Buch lesen: «Полк бессмертный, народ живой», Seite 3
Пошел, короче, я Оксанку до дому провожать, понравилась она мне, да и ночь на дворе, мало ли.
Идем болтаем, а она вдруг говорит: «Сань, а чего это люди в одну сторону все идут?» – и точно, не могут они все в одном районе жить, ну мы за ними увязались.
И через полчаса мы в лесопосадке на окраине Старославянска оказались, как раз рядом с Метизной улицей, знаешь где. А там народу-у, мама дорогая! Вся лесопосадка! Но тихие все, пришибленные какие-то. Кто с табличками – идут к Метизной, другие стоят кучками, в стаканы булькают. И что интересно: не «спасибо деду за победу», как обычно, а «прости дед, Христа ради, обгадился я сегодня, век помнить буду, пока не отмолю».
Ну мы с Оксанкой между мужиков потихоньку к Метизной, а там – «деды» в 2 шеренги стоят, вдоль обеих обочин, не очень ровно, конечно, но гордо так стоят, уверенно, луной подсвеченные. Смотрят на тебя: кто строго, кто с усмешкой, мол, первый шаг сделал, дальше- то, что, интересно? Мы с Оксанкой вкопали аккуратно своих рядом, на Метизной бандеровцев не было еще, посидели молча и домой…А? Оксанка- то где? Да вон в парке ждет, свидание у нас сегодня.
Видеоинтервью: отец Ириней, игумен, 68 лет
– Истина ли нет, утверждать не буду, только братия сказывала, когда я в монастырь благословлен был настоятелем. Метизная-то улица ранее Воздвиженкой была, потому как за город к нашему Воздвиженскому монастырю вела. А потом напротив монастыря власти метизный завод построили, ну и улицу переименовали в Метизную, значит. А настоятелем тогда был отец Амвросий, щупленький такой, в чем только душа держалась, директором же завода Верзилов Николай Петрович был, здоровый как фамилия, «партейный» вдоль и поперек. Ругались они страшно, прости господи, – игумен улыбнулся беззлобно – а жить друг без друга не могли, как ни суббота – так встречаются: то Николай Петрович – в монастырь с водкой, то Амвросий – на завод с «Кагором», фронтовики же оба были. Посидят повспоминают, а потом в ругань: один на дым заводской адовый пеняет, продыху людям нет, другой – на перезвон колокольный, мол станки от него заикаются и колом встают, один – про идеологию безбожную, другой про «опиум» для населения. А только когда, году этак в 78, власти удумали монастырь снести за ветхостью и бульдозер даже отправили с бригадой, перед тем бульдозером Николай Петрович встал со своей вертикалкой ижевской. Встал спокойно так, ноги столбообразные раскорячил пошире и молвил: «Вот этим я в бульдозер замандя… выстрелю, а вот этим – в твою башку неразумную» и показал два патрона с картечью. Потом он конечно и депутатство свое включил и авторитет партийный, в общем отстоял он монастырь. А на следующий год помер. Амвросий его лично отпевал, никого не подпустил, хоть и не молод уже был. Отпел, значит, на клочке бумажном написал «Не досаждайте мя, братие, ибо молюсь я», на дверь в покои свои повесил и три дня не выходил. Ключник монастырский запричитал: «а ну как преставился настоятель, а братия и ведать не ведает», и заглянул потихоньку. И узрел: сидит отец Амвросий за столом и водку пьет, прости господи, а на столе фотография Николая Петровича в офицерском мундире с орденами многоразными, черной ленточкой перевязана…А? Петрович-то? Конечно крещеный, да все они крещеные были.
Вышел из покоев настоятель на четвертый день, да и схиму принял…А? Митрополит- то наш его простил, как узнал про все это, сказал: «Сам отмолю его!». А народ местный зауважал Амвросия пуще прежнего, кто ранее посмеивался над монахами, вдруг в храмы потянулись, притихшие, трезвые все. Благодать сплошная! А к чему я это все? А к тому, что народ не зря «дедов-фронтовиков» на Метизную-Воздвиженскую понес, совсем не случайно!
Полк в обороне
Утро следующего дня было пасмурным, угрюмым. Город притих в обмороке, народ забился по домам. Власовские батальоны уперлись в жесткую оборону поспевших резервов ополчения. На восточной окраине Старославянска ревела инженерная техника, тираня землю траншеями и блиндажами, артиллерийская канонада не прекращалась всю ночь и, похоже, утихать не собиралась.
