Buch lesen: «Жизнь Русакова. Часть II. Русаков в СНГ», Seite 2

Пьянство в «девяностых»

Распад семей

А семьи, при «лихих девяностых», как уже было сказано, трещали по швам. Не обошли эти проблемы и Русакова, на какое-то время он «захолостяковал». И тогда для него открылся удивительный параллельный мир. Причем не где-нибудь, а тут же, рядом, в собственном Институте. Оказалось, что существуют целые компании молодых людей, его ровесников (в те годы им было лет по тридцать), которые очень «интересно» и весело проводят время. Несмотря на весьма непростые времена. Пока Русаков был семейным человеком, долг звал его после работы домой. Да и на работе он, в общем-то, занимался работой. Любое застолье с алкоголем происходило в основном в кругу семьи – то с такими же семейными друзьями, то с отцом, то с тестем. Вот и все. Дом-работа, дом-работа, дом-работа. Семья, ребенок.

А тут, когда Русаков оказался один одинешенек, когда стал свободен, тут-то и выяснились различные интересные вещи. Во-первых, вдруг обнаружилось, что вокруг много прекрасных и совершенно одиноких женщин. Во-вторых, оказалось, что даже внутри его собственного Института существуют очень даже развеселые и беззаботные компашки. Надо сказать, что на какое-то время, для Русакова это стало выходом. В какой-то степени, это помогло ему преодолеть стресс и прийти в себя. И началась для него где-то с середины и почти до конца 90-х в Институте разгульная жизнь! На его счастье, незадолго до развала семьи успел он сделать одно важное дело – защитить диссертацию. Поэтому, на какое-то время начальство оставило его в покое и сильно не загружало работой и своим надзором. И это было весьма и весьма кстати. Пошли, теперь вспоминаемые им с легкой оторопью, «пьяные годы».

Пьянство на работе. Дробилка, Цоколь и Пункт проката

Пили регулярно и со вкусом, с приключениями. Пили везде, в том числе и непосредственно в Институте. Выяснилось, что существует здесь масса укромных уголков, в которых ты можешь отдаваться Бахусу совершенно безнаказанно. Начать с того, что Институт располагался помимо основного (или Главного) здания – внушительной пятиэтажной «сталинки», еще и в различных зданиях поменьше, щедро разбросанных рукой невидимого сеятеля по всей территории так называемого Академгородка. В этих маленьких домиках располагались различные лаборатории и службы Института Геологии. А в некоторых из них, как выяснилось, «не было советской власти». Например, в одной из служб, где геологические образцы (или, по-простому, камни) дробили и истирали в порошок для последующей отправки в химлабораторию. Вот в этой-то Дробилке и работала часть новой компашки Русакова. Начальник Дробилки был человек весьма либеральный и вполне позволял своим и пришлым сотрудникам иной раз «хряпнуть» там по стопочке. Главное, чтобы процесс дробления и истирания шел по графику. Была Дробилка далеко на отшибе, руководство Института там появлялось редко. И, самое главное, сдача геологических проб, дело всегда актуальное. Поэтому, всегда есть повод среди рабочего дня отправиться в Дробилку. Дробилка и стала одним из мест сбора институтских весельчаков-пьяниц из новой компании Русакова.

Еще одним местом, где можно было «поддать» прямо среди рабочего дня, стало само Главное Здание! Да, да, именно там, где сидело все институтское и вообще филиальское начальство! Для одной из лабораторий Института (с большим количеством приборов) был отведен так называемый «цокольный этаж» (или, в просторечии, Цоколь). Уже само это место было, что называется, не на виду. Но, более того, под Цоколем был ведь еще подвал. А в подвале были такие комнатки, в которых, в частности располагались всякие станки (токарный, фрезерный и т.д.), необходимые для нужд лаборатории. И вот, один человек из нашей «гоп-компании» имел ключик от такой каморки. Сколько там было выпито – не передать словами! До поры до времени нашим гулякам как-то удавалось выбираться оттуда незамеченными. Но один раз не повезло. Один из собутыльников, выходя из подвала на центральную лестницу, вдруг уперся головой в чей-то живот. Подняв голову, он увидел перед собой… Директора! Естественно, его пьяный вид не ускользнул от начальника. В итоге «герой» схватил «выговорешник»!

