Buch lesen: «Я буду надеяться на чудо», Seite 3

Надеина поляна

С утра пришёл к бабушке краевед Денис. Он размахивал руками и орал от возмущения. Бабушка и посмеивалась над ним, и шикала, чтобы потише говорил, но расстроена была не меньше своего любимого ученика и единомышленника. Дело в том, что местные власти дали разрешение одному хрущу строиться на Надеиной поляне.

Что за поляна? Название Валька когда-то слышал, но ему казалось, что это где-то далеко, за какой-нибудь деревней.

– Это что? Урочище, заповедник?

– Это священное для утятинцев место, – ответил Денис. – На ней даже скотину никогда не пасли. Косить – косили, а гадить ни одна двуногая скотина не решалась.

– Священное-то, может, и не священное, – вздохнула бабушка. – Но чистое. Весь город туда ходил травы собирать: душицу, зверобой, чабрец, подорожник.

– А легенда о поляне? Это ведь действительная история – исцеление Якова Черемисинова.

– Что за история? – заинтересовался Валька.

– Я тебе потом расскажу, – пообещала бабушка.

– А что толку? У нас все эту историю знают, да выступить в защиту малой родины не хотят. Зарплата не позволяет, – опять заорал Денис.

Бабушка болезненно поморщилась. Валька понял, что краевед бросил камушек в огород дяди Юры. Он работал директором музея, и как муниципальный служащий против власти выступать не мог. А как краевед просто был обязан. Но Денис тоже хорош! Знает же, что бабушка тут ни при чём, но продолжает цеплять за больное.

– Вот что, Денис, – сказал Валька. – Шёл бы ты лесом… на свою поляну. У бабушки инфаркт был в прошлом году. И нечего ей нервы трепать.

– Ой, простите, погорячился, – сразу пошёл на попятную Денис. – Елена Карловна, не обижайтесь, вы же знаете, какой я тугодум. Сначала скажу, а потом обдумываю!

– Ладно, ребята, прекращаем общение, – устало сказала бабушка. – С «Губернским вестником» я свяжусь, материал надиктую. На митинг не пойду. Дело это важное, народ должен высказать своё мнение. Но я стоять долго не смогу.

– Ба, а мне можно?

– Конечно. Участие в таких акциях – это ответственное гражданское поведение. Составь мнение о важном для города решении и присоединись к одной из сторон…

– Ну, ясно к какой стороне!

– А ты не спеши. Решение должно быть осмысленным. Почитай публикации об этом, сходи на поляну, посмотри на неё с городской стороны… кстати, лучше всего смотреть из большого зала заседаний администрации. Когда первоцветы появляются, хочется Чирка цитировать: «За озером даль голубая…»

– Ага, наша администрация решила этот вид оживить, – подхватил Денис. – Чтобы не даль голубая, а ограда кирпичная.

– Да где же она, эта поляна?

– Напротив городского пляжа, на противоположном берегу озера. Переходишь дорогу от ворот старого кладбища – и вот она, улица Трудовая. Идёт параллельно берегу озера, пересекает лог, поднимается под углом на другую сторону лога и заканчивается домом Нади Кузнецовой. Вот за этим домом начинается Надеина поляна.

– В честь неё названа?

– Да нет. Но по одной её пращуре. Дом её, кстати, старше нашего будет. Наш в тридцатых годах XIX века выстроен, а Надин, скорее всего, ещё в XVIII. Ну, перестраивался, конечно.

Бабушка дала Вальке несколько папок и сказала:

– Разбирайся тут сам.

– Ба, можно, я во дворе сяду?

– Да ради бога. Только по ветру мои материалы не пусти.

Только он выложил папки на стол в тени у сарая, как пришли девочки. Узнав, чем он собирается заняться, Аня сморщила нос. А Энн сказала:

– Когда моя прабабушка услышала об этом строительстве, она заплакала. Так что я тоже на митинг пойду!

– Ладно, давайте по папке возьмём. А потом обменяемся. И чтобы лишнего другому читать не пришлось, в своей папке будем закладки делать, – согласилась Аня.

– Дело говоришь, – обрадовался Валька.

