Buch lesen: «Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках», Seite 13

– Не уносим, не уносим, – раздумывая, не согласилась Манька. – Нельзя ее обратно, оживет еще. Хватит с нее утопленников. Не знаю, сколько их, но спасибо они нам не скажут.

– Ладно, – с удивительной легкостью согласился Дьявол. – Тогда повесим на дерево, как портянку, будем сушить на солнышке.

– И не повесим. А если дождь? Должно мертвого предать земле… Сухой, где болота нет, – заявила Манька, гадая, догадался ли Дьявол о ее планах. – Надо по-человечески. Похороним, а сверху посадим осину. Проклятая она была. А проклятых с осиной хоронят. Не приведи Господь, выберется и уползет в свое болото! Опасно ее оставлять просто так.

– А где ты осину возьмешь? – удивился Дьявол, оглядываясь по сторонам.

Манька тоже осмотрелась, с облегчением отметив, что осины на острове не росли. Отсутствие их полностью соответствовало ее планам – не придется выдумывать для Дьявола легенду.

– Значит, заберем с собой на большую землю, – решительно заявила она.

– С ума сошла? – убился Дьявол. – Железа не поднять, а ты еще эту… – он брезгливо пнул Кикимору, – тащить с собой собралась?

– Не оставлять же ее здесь, – Манька тяжело вздохнула, пряча свою радость. Если эта тварь оживет, первое болото станет ей могилой. Чего не сделаешь ради жизни на земле. Она порылась в котомке, выуживая целлофановые пакеты и топорик. – Мне спасибо должны сказать, что я от этой мерзости мир избавила, а я прятаться должна… Ну где справедливость?! – расстроилась она, принимаясь за расчленение прогнившего, дурно пахнувшего трупа.

Дьявол с брезгливой миной постоял возле нее, потом ушел в кусты, опорожняя несуществующий желудок.

– Пойду-ка, разведу костер, наловлю лягушек, а если повезет, поймаю жирного угря – и приготовлю нам поесть, – крикнул он издали, из-за кустов. – И прошу тебя, не пожалей, пожалуйста, мыла, когда будешь смывать нечистоты. Я с тобой нарушил все мыслимые и немыслимые свои правила… Ты в курсе, что мне по Закону с грязнулями ни сидеть, ни стоять рядом нельзя? И даже тот, кто прикоснулся к грязнулям, уже не чист для меня?

– Нет, но теперь в курсе, – Манька усмехнулась. – А ты в курсе, что вся земля – грязь, и заключен ты в грязь?

– Думал – прах, но теперь в курсе, – откуда-то из опустившейся тьмы, отозвался Дьявол.

Странно, но дорога из болота оказалась легонькой. Куда бы Манька не ступила, земля была тверже камня, чуть прикрытая болотной водицей, ставшей почти прозрачной.

После смерти Кикиморы воду мутить было некому. Вышли на большую землю уже через неделю. И очень удивились: две реки, Безымянная, вдоль которой они следовали, и другая, Речка Смородина, которая брала начало у Неизведанных Гор, стали одной рекой с правильным направлением – к морю-океану, с четко обозначенным руслом и стекающими в него ручьями, берущими начало из многочисленных родников на месте высохшего болота. И была она так глубока и широка, что без лодки не переберешься, и не разглядишь сразу, где у нее другой берег.

– Ну вот! – Дьявол тоже опешил и таращился на реку растеряно. – Меняешь лик земли!

Потом в смятении прошелся по берегу.

– В общем, так, – растеряно погрозил пальцем, – хватит гармоничное государство пугать хаосом! Бедная моя Помазанница… —схватился за голову, взъерошив волосы. – Что она теперь должна думать? А где народу брать удобрение?

Угрозу Дьявола Манька пропустила мимо ушей. Она прошлась вдоль берега, заметив недалеко от реки возвышение, которое точно не будет затоплено по весне, выкопала глубокую яму, вывалила из целлофановых пакетов гниющие останки, засыпала Кикимору землей, обложила могилу камнями, посадила сверху молодую осинку, после сожгла целлофан и мешок, чтобы не оставлять следов своего присутствия.