Часто выпивали и в других институтских точках, таких, например, как «Пункт проката», где выдавались сотрудникам всякие приборы. Заведовал пунктом также знакомый компании человек, любивший выпить. Иногда пили и в других помещениях – как правило, в различных «технических» подразделениях, куда научное начальство редко совало свой нос. Бывало, и наглели, уходя пить с работы к кому-нибудь на квартиру прямо в рабочее время. И ведь проносило же как-то! Но в те тяжелые времена Институт (как и весь Заполярный Филиал) выживал. Зарплату платили небольшую и с перебоями, поэтому на многое тогда смотрели сквозь пальцы. Для пьяной компании каждая зарплата была праздником – уже в очереди, потирая руки, договаривались, где и когда сегодня будут выпивать! Часто начинали прямо в вышеназванных «злачных местах» института, потом перемещаясь на квартиры или, иной раз, в какие-нибудь увеселительные заведения.

Пьянство в городе: приключения в барах и «на хатах»

Таких, кстати, тоже было много. В основном, маленькие бюджетные рюмочные и бары, в которых наши «герои» знакомились с другими веселыми жителями и жительницами города. Те обычно всегда удивлялись – надо же в Академии Наук есть такие бедовые и лихие ребята! Часто после таких знакомств оказывались в гостях в различных точках города, причем порой на весьма специфических «хатах» с довольно маргинальными постояльцами. Как еще тогда ничего со всеми не приключилось, остается загадкой. Во время своих «загулов» друзья часто импровизировали. Например, как-то раз Русаков с приятелем возвращались с очередной «пьянки» домой. Вдруг, увидели, что в местном ДК гуляет какая-то организация. Узнали, что за праздник. Кажется, это был День Энергетика. Ну и внаглую зашли, разделись и потихоньку просочились за столики. Народ там был уже тоже выпимши, и никто не задал Русакову с товарищем ненужных вопросов. Короче, весело погуляли на халяву!

И таких случаев было очень много. В конце концов у Русакова в городе завелось очень много знакомых собутыльников. А в некоторых барах и он, и его компания считались завсегдатаями. Вся публика и официантки с барменами уже встречали их как родных. Часто пили не весть что, всякую паленую водку, особенно когда бегали в какой-нибудь ночной шалман за добавкой. Сколько народу тогда потравилось этим зельем, но Русакова и компанию всякий раз проносило мимо беды. Обычно на «пьянках» компания вела умные разговоры – и про науку, и про спорт, и про политику. Как им тогда казалось, это было очень весело и интересно. Также весело было и влипать в различные приключения. Но такие приключения бывали «весёлыми» лишь пока они не заканчивались плачевно. По прошествии не столь долгого времени многие участники тех пьяных шабашей в итоге спились окончательно или вообще ушли из жизни во цвете лет…

В конце концов, Русакову и другим членам их «веселой компании» пришлось взяться за ум и покончить со своей разгульной жизнью. Вернуться к работе и семьям или создать новые вместо распавшихся. В немалой степени этому способствовала политика пришедшего на пост директора Института Геологии – Академика.

Академик

Академик, придя в Институт, еще не был ни академиком, ни даже член-корреспондентом АН СССР. Эти титулы он получил как раз во время своей работы в Заполярье и в новейшей истории Института Геологии пока остается единственным обладателем такого высокого звания.

Академик пришел в Институт Геологии во времена Перестройки. Но не успел он еще как следует там обосноваться, как грянули тяжелые испытания. Сначала (как мы уже рассказывали в первой части книги) в Институте образовалась некая «демократическая оппозиция», политизировавшая все и вся и попросту мешавшая Академику работать. Затем, с развалом СССР, ему надо было проявить все качества т.н. «кризисного менеджера», а говоря по-простому, спасти Институт от краха. Для этого необходимо было придумать некую стратегию, которая помогла бы всем выжить. Конечно, поначалу не обошлось без болезненных сокращений. Но это не решало проблему. Одним из первых ходов Академика, еще до развала страны, было всяческое поднятие престижа Измерителей. По сути дела, измерение геологического возраста пород стало в Институте главным направлением, стержнем, на который нанизываются остальные темы. И это была не самая худшая идея, ведь измерять возраст достаточно выгодно. Ты всегда «в тренде» с новыми возрастными данными – как внутри страны, так и за рубежом. Поэтому в Институт сразу потекли заказы на геохронологические исследования, что весьма подняло его статус. Правда, пока денег такие заказы не приносили.