Все углубились в чтение. Но молчать долго не смогли. Первой засмеялась Аня:

– Ребята, послушайте: «Общество нашего села отличается кляузным характером. Особенно здесь не могут ужиться ни один псаломщик и ни один дьякон. Чуть что – сейчас у них уже и приговор готов на того или другого члена причта. ʺТы нам не нужен, – заявляют на сходе мужики, – а не уйдешь, так приговор на тебяʺ. Только один священник по какой-то случайности ещё уживается с ними…»

– Ань, не отвлекайся, а то мы вовек до конца не дойдём, – остановил её Валька. Но буквально через минуту фыркнул. – Ну, невозможно удержаться! «Губернские ведомости» за 1891 год: «Кстати, несколько слов о спорте другого рода, а именно летнем, велосипедном. До 1889 года велосипед здесь совсем не был известен, и очень немногие имели понятие об этой чрезвычайно практичной и полезной машине, доведённой теперь до большой степени совершенства. В мае того года появился первый велосипедист, крайне заинтересовавший публику, а простонародьем принятый чуть не за самого антихриста».

Наконец на историю Надеи наткнулась Энн.

– Вот! «Губернский листок» за 1905 г.: «Что писала наша пресса сто лет назад. Из «Неофициальной части «Епархиальных ведомостей». А дальше идут «Истории чудесных исцелений». Только, ребята, я с ятями так быстро читать не могу. «Жил в Утятине некий помещик Митрофан Ч.»…

– Черемисинов, – перебил её Валька.

– Ты уверен? – спросила Аня.

– Других помещиков с фамилией на «Ч» у нас не было. Дальше, Энн!

– «Стенали и соседи его, и рабы от крутого его нрава. В его имении Яблоневка…» Валь, где это?

– Нет такого села в нашем районе, – уверенно сказала Аня.

– После смерти Митрофана за деревней в народе закрепилось название Митрохино.

– И такого нет, – упёрлась Аня.

– Деревня Митрохино вымерла в 30-х годах прошлого века. Позднее там был посёлок кирпичного завода. Неофициальное название – «Пьяный угол». Тоже вымер. Сейчас за речкой Мгакой напротив второго кладбища только развалины остались.

Так, препираясь, они вычитали следующее.

Старший сын Митрофана Яков как-то вышел вечером прогуляться и получил удар камнем по спине. Целью злоумышленника, скорее всего, был не он, а Митрофан, которого все боялись и ненавидели. Но травмирован был сын, причём обнаружили его тело не сразу. В результате юноша оказался парализованным. Родители приглашали врачей, знахарок, но никто вылечить Якова не мог. А между тем в Кузнецах жила мещанская девица Надея, которая успешно лечила своих земляков травками и наложением рук. За ней тоже посылали, и неоднократно, но девица всякий раз отказывалась, говоря, что «чёрный барин» её дар «испоганит». Потом уже мать Якова перед ней на колени встала, и девица согласилась лечить юношу. Взяла с собой травы, в разное время собранные на поляне, и явилась в дом Черемисиновых. Она всего лишь примочки травяные делала на шею молодого барина, но уже на следующий день Яков начал двигаться, а через неделю встал. Далее произошло то, что целительница предрекала: «чёрный барин» с радости напился и над девицей надругался. Надея на следующий день бесстрашно явилась в барский дом и всей семье, сидящей за завтраком, объявила: дар мой теперь стал чёрным, как душа чёрного барина, и исцеление Якова Митрофановича – последний добрый мой поступок. А первое моё чёрное дело – истребление вашего рода. Предрекла она, что Митрофан в скором времени переживёт всю свою семью, кроме спасённого ею Якова. Но на Якове род их прервётся. На мольбы матери семейства ответила, что зла на неё не держит, поэтому милостиво позволит ей не пережить своих детей и умереть первой.

Так и случилось. За два года умерли все, кроме Митрофана и Якова. Яков разругался с отцом сразу и ушёл из дома. Вскоре он женился на падчерице князя Ишеева графине Августе фон Мантейфель, получил за ней в приданное имение Зосимки и в нём поселился. После смерти матери он с невестой приезжал к Надее и просил её проявить милосердие к его родне. Ничего хорошего от неё не добился, но спустя несколько месяцев взял в воспитанницы новорожденную дочь Надеи.