БРДМ добровольческого батальона ОУН им.Мельника ехала на восток к Старославянску уже три часа. На командирском месте сидел «командувач» 3 роты Тарас Парасюк, мужчина слегка за сорок возрастом, с явно лишним весом и объемом, небритый похоже уже неделю. Пожеванный, давно не стиранный камуфляж надет неряшливо, неудобно сбился под бронежилетом. И не мудрено: у Тараса отчаянно болела голова! Вчера с утра, после совещания в штабе добробата ОУН, они выпили две бутылки водки на троих по поводу предстоящего выезда парасюковской роты в зону боевых действий в Старославянск, который ей предстояло зачистить от несвидомого элемента и обеспечить безопасность тыла наступавшей бригады. Конечно, эта работа обещала немалые трофеи и контрибуции с местного населения, но все же это зона боевых действий и могли убить. Куда комфортней его бойцы чувствовали себя на Харьковщине, где на прессовке недовольных граждан и не очень щирых бизнесменов можно получать по 500 баксов в месяц и, главное, абсолютно безопасно. Ну да ладно, противоречить батальонным киревникам – себе дороже, останешься не при делах. Для храбрости «командувач» добробата подарил роте ящик «Столичной». Вообще москальская водка пользовалась негласным успехом в ОУН. Приехав в роту, Парасюк собрал побратимов, коротко нарисовал задачу и, зная изнанку своих бойцов, раскатал всю водку под «патриотический налог» с местного рынка. Для подъема, так сказать, «лыцарского» духа. Конечно, громкие самоназвания добробатовских «батальон» и «рота» отличались от армейских, в батальоне числилось немногим больше 180 «воякив», а Парасюковская рота насчитывала и вовсе только 47 побратимов. Клятые москали своей водкой, хотя на этикетке местом розлива значилась Одесса, превратили роту в вонючую пластилиновую кучу: мало того, что утром он недосчитался двух десятков добровольцев, расползшихся по окрестностям за приключениями, но и из оставшихся поднять удалось только 17 человек и худо-бедно скомплектовать две группы, одну он направил в Старославянск работать на активных маршрутах войскового подвоза, вторую взял с собой и, в силу тяжелого похмелья, выбрал северную часть городка, где было поспокойнее.
Парасюк задремал, когда Клещ, водила БРДМ, ударил по тормозам и Парасюковский череп с чем-то булькающим внутри влетел в лобовое стекло. Ротный от боли и неожиданности буквально взорвался и с матюками набросился на бестолкового Клеща, избивая чем попало. Через пару минут он наконец успокоился и уставился на хлюпающую юшкой рожу Клеща.
– Шо зупынылся- то? -рыкнула все еще булькающая Тарасова голова.
– Шо-шо! Вона шо! – кивнул Клещ вперед, утираясь сдернутой балаклавой.
Парасюк перевел угрюмый взгляд в, чудом не треснувшее, лобовое стекло, а там была полная «Зрада»! БРДМ стояла в начале Метизной улицы, обрамленной по обочинам фотографиями «советских ватников» на деревянных древках. Их были сотни, если не тысячи, все они смотрели на него, Парасюка, нагло и безбоязненно, на всех были привязаны невыносимые «колорадские» ленты, весело шелестевшие на утреннем ветерке. Куда они заехали? Темный животный страх начал заползать в Парасюковский череп: не иначе Клещ с похмелья завез их к сепарам в самое логово! И через минуту они зажарят их в бронированном мангале парой гранатометных выстрелов. Бандеровец приоткрыл верхний люк, нервно прислушался, осмотрелся, снаружи было тихо, только будничный птичий гомон, да отдаленная канонада нарушали спокойствие. За спиной матерясь возились свалившиеся в кучу добровольцы.
– А ну, все наружу! – прохрипел ротный Тарас – Вали сепаров!
Услышав про «сепаров», «побратымы» начали быстро приходить в себя и суетливо бренча амуницией полезли из машины. Раздались первые автоматные очереди: оуновцы, сообразив, что единственная угроза – это шеренги фотографий, принялись расстреливать их не целясь, от бедра, длинными бестолковыми очередями. Однако пули легко прошивали фотографии на тонких фанерках и картонках не в состоянии повалить их, лишь пара плакатов упала с подрубленных пулями черенков. Дождавшись, когда оуновцы опустошили первые магазины и наступила пауза, Парасюк заорал:
– Зупынысь, браты! Тыжденя не хватит их расструлюваты! Вали их руками!
