верность в счастии и несчастии, во здравии и болезни, а также любить и уважать тебя во все дни жизни моей.
Лидия, мысленно переводя польский текст на русский, поймала себя на весьма плодотворной мысли. Поляки и польки берут другую или другого «za żonę, za męża», то есть в единственном числе, тогда как мы, православные русские люди, берем другую или другого «в жены, в мужья», используя число множественное. Что при желании можно трактовать… Но нет, не это главное, подумала Лидия. Ибо главное то, что перед нами научная проблема. Налицо различие мировоззрений и мировосприятий. Противостояние национальных психологий. Две картины мира. Совершенно несхожий и несовпадающий… В этом месте Лидия споткнулась, не сумела подобрать подходящего слова. Про культурного кота она еще не слышала.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
– Аминь.
– Господи боже, благослови сии обручальные кольца, дабы они были…
– Прими это кольцо как знак моей любви и верности. Во имя…
***
Ерошенко и Магда Балоде расстались в Киеве. Приблизительно месяц спустя по приезде. О предстоящем конце своего недолгого счастья Магдыня думала всю дорогу от Житомира. В Казатине решение было принято, на отрезке от Казатина до Киева оно стало еще более определенным, в четыре последующих недели, невыносимо для Магды мучительных, пусть и с моментами счастья, оно оформилось окончательно. Слишком многое указывало на то, что Ерошенко… Да что там говорить.
– Кто хочет любить гордые польки, – сказала Магда в конце концов начдесу, – должен уходить от слабые на передок латышки. Прости меня, Костя.
Костя молчал. Магда была права.
– И не надо быть так виноватый. Ты не виноватый. Я не виноватая. Она не виноватая. Ты будешь ее искать, я знаю. Ты должен ее искать. Не можешь не искать.
Магда снова была права.
Ерошенко побывал у Старовольских в первый же день. Те ничего не сказали. Они его не знали и не считали возможным о чем-либо сообщать незнакомцу. Месяц спустя Костю отыскал Г. Пламенный. Магда видела, что Костя смущен. Потом была статья, и Магда видела, что Костя обескуражен.
– Костя, всё хорошо. Мы хорошо любили друг друга. Но…
Магда, еще до разрыва, устроилась на советскую службу, и оба поселилась в общежитии. Теперь военный комиссариат помог герою устроиться в казарме командных курсов. Тех самых, где подвизался красноармеец Майстренко. Правда, Пети в ту пору там не было. Петя, получив пулевое «на банде», сначала пребывал на излечении в госпитале, а потом ездил в отпуск – в Житомир, к родителям.
Комиссар командных курсов с облегчением доверил Косте проведение цикла политбесед с курсантами – на международные темы, о Петлюре, о Пилсудском, о русской истории. Получилось отлично, особенно про Петлюру. На первой же лекции Костя встретил – очередное воскресение – своего пулеметчика Мойсака, которого считал погибшим при прорыве. Мойсак же выжил, пробился, спас от поляков знамя бронепоезда. Теперь галичанин и бывший австриец учился на красного командира.
Несколько дней спустя после прощания с Магдой Костя опять посетил Старовольских. На сей раз ему повезло: во дворе он встретил Рейзе Лускину и Генку Горобца.
– А я вас знаю, – обратился Горобец к начдесу. – Вы тут были прошлый год с Варварой Карловной.
Что примечательно, обратился Горобец не на «ты», как прошлый год, а на «вы». Культура шла в массы, прогресс был несомненен.
– И я вас знаю, – сообщила Рейзе Лускина. – Вы про припечек говорили, из песенки.
Чувство, испытанное Костей при словах Горобца, можно бы было назвать эйфорией. Отыскался первый след, после стольких-то месяцев. Барбара здесь, на Большой Васильковской, была. После Житомира. Иначе бы откуда знал ее мальчишка, да еще по имени и отчеству. Следовало выспросить, узнать. Но Костя, наученный опытом, не торопился. Не форсировать, пусть побольше выболтают сами.
– Вы краском? – деловито осведомился Горобец, уважительно разглядывая Костины ремни и сумку.
Парнишку пришлось разочаровать.
– Специалист.
Горобец проявил недюжинную широту воззрений.