– Как это можно, дочь свою отдать, – возмутилась Энн.

– Маленькая ты ещё, Анютка, – сказала Аня. – Ты что, не понимаешь, кто отец этой дочери? Не могла Надея плод насилия любить!

– А может, наоборот, мать дочери хорошего желала, – возразил Валька. – Двести лет назад незаконнорождённых за людей не считали. А барская воспитанница – это рангом выше. Он растил её вместе со своей дочерью Августой и выдал замуж за священника Василия Ивановского, дав за ней достойное приданное. Семейство Ивановских было многодетным, и концу века фамилия эта стала часто встречаемой в Утятине, как в «Губернском листке» сказано.

– Что-то я такую фамилию не слышала, – возразила Аня.

– Так это к концу XIX века, а в XX, наверное, постепенно Ивановские уезжали или вымирали. Но вторая школа носит имя Льва Сергеевича Ивановского, народного учителя России. Ну, тут дальше ещё говорится о том, что одна из внучек отца Василия, оставшись сиротой, отказалась выходить замуж…

– Совсем или за конкретного жениха? – деловито поинтересовалась Аня.

– Тут не сказано, но можно догадаться. Тогда было принято, если поп помирал, то его место отдавали или его сыну, или, если сына не было, тому, кто соглашался его дочь взять в жёны. Таким образом выпускник семинарии получал место работы, жену и тёщу в одном флаконе, а епархии не надо было заботиться о вдове и детях покойного.

– Это как-то унизительно, – вздохнула Энн. – А если жених не нравится?

– А если невеста не нравится? Хочешь приданное получить – женись! – засмеялся Валька.

– Слушай, а ты не врёшь? – спросила Аня.

– Мне об этих нравах мама рассказывала недавно. Я ей тоже не поверил. Так она мне дала «Очерки бурсы» Помяловского почитать. Всё правда! В общем, девушка ушла из дома, пришла к своей прабабке, та её приняла и дар свой ей передала.

И вот Валька вёл девочек на Надеину поляну. От моста они поднялись по Шоссейному проезду и свернули на улицу Трудовую. Она была довольно узкая, со старым потрескавшимся асфальтом и не слишком оживлённым движением: за всё время их пути только дважды встретились легковушки, а тяжёлого транспорта вовсе не было. Дома здесь были, в основном, старенькие, тёмного красного кирпича и с небольшими окошками. Но ко многим были сделаны пристройки, в которых и окна были больше, и потолки выше. А некоторые совсем были снесены, и на их месте построены новые. Впрочем, таких было не так уж много. Только два хозяина решились возвести двухэтажные постройки. Но никакого сходства с особняками на улице Чирка. Дома не пытались упрятаться за высокими оградами, доверчиво выдвинувшись фасадами к тротуару, как их старенькие соседи, и отделялись от прохожих только палисадниками.

Ребята как раз проходили мимо такого дома, когда людской говор у следующего привлёк их внимание. На почти безлюдной улице группа людей у калитки выглядела странно.

– За самогонкой выстроились что ли? – пошутил Валька.

– Это, наверное, дом ведьмы Обоянской, – шепнула Аня.

– И что?

– Что-что! На приём пришли!

Валька обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на людей у ворот, и невольно вздрогнул: из открытого окна на него глядела женщина, очевидно, хозяйка дома. На ведьму она похожа не была. Ведьмы, они ведь как в сказках описываются: нос крючком, чёрные глаза, смуглая, согнутая. А Обоянская была плотно сбитой, на бледном лице недобро глядели светлые глаза.

– Какой взгляд злой, – шепнула Энн, когда ребята отошли от дома ведьмы на приличное расстояние.

– Да уж, – согласилась Аня. – Эти колдуны, говорят, бывают чёрные и белые. Белые – это добрые, они лечат, а чёрные наоборот – болезни насылают и всякие несчастья.

– Да глупости всё это! Нет никакого колдовства. Есть нечестные люди, обладающие даром внушения и их глупые клиенты. Или не глупые, но отчаявшиеся, готовые за любую соломинку схватиться, – повторил Валька бабушкины слова.

