Buch lesen: «Альманах «Русский Гофман – 2019»», Seite 5

Суханова Вера Анатольевна
Дипломант конкурса

Вера Суханова – поэт, переводчик, автор шести поэтических книг и многих публикаций, лауреат международных литературных премий, фестивалей и конкурсов, проходивших в России, Беларуси, Украине, Германии, Израиле, Грузии, Чехии. Член СП России. Живет в Смоленске. e-mail verasuch@mail.ru

 
Имя
 
 
Были руки у них хоть чисты, да пусты,
И к пустым небесам их мольба поднималась,
И хоть были их души и мысли просты,
Ни Любви, ни Надежды у них не рождалось.
И рожденную в муках заветную дочь
Заклинали они тихим именем «Вера»,
Будто имя кому-нибудь может помочь,
Будто есть у безверья пределы и мера.
И заклятая именем шла меж людей,
Пряча руки пустые от взглядов прохожих,
И казалось, что небо смеётся над ней,
Будто небо смеяться над кем-нибудь может.
И клялась она выжженным травам – огнём,
И клялась она спящим – всевидящей ночью,
Что прольётся однажды обильным дождём,
Что напоит однажды иссохшую почву.
Чтоб синица Надежды впорхнула в наш дом
И зажглись ее звёзды над морем и сушей,
Чтоб наитье Любви осенило крылом
Наши грешные, наши озябшие души.
Город русалок
 
 
Это не город, а водоём,
И у дождей в плену
Люди, как рыбы, плавают в нём
Или идут ко дну.
Кровью холодной из синих жил
Северных стылых рек
Город накрыло, и всех, кто жил
В нём. И строил Ковчег.
Серое небо над головой
Сеет унылый свет.
Твари по паре спасает Ной,
Ну, а непарных – нет.
Город русалок щерит зубцы
Старых дворцов, домов.
Всяк одинок – и в воду концы,
Сгинул – и был таков.
Люк Ковчега задраен давно.
Дождик снаружи сник.
Слышно только: скребётся о дно
Острый рыбий плавник.
 
 
* * *
 
 
«И пустая клетка позади».
Осип Мандельштам
Катись, мой клубочек серебряных нитей,
Сквозь ушко игольное, землю, мытарства,
По жгучим пескам, облакам, по наитью
В неведомый край, в тридевятое царство.
Пусть там обнулятся все коды и тропы,
Все дихотомии с их мелким лукавством,
Поднимется ветер, натянутся стропы,
И я полечу налегке в беспространстве.
И яблочком райским водила по блюдцу
И, путь отмечая, бросала монетки,
Мне было бы просто на Землю вернуться,
Но я не вернусь в опустевшую клетку.
Нить
 
 
Сложить созвучия в слова,
Слова – в соцветия значений,
Сплести венки стихотворений,
В архипелаги острова
Соединить; спаять, скрепить
Пути земные – в анфиладу.
Я – нить, и на себя мне надо
Низать, собою всё прошить.
Сложить из крошева узор,
Из тьмы невнятицы – орнамент,
Из снов – сознания фундамент,
Соткать гармонии ковёр,
Чтоб не распасться, не пропасть
В воронке хаоса и пепла,
И чтоб голубка-мысль окрепла
И в терем к Богу вознеслась.
 

Номинация
«Проза сказочная, фантазийная»

Девиз: «Самые дивные божественные чудеса случаются в сокровенной глубине человеческой души, и об этих чудесах всеми силами своими и должен возвещать человек словом, звуком и красками».

Кисель Елена Владимировна
Лауреат конкурса 1 степени

Родилась в 1986 году, поэт, прозаик. Кандидат филологических наук. Печаталась в белорусских журналах и газетах. Активно публикуется в сети, где достаточно известной стала её публикация «Забавная мифология». В 2016 г. вышел на бумаге роман «Аид, любимец Судьбы». С 2017 г. – член Союза писателей Беларуси. Живёт в Могилёве. E-mail: kisel.len@yandex.ru

Печенье для ангела

– Па-а-а-ап! Де-е-е-енюжк-у…

Женщина в пальто цвета полинялого изумруда обернулась на ходу, фыркнула. Современные дети, мол. Мало пороли, много баловали, все им купи, денежку, вот еще!

