Buch lesen: «Делать, что должно!», Seite 3

Глава 7

– Ну, рассказывай! – пробасил Воллаг, разливая по высоким оловянным кубкам густое вино и морщась от боли – проклятый зуб давал о себе знать, несмотря на усилия знахарки из ближайшей деревеньки. – Что нового в мире?

– Что там может быть нового? – отмахнулся Крегг, поднимая кубок. – Куда он денется, твой мир? Это лишь отсюда тебе кажется, что, мол, жизнь в столице кипит, и всё такое, а на самом деле – та же скука. Служба есть служба, и простым служакам, вроде нас, не много находится в ней места для развлечений. У высокородных витязей – может быть, а у таких, как мы с тобой, простых сотников, достигших своего положения исключительно горбом и пролитой кровью – увы! Ну, разумеется, в городе во время увольнительных можно кутнуть в кабаке, забежать в недорогой бордель или сыскать сговорчивую девчонку из порядочных – да и только. Но, думается мне, у тебя здесь и пиво местные китобои гонят не хуже, и бабёнки в их деревнях поядрёней – есть кого утешать, пока мужья болтаются в море, а?

– Местные китобои пьют не столько пиво, сколько прозрачное вино такой крепости, что оно горит, как смола, да и по вкусу немногим лучше, – хмыкнул Воллаг, чокаясь с собеседником, – а что до их женщин, то попадаются вполне себе ничего, и поразвлечься некоторые не прочь – вот только их мужья, женихи, отцы и братья имеют скверную привычку чуть-что хвататься за тесаки. Нам же, как понимаешь, обижать вверенных нашей защите людей – себе дороже. За настраивание дружественных племён против князя можно не только в подвал, но и на перекладину загреметь.

– Да от кого их тут защищать-то? – хмыкнул Крэгг, отхлебнув изрядную порцию вина и вытерев усы тыльной стороной ладони. – Северные пираты, хвала Светлому, уже лет двадцать, как успокоились.

Воллаг тоже приложился к кубку, в очередной раз сморщившись от острой боли в левом кореннике. Так-то так, Четыре Княжества заключили мир с вождями-ярлами самых крупных кланов северных пиратов, проживающих на островах в глубинах Льдистого моря, однако же, по тамошним исконным обычаям, для мужчины высшего рода единственным приемлемым родом занятий является война. Это низшие работают в полях и выращивают скотину, для высокородных же путь воина – единственный путь, освящённый заветами предков. Поэтому воевать друг с дружкой они не прекращали вообще никогда, а их воины частенько шли наёмниками к трём Великим Князьям во времена смуты и бунтов.

Воллаг потёр челюсть и задумчиво отпил ещё вина. Он сам пришёл на службу в княжескую рать в те времена. Сотником он стал двенадцать лет назад, а десять лет до того, и два года после провёл в тяжёлых походах и боях, сражаясь со свирепыми племенами диких горцев, охраняя границу от набегов кочевников, усмиряя бунты приозёрных племён или гоняясь за вольными ватагами степных разбойников. Да, последние несколько лет служба могла показаться рутинной – но, видит Пресветлый, ему вовсе не хотелось бы вновь менять эту рутину на битвы и походы.

Шесть месяцев он со своей сотней провёл в далёком северном гарнизоне – крепости в одну башню, являющейся представительством и оплотом князя в этих суровых краях воющих ветров и грохочущего прибоя. Здешние племена промышляли морского зверя, власть Северного Княжества признали сравнительно недавно и, видят боги, тоже не без убеждения княжеских ратников! Однако сейчас они исправно платили сборщикам положенную долю моржовых костей, тюленьих шкур и китового жира, поэтому, как всякие добропорядочные подданные, имели право на защиту князя от набегов извечных врагов – северных пиратов. Для этого и поставлена была крепость-башня, и раз в полгода новая сотня сменяла одуревших от холода и скуки предшественников.