– А моя прабабушка говорила, что фельдшер Надя – добрая волшебница, она руками лечит, – сказала Энн.

– Фельдшер Надя – прежде всего медик, – возразил Валька. – Говорят, очень знающий медик, училась отлично, большой опыт работы. И ещё она изучала народную медицину. Она травами лечит и массажем. В детстве я чуть не умер, когда магнитики проглотил. А Надя спасла меня от операции, она массажем эти магнитики из меня вывела.

– Она тебя крестила?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Прабабушка сказала, что ещё в детстве с неё мать клятву потребовала, что она целительствовать не будет. Это случилось, когда её прабабка померла и ей дар передала. А передала его она, когда Надю от смерти спасала. Ну, Надя и сказала маме своей: я что же, теперь и родным своим не помогу, как прабабушка мне помогла? Тогда мать ей разрешила сделать оговорку: кроме своих родных. Поклялась она матери перед иконой Надежды Римской. И с тех пор, если спасёт какого-то ребёнка не при помощи медицины, а волшебства, то крестит пациента, чтобы клятвы не нарушать.

– А если человек крещёный?

– Тогда она с ним кого-нибудь крестит. И получаются они кумовья. Так она тебя крестила?

– Нет, – засмеялся Валька. – У меня тётя Люся крёстная. А Надя нам родня, так что со мной она клятву не нарушила. Её мать, про которую ты рассказывала, урождённая Бобровская, как и моя прабабушка Валя. Так что Надя мне четвероюродная тётя. Это называется седьмая вода ни киселе, но всё-таки какие-то гены у нас общие.

– Тогда, значит, Надя может тебе свой дар передать? – оживилась Аня.

Валька захохотал:

– Ты что, не знаешь, что ведьмы долго живут? Надя дар получила от прабабки, та от своей бабки и так далее. Это сколько же мне прожить нужно, чтобы ведьмин дар принять? И что я с ним в семьдесят лет делать буду?

Энн тоже залилась смехом:

– Пенсионер Валентин Иванович Шпильман внезапно начал колдовать! Вызовите психиатрическую помощь!

– А жаль, – вздохнула шутливо Аня. – Хотелось бы иметь знакомого колдуна. Всегда можно у него по блату какую-нибудь пакость заказать.

– Закатай губки, барышня, – раскланялся перед ней Валька. – Я же тебе сказал, что наша родня с той стороны, которая против колдовства! Бобровская вышла замуж за внука колдуньи, а сама была против колдовства. Наша родня в пакостях не замешана!

В разговорах они прошли ровную часть улицы, и путь их шёл под уклон. Последний дом на этом участке был ниже проезжей части и отстоял от дороги. Далее был мост, а затем улица поворачивала и уходила вверх.

– Это называется Кузнецкий лог, – пояснил Валька. – здесь весной талые воды в озеро стекают. Следующая часть улицы в народе именуется Заовражной.

На Заовражной дома стояли только с одной стороны. С дороги открывался вид на озеро и город за ним. Асфальт кончился, далее шла просёлочная дорога, которая петлёй опоясывала последний дом и уходила влево, к домам Кирпичного переулка. Ребята прошли вдоль забора Надиного дома, завернули за угол и ахнули.

Вечером Валька писал: «Всё точно так, как Денис говорил! Татарник только по краю поляны растёт. А на поляне только травы и цветы. Травка такая нежная, как будто ещё весна. Энн сказала, что здесь как в уютном доме, стыдно в уличной обуви ходить. И разулась. И я разулся. Какой же злобный гад хочет такую красоту разрушить? Правду бабушка сказала: злобный дурак направляет свою злость на все хрупкое: красоту, интеллигентность, веру, нежность. Увидел красоту – и давай ее рушить. Неужели ему удастся её погубить, и от красоты останется только название – Надеина поляна?»

Земля у нас общая

Договорились встретиться на площади. Валька пришёл пораньше. Уже стояло полицейское оцепление и несколько мрачных мужчин с флагами оппозиционных партий. Бегали ребятишки. Один мальчишка гонял на скейтборде. Знакомый мужик Виталий устанавливал микрофон, Денис стоял у него над душой.