Андрей стиснул зубы и поволочил дочку за собой – по бесснежному декабрьскому дню, вдоль хмурой и немножко слякотной улицы.

Чадо ныло прилежно: тихонько, без истерики. Зато и жалобно, с плачущими нотками. Так, будто с каждым шагом жизнь вытекает.

– Ну-у… пажалст?

– Давай лучше купим тебе шоколадку, – первая попытка дать взятку провалилась, Андрей вздохнул и попробовал еще раз: – Игрушку. Куклу хочешь? Или книжку. Ты же хотела – большую, мифы там всякие…

– Не… лучше немножечко… денежку, а? Маленькую… Ну, мы же уже совсем прошли… я же себя хорошо вела? Хочешь – я посуду помою?

Дочка умела давать взятки лучше. Настаивать на своем тоже умела лучше. Еще умела сиять просительной голубизной из-под сползшей почти на нос блекло-сиреневой шапочки с единорожком. Осторожно сиять, вкрадчиво. Так, что в голову лезет невольное: «Жена прибьет, если узнает», – а пальцы уже нашаривают в кармане солидного пальто портмоне, ищут мелкую монету, вручают дочке под усталый вздох отца.

– Маме не говори, – сказал Андрей скучно и посмотрел в витрину с огромным желтым плакатом о рождественской распродаже.

Не хотелось смотреть, как Лика несется к этой сто какой-то бродяжке, или бомжихе, или это там вообще мужик, только в немыслимых лохмотьях? Запах – тараканов можно травить, бугристый нос торчит среди патл, руки с обломанными когтями, перегарище.

Занять позицию – не хватало, чтобы ребенок нахватался какой-нибудь венерической заразы, когда будет тянуть монету этому… Анастасия Михайловна с кафедры говорила – люмпирнал. Выразительно. Еще выразительнее – бомж перегарно-переходный, чудище улично, озорно, обло, стозевно и лаяй… какая чушь в голову лезет, в самом деле.

Лика обычно таких и выбирала: пострашнее, погрязнее. Нормальному ребенку такое показать с пяти шагов – ночью не заснет, к папе-маме в постель запросится.

– Все! Дала! – а эта возвращается вприпрыжку. И косые взгляды прохожих нипочем. И слякоть. А с утра еще грустила, говорила: «И Новый год без снега, что ли, будет? Там, наверное, на небе все эти мельницы волшебные поломались».

Какой-то досужий дедушка с военной выправкой углядел-таки в глазах Андрея вселенскую тоску и решил выступить в роли мудрого наставника-прохожего.

– Ты зачем дяденьке деньгу дала? – остановился, нахмурился, затряс пальцем, а сам все мигал Андрею: мол, смотри, как надо! Воспитываю! – Дяденька деньгу пропьет, будет под забором валяться…

Андрей закатил глаза с мукой, потому что уволочь дочку уже не успевал. Лика округлила глаза, привстала на цыпочки и радостным шепотом поведала в лицо дедушке-воспитателю:

– А вдруг дядя – ангел!

«Вопросов к диссертанту больше нет», – иронизировал Андрей, утаскивая щебечущую дочку от онемевшего дедушки. Тот замер – нужно было придержать кренящееся набок остроумие. Еще рот закрыть – открытый в патетическом: «Шо?!»

«Моя дочь бредит ангелами», – сердито сказал на это «шо?!» Андрей. Не старику и не бродяжке. Витринам с распродажами, наверное. Они обещали средство от всего.

Вот бы у них нашлось средство для Лики. От той книжки, притащенной крестной… на Рождество или на Пасху все-таки? От дешевенькой простой книжечки, размалеванной голубыми цветочками и чем-то белокрылым – и от рассказов, в которых на каждом углу можно было встретить это самое, белокрылое и понятно кем посланное со светлыми целями на землю. В облике бродяг и нищих.

Лучше бы подарила Маршака или Чуковского. Или про зверюшек что-нибудь.

В мире Лики теперь по улицам ходят ангелы. Сидят в переходах, клянчат деньги прокуренными голосами. Или нудно тянут просьбы о подаянии у ближайшей церкви. Ангелы шаркают ногами, собирают пустые бутылки возле урн, пишут полуграмотные записки о том, что отстали от поезда, или о каких-то операциях на детях с невероятными болезнями.