Сотня Крэгга прибыла сегодня далеко за полночь – он предпочёл идти ночью и отдохнуть уже под крышей, нежели трястись до утра на продуваемой всеми ветрами равнине. Сейчас его люди уже отдыхали, а он со старым знакомым Воллагом распивал вино, готовясь поутру принимать командование крепостью.

– Выпьем за то, чтобы и мой срок пролетел быстро и незаметно, и все мои воины через полгода в полном составе отправились домой, как завтра отправятся твои! – словно прочитав мысли Воллага поднял кубок Крэгг.

В таких случаях принято ссылаться на волю Пресветлого, но Крэгг этого не сделал. Позже, вскакивая по тревоге в седло, Воллаг мельком подумал, не из-за этого ли всё так и получилось?

– Надо признать, – ставя на стол опустевший кубок, заговорил Крэгг, – в мире в последнее время всё не так уж спокойно. Ходят слухи о том, что племена Большой Степи вновь вовсю потрошат караваны княжеств, шарпают приграничные деревни и не дают расслабиться рыцарям Междуречья.

– Да так было всегда, – махнул рукой Воллаг и потянулся к кувшину с вином, – несмотря на мир с великим ханом, он никогда не стремился обуздать мелкие племена. На границе с Большой Степью никогда не скучно, уж ты-то знаешь! А купцы, отправляющиеся туда с обозами, отлично знают, чем рискуют.

– Ты прав, – покачал головой Крэгг, – однако уже давно ни одно племя кочевников не смело тронуть караваны, принадлежащие самим Четырём Княжествам, рискуя навлечь на себя гнев хана. А я слышал, что не далее, как неделю назад, крупный княжеский обоз раздолбали в пух и прах прямо на виду у Междуречьенской заставы!

Воллаг присвистнул.

– Да уж, – кивнул Крэгг, – но это не всё. Ходят упорные слухи, что Великий Хан собирает в глубине степей значительные силы, и, вполне возможно, мир со Степным Ханством скоро прикажет долго жить!

Воллаг молча отпил вина.

– К тому же, это не единственная угроза, – продолжал Крэгг, – вылазки диких горцев, которые и до этого никогда не прекращались, в последнее время стали настолько частыми, что гарнизоны форпостов у Чёрных гор увеличены едва ли не вдвое! И уже было несколько случаев бунтов племён озерных рыбаков и добытчиков соли – пусть небольших и быстро подавленных, но ведь это впервые после времён смуты!

Воллаг, кривясь от боли, остервенело почесал бороду. Новости действительно были не ахти.

– Но самое главное, – понизил голос Крэгг, наклоняясь вперёд, – я из достоверного источника знаю, что красноглазы прекратили с Княжеством торговлю.

Воллаг в изумлении откинулся на спинку стула. Вот уж чего не случалось не на всей его памяти!

Красноглазы были очень загадочной нечеловеческой расой, обитающей под Чёрными горами. Ходили сказки, что у них под землёй – целая страна с замками, крепостями и даже городами. Невысокие, покрытые серой шерстью человекоподобные существа со злыми алыми глазами на поверхности появлялись чрезвычайно редко. Их изделия из металла, будь то оружие, инструменты или украшения, не имели равных среди человеческих мастеров. Но ещё сто лет назад купить либо выменять у них хоть что-либо было практически невозможно – красноглазов решительно не интересовало ни золото, ни произведения человеческих рук.

Поговаривали, что красноглазы поклоняются живущим в глубинах подземелий тёмным демонам древнего мира, которые даруют им власть над металлом в обмен на кровавые жертвы. В пользу этой версии говорило также и то, что когда-то давно красноглазы были не раз уличены в похищениях людей, особенно детишек. Люди стали уничтожать красноглазов, едва завидя их на поверхности. Были попытки отрядить в подземелья Чёрных гор войска – но сотни воинов сгинули бесследно, словно растворившись в каменной толще.