Народ подходил лениво. Митинг в ожидании наплыва участников отложили минут на десять, но, когда стало ясно, что не только народа не прибавится, но ещё, пожалуй, пришедшие начнут разбегаться, Денис вышел к микрофону. Говорил он взволнованно, и из-за этого, наверное, не очень убедительно. Затем выступила очень старенькая учительница. Она говорила тихо, но интересно. Говорила о воде, о почве. Наверное, биолог или географ.

Потом, как ни странно, выступали торговки с рынка. Когда вышла Ираида Семёновна, у которой дядя Гена и Катя работали, мужик, стоявший у ребят за спиной, крякнул и шепнул соседу: «Шикарная женщина!» А когда она начала говорить, добавил: «Да ещё и умная!» Валька оглянулся на него с недоумением: умная – да, но шикарная? Да она чуть ли не бабушке ровесница! В общем, все выступающие говорили по делу, но народ хлопал лениво. Истерически реагировала группка женщин, стоявших ближе к трибуне. Аня шепнула Вальке, что они все живут на Трудовой. Услышавший её шёпот всё тот же мужик вздохнул: «Своя рубашка ближе к телу. А вы заметили, что ни одна сволочь из администрации не явилась? Чихали они на нас! Взятку получили и посмеиваются».

Аня отошла к тумбе, куда в праздничные дни вставляют разноцветные флажки, и яростно что-то чиркала в своём блокноте. Интересно, что там у неё? Валька как-то спросил, не зарисовки ли она делает. Девочка отмолчалась. Ну, он больше и не спрашивает, подумаешь!

Митинг быстро закончился. Народ стал расходиться, несколько наиболее активных участников собрались около телевизионщиков, любопытствующие стояли в отдалении. Денис давал интервью. Он тоже сказал, что администрация игнорирует население. Заспорил какой-то пенсионер, утверждая, что приезжие вкладывают средства в бюджет города, а этот, которому выделили участок, на свои средства расчистит родник, сделает купальню. «Да не дай бог, – возмутился Денис. – Народ этот источник святым считает, а этот хрущ в нём купаться собирается!»

– Куда пойдём? – спросил Валька девочек.

– Мне домой надо, – заявила Аня.

Валька удивился:

– Ты не больно-то на мамины звонки реагируешь, а тут вдруг надо!

– Аня что-то писала, – сказала Энн. – Ты, наверное, впечатления записывала? А может, куда-то заметку пошлёшь?

– Песню я написала, – призналась Аня. – Надо с инструментом попробовать.

– А ты умеешь? – вырвалось у Вальки.

Энн ткнула его в бок:

– Ты что, Валька? Если Аня говорит, значит, делает! Ты что, не видел, она с блокнотом не расстаётся. Она, наверное, уже не один десяток песен написала.

– Двенадцать, – призналась Аня. – Эта тринадцатая будет.

– А говорила, что на гитаре играть не умеешь, – не успокаивался Валька.

– Конечно, не умею, – ответила Аня. – Три аккорда для аккомпанемента мама показала – и всё.

– Ань, а нам ты споёшь? – спросила Энн.

– Ну…

– Но тебе ведь нужны слушатели! Бардовская песня – она же для единомышленников!

– Ладно. Но не вздумайте смеяться! Я свои песни никому кроме Лизы не пела!

– Лиза – это подруга?

– Сестра. Старшая. Она в «Щуке» учится.

– Ого, – вырвалось у Вальки. – Ты тоже артисткой будешь?

– Даже и не собираюсь, – буркнула Аня. Друзья глядели недоверчиво, и она горячо принялась их убеждать. – Правда, правда! Лиза всю жизнь об этом мечтала, она и музыкалку закончила с отличием, и в хореографическом кружке занималась. А я из-под палки два года на фоно барабанила, а танцевать отказалась категорически.

Валька за Аню переживал. Или за себя? Было у него такое качество: когда при нём кто-то опозоривался, он испытывал такое чувство неловкости, будто сам что-то постыдное сделал. И сейчас он боялся, что песня будет дурацкая, исполнение фальшивое и вообще…

Аниной мамы дома не оказалось. Энн и Валька устроились на диване, а Аня села на стул перед пианино, положив на закрытую клавиатуру свой блокнот. Некоторое время бренчала на струнах гитары, а потом запела:

Как землю родную любили мы с детства!