Пробитые куражом вояки кинулись к обочинам. Первым подлетел молодой Торба, остервенело дернул древко с усатым старшиной на фотографии и негромкий хлопок взрыва ручной гранаты опрокинул оуновца на спину. На следующем выдохе Торба заверещал от нестерпимой боли: все лицо, живот, пах были посечены осколками. Добровольцы шустро бросились под защиту БРДМ и открыли беспорядочную стрельбу в никуда, по зелени лесопосадки слева, по пустырю справа. Когда закончились и вторые магазины, Парасюк с трудом угомонил побратимов. Торба угомонился сам, навсегда. Парасюк был в ярости! Бессмысленная стрельба, бессмысленная потеря «вояка», бессмысленное похмелье! Клещ откопал где-то под сиденьем полбутылки горилки с сивушной вонью. Тарас через силу влил в себя три глотка, чтоб хоть как-то успокоиться и собрать в кучу оставшиеся мозги. Закурил.
Видеоинтервью: Кавилиди Игорь, автослесарь, 23 года
– Моя работа, не отказываюсь. Я ночью, когда прадеда Степана на Метизной установил, с парнями помянули их всех, родных, и по домам. Иду и думаю, вот шумеры приедут на Метизную, начнут рвать-ломать дедов и что? С голыми руками в драку лезть? Тут каменюка под ногой нарисовалась, я чуть не грохнулся! И тут мысль прилетела из ниоткуда: прадед-то мой, Степан Илларионович, минером в войну был, дай-ка я растяжку под древко сработаю, а у меня еще с 14 года «РГД-шка» в гараже припрятана была. Я бегом туда-обратно. Сделал. Потом правда, когда все закончилось, шумеры сбежали, я бате все рассказал, ну и оплеуху схлопотал знатную – а ну как свои подорвались бы? За дело, признаю. Но вот мысль не уходит, почему сработала растяжка моя? Единственная на Метизной была! Наши саперы потом там все проверили – единственная! И бандеровца завалила! Чудно! – удивленно ударил на последний слог.
Бандеровцы два часа прослонялись вокруг своего броневика, размышляя о превратностях судьбы и тленности человеческой плоти. Другими словами, бандеровцам было страшно. Но в их среде еще до Майдана ходила поговорка: «Если херою страшно – надо пожрать», с разными вариациями (если херою скучно, если херою больно, если у хероя понос и т.д.). Словом, бандеровцы о жратве думали всегда. Причем «хероический» путь от выращивания этой самой жратвы на самопальных огородах в центре Киева, на Майдане, до ее отъема у населения в любом месте своего пребывания они проскакали за каких-то полгода. И сейчас, погоревав о гиблом побратыме, они ловко переключились на «пожрать», послышались урчания в брюшных полостях и шутки о «копченых сепарах». На броне появился прошлогодней свежести рушник, половина вчерашнего печеного гуся из «патриотического налога», восемь луковиц, хлеб и даже пара банок консервов. Открыть застолье был приглашен пан Командувач. Парасюк был зол и обескуражен, но от приглашения не отказался и взгромоздился задом на башню машины. Появился Клещ с полубутылкой давешней горилки без трех Парасюковских глотков. Под одобрительный галдеж побратымов: «Краще горилки мае буты тильки жинка с горилкой!» Клещ, опасливо дождавшись разрешения, разлил мутную жидкость по стаканам и собрался было уже помянуть «херойского Торбу», но Парасюковский тычок в нос пресек непотребство:
– Першу склянку пьем за пана Мельника! – пафосно объявил Тарас.
– О! А шо це таке? – Пушкина механик-водитель никогда не читал, посему опыт, как «сын ошибок трудных», был чужд Клещу, а причинно-следственную связь между своей глупостью и многострадальным своим носом он еще не уловил.
– Це – традиция, рогуль бердянский! – второй с утра тычок в несчастный нос догнал Клеща.
– Та я про це говорю – захныкавший от боли и обиды Клещ мотнул головой в сторону метизного завода, развозя юшку по щекам.