Покойную почтили минутой молчания, перекусили железом, запили водой, помянув болото недобрым словом.

И только тут Манька сообразила, что нет больше Мутной Топи, и скоро здесь будет такая же земля, как в любом другом месте. Не сказать, что не обрадовалась. Весь мир, от края до края лежал перед нею ярким золотым и огненно-багряным раздольем и бездонной лазурной высотой, подернутой осенней белесой дымкой, и чуть зеленоватой, с бликами солнца гладью реки. За две с половиной недели, пока бродили по топи, земля нарядно украсилась, и после болотного однообразия глаз ее не мог нарадоваться ярким краскам.

Но душа и в самом деле не праздновала вместе с нею.

Где-то ниже сердца тошненько подвывало. Даже мысль о состоявшемся спасении внезапно открылось ей, как мучительное наставление, типа: «Мы готовили – готовили, а ты, Маня, все испортила!» – и будто кто-то уговаривал ее в следующий раз обязательно утопиться.

Разницу эту она сразу почувствовала, как только Дьявол обратил на эту разность внимание, попросив определить, где у нее умственный начаток, а где начало души, поставив руку чуть выше уровня груди, чем немало подивил ее. Получалось, что у нее есть уровень выше сердца, и уровень ниже сердца, как некое эмоциональное поле, которое разговаривать не умело, но вполне точно изъяснялось чувствами. Иногда очень даже ясно, иногда смазано, а порою едва переводимо в слова. Она вдруг поняла, что может прислушаться к животу и узреть там запертого человека, воспринимая его на чувственном уровне. Внутри ее было тяжелое пространство, наполненное чувствами, которые выставлялись наружу и вели ее на заклание, как пастырь овцу, а собственные ее чувства, скорее, были ответной реакцией, чем теми чувствами, которые приходили невесть откуда.

– С ума сойти! – Манька одурела от своего открытия.

– А я что говорил? – торжествующе изрек Дьявол. – Нет, Маня, ты и душа не одно и то же.

– А что тогда душа, если она против меня?

– Душа – как ближайший родственник, обращается к человеку из среды его самого. И, бывает, выходит огонь и пожирает человека, как кедр, который уже не живое дерево, а головня и удобрение. А человек слушает эту муть, вместо того, чтобы обрезать крайнюю плоть сердца. И так разделился сын с отцом, дочь с матерью, невестка со свекровью, и уже враги человеку домашние его, ибо тот, кто стал в сердце человека, посчитает недостойным всякого, кто любит или мать, или отца, или сына, или дочь более, нежели его. И кто не берет креста его, и не следует за ним, внимая зову, и кто душу бережет, ополчаясь, считается у этой мути недостойным, – и будет он убивать и чернить, и взывать ко всякому, чтобы чинили человеку препоны. Боги там, Святой Дух, который крестил человека огнем. Поджаривает пяту, и язвит в голову одного, называя грешником, и закрывает от возмездия другого, называя праведником. Об этом пытался втолковать тебе Господь Упыреев, когда говорил, что знает то, что не знаешь ты.

– А с кем спорить-то? Там же нет никого! – медитируя, удивилась она.

– А если никого нет, кто вгрызается в твою плоть, обращаясь к тебе, как самостоятельное существо? Подсознание находится под сознанием, оно надежно укрыто от сознания. Но оно не спит, не изнемогает, сеет ужас и вынашивает потомство. Подсознание – это кладбище с мертвецами, которые живы и передают привет от Благодетелей и тебе, и людям. Не спорю, бывает хорошее подсознание, которое поднимает человека, но бывает, и убивает – и тебя, и твоих близких. Оно заключает в себе боль, но не слышит ее, сеет зло – и не видит его, или собирает сомнительные компании – все беды человека берут начало в его душе.

– Но если не будет ничего, будет же пусто!

– Не пусто, а чисто, – поправил Дьявол. – Душа должна быть чистой, как стеклышко, и легкой, как перышко – тогда это душа, а не монстр. Сегодня ты открыла дверь в мир Богов. Так сказать, испортила им обедню.