Она нам от предков досталась в наследство:

Прозрачный источник с водою волшебной,

А рядом поляна с травою целебной,

И воздух наполнен серебряным звоном

От птиц, что порхают над лесом зелёным.

Но землю родную пришельцам продали,

А мы, сберегая покой, промолчали.

И лес на дрова чужаки порубали,

И птиц постреляли, чтобы спать не мешали,

В источнике моют свои ламборгини,

А вместо поляны их дачи отныне.

За то, что отцы без волнения жили,

Их дети таким этот мир заслужили:

И землю, заросшую сорной травою,

И крик воронья над больной головою,

Где лес был – теперь только мусора кучи

И ветер зловонный над речкой вонючей.

Замолчав, Аня ещё некоторое время сидела спиной к зрителям. Потом резко развернулась.

– Аня, я в шоке, – воскликнула Энн. – У меня из знакомых никто сочинять не умеет! Только одна девочка у нас в классе как-то сочинение в стихах написала. Там были слова: «Зеркальная вода плещется о берега». Я сказала, что, если вода зеркальная, значит, неподвижная, и плескаться не может. Так она заплакала! И сказала, что я ей завидую! А я правда не завидовала! А тебе завидую, потому что у тебя талант.

– Точно! Я, признаться, волновался, что ты какую-нибудь ерунду сочинила. А это мировая песня! Давай её на диск запишем, у тебя же аппаратура есть! И мы с Энн себе перепишем. А ты автограф поставишь. И много лет спустя я выставлю диск на аукцион: тринадцатая песня знаменитой Анны Шеметовой с личным автографом! Начальная ставка – один миллион! Кто больше?

– Какой ты, – Аня замялась, подбирая слово. – Корыстный!

И шлёпнула Вальку своим блокнотом по макушке. Он почесал ушибленное место и подразнил Аню:

– Месяц голову мыть не буду! По ней стукнул знаменитый блокнот талантливой Анны Шеметовой! За деньги буду разрешать эту шишку пощупать!

– Правда, Валька у нас корыстный, – засмеялась Энн. – За диск деньги, за шишку деньги.

– Не мной сказано: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать».

Вернувшись домой, Валька застал у бабушки Дениса, который рассказывал о митинге, о том, что телевизионщики гонялись по администрации за чиновниками, но никто с ними поговорить не пожелал. Только начальнику комитета по экологии деваться было некуда, так он опять толковал про источник, который хрущ расчистит, и что все необходимые инженерно-геологические разыскания на Надеиной поляне проведены.

– Вправду, что ли? – недоверчиво спросила бабушка.

– Конечно, врёт, – пожал плечами Денис. – Если бы вправду, кузнецкие бы эту комиссию видели. А вот акт экспертизы написали наверняка.

– Хоть покажут это безобразие по телевизору?

– Обещали. Сейчас Елену Игнатьевну записывают. Она историю поляны рассказывает.

Бабушка промолчала. Вальку очень волновало, какая кошка пробежала между такими давними подругами, но помня, что Иван Иванович просил не задавать вопросов, сдерживался. Чтобы загладить неловкую паузу, вмешался:

– А вы знаете, о нашем митинге уже песня написана. Хотите послушать?

И не дожидаясь согласия, поставил диск.

– Это Анечка? Какая талантливая девочка, – удивилась бабушка. – Как я рада, что вы подружились!

– Валь, дай переписать, – взмолился Денис, – Я её телевизионщикам дам! Это так кстати в передачу вставится!

Вальке диск стало жалко:

– А ты позвони им, нужно ли. А я тем временем у автора спрошу, даёт ли она согласие на использование её песни.

Аня буркнула, что ей пофиг. Но Валька почувствовал, что она рада. А Денис сказал, что телевизионщики уже уехали, но предложили скинуть запись по мейлу. Так они и сделали.

Назавтра Валька с бабушкой поужинали раньше, чтобы посмотреть областную передачу «По поводу». В семь они устроились в зале перед телевизором. Денис тоже был здесь, пояснив: «Чтобы сразу обменяться».