Некий кризис случился и у Сырьевиков. Новой России, казалось, вообще теперь не нужны были традиционные месторождения. Соответственно, и научно-практическая деятельность подобных групп автоматически затухала. Надо было как-то привлечь в Институт дополнительное финансирование и Академик смог решить эту задачу. Главной его придумкой в этом направлении оказалась как раз «реинкарнация» Сырьевиков! А потом, и появление новой, как бы сейчас сказали, «инновационной» группы, под кодовым названием – Вышибалы. Но обо всем по порядку.

Первым делом в тяжелые для Института Геологии с подачи Академика стало… возобновление празднования Нового Года и Дня Геолога! В других институтах Заполярного Филиала недоумевали – как же так, в ТАКОЕ-то время? Они что там, с жиру бесятся? А для сотрудников Института Геологии это было очень важно. Их лидер давал понять – не стоить опускать руки, выживем! И вскоре он доказал, что его слова не расходятся с делом!

Создание «ЗАО» или Сырьевики 2.0

Даешь БМ!

Так вот, с приходом Академика ситуация в Институте стала немного нормализоваться. Не сразу и не для всех, конечно. Самым невероятным его шагом, самым дерзким событием, стало создание легендарного «ЗАО» (закрытого акционерного общества), которое самостоятельно приступило к работам на потенциально благороднометалльном объекте. История изучения этого объекта (назовем его Массив Северных Тундр) насчитывала едва ли не сотню лет. В СССР его пытались исследовать на цветные металлы, но запасы оказались малы и месторождения не получилось. Ближе к 1990-м ряд сотрудников Института высказал предположение, что объект может быть «богат благородными металлами», что было воспринято без особого энтузиазма. И даже пришедший Академик поначалу проявил большой скепсис. Однако к его чести, он внимательно следил за мировой конъюнктурой. А в 90-е годы на благородные металлы (БМ) в мире случился прямо-таки бум! Академик это быстро понял и вспомнил выводы сотрудников института. Он решил рискнуть и поставил (как в казино) на открытие в Массиве Северных Тундр месторождения БМ. Но для масштабных работ средств полунищего Геологического НИИ явно не хватало. Для того чтобы сделать из Массива настоящий объект с подтвержденными запасами, нужны были колоссальные объемы геологических работ, включая бурение десятков и сотен буровых скважин!

На деньги Ротшильдов

На первых порах Академику удалось найти скромные госбюджетные деньги и институт даже приобрел собственную буровую установку! Но одной буровой много не набуришь – нужны были крупные инвесторы. Среди российских предприятий, тогда так же едва сводивших концы с концами, искать смысла не было. Но Академик проявил упорство, поднял все свои связи и нашел мощного зарубежного спонсора. По сути дела, самую настоящую транс-национальную корпорацию (ТНК), за которой стояли чуть ли не Ротшильды! А представителем этой ТНК в России как раз и стало, созданное на базе Института Геологии «ЗАО». Ход гениальный! По сути дела, ученые НИИ обставили в этом практически все производственные экспедиции и горно-обогатительные комбинаты Заполярного края. Где такое вообще видано! И работы начались!

И вот, на деньги иностранного инвестора «ЗАО» уже нанимает буровые бригады как раз из производственных экспедиций. Дело совершенно невероятное! Всю жизнь эти производственные экспедиции относились к ученым, как к бедным родственникам. Всю жизнь прижимали и принижали их, считая бездельниками и дармоедами. Всю жизнь ученым надо было просто вымаливать у них получение материала, того же керна скважин (подробнее об этом термине – далее). И вот, на тебе! Ученые, «академики» теперь нанимают на работу буровиков из производственных организаций. Воистину, невероятно! Костяк созданного «ЗАО» как раз и составили приунывшие было Сырьевики. По сути, они в большинстве своем туда и перешли. Поначалу, остальные сотрудники Института, которых тоже звали в «ЗАО», отнеслись к этому со скепсисом – мало кто привык к тяжелой и длительной работе в полевых условиях, результат которой был еще не очевиден.

Работа в «ЗАО»: как белые люди!