Испытывают людей на добро (Андрею всегда казалось, что на зло или на терпение, но Лике виднее, потому что взрослые – они же ничего не понимают). И вот им никто не дает, а маленькая Лика – р-р-раз, и денежку! И ангел тогда увидит, что Лика добрая, и сделает ей что-нибудь такое, ну, неизвестно что, но тоже, наверное, доброе, а может, он даже полетит на небо, и там всем-всем про нее расскажет, а может еще…

– Доча, ну, зачем всем подряд тащить? Ну, вот посмотри, какой страшный… немытый… ну, какой он…?

– Нет, ну а если же все-таки…

– Лика! Отойди от него, кому сказала?! Ну, куда ты понеслась, что это такое? Опять? Никакой он не ангел, это все сказки!

– А ангел тогда другой какой-нибудь, да? Ты мне скажешь, какой? Не-е, мы же не знаем, какой может оказаться.

– Доча. Ангелов не бывает.

– Ничего… Алинка говорит: профессарей не бывает. Живых. Как Анасии Хайловны… А она же есть? Просто Алинка их не видела, а если показать, тогда…

Поздно спохватились. Мысли шли хмурые, слякотные, без единого белого пятна, как день. Ребенок читает, общается со сверстниками, игры выдумывает – и хорошо. Теща – педагог во втором поколении – подхватилась первой: «Что она у вас деньги клянчит? К каждому нищему суется?! У нее что – до сих пор не прошло?!»

Возле перехода притулился какой-то молодой, в потертом пальто с чужого плеча, в черной шапочке. Лика оглянулась, вздохнула, покосилась на отца, но ныть о «денежке» не стала. Засопела носом и сообщила:

– У меня от этой тетки ка-а-а-ашмарная мигрень, – фирменным материнским тоном.

У Андрея от «этой тетки» тоже была мигрень, но с посоветовавшей «тетку» тещей он этим не делился.

Накрашенные ногти в каждый визит мелькали перед глазами, жизнерадостность била такой мощной струей, что в ней хотелось утопиться. Чтобы – навсегда.

И – профессиональная улыбка: «Я обращаюсь к маленькому ребенку, ой, вы уже взрослый, ну, ничего, выслушай меня, взрослый зайчик…»

– Разумеется… интеллигентная семья… удивляет только, что в детском саду не обратили внимания, но наши детские сады… да, конечно, могла держать в себе. Это счастливая случайность, что она держит контакт с другими детьми, но в дальнейшем такие фантазии могут привести… Если учесть стресс при переходе в школу…

Назад дочку уже не волочил. Вел медленно, лениво поглядывал под ноги, потом на витрины в праздничных огоньках. В голове прыгало настоятельное: «…переключать! Вот видите, мы с ней говорили о собачках…»

Купить собаку. Или лучше котенка взять. Почему раньше в голову не пришло? По крайней мере, она не будет еще и кидаться кормить всех облезлых котов: «Ну, а кто там знает, тоже вдруг…»

Еще он должен был давить логикой. И пугать. «Медленно и с педагогическим тактом» пояснять, что если будешь вот так доверчиво всем денежки совать, то какой-нибудь такой прокуренный и небелокрылый тебя обманет, или украдет, потому что «была такая история: девочка тоже ходила, совсем глупая была, давала всем деньги, а один бандит подумал, что она богатая…»

И еще тридцать тысяч всякого должен, потому что это ненормально, когда ребенок не просит себе шоколадку. То есть, просит, но не шоколадку и не себе.

На колокольне храма на перекрестке творилась обычная вечерняя болтанка – раздражающий перезвон, слишком веселый для противного, промозглого, с виду совсем недекабрьского вечера. Этот, в пальто и черной шапочке, так и сидел на верхней ступеньке подземного перехода, скрючившись и прикрывая лицо в изодранных перчатках руками. Спал, наверное. В коробке вон бумажный носовой платок – снабдила чья-то шутливая душа.

Доча не просила денег. Как вышла с потухшим лицом, так и шла рядом – притихшая и какая-то настороженная. Только виновато закосилась на нищего, когда подошли.

Жена прибьет на двоих с тещей, – расслабленно подумал Андрей. А, ладно. Не могу же я ее такую к ним привести.

– Хочешь денежку? – предложил, вытаскивая монетку.

Доча шмыгнула носом, помотала головой.