И вот, несколько десятилетий назад, Северному Княжеству удалось наладить с красноглазами контакт. Вернее, красноглазы сами установили с княжеством торговые отношения. Изделия красноглазов на рынках людей оставались баснословно дорогими, а вот сами красноглазы за них по-прежнему не брали ни денег, ни товара. Они передали людям несколько удивительных шаров – с виду цельностальных, но удивительно лёгких и никогда не теряющих зеркальный блеск. Их невозможно было ни разбить, ни поцарапать. Под охраной ратников, княжеские посыльные объезжали нищенские районы больших городов, а также деревни и отдалённые племена. Чтобы получить двадцать серебряных монет – стоимость хорошего коня – требовалось всего лишь положить на шар обе ладони и подержать, пока сердце не ударит двадцать раз. Ни для кого не было секретом, что заработавший таким образом следующие полгода был очень подвержен заболеваниям, некоторые даже умирали; тем не менее, желающие находились всегда. Шары, к которым касалось три сотни человек, отвозили к Чёрным горам и отдавали красноглазам, получая взамен их дивные поделки.

Говорили, что забранной у людей жизненной силой красноглазы кормили своих демонов, найдя таким способом замену жертвам. Как бы то ни было, прекращение торговли не могло означать ничего хорошего, особенно в свете остальных беспокойных событий.

– А в южных морях бесследно начали пропадать корабли, – решил, видимо, окончательно нагнать на собеседника страху Крэгг, – и, говорят, это работа чернокожих пиратов с далёких островов!

Воллаг поднял кубок, но выпить не успел. За дверью раздался топот, затем в неё забарабанили кулаком и на пороге возник запыхавшийся ратник.

– Тревога, господин сотник! – выпалил он. – Загорелся сигнальный огонь на башне в Балдаке!

Сотники замерли, не донеся до рта посуду с вином. Сигнальные башни были построены в каждой деревне морских охотников, хворост на них поджигали при нападении пиратов! За все шесть месяцев не было ни одного сигнала… проклятье!

– Гарнизон, к бою! – взревел Воллаг, ощутив, как раскалённая игла от зуба пронзила челюсть и достала до самых мозгов. – Пиггана ко мне, десятникам собрать людей! Живо, сучьи дети, живо!

С проклятиями он сорвал со стены меховую куртку – одевать кольчугу на прямо на рубаху, когда брызги морских волн едва не замерзают на лету, то ещё удовольствие.

– Что мне делать? – быстро спросил Крэгг.

– Поднимай своих людей, останешься с ними охранять крепость, – ответил Воллаг, подпоясываясь мечом, – может, даст Светлый, это какая-то ошибка!

На ходу затягивая ремень шлема, он сбежал по лестнице во двор. Ратники уже садились в сёдла низкорослых лошадей, люди были хмурые, но спокойные – почти все ветераны, прошедшие кровавые рубки с кочевниками, горцами и разбойниками-степняками. Собралась вся сотня – благо, нынче было на кого оставить крепость.

– Вперёд, сучьи дети! – крикнул Воллаг, оказавшись в седле и бросив на руку круглый щит. – Посмотрим, что там за хрень такая, и накажем шутников, не давших нам спокойно поспать последнюю ночь в этом проклятом гарнизоне! Да поживее, нам ещё домой собираться!

«Твою мать!» – подумал Воллаг полчаса спустя, когда сотня вырвалась на побережье, и он увидел на волнах два драконоголовых корабля северных пиратов. Неглубокая осадка позволила им подойти к самому берегу, безошибочно угадав самое глубокое место – море сейчас было спокойным, и почти все мужчины береговых племён находились в море. Пираты успешно подгадали время для нападения – к утру их и след бы простыл. Корабли принесли не меньше полусотни воинов, а, может, и все семьдесят, большая их часть – в деревне, откуда даже сквозь порывы злого ветра доносятся крики и лязг стали. Морские охотники – народ суровый, за топорами и тесаками далеко ходить не станут, но мужиков в деревне мало, и никак не совладать им с закалёнными рубаками, для которых война и грабёж – основное ремесло.