Однако очень быстро этим отказавшимся пришлось почувствовать разницу! В Институте деньги платили с перебоями, зарплаты были смешные, задержки составляли до нескольких месяцев. А в «ЗАО»… А в «ЗАО» теперь платили, что называется в твердой валюте. В рублях, конечно, но конвертированных из перечисленных иностранным инвестором долларов. Зарплата и аванс – без сбоев, по расписанию, да еще какие. При том курсе в рублях вообще получались неприличные цифры! Русаков помнил, когда он сам еще не сподобился поступить в «ЗАО», но сидел с ними в одном домике-лаборатории. Когда основная масса сотрудников Института была в состоянии, что называется, «зубы на полку», сотрудники «ЗАО» орали на весь домик: «Сашка! Ты зарплату получил? Иди скорей, уже дают!». Каждую пятницу (и это особо бесило остальных сотрудников) из кабинетов «ЗАО» слышался «звон бокалов» и запахи сытной закуски.

Полевые работы «ЗАО» проводились с размахом – с мощными автомобилями (КАМАЗами), с шатровыми палатками, электрогенераторами, а позже и со спутниковыми телефонами вместо допотопных раций. С овощами и фруктами к столу! Но и работали ребята – не чета институтским. Тут, по сути, шли настоящие поисковые (а затем и разведочные) работы – много месяцев «в поле», тяжелая работа как в маршрутах, так и на буровых. Надо было рубить просеки «под профиля», производить огромные объемы опробования (подробнее об этом позже)!

Но это был все же «золотой век ЗАО». Его сотрудники стали получать очень хорошие деньги, чем сразу выделились из институтской массы. У них была очень интересная работа – сделать из Массива Северной Тундры рудный объект. Они все были энтузиасты, просто горели на работе. Их полевые лагеря напоминали хорошо выстроенные деревеньки, со своим бытом, своими радостями. В этих «деревеньках» разгорались «полевые романы», в них кипела жизнь! Хорошо работали, хорошо и отдыхали. Охотились на оленей, рыбачили, топили прекрасные бани. О поварихах, взятых также из Института, и их умении готовить ходили уже просто легенды. А еще иностранные инвесторы устраивали бесконечные, нужные, но и очень веселые (в виде игр) учения по ТБ. А еще, наиболее успешные геологи, теперь ездили на стажировки и совещания, например, в Лондон! Попасть в «ЗАО» теперь стало мечтой каждого сотрудника. Ну, хотя бы, на отдельный полевой сезон – и время с толком и удовольствием проведешь, и денег заработаешь, и с грибами-ягодами, с рыбой-мясом будешь!

Первые результаты, ренессанс Сырьевиков

И, конечно же, эти работы просто не могли не дать результат – очень скоро удалось поставить на госбаланс по запасам первое месторождение! На этот факт клевали всё новые инвесторы, работы ширились, «ЗАО» укреплялось и богатело, а с ним поднимался на ноги и сам Институт Геологии. И вот уже пришло время, когда удалось купить первую собственную буровую установку, завести первую собственную буровую бригаду. В этот период в «ЗАО», наконец, перешел работать и сам Русаков. Веселое было время! В их маленьком домике, где пока еще базировалось «ЗАО», круглый год толкалась куча народу: представители инвестора из Москвы, различные геологи и кураторы проекта из Канады, США, Англии, Австралии, молодые геологи из разных стран и т. д. Работа кипела, появлялись новые объекты, рос объем бурения. Появились первые дивиденды по акциям, да еще какие! Список акционеров был довольно узким, рядовые сотрудники «ЗАО» туда не входили. Зато туда был включен Институт Геологии Заполярного Филиала, которому деньги «ЗАО» также позволяли держаться на плаву!

И в научном плане эти работы давали огромные плюсы. Теперь ничего не надо было выпрашивать у производственников. Все новейшие и уникальные данные стекались прямо в «рудную лабораторию» института, которой, по совместительству, и руководил генеральный директор «ЗАО»! Теперь появилась возможность участвовать с этими материалами и в международных конгрессах, чем многие сотрудники «рудной лаборатории», включая и Русакова, успешно пользовались. Естественно, такие исследования в Институте были в приоритете. Сотрудников этой «рудной лаборатории» никто не смел тронуть – они выполняли важное дело. Как правило, сотрудники этой лаборатории также были и работниками «ЗАО», получая деньги на двух работах. Красота! Вот он, наконец-то, ренессанс Сырьевиков, причем, не такой как в советские годы, а реальный! Ты причастен к открытию новых месторождений, ты видишь, что твой труд приносит ощутимый результат, ты знаешь, за что получаешь деньги!