– Тетка сказала… когда даешь, а они потом на водку тратят… то это только хуже тогда. Получается не добро. Зло получается.

Про собачек они говорили, как же… влажный воздух горько захрустел под зубами.

– Ну, хочешь… вот, бабушка печенья с собой дала, ты есть не стала. Хочешь – дай печенья, его на водку не потратишь.

Печенье было – «7 злаков», с васильками на обертке. «У ребенка должна быть энергетическая подпитка!» – с умным видом вещала теща. Ребенок, правда, подпитки не захотел, зато теперь просветлел с лица и потянулся к пачке.

– Только не знаю, зачем печенье ангелу, – почти весело добавил Андрей. – А маме не скажем? Ну?

– А я знаю, – привстала на цыпочки, заморгала глазами, – а если у них его не делают… или если ты устал такой, сидишь, ну… и вдруг – энергетическая подпитка! Я отнесу?

– Давай, неси, – разрешил великодушно и остался приглядывать в стороне – чтобы успеть, если что. Мало ли, вдруг буйный.

Да нет, тихий оказался. Пробормотал что-то в ответ на Ликино «Ты устал? Да, дядь?» Печенье взял. Еще забормотал, благодарил, наверное.

Назад Лика подошла торжественная и очень, очень задумчивая.

– Очень устал, – сообщила с удовлетворением. – Так и сказал. Ага. Тетка еще говорила, что добро можно иначе делать: ну там, бедные дети тоже есть. И больные всякие, и вообще. Пап, я больше не буду, ладно? Чтобы вам с мамой за меня стыдно не было.

Не знал он, что сказать. Историки – не педагоги, кандидаты наук – не воспитатели. Пробормотал что-то, взял дочку за руку, только на лицо поглядывал, пока шли по переходу: не навредил своей выходкой?

Лика заговорила, когда они уже стали подниматься.

– А к ним мы когда-нибудь пойдем в гости. Однажды. Чтобы нечасто. Он говорит: ты навещай.

– Где навещай? – спросил Андрей машинально. Доча махнула в сторону белого здания, под куполами которого уже умолк трезвон.

– Там. Папа? А откуда он знал, что меня Анжеликой зовут?

Андрей замедлил шаг. Обернулся, крепко держа дочку за руку. Посмотрел через дорогу назад – туда, где виднелся вход в подземку.

На верхней ступени перехода было пусто. Лежала изорванная перчатка. На ней сиротливо расположилось что-то длинное, белое, будто небрежно оброненное лебедем во время прогулки.

– Пап! – задохнулась вдруг Лика, задернула за руку. – Глянь! Ну, глянь же!

Она прыгала и показывала вверх, и он послушно задрал голову.

С черного неба падали белые перья. Величественно скользили между звезд. Бесшумно приближались – пушистые, ласковые, почему-то казалось – улыбающиеся.

Потом осели на воротнике и ресницах крупными снежинками.

Ахматова Елена Валерьевна
Лауреат конкурса 2 степени

Родилась 27 января 1969 года, живёт в Москве, псевдоним Улита Горлич.

Печаталась в поэтических сборниках «Вдох-Выдох», «Сквозь мякоть яблочную снов», «Околесица», в журнале «Современная поэзия». Почта: e-s@inbox.ru

Шаманская сказка

Случилось это в те далёкие времена, когда Небо ласково обнимало Землю, звери и птицы не боялись людей, а сосны были такими высокими, что можно было залезть по стволу на самый верх и рукой дотянуться до звёзд.

Хорошо и радостно жилось на свете, вот только снов люди не видели. Каждую ночь прилетали с Луны птицы с серебристым оперением и склёвывали зёрна снов – не успевали те прорасти чудесными цветами и заполнить ночные видения.

И так бы люди и спали без сновидений, если бы не мальчик Суор.

Жил Суор со своей бабушкой в старом чуме почти на краю Земли. И всё ему было интересно: и как лёд на реке замерзает, и как облака по небу летят.

Часто гулял он среди высоких сосен, играл со зверями лесными и слушал пение птиц. Однажды он нашёл птенца с поломанным крылом, тот из гнезда выпал. Принёс Суор птенца домой, крыло ему вылечил. Птенец окреп, подрос и превратился в красивую птицу. С тех пор птица и Суор стали неразлучны: идёт Суор по тропинке, а птица рядом летит, звенит радостной песней, под её пение и шагается легче, и смотрится по сторонам веселей.