– Пигган! – рявкнул сотник своему заместителю. – Я с первой и второй десяткой – к морю, а ты с остальными – в деревню! Заставьте их отступать к кораблям, а я позабочусь, чтобы здесь их ждал большой сюрприз!

Во главе двадцати ратников Воллаг помчался к морю. Полная луна бросала бледный свет сквозь изорванные ветром тучи, привычные лошади цеплялись шипастыми подковами за обледенелые камни и гальку. Вот и охрана – из-за прибрежных валунов высыпала дюжина воинов в чешуйчатых бронях, вооружённая длиннющими двуручными мечами и тяжёлыми секирами, с волосами, развевающимися на ветру – в обычае северных пиратов было ходить в бой с непокрытой головой.

– За князя! – заорал Воллаг, ловчее перехватывая копьё и пришпоривая свою кобылу. Ратники подхватили боевой клич, стремительно накатываясь на рассредоточивающихся врагов.

«Твою мать, – вновь подумал сотник, выделив взглядом «своего» противника, – ну почему именно сегодня, а?»

Рослый, как все северяне, воин присел на полусогнутых ногах, ожидая Воллага. Сотник заметил, как он держит двуручник – хочет уйти от копья и рубануть коня по ногам, таким мечом очень даже может и сразу обе отсечь. Воллаг держал копьё прижатым к боку, для таранного удара с наскоку, но, в пяти шагах от врага метнул его прямо из этого, абсолютно неудобного для броска положения – просто толкнул вперёд. Разумеется, никакой силы этот бросок в себе не нёс, попади он в броню, враг бы и не почесался, но Воллаг целил в лицо, и не ожидающий такого северянин не успел полностью отдёрнуть голову. Копьё вспороло ему щёку и рассекло пополам ухо. Воллаг, чуть поворачивая коня, как раз успел выхватить из ножен меч, чтобы на скаку опустить клинок на рыжую макушку.

С лязгом стали, руганью и криками княжеские ратники сшиблись с пиратами. Воллаг увидел, как рухнул срубленный с седла двухлезвийной двуручной секирой десятник.

«Твою мать!» – в третий раз подумал сотник, когда такая же секира почти снесла голову его кобыле. Он успел выдернуть ноги из стремян, но, уже спрыгнув, споткнулся и смачно врезался лицом в мёрзлую гальку. Вскочил, тряся головой и отплёвываясь, развернулся на месте, ударом щита отводя мелькнувшую вновь секиру, и с размаха рубанул пирата по колену, сразу под бронёй.

«Надо будет всё-таки вырвать проклятый зуб!» – подумал он, нанеся тяжёлым сапогом удар в лицо рухнувшего врага.

Глава 8

Бледный серпик молодой луны, мелькающий между туч, почти не давал света, тем более в лесу, где тьма сгущалась под кронами деревьев вовсе уж непроницаемым шатром. Мужчина, идущий по едва заметной тропке между ежевичных кустов, всю жизнь был горожанином, и, хотя для этой прогулки оделся по-походному, дышал тяжело и с присвистом, кряхтел, то и дело оступался, сбивался с тропы, чертыхался, цепляясь одеждой за ветки, и тут же испуганно замирал, вслушиваясь в чужие и непонятные шумы ночного леса. По спине струился липкий пот, и не только от непривычного трудного пути. Мужчина боялся,      и кинжал на поясе, рукоять которого он время от времени нашаривал влажной, трясущейся рукой, не прибавлял ему уверенности. Уже несколько раз он готов был бросить затею и бежать по тропинке назад, к утоптанной лесной дороге, на которой с лошадьми остались трое вооружённых слуг, однако каждый раз ревность, ненависть и жажда мести перевешивали страх, и он продолжал путь.

Наконец, тропинка вывела его на крошечную полянку, окружённую чёрными в ночную пору мохнатыми ёлками. Вот она, его цель.