Но была и обратная сторона медали – тяжелый повседневный труд геологов «ЗАО». Ведь большие дивиденды одних, часто зарабатываются нелегким трудом других. Вот, например, с какими реалиями работы в этой организации столкнулся наш герой.

На буровой. О керне и руде

В «ЗАО», конечно, как мы уже говорили выше, по сравнению с прочими сотрудниками Института, жили как «белые люди». Однако Русаков очень быстро понял, что обывательская зависть часто весьма упрощает (а порой и вовсе не учитывает) понимание того, каким нелегким трудом подчас зарабатываются «такие большие деньги».

В отличие от научной геологической работы, когда до лета ты вполне спокойно можешь протирать штаны в теплом кабинете, в «ЗАО» занимались разведкой месторождений. А это значит, что ты работаешь в тяжелых условиях круглый год. Поскольку разведочные работы предусматривают непрерывное бурение скважин (включая даже новогодние праздники), это обусловливает и непрерывную сопроводительную работу геолога, начиная от присутствия непосредственно на буровой и заканчивая документацией и опробованием «керна» в камеральных условиях.

Стоит пояснить – «керн», это выбуриваемый скважиной каменный цилиндрический столбик горной породы. Обычный диаметр бурения на твердое полезное ископаемое составляет 76 мм. Поднимаемый из скважины на поверхность керн помещается в деревянные ящики – обычно по 5 метров в каждый (керн укладывается в ящик секциями длиной по 1 метру). Таким образом, в одном ящике оказывается пять метров «каменных цилиндров», диаметром около 8 сантиметров. Вместе с весом самого ящика это составляет не менее 70 килограмм, а если диаметр бурения выше, то и больше. Надо также отметить, что ручки у керновых ящиков (чем-то напоминающих закрытые крышкой носилки) часто очень неудобные, норовящие выскользнуть из руки. К чему все эти сведения? Потерпи, читатель, про ящики с керном мы еще расскажем.

А пока – немного о специфике работы геолога на буровой. В активной разведочной стадии буровые работы идут круглый год и на объект бурения обычно заезжают «вахтовым методом». В случае Массива Северных Тундр и личного опыта Русакова «вахта» составляла две недели, а бурение на каждом станке проводилось буровой бригадой в две смены – днем и ночью. Обычно кроме буровиков и их начальника (бурового мастера) в состав «вахтовиков» включают геолога и геофизика.

В обязанности геолога входит следующее. Он задает на местности точку бурения скважины, указывает направление и угол бурения, если скважина не вертикальная. В процессе бурения и поднятия на поверхность керна, геолог документирует (описывает) его по определенной методике – какой породой сложен, сколько в ней видимых рудных минералов и т. д. Кроме того, геолог должен следить, чтобы буровики правильно отмечали глубину бурения и процент «выхода керна» (т.е. какую часть «цилиндрика породы» удалось реально достать на поверхность). Чтобы было понятно – обычно «керноприемник» (труба, в которую набивается выбуриваемый керн) имеет длину три метра. Если он весь заполнен керном, то выход последнего составляет 100%. Но ведь порода – вещь не монолитная. Она может быть трещиноватой, крошиться, осыпаться и т. д. И тогда на поверхность достают не всё, что выбурили (2.8 или 2.5 метра, а то и меньше). Например, в сильно трещиноватых зонах, «выход керна» бывает 30% и даже менее. А от этого самого «выхода керна» зарплата буровика зависит напрямую! Вот и указывают они иногда завышенные проценты. Чтобы это контролировать, геолог каждый раз замеряет реально лежащий в ящике керн рулеткой и сверяет значения с записанными буровиками на буровых этикетках.

Другой важной задачей геолога, по крайней мере, в случае Русакова, было следить за тем, как скважина пересекает так называемое «рудное тело». Или, говоря упрощенно, пласт породы с рудой. Обычно проектная глубина буровых скважин так и задается – чтобы перебурить «рудный пласт» и выйти в подстилающую его безрудную породу. Когда скважина достигает проектной глубины, буровики обязаны сразу звать геолога, чтобы тот дал добро на её закрытие. Вот здесь и нужно смотреть внимательно – когда (на какой глубине) в керне кончилась руда и достаточно ли после нее скважина прошла по безрудной (пустой) породе. Т.е., говоря проще, убедиться, что руда в пространстве, пересекаемом скважиной, действительно закончилась и глубже нет еще одного «рудного тела».