Одно только не давало Суору покоя, и часто спрашивал он у бабушки:

– Почему наши сны такие тёмные? Вокруг столько всего интересного, а мы лежим, как тюлени, и смотрим внутрь себя пустыми глазами.

Но бабушка хоть и долго пожила на свете и была очень мудрой, ответа на этот вопрос не знала и только руками разводила.

Однажды зимой случилась с Суором беда: долго простоял он у реки, засмотрелся на рыб, что подо льдом в реке проплывали, замёрз сильно. И ночью начался у него жар. Укутала его бабушка оленьими шкурами, напоила целебным отваром. Да только не помогло ничего, всё хуже Суору и хуже.

И тогда бабушка откинула полог и выпустила птицу из чума:

– Лети и отыщи великих шаманов, попроси у них помощи. Они тебе не откажут.

Полетела птица вначале на север, туда, где у дальнего моря жил Старый Шаман. В любую погоду отправлялся Старый Шаман в море, умел он своим пением даже самую сильную бурю укротить. Попросила его Птица помочь Суору. Молча кивнул старый Шаман и начал в путь собираться.

А птица на запад полетела. Там в густых лесах жил Шаман – Охотник, он знал язык птиц и зверей, пел песни Ветру. И его попросила птица помочь Суору, и тоже не отказал Шаман – Охотник и отправился в путь.

На восток полетела птица и разыскала там Шаманку-Целительницу. Всё знала Целительница о травах, цветах и деревьях, могла вплетать в травы заговоренные слова, лечить птиц и зверей. Только увидела птицу Шаманка-Целительница, сразу поняла, что нужна её помощь.

А птица времени зря не теряла, полетела на юг. Там у большой реки, у высоких приречных столбов, жила Шаманка-Садовница. Росли у неё в саду золотые яблоки, были те яблоки такими сочными и спелыми, и было их так много, что можно было накормить ими всех птиц и зверей, да ещё и людям бы осталось. Улыбнулась птице Шаманка-Садовница, сорвала с яблони три золотых яблока и тоже поспешила на край земли, к старому чуму.

И вот собрались четыре великих шамана вокруг очага и попросили бабушку Суора дров в огонь подкинуть. Весело вспыхнуло сухое дерево, взметнулись вверх горячие искры.

И затянул Старый Шаман песню Северного моря, и перестал Суор метаться во сне. Привиделось ему, что стоит он на берегу моря, волн на море почти нет, и плывёт к нему из тумана лодка. Сел Суор в лодку, и легко полетела она вперёд, рассекая носом туман, тот змеился вокруг, светлел и скоро вконец рассеялся, как будто и не было его вовсе. Заискрились на волнах солнечные блики, появились в воде радужные рыбы, подплывали они совсем близко к лодке и смотрели на Суора весёлыми глазами. И вот уже в плеске воды начал Суор различать голоса рыб, но тут лодка мягко уткнулась носом в седой песок. И захотелось мальчику выйти на берег и посмотреть, что же там, вдали, среди высоких сосен.

И в этот момент подхватил Молодой Шаман песню, и наполнился сон Суора свежим ветром и голосами птиц и зверей. И почти спал его жар, дыхание стало глубоким и ровным. И тогда Шаманка-Целительница бросила в костёр щепоть сухих целебных трав и распевным голосом начала вплетать в песнь ветра слова, и приносили они облегчение, и прогоняли боль. А в видения Суора ворвались запахи сочного лета, трав и цветов, и тёплой дорожной пыли, что так ласково щекочет ноги в полдень.

И тогда рассмеялась Шаманка-Садовница и легко вошла в сон мальчика:

– Возьми, Суор, эти три яблока. Одно отдай птицам с серебряным оперением, они унесут его на Луну и больше никогда не будут клевать зёрна снов. Второе раздели между рыбами, зверями и птицами, что помогали тебе сейчас и прогоняли твою болезнь. А с третьим яблоком можешь делать всё, что захочешь, оно твоё.

Так и поступил Суор: отдал он лунным птицам первое яблоко, и улетели те на небо. Второе разделил между птицами, зверями и рыбами, что пришли к нему в сон.