Посреди полянки возвышалась сложенная из природного, не тронутого инструментом камня пирамидка чуть ниже человеческого роста, на плоской вершине которой стоял потемневший от дождей и ветра грубый деревянный крест с железными наконечниками. На кресте было распято высохшее чучело крупной, раскинувшей крылья летучей мыши, у подножия скалил зубы под пустыми провалами глазниц человеческий череп.

Странно, но вездесущие мелкие лесные хищники не потревожили ни костей, ни чучела. На этой полянке даже далёкий вой одинокого волка и уханье филинов смолкли, словно жутковатый алтарь существовал сам по себе, отдельно от окружающей его природы.

Едва переступая ватными ногами, мужчина приблизился, и, обойдя вокруг пирамиды, присел около плоского камня у её подножия. Оглянулся – тьма словно смотрела на него остриями взведённых самострелов и оскаленными пастями. Вздрогнув, мужчина начал было бормотать молитву – и осёкся, вспомнив, в каком месте и почему находится. Дрожащими руками он достал из-за пазухи заготовленный дома тяжёлый кожаный кошель, добротный, с двойными швами, не пропускающими даже воду. Звякнули золотые монеты, но, кроме золота, в кошеле лежал ещё и клочок бумаги, с несколькими словами. Именем человека, которого ночной путник решил обречь на неминуемую смерть.

Кошель лёг на камень. Несколько минут мужчина, стоя на коленях, вслушивался в тишину. Ему казалось, что темнота стала ещё гуще, и из окружающего леса слышится азартное и жаркое дыхание хищников. Стряхнув оцепенение, он вскочил, и бросился по тропинке назад.

Такие пирамиды возвышались в уединённых местах, в лесах, горах и пустынях по всех странах мира. Некоторые правители пытались уничтожать их – но все они умерли, причём умерли неважно. С тех пор никто не трогал проклятых пирамид.

Они принадлежали Несущим Смерть. В чащах самых глухих лесов скрывались их зловещие храмы, в которых проходили подготовку смертоносные воины. Тысячелетиями хранимое и совершенствующееся искусство отнятия жизни становилось для них единственной целью. Смерть они считали высшим благом, а своим высоким предназначением – нести это благо людям. Они не сражались в честных поединках, нет – мастера молниеносных, ювелирно-точечных ударов, гении грима и маскировки, специалисты по проникновению и исчезновению, знатоки ядов и владельцы уникального оружия и приспособлений, они били неожиданно, коварно и неотвратимо. Возжелавшему чьей-либо смерти достаточно было оставить у жуткой пирамиды записку с его именем и оплату, а затем прийти сюда на следующую ночь. Если кошелёк исчезал – недруга можно было считать покойником. Иногда в кошельке оказывалось несколько камней – они указывали, во сколько раз следует увеличить оплату. Принимать золото и выполнять заказ Несущие смерть отказывались крайне редко, по причинам, ведомым лишь их верховным жрецам. Ни личность жертвы, ни пол, ни возраст, ни общественное положение не играли для них никакой роли. Ходили, правда, слухи, что Несущие Смерть покушаются на одного человека не более трёх раз, после третьей же неудачи – отступают навсегда и возвращают плату, но на деле никто не мог назвать живого очевидца, трижды выжившего при нападениях этих зловещих убийц.

Мужчина, спотыкаясь, спешил к своим слугам, желая лишь одного – поскорее очутиться в седле, доскакать до постоялого двора и крепко выпить, чтобы отступил пережитый страх. Иногда в сознании всплывало лицо человека, чьё имя осталось лежать у лесного алтаря, но он гнал его прочь, распаляя собственную ненависть. Скоро о нём можно будет забыть навсегда, правда, завтра придётся повторить ночное путешествие, но это ничего, он справиться, и даже при нужде втрое увеличит сумму оплаты.

Давно уже не находилось глупцов, желающих подсмотреть за тем, кто забирает кровавые заказы, или, тем более, стащить оставленное золото – ужасные истории, описывающие их гибель, выходили за все рамки жестокости.