В практике Русакова обычно полагалось, чтобы после руды скважина прошла по пустой породе не менее 15-ти метров. Так вот, если по достижении скважиной проектной глубины условия пятнадцати «пустых» метров после (ниже) руды соблюдались – геолог давал добро на закрытие скважины. А если нет… У Русакова был опыт и такого «бесконечного» изнуряющего бурения. Когда каждый раз в интервале 15 метров ниже руды в керне вновь оказывались рудные минералы. И каждый раз приходилось продолжать бурение – так ведь по инструкции положено. В конце концов, Русаков отдал распоряжение остановить бурение волевым решением – отметив в паспорте скважины, что из руды так и не удалось выйти. Ведь запроектированные метры бурения тоже не резиновые!

«Буровые нравы»: кто кого будит,

кто кого разнимает и что они вместе грузят

Забавным было еще и то, что при круглосуточном бурении геолога выдергивали на закрытие скважины по достижении ею проектной глубины в любое время. В том числе и прямо посреди ночи, прерывая его сладкий сон в натопленном буровом вагончике. И как непросто было, например, темной полярной ночью, спросонья определять – есть ли еще в керне зерна рудных минералов? А бывало, что зимой при морозе керн вообще покрыт ледяной коркой – тогда его надо было поливать теплой водой! Такое же правило относилось к проверке геологом правильности постановки буровой на новую точку – если ставили ночью – ты обязан был вставать и проверять все именно ночью!

Единственной отрадой для Русакова, как и для любого геолога поднятого ночью на закрытие скважины, было то, что потом (до переезда буровой установки на новую точку) туда обязан был придти геофизик для выполнения каротажных работ. Геофизик должен был спустить в ствол скважины специальный зонд, который, скользя по стенкам, замерял различные свойства пород (магнитность, радиоактивность, электропроводность), а также отклонения скважины от заданного угла и азимута. Поэтому, закрыв скважину ночью и направляясь на заслуженный «досып», Русаков всегда с особым наслаждением вламывался в вагончик геофизика с криком: «Вася, подъем! Я скважину закрыл, начинай каротаж!».

Стоит сказать и про другие испытания геолога, работающего с буровой вахтой. Во-первых, это сам заезд на участок. В зависимости от расположения месторождения, способа заезда и транспорта – это может занимать достаточно большое время. Русакова и буровиков на Массив Северных Тундр обычно забрасывали на машинах-«вахтовках» – КАМАЗе или ГАЗ-66. Дорога, как правило, была плохая и каких-то 40—50 километров приходилось ехать порой целый день. А если провалишься с машиной в болото или зимой завязнешь в снегу – то и несколько дней! Когда заезжаешь на участок со сторонней буровой конторой, то в кабину геолога сажают редко – едешь в «кунге» с буровиками. А в кунге, там случается всякое. Начать с того, что обычно буровики курят прямо в машине и, мало того, что на плохой дороге укачивает, так еще и едешь в сплошном папиросном чаду. Ладно бы курят, но нередко длительный заезд сопровождается и беспрерывными возлияниями. Знают буровики, что потом две недели придется вкалывать «на сухую» – вот и оттягиваются. Несколько раз после таких пьянок в «вахтовке» вспыхивали драки, которые Русаков даже пытался разнимать. Но, куда там! Самое удивительное, что затем, проспавшись, драчуны обычно снова были как шелковые.

Наконец, еще одним испытанием на буровой являлась погрузка керна в бортовые КАМАЗы. По мере отбуривания скважин, загруженный в ящики и забитый крышками керн с участка надо было вывозить. Если скважина была глубиной 200 метров (а в керновый ящик, как помнит читатель, входит 5 метров «каменных цилиндров»), то из нее «получалось» 40 ящиков керна. А в большой КАМАЗ могло войти и в два раза больше – все 80—100 ящиков! Вот и представьте – закидать такую машину (причем быстро, водитель обычно долго не ждал) почти 80-киллограммовыми (зимой – часто обледенелыми и выскальзывающими из рук) ящиками! Геолог вроде бы грузить керн не обязан. Но… Как то неловко было изображать из себя «белую кость». Так что и Русаков и другие геологи «ЗАО» всегда в этих погрузках участвовали, зарабатывая себе на будущее проблемы с позвоночником.