– А можно третье яблоко отдать людям? – спросил Суор Шаманку-Садовницу. – Чтобы не только мне яркие сны снились?

– Твоё яблоко – твоё желание, – улыбнулась Садовница. – Только знай, что у яблока один бок спелый, а другой – нет, поэтому сны будут приходить разные, не только красочные и добрые.

– Ну и пусть, – решил Суор. – Это лучше, чем чёрная пустота.

И с тех пор людям снятся сны. Иногда красивые и яркие, иногда страшные и мрачные. Но когда в дальних садах у Шаманки-Садовницы с ветки срывается и падает вниз золотое яблоко, то снятся особые сны, ароматные и лёгкие, и многому могут они научить, и даже болезнь прочь прогнать.

А ещё могут подарить эти сны крылья, такие же серебристые и светлые, как у лунных птиц…

Луговой Сергей Петрович
Лауреат конкурса 2 степени.

Родился в 1960 году, живёт в городке Янтарный, Калининградской области.

Автор рассказов и романа «Тегусигальпа. Пересечение параллелей», вышедшего в 2018 году. Публиковался в журнале «Искатель», сотрудничал, как постановщик с горьковским ТЮЗе. Работал в нижегородских газетах, телекомпаниях ННТВ, ГТРК «Нижний Новгород», «ТВ-А», «АРТ».

В твоём сне должно быть что-то ещё

Доверие к снам с четверга на пятницу появилось у Алекс несколько недель назад. После нескольких таких сбывшихся пятницечетвергов она старательно пыталась запоминать, что же ей снилось. В четверг вечером она ложилась спать с твёрдым намерением запомнить каждую мелочь, а для надёжности рядом на тумбочку клала толстую тетрадь и ручку. На тот случай, если ночью проснётся, чтобы лишить память малейшей возможности что-то забыть. Поэтому в наступившее утро Алекс твёрдо знала, что в институт сегодня точно не пойдёт. Ни под каким видом. Алекс уже представляла, что будет делать этим хмурым зимним днём. А институт.… Придумает что-нибудь потом.

На вокзале она ненадолго задумалась и решила ехать электричкой. Пусть это и чуть подольше, но всё-таки электричка – она более романтичная, чем все эти набитые автобусы, и простора там несравнимо больше. В полупустом вагоне Алекс выбрала место по ходу поезда, твёрдо намереваясь всю дорогу смотреть в окно. Для верности, чтобы никто не отвлекал, подключила к телефону наушники.

Поезд шёл медленно, да Алекс никуда и не торопилась. Времени у неё, судя по сонным воспоминаниям, было вполне достаточно. По дороге она несколько раз пожалела, что не удосужилась закачать в телефон никакой музыки. Любимая радиостанция периодически пропадала по ходу движения поезда, а остававшиеся в эфире или передавали совсем уж тоскливую басковщину, или несли какую-то непроходимую пропагандистскую чушь. Всё равно свою главную функцию наушники выполняли – они придавали Алекс независимо-неприступный вид серьёзной девушки, не желающей ни с кем знакомиться. И даже разговаривать.

После тёплого вагона на перроне показалось немного прохладно. Сначала Алекс подумала, что это ненадолго. По дороге к морю всё-таки поняла, что ошиблась в выборе одежды. Это в городе тепло, сыро и бесснежно, здесь же у моря зима чувствовалась сильнее, а влажный воздух как будто кристаллизовался вокруг. Она подняла воротник тонкого короткого пальто, пожалела, что не взяла шапку. Ну, не любила она головные уборы. Правда, сейчас подумала, что на этот раз стоило и преодолеть нелюбовь. Зато можно порадоваться, что свитера на ней целых два. И оба тёплые, да ещё и с горнолыжным термобельём в придачу. Не романтично, зато тепло. Но пальтишко всё равно тоненькое и даже без капюшона.

К нужному месту на берегу она подошла через десять минут. Окружающая картинка полностью совпадала с увиденным во сне с четверга на пятницу. Парк с высокими вековыми и трёхвековыми деревьями, доставшийся по наследству от немецкого янтарепромышленника, широкая деревянная лестница, ведущая к широкому песчаному пляжу. Алекс бывала здесь много раз и любила это место. Особенно сто метров между откосом и кромкой воды, тянущиеся на много километров вдоль капризного и непостоянного, как и она, балтийского побережья.