Кожаный кошелёк с золотыми монетами и клочком бумаги лежал на плоском камне под замшелой пирамидой. По-прежнему скалил щербатые зубы череп на её вершине, и топорщила в лунном свете крылья летучая мышь на кресте…

Глава 9

Ксанка забилась в угол палатки, исподлобья следя за незнакомкой. Женщина, представившаяся Амирой, являла собою, на её неискушённый взгляд, настоящий идеал красоты. Она привела её в палатку, пригласила сесть и, казалось, перестала обращать внимание, полностью погрузившись в странное действо. Села на устилавшую пол шкуру, скрестив ноги, перед собой поставила широкую, наполненную водой чашу. В воду бросила горсть разноцветных камешков из кожаного кисета, зажгла две белые свечи и установила их в металлические блюда, которые взяла в руки и опустила тыльные стороны ладоней на колени. Закрыла глаза и мерно закачалась из стороны в сторону.

Ксанка следила за ней большими фиалковыми глазами. Папа говорил, что глаза у неё точь-в-точь мамины. Папа… Мама… Где они? Что?..

При попытке вспомнить, словно ледяные ножи вонзились в грудь, обрезая дыхание и выжимая слёзы. Нет… Не хочу!

Ксанка не сразу поняла, что волшебница (а девочка смекнула, кто она такая, хоть и не видела никого из магов раньше) уже не молчит, а тихо и монотонно произносит под нос то ли стихи, то ли молитву. Медальон на её груди начал излучать слабый свет.

Когда Амира увидела девочку, всякая надобность в поисковом амулете отпала. Голубое Пламя горело у малышки внутри маленьким, твёрдым, как алмаз, огоньком. Но вот что странно: в девочке не ощущалось никакой магической силы. К тому же аура ребёнка напомнила Амире искорёженную ударами молота железную клетку: она вроде бы закрывала девочку, пытаясь от чего-то защитить, спасти, но на самом деле душила её в своих объятиях.

«С ней случилось что-то очень страшное, – думала Амира, – что-то, чего она не может или не хочет вспоминать. Но случившееся живёт в ней, выжигает изнутри. Ей надо осознать случившееся, смириться с ним, главное же – примириться с собой. Похоже, она считает себя в чём-то виноватой, боится всего вокруг, но больше всего – себя, боится повторении кошмара. И она – источник Голубого Пламени. Здесь не помешала бы помощь Зиды, лучшей врачевательницы Башни, но ждать опасно. Я должна помочь девочке, пока она не перегорела, как лучинка.»

Странные действия Амиры привлекли внимание девочки, впервые выведя её из состояния внутреннего оцепенения. Амира почувствовала протянувшуюся от неё нить заинтересованности. Достигнув нужного предела, магичка умолкла, и в тот же миг резко погасли обе свечи. Внутренность палатки окутала глубокая тьма, Амира заранее позаботилась, чтобы снаружи не проникали даже отблески догорающих углей костра. Ксанка дышала часто-часто, как испуганный зверёк. Она ничего не видела вокруг, кроме бледного пятна медальона на груди волшебницы.

– Подойти ко мне, девочка, – голос Амиры был очень мягким, но противится ему оказалось почему-то невозможно, – не бойся, иди!

Ксанка на коленях неуклюже подползла к чародейке, которая положила пальцы ей на виски.

– Смотри в воду, дитя, – сказала Амира, – и помни – ты не одна, я с тобой. Мы переживём это вместе. Я помогу!

…Динь!..Динь!..Динь!..

Это колокольчик на шее Белобочки, папиной любимицы. Из-под неё он всех тёлочек оставляет в молочное стадо, и они лишь немногим уступают маме в удойности и качестве молока. Ах, какие сыр, сметану и масло делает мама! Торговцы регулярно наведываются в их лесной хутор и дают цену, почти не торгуясь, зная, что на городских торгах товар уйдёт одним духом, принеся хорошую прибыль.