Там возле бетонного забора стоял оранжевый в далекой юности, а нынче потертый, изрядно поржавевший трактор с бульдозерным отвалом. Взгляд Парасюка нехотя подобрел, и он даже махнул стакан горилки: заровнять москаликов тяжелым тракторным отвалом можно было совершенно безопасно. А Клещ, вихляя задом уже бежал к своему спасителю – бульдозеру (уж больно тяжела была рука у «командувача» и очень болел нос). Однако мирно дремавший трактор напрочь отказывался просыпаться. Он пыхтел, кряхтел, булькал железяками в своем чреве и, плюнув копотью, вновь засыпал. Побудка длилась битый час, и все же угроза оуновскому носу победила: трактор трижды плюнул с досады и чахоточно затарахтел. Бандеровская галерка радостно завопила: «Краще бульдозера е тильки жинка на бульдозере!». Ржавая, еле живая махина дымила черной копотью и нехотя, клацая и бренча всеми престарелыми суставами приползла на Метизную. Бандеровцы встретили ее матерным ликованием, расселись на броне, словно ультрас на трибунах стадиона, в предвкушении легкой победы над беззащитными фанерками. Клещ, в лучах свалившейся негаданно славы, неспеша поерзал в кабине и поддал «копоти» старой развалюхе. В черном облаке он и не заметил, что коптит не только тракторный выхлоп, но и загоревшийся двигун. Полыхнула насквозь промасленная ветошь в кабине и бульдозер заглох, не доехав двух метров до фанерки с фотографией улыбающейся молодой женщины в армейском берете с красной звездочкой, кокетливо сдвинутом к правому уху. Клещ, по-бабьи причитая, выскочил из кабины и поймал-таки третью Парасюковскую оплеуху в нос. Бульдозер горел до утра, подняв в небо черный жирный столб копоти.
Парасюк после унылых раздумий решил устроить на Метизной блок-пост пока не придумает как уничтожить это москальское скопище. Если информация о его позоре просочится в телевизор или интернет, ему кранты, его вышвырнут из ОУН и плакали его 500 баксов в месяц и трофейные бюстгалтеры в стиральных машинах. Подтянулись после приключений остатки его роты и Парасюк до вечера расставлял их по постам в Старославянске. Уже смеркалось, когда он приехал в штаб бригады просить саперов.
Привыкший после майдана открывать любые двери пинком ноги, отяжеленный похмельем и «зрадой» на Метизной, Парасюк злобно отпихнул в приемной адьютанта пана полковника и ввалился в кабинет Власова. Полковник был не в лучшем расположении духа. На фронте все было в целом неплохо: ополченцы к концу дня остановили его наступление в 14 км восточнее Старославянска, но перейти в контрнаступление пока не могли, подтягивали резервы. Приданный инженерный батальон вовсю рыл укрепления на запланированном рубеже, не опасаясь обстрелов. Но вот Киев! Он только что разговаривал с генералом и услышанное его не обрадовало. С началом операции в столице взбурлил хайп. СМИ взахлеб вопили о небывалой перемоге над Россией, аппарат президента сыпал чуть не каждый час заявлениями то о всемерной поддержке «вийсковых хероев» и развитии давно обещанного плана «Б», то о неком самовольстве генералов, ведущем к дестабилизации и срыву ранее достигнутых…, то о провокации сепаратистов, подконтрольных … и т.д. Явно не хотели брать на себя ответственность без реакции мировых лидеров. А те все еще молчали, у них там, видите ли, уикенд. Министерство обороны разбрехалось с ГШ ВСУ, расковыривая какие-то старые, известные только им, разборки. В сухом остатке: резервы в прорыв не вводятся, подвоз боеприпасов под огромным вопросом.
Власов хмуро поднял глаза на ввалившегося бандеровца, сивушная вонь неприятно ударила в привыкший ко многому нос полковника даже с 10 метров, позади «вони» неловко пыжился адъютант, пытаясь вытащить из кабинета громоздкую тушу непрошенного посетителя. Власов знал Парасюка и ранее, приходилось несколько раз сталкиваться на каких-то совещаниях.
– Чего тебе? -угрюмо осведомился полковник.
– Пан полковник, треба саперов розмини…руваты… розминуваты вулицю, ватники цельну дорогу заминувалы…заминирувалы! – заплетаясь осветил сложившуюся ситуацию Парасюк.
Власов терпеливо выслушал его, не меняя ни положения, ни хмурого взгляда.
– Все? Теперь слушай внимательно. Во-первых: все саперы на передовой, делом занимаются, с вулицей справляйся сам, вспоминай как твои «херои с паном Хитлером» в 42-м работали, но чтоб к исходу дня она была разминирована. И не саперов ищи, а мозги где-нибудь, если свои пропил. Во-вторых: я лейтенанта – он кивнул в сторону приемной – сейчас отправлю в окопы под огонь артиллерии сепаров, на всю ночь, прыгать лягушонком по щелям, а утром верну в приемную. И теперь поразмышляй, сообразит этот лейтенант зачем ему «Макаров» в кобуре или нет при следующем твоем появлении? Все, больше не приходи без вызова. Свободен!