Сегодня пляж непривычно не песчаный. Как и во сне, берег накануне ночью обильно и нелимитированно скрылся под снегом. Песок проглядывал только у самой воды, где пресный снег лениво смывали солёные морские волны. Алекс остановилась на самом верху лестницы и внимательно осмотрелась. Нужно увидеть и понять, куда идти. «Чудесно! – подумала она, заметив вдали справа чёрную полосу, разделявшую кромку снега от моря. – Туда-то мне и нужно».

Идти туда, куда нужно Алекс решила прямо по берегу. Деревянный променад каждую зиму морские ветры заносили песком. Когда променад строили, он гордо возвышался над пляжем метра на полтора. Но кто-то что-то неправильно посчитал и каждую зиму после очередного шторма променад становился то ли каналом, то ли туннелем между песчаных дюн, нависавших справа и слева. Прочищал этот канал-туннель маленький трактор с ковшом. Подруга Лика называла его – детёныш экскаватора, пренебрегая официально-полунаучным словом bobcat.

Уже спустившись вниз, Алекс подошла к краю променада и мысленно нарисовала прямую до контрастно чёрной кромки, выброшенных на берег водорослей. Она пошла по этому кратчайшему пути между двумя точками. Иногда останавливалась, оглядывалась на свои маленькие следы и делала несколько шагов спиной вперёд. Идти так было смешно и неудобно, Алекс опять поворачивалась лицом к морю и продолжала путь к намеченной чёрной полосе. Она точно знала, что искать нужно именно там. И не в самом начале водорослей, а метров через двадцать.

Примерно через минуту, ну, может быть, чуть-чуть подольше, Алекс подошла к кромке воды и шла дальше уже вдоль накатывающихся волн и чёрных переплетающихся волокон. Когда поняла, где именно нужно остановиться, Алекс внимательно оглянулась. Всё правильно – под углом тридцать градусов от неё кабинка для переодевания, сиротливо полузанесённая песком и снегом и ждущая своего летнего часа, четыре лебедя, плавающие в тёплой лагуне, образовавшейся после шторма, шагах в двадцати пяти, стайка чаек, скучая, стоит на песке у самого морского берега напротив лебедей. Всё правильно. Вот только…

Только какой-то человек далеко-далеко. Он идёт по берегу. Медленно. Его во сне не было. Да ладно, пусть идёт. Всё увиденное во сне не может полностью совпадать с наступившим наяву.

Но теперь, из-за приближающегося человека, Алекс решила поторопиться. Она сделала шаг к воде, сняла перчатки и присела перед чёрными мёртвыми водорослями. Немного волнуясь, раздвинула мокрые холодные волокна. Жёлтое пятно янтаря она заметила почти сразу. Дальше всё было как во сне. Во всех смыслах. Почему-то Алекс даже подумала, что это всё и правда ей снится. Слишком, уж слишком, всё совпадало. Она раздвигала водоросли, находила крупные куски янтаря и складывала их почему-то в правый карман пальто, а не в рюкзак, сброшенный с плеча в снег. Затем торопливо отряхивала руки от песка и остатков водорослей и повторяла всё снова и снова, и снова. Вот только человек, шедший вдоль берега, подходил всё ближе и ближе.

Алекс продолжала собирать жёлтые, оранжевые, красные, коричневые куски янтаря. Однажды ей даже попался совсем редкий зелёный. Краем глаза она заметила, что человек подошёл совсем близко. На нём была красная куртка и серая вязаная шапка с жёлтым орнаментом. Разглядывать его было неудобно. Не из каких-то мифическо-этических соображений, а просто неудобно косить глаза куда-то в сторону, да ещё и вверх, одновременно собирая янтарь. Но всё-таки Алекс смогла прикинуть, что подошедшему лет двадцать пять. Примерно.

Она до последнего надеялась, что он пройдёт мимо, не будет приставать к одинокой девушке, копающейся в умерших морских растениях, а просто отправится своей дорогой дальше. Но человек дальше не пошёл. Он остановился. Алекс почувствовала, что человек в красной куртке смотрит на неё. Оставалось только прекратить искать янтарь, сложить замёрзшие руки, молча смотреть вдаль и ждать, что же будет. Через несколько секунд человек подошёл совсем близко, она чётко слышала сквозь шум волн сначала скрип снега, а потом песка. Алекс не поворачивалась. Человек присел рядом с ней, снял красно-серые спортивные перчатки и опустил руки в водоросли. Он ничего не говорил.