Динь!.. Динь!… Яркая зелень сочной травы. Яркое голубое небо. Мохнатый бок пса у колена. Мир.

… В печи потрескивают дрова. Отец чинит домашние инструменты, сидя на лавке, мать отряхивает от муки руки и улыбается, на коленях мурлычет кот. По обмёрзшему стеклу шелестит снежная крошка, а в доме тепло, и вкусно пахнет свежим хлебом. Спокойствие.

…Отец сидит на крыльце. Дудочка кажется игрушкой в его огрубевших от работы руках, но заскорузлые пальцы перебегают по отверстиям неожиданно ловко и чутко. Переливы незатейливой, но приятной мелодии взлетают к небу, плывут над хуторком и вершинами деревьев. Мама усаживается на лавочку под стеной и обнимает Ксанку. Тепло маминых рук. Счастье.

…Динь-динь-динь-динь!!!

Захлёбывается колокольчик на шее Белобочки, которая бешеным галопом несётся по двору. Пламя пляшет над крышами, из разбитых ворот сарая вырывается обезумевший, обгоревший скот. Удар тесака открывает на шее Белобочки широкую рану, корова падает, неловко подвернув голову, кровь летит веером. Чужие всадники бесами мечутся по двору, а пешие разбойники ныряют в постройки, тащат вещи, хватают женщин и детей.

Крик! Крик! Вопят и улюлюкают разбойники, кричит двоюродная сестра Ксанки Олеся, которую волокут за волосы по земле, кричит брат отца, дядя Егорша, прибитый копьем к стене сарая. Визжит под ударами ножа, давиться чужой и своей кровью вцепившийся в ногу разбойника кобель Бровко. Кричит и хрипит от ярости отец, размахивая топором; уже третий разбойник валится к его ногам, и в спину отцу бьёт короткая арбалетная стрела. Кричит мать, сжимая в руках вилы и заслоняя Ксанку.

– Ксанка, беги! Бе-е-ги-и-и!!!

Страх! Чужие, грубые пальцы в волосах, разрывающие одежду, грубо шарящие по телу. Вонь чужого пота и запах крови. Страх! И – что?.. Что?!!

Ужасный огненный смерч – всполохи пламени вздымаются вверх, закручиваясь гигантской воронкой, в центре которой – она, Ксанка! Летящие в воздух тела людей, объятые огнём, мгновенно обугливающиеся и разлетающиеся серой золой. Все – и разбойники, и… Нет! Не-е-ет!!! Папа! Ма-а-а!

– Я не хочу! Не хочу!

Ксанке казалось, что она кричит изо всех сил, но на самом деле с губ срывался лишь прерывистый шёпот.

– Ты ни в чём не виновата, девочка моя, – тихо, но удивительно чётко звучал голос Амиры, и Ксанка понимала, что верит ей, – ты убила разбойников, людей, которые уничтожили твой дом и всех твоих близких. Отец, мать и другие хуторяне были уже мертвы либо обречены. За мёртвых ты отомстила, живых спасла от бесчестья и боли, за которыми всё равно пришла бы смерть. Плачь, девочка, плачь!

Впервые с того страшного дня крупные слёзы полились из глаз Ксанки. Амира обхватила её руками, и они сидели, крепко прижавшись друг к дружке в темноте палатки. Ксанка плакала, и чувствовала, как покидает тело и душу свинцовая тяжесть. Нет, боль утраты не исчезла – просто стала другой, и словно спала пелена, душащая разум и волю к жизни.

– Твои отец и мать погибли, защищая тебя, до последнего надеясь, что ты спасёшься и будешь жить, – вновь заговорила Амира, – живи же, Ксанка, живи! Ты всегда будешь помнить своих родных, но жизнь должна в конечном счёте всегда побеждать смерть, и ты победишь. Я помогу тебе, Ксанка, доверься мне. Поверь, со мной ты никогда не будешь чувствовать себя одиноко!