– Спецы тоже люди. Товарищ Троцкий рассказал, что без спецов республике…
Досказать про мнение товарища Троцкого о военных специалистах товарищ Горобец не успел. К ним подошел Алеша Старовольский. Ерошенко узнал его сразу – апрель двадцатого, двор, мальчик, читающий книжку; позднее об Алеше, его отце и матери Косте рассказывала Бася.
– Здравствуйте, Алексей. Как видите, я снова к вам.
– Ко мне?
Горобец и Рейзе хором объяснили Алексею, кто такой этот военный. Сказали: он тут уже был! Прошлый год! С тетей Варей! Про припечек рассказывал! Я думал, подозрительный, а он специалист!
Алексей отвел Константина к родителям. Старовольские поняли, кто перед ними. Они не прочли в свое время статьи о гибели бронепоезда, и потому фамилия Ерошенко, названная Костей в первый приход, им ни о чем не сказала. Теперь же… Они бы счастливы были помочь, но сами точно знали лишь одно – она уехала на юг, в прежнюю Херсонскую губернию. Недавно они сами бросились отыскивать Барбару – ввиду возобновления репатриации в Польшу. Однако работника губнаробраза, давшего ей рекомендацию, на месте не оказалось – он ушел по партмобилизации на фронт и навсегда остался там, на Каховском плацдарме.
«Такая история, – подвел итоги Старовольский. – Я думаю, нужно обратиться в обе нынешние губернии, во все уезды, в заштатные города, если надо – в волости. Каемся, мы этого не сделали. Честно говоря, постеснялись. Не уверены, что наши упорные поиски пошли бы Барбаре на пользу. Мы всё же… как бы лучше сказать… Тогда как вы – иное дело. И к тому же ищете жену».
Как бы то ни было, сделалось легче. Костя приблизительно, пока что очень приблизительно знал, где искать. И знал принципиально важное – с компатриотами Барбара из Житомира не уходила.
***
Председателем следственной коллегии уездчрезвычкома, принесшим Барбаре статью Георгия Пламенного, был вовсе не Роман Емельянович Овчаренко, но Иосиф Натанович Мерман. Начальствовать он стал еще до своего выздоровления, на следующий день после расстрела Вячеслава Старовольского. И не потому, что Рома Овчаренко снят был с должности. Снять Рому с должности никто бы не сумел. Ни Бляхер, ни Квохченко, ни Николаев, ни Харьков.
Скорее всего, пакостная, но обыденная история с бессудным убийством пятерых арестантов, не обрела бы широкой огласки, если бы не Рома. Его записка потрясла если не весь уезд, то весь город наверняка.
«Такой слизняк, как я, недостоин будущего счастья. Об одном прошу, товарищи, гоните в шею Бляхера и Квохченко! Если так произойдет, мой выстрел не станет напрасным и хоть что-то хорошее в жизни я сделаю. Простите меня. Я не дезертир. Я просто не нашел другого средства».
Исполком уездного совдепа и уком закатили страшенный скандал. Губком с губисполкомом поддержали. Губчека, поразмыслив, рассвирепела. Бляхера куда-то вызвали и не вернули. Квохченко, хоть и не снятый с должности, не показывался на улицах. Мермана, по предложению укома и уездного исполкома, губерния определила на пост Романа Овчаренко, дав Иосифу негласную прерогативу – контролировать Квохченко вплоть до его окончательного отзыва. До прибытия нового председателя уездчрезвычкома главным чекистским начальником в уезде был Иосиф – целые две недели. «Одного жида позбулися, и що це нам дало?» – бурчали куркули, петлюровцы и спекулянты.
Предвидим, как ухмыльнутся знатоки революционных войн в России. Скандал в каком-то укоме, каком-то исполкоме и в чрезвычайке? Из-за пяти расстрелянных? В то время как в Крыму, захваченном интернациональными бандами киргизского молдаванина Фрунзе, безбожный мадьяр Бела Кун и безбожная, безродная Землячка десятками тысяч, сотнями тысяч, миллионами тысяч истребляли лучших русских людей, честных, чистых, ничем не запятнанных – выкашивали из пулеметов, топили в баржах, сжигали заживо, закапывали в землю, травили газами и хлороформом.