Вот эти его действия Алекс совершенно не понравились. Пришлось гордо и медленно подняться, также независимо и медленно уйти с берега вдоль своих же следов по прямой линии к лестнице променада. Потом она ещё долго жалела, что не оглянулась, чтобы посмотреть, а не смотрит ли он ей вслед. Так, не оглядываясь, она прошла до лестницы, поднялась наверх и на самой верхней площадке лестницы повернулась. Взглянуть на море. Как будто на море. Конечно, она посмотрела и на полосу водорослей. Там никого не было.

Только теперь она вдруг почувствовала, как замёрзла. С главной аллеи парка Алекс не свернула на дорожку, ведущую в сторону вокзала. Она уверенно прошла прямо к бело-стеклянному зданию отеля мимо стеклянного колпака спацентровского бассейна.

В кафе на первом этаже было ожидаемо расслабляюще тепло. Алекс сбросила пальто, показавшееся особенно холодным в тёплом кафе. Перед тем как бережно положить его на соседний стул, она прикинула, что вес пальто за счёт содержимого карманов увеличился граммов на триста.

– Латте принесите, пожалуйста, – сказала Алекс подошедшему официанту. Затем немного подумала – замёрзла она всё-таки сильно – и уверенно добавила, – и ещё «егермайстера».

Латте был горячим, вкусным и привычно несладким, а ещё стакан приятно согревал замёрзшие, немного порозовевшие, руки. Рюмка ликёра, выпитая почти одним глотком перед кофе, моментально согрела изнутри. Алекс расслабленно откинулась на мягком стуле, смотрела на заснеженный парк, узкую полоску моря, проглядывающую через деревья, и стайку синиц, торопливо, но сосредоточенно, клевавших ягоды рябины перед окном. Почему-то очень захотелось спать, но ещё сильнее – взять пальто и ещё раз посмотреть, что же она нашла. Разложить всё на столе и отправить в инстаграм.

Телефон зазвонил, когда Алекс уже достала его из кармана и держала в руках, чтобы для начала просто снять вид из кафе на парк.

– И чего это тебя сегодня в институте не было? – не здороваясь, заговорила Лика. – Сессия через десять дней. Совсем расслабилась, подруга? Ты где вообще?

– На море, – Алекс продолжала смотреть на парк, а в другой руке держала горсть янтарный камней.

– Офигела, что ли? В такую-то погоду.

– Ну-у… Надо было, – загадочно продолжила Алекс.

– Подожди, ты не одна, что ли? – в голосе Лики слышалось уже нескрываемое любопытство. – Ты с кем? – она почему-то перешла на шёпот.

– Да, одна я, одна, – ответила Алекс. – В общем, мне сегодня приснилось, что приехала на море, увидела полосу из водорослей на берегу и нашла там много-много янтаря.

– И что? Нашла? – Лика говорила также шёпотом, но интонация в её голосе стала какая-то другая. Алекс даже показалось на мгновение, что она что-то знала.

– Нашла, конечно, – гордо сказала Алекс. Она почувствовала изменение в голосе подруги, но предпочла его не замечать. – Думаю, грамм триста-четыреста. И все очень крупные.

– Там ещё кто-нибудь был? – спросила Лика.

– Нет, никого. Совершенно пустой берег весь в снегу. Непривычно немного. Только потом подошёл какой-то парень в красной куртке. Его в моём сне не было.

– И что ты?

– Ничего. Встала и ушла.

Лика молчала.

– Эй, ты где? – спросила Алекс.

– Знаешь, – каким-то совсем уж странным голосом продолжила Лика. – Или ты меня разыгрываешь, или в твоём сне должно быть что-то ещё. Я знаю эту легенду.

– Подожди…

Алекс смотрела в окно, потом закрыла глаза и стала ещё раз детально восстанавливать увиденное во сне. Аллея парка, море, заснеженный берег, полоса чёрных водорослей, выброшенных штормом, она идёт к ним, четыре лебедя, чайки, кабинка для переодевания, жёлтый янтарь в чёрных водорослях… серо-красная спортивная перчатка.