После короткого вступительного слова пошла картинка: немногочисленные участники митинга, наиболее яркие фрагменты выступлений, интервью Дениса. Дальше показали метания телекамеры по коридорам районной администрации, от которой чиновники разбегались как тараканы от света. Потом показали Елену Игнатьевну. Она рассказывала историю исцеления Якова Черемисинова, показывала документы и картинки. Её рассказ сопровождался кадрами из архива телевидения: вид Надеиной поляны, усадьба Черемисиновых в Зосимках, развалины мельницы там же, панорама левого берега Мгаки с заросшими лопухами и крапивой фундаментами домов, где когда-то была деревня Яблоневка. Наверное, Елене Игнатьевне не с кем было оставить внука, поэтому интервью записывали в её доме. Иногда оператор переводил камеру на малыша, который сидел в манеже с кучей мягких игрушек и бросал их через сетку.

– А символично, – сказал Денис. – Бабушка хочет сохранить родную землю для внука.

Бабушка промолчала. Тем временем Елена Игнатьевна завершила свой рассказ, и ведущая стала задавать вопросы:

– Елена Игнатьевна, насколько достоверна эта история?

Ого! Оказывается, речь идёт о её предках! Елена Игнатьевна стала рассказывать, что предсказание Надеи исполнилось буквально: на Якове фамилия пресеклась. От брака с Августой фон Мантейфель у него была единственная дочь, тоже Августа. Жена его умерла от чахотки в двадцать лет. Яков Митрофанович больше не женился, растил дочь один. Выдал её замуж за Игнатия Тумбасова. Да-да, за пращура Елены Игнатьевны. Но Черемисиновым Елена Игнатьевна не потомок. От брака Игнатия с Августой родилась дочь Мария, которая дважды была в браке, но детей не оставила. А прапрадед Елены Игнатьевны Василий родился от второго брака Игнатия Тумбасова.

– Кто же наследовал Черемисинову?

– Да никто! Хозяином он оказался никудышным, только тщательно это скрывал. Когда умер, имение оказалось заложенным и перезаложенным, и всё имущество было выставлено на торги в пользу заимодавцев. Так что внучка его осталась бесприданницей^[1].

В заключение показали ещё один фрагмент из интервью Дениса, где он отвечал на вопрос, почему не так много горожан вышло на митинг. Он снова кинул камушек в огород муниципальных служащих, которые не рискуют пойти против власти и об инертности людей, которые не задумываются, что оставят своим детям. А потом ведущая за кадром сказала, что даже дети понимают, как важно сохранить родную природу, и что утятинская школьница Аня Шеметова написала об этом песню. И зазвучала песня, сначала на фоне кадров с детьми: юный скейтбордист на площади, Валька с Энн, стоящие перед трибуной, Аня, сидящая на тумбе с гнёздами для флажков, Игнатик Тумбасов с плюшевым медведем, юная мамаша с коляской; потом по экрану пошли титры.

– А что, очень неплохо получилось, – сказал Денис.

– Мне не понравилось, – возразил Валька. – Показали чьих детей? Мы как раз в акции участие принимали, бабушка Энн ходила подписи собирала, моя бабушка в газету написала, Аня песню сочинила, Игнашина бабушка по телевидению выступила. А получается по их фильму, что именно нам за молчание родителей испоганенная земля достанется.

– А разве не так, Валентин? Решает меньшинство, и это решение только большинство может изменить. А если большинство промолчит, то плохо будет всем: и тем, кто протестовал, и тем, кто отмолчался. А тем, кто протестовал, ещё и обидно. Это то, что называется коллективной ответственностью.

Вечером Валька очень подробно описал в дневнике всё произошедшее за день. Ещё честно признался, что ужасно позавидовал Ане, что она умеет песни сочинять. Бабушка, правда, сказала, что это не поэзия, а рифмованная публицистика. Но рифмовать тоже надо уметь. Он как-то пытался стихотворение написать, но у него ничего не получилось. И ещё о Денисе Валька написал: «Он мне казался знающим, но не очень умным. То обидит бабушку, хотя не хотел этого, то выступит неудачно, как, например, сегодня на митинге. Но вот про коллективную ответственность он меня правильно припечатал. Земля у нас общая».

^[1] Подробнее см. «Утятинский летописец»