Дискутировать не будем. Ни о количестве убитых, ни о степени их виновности, ни об их принадлежности к тем и иным лагерям, ни о проценте прощенных, помилованных, пошедших на службу в РККА, ни об отношении к действиям Крымревкома центральных органов, в том числе ВЧК. Тема большая, важная – и очень досадно, что высказываются по ней большей частью личности некомпетентные, а среди источников доминируют фальшивки, слухи и беллетристика.
Или всё же подискутируем? Коротко и по существу.
Сразу же отбросим бредовые расказни о коварном убийстве пятидесяти тысяч, ста тысяч, ста пятидесяти тысяч обманутых офицеров. Почему сразу? Потому, что утверждающим подобное, стоит сначала поинтересоваться, сколько вообще офицеров было в России, сколько их было во всех белых армиях, сколько их было в армии Врангеля, сколько их выехало с Врангелем в Турцию – а уж потом нести подобную ахинею. Хотя понятно, что если человек этим поинтересуется, то подобной ахинеи он нести уже не будет.
Тут наши противники, пойманные за хвост, поспешно внесут поправку. Что были то, дескать, не только офицеры, но и юнкера, но и кадеты, но и солдаты, но и студенты, но и приват-доценты, но и вся интеллигенция, которую большевики раз за разом истребляли всю подряд и поголовно – первый раз в восемнадцатом, второй раз в девятнадцатом, третий раз в двадцатом, потом в двадцать первом, потом в двадцать втором, потом по делу Промпартии, потом по другим делам, потом руками Ягоды, потом руками Ежова, потом руками Берии – и лишь по смерти главного советского пахана перестали поголовно истреблять и стали подвергать карательной психиатрии.
В детали лучше не вдаваться. Дискутировать с жертвами психиатрии небезопасно.
Что мы имеем, кроме слухов и пропагандистских россказней? Ряд свидетельств возмущенных очевидцев, в их числе большевиков, о бессудных расправах над оставшимися на полуострове беженцами, об обязательной регистрации всех оставшихся в Крыму офицеров и о физическом уничтожении большого их числа. Достаточно ли было отдельных актов произвола, чтобы неравнодушные люди возмущались и негодовали? Более чем. Означает ли это, что все или большинство, или значительная часть оказавшихся в те дни в Крыму представителей офицерства и образованного класса была истреблена? Вовсе нет.
В чем не приходится сомневаться? В том, что тогдашний Крым, куда стеклась буквально вся Россия, был перенасыщен не только приват-доцентами, но и темными личностями, могущими носить самую разнообразную форму, быть как красными солдатами, так и белыми дезертирами, как зелеными партизанами, так и просто бандитами – не говоря уже о знаменитом нашем союзнике, «повстанцах» Махно. Не приходится сомневаться и в том, что темные личности, удовлетворяя ли кровавые инстинкты, стремясь ли к грабежу, пылая ли жаждой мести, терроризировали население, в первую очередь пришлое, наиболее беззащитное, с портфелями и в очках, за которое никто не вступится. Также нельзя усомниться в том, что властям разоренного и бурлящего полуострова еще долго было не до «эксцессов», а прошедшие через Таврию, Перекоп и Чонгар красноармейцы взирали на бедствия тех, кто годами пытался от них убежать, без должного сострадания. Грустно, печально? О да. Каков был масштаб такого дикого террора? Трудно сказать – но уж точно не такой, каким пытаются его изобразить. Просто для чуткого человека, чтобы возмутиться, достаточно и пресловутой слезинки – а кому-то подавай поголовное истребление.
Основное количество жертв принес, тем не менее, террор организованный. Крымская Ударная группа при Особом отделе ЧК Югзапфронта, особые отделы армий и дивизий, ревтрибуналы. При этом единственным источником, позволяющим судить о реальном количестве убитых, являются упомянутые нами однажды наградные документы на чекиста Евдокимова, главы Крымской ударной группы, полностью опубликованные солидным, заслуженно уважаемым, редкостной объективности историком. В заслугу Евдокимову, представленному к награждению орденом Красного Знамени, ставились, среди прочего, массовые крымские расстрелы. Приводилось и число расстрелянных – двенадцать тысяч.