В поле. «Профиля и пикеты»

Ну вот, буровые работы, как уже понял читатель, ведутся при разведке месторождений круглогодично. И, как сказал один партнер Русакова по «ЗАО»: «Наш геолог должен быть готов в любой момент срочно выехать на буровую или сделать научную презентацию». Это в первую очередь относилось к так называемым «совместителям», работающим и в науке (Институт Геологии) и, фактически, на производстве («ЗАО»). Поэтому у ребят из «ЗАО» в рабочем кабинете всегда тубус для документов соседствовал с комплектом полевой одежды. Однако это касалось, так сказать, «камерального» сезона. А ведь летом начинались и главные разведочные полевые работы!

Про работу на стадии геологической съемки (или составления геологической карты) читатель может узнать из первой части книги – «Русаков в СССР». А чем же отличается работа на стадии разведки месторождений? Помимо больших объемов буровых работ, на что мы уже указали выше, это и более детальное картирование и опробование геологического объекта (будущего месторождения) с поверхности. Для такой детализации необходимы подготовительные топографические работы. Они заключаются в создании на объекте собственной «системы координат», путем покрытия поверхности сетью четко ориентированных профилей с пикетами. По крайней мере, так было до начала широкого применения в геологии GPS-навигаторов.

Профили, или «профиля» на топографо-геологическом сленге, обычно задаются «вкрест простирания» (или, по простому, поперёк протяжения) рудных пластов. Обычно все профиля (за редким исключением) имеют одно направление (один азимут). Как правило – перпендикулярно протяжению (простиранию) рудных пластов. При достаточной протяженности рудовмещающей структуры, профиля задаются через 100 метров друг от друга. Длина профилей тоже зависит от размера пересекаемого объекта. В случае Массива Северных Тундр (где работало «ЗАО») длина профилей могла составлять несколько километров (2—3 км и больше). А что же собой представляли эти самые «профиля» на местности?

Если склоны исследуемого массива были покрыты лесом, то профиль представлял собой узкую просеку, не более полуметра шириной. Иногда, чтобы такой «лесной профиль» было лучше видно – через определенные расстояния на деревья навязывали своеобразные бантики из ярко-оранжевой «маркерной ленты». Когда профиль выходил на «безлесный» склон и вершину массива (обычно в рельефе геологические массивы – это горы или сопки), его маркировали специальными «вешками», высотой около 2 метров. Вешки обычно нарубали из прямых стволов молодого сосняка, широко развитого в пределах Массива Северных Тундр. Еще одна важная вещь – иногда профиль могли продолжить и за пределы массива, даже в прилегающие болота. Это было необходимо для проведения в этих прилегающих частях геофизических работ.

Направление профиля (опять-таки, пока еще не было GPS) задавалось с помощью специального прибора, например, буссоли. А дальше выдерживалось «на глаз» с помощью принципа «трех точек» – в створ профиля ставились три «вешки», которые должны были визуально стоять «в одну линию». То есть, если ты от одной вешки глазом «стреляешь» на две других, они не должны быть правее или левее. После установки профилей, маркированных вырубленными просеками, вешками и маркерными лентами, в их пределах устанавливаются так называемые «пикеты». Пикеты представляли собой тонкие рейки, шириной около 2 см и высотой 50—60 см. Один конец у пикета обычно заточен, чтобы удобнее втыкать в землю. Пикеты выставляются по профилю через определенное расстояние – например, через 20 метров. И профиля, и пикеты имеют свои номера. Например, профиль «номер один» и первый (а чаще – «нулевой») пикет будут обозначены на пикете надписью «1/0». Следующий через 20 метров по «первому» профилю пикет будет иметь номер «1/20», следующий – «1/40» и т. д. Начала и концы профилей имеют «подснятые» с помощью приборов координаты, которые (совместно с азимутом) обеспечивают их четкую «привязку» на карте.

Когда такая внутренняя «система координат» (в виде профилей и пикетов) на массиве готова – и начинается основная разведочная работа различных специалистов – геофизиков, геологов, буровиков. Действительно, очень удобно! Геофизики проходят по профилям со своими приборами, замеряя различные свойства горных пород. Геологи проходят по профилям и между ними, зарисовывая и опробуя на полезное ископаемое валуны и коренные выходы тех же пород. Наконец, буровикам также удобно выставлять на профиля свои буровые. С геологами вообще случай особый. Нередко, как и в случае с Массивом Северных Тундр, породы содержат в себе магнитные минералы железа. А это значит, что пользоваться для ориентировки компасом – бесполезно. И тогда для «привязки» система профиль/пикет является просто бесценной!