Манька лишь пожала плечами, не найдя, что ответить.

Без сомнения, с душой следовало разобраться. Совершеннейшая муть была враждебной, и шевельнулось что-то тяжелое, стоило задеть эту муть взглядом. Как болото. Ни с того ни с сего, она вдруг почувствовала себя униженной, и эта униженность как будто была неотъемлемой ее частью, а глаза, хоть и были сухими, стали как будто на мокром месте.

Ничего хорошего душа не сулила.

Но как она могла прочить беду, какое право имела?!

Потом были еще болота, но не такие, как мутные Топи. Ни одна кикимора не посмела зацепить ее или кружить и мутить воду. Переходила Манька по ним, будто по наезженной дороге. Куда не ступит, везде под ногами твердая земля.

Удивлялась она, но Дьявол никакого удивления не выказал. Вскорости успокоившись и повеселев, может быть, приняв смерть Кикиморы, как данность, он перестал скорбеть и обвинять ее, будто забыл о старухиной смерти. Он и до этого особо ни о ком не переживал, а тут Кикимора, о которой погост уже давно печалился. «Это хорошая слава нуждается в рекламе, – объяснил он, – а дурная быстро бежит, если человек в нечисти не прославляется. Кикиморам жить хочется больше, чем тебе. Они ни в рай, ни в ад не попадают, их затуманенная основа растворяется в природе без остатка».

Так или иначе, Манька и Дьявол шли как бы сами по себе, но Дьявол с тех пор стал показывать, как обернуть железо себе на пользу. Готовил иногда и ел с нею из одной плошки и делился незначительными секретами. И каждый вечер заряжал ее энергичными эманациями, заставляя упражняться в боевых искусствах.

Он не скрывал, что блатные люди обязательно попытаются допросить ее в качестве свидетеля, чтобы выяснить, что случилось с тетушкой Благодетельницы. На вооружении блатных была и сыворотка правды, и детекторы лжи, и пыточные приспособления, и сила мышц. У нее же в свою защиту ничего хорошего сказать не было, и Дьявол предложил на рассмотрение лишь один вариант, который был ей доступен: избегать допроса до тех пор, пока дознаватели сами не придумают какую-нибудь вразумительную версию, исключая ее причастность к преступлению. Так всегда бывает, когда наверху торопят с выводами, а подозреваемый добровольно не раскаялся.

Ну, или, пока железо не сносится…

Богом, каким Дьявол был для людей, которые не строили иллюзий и жили, как думающие о своем благе, он для Маньки так и не стал. Видимо, ее мозги была настолько косными, что умные мысли не помещались.

Обидно, но ведь насильно мил не будешь.

Был он ей другом, но ужасно проблемный. Бывают такие друзья, с которыми все время попадаешь в неприятность, но любое бедственное положение они воспринимают как приключение. Разобралась в нем Манька не скоро, пока он не проявился перед нею во всей своей неприглядной вредности. Но, чем больше узнавала его, тем больше он нравился, и даже его вредность перестала раздражать. По его вредности человек уму-разуму набирался, а обиды не копил, и она часто думала: «вот бы мне так уметь!» Он умел повернуть так, что вроде и бока намяли, а все равно не в дураках. У нее раньше по-другому выходило, старалась по-умному, но каждый раз выходила дурой, а когда начала прикидываться дурой, спросу стало меньше. И бывало говорили: «Вот, Маня, иному умному человеку так не сумелось бы!» – вроде и умной не назвали, но из дураков выделили.

Даже много времени спустя, стать такой же изворотливо-гнусной, как Дьявол, у нее не получилось. Но она и не старалась быть как он, понимая, что стать Дьяволом невозможно. Только он умел незаметно подглядывать, подсматривать и неторопливо придумывать, как обгадить противную сторону. Не только она, нечисть тоже уходила от него в дураках, если следовать его логике и собственным наблюдениям. Но с нею, после того, как понял, что в нечисти ей не прославиться, иногда обсуждал ее глупость, выказывая доброе расположение, которое он сам ценил больше, чем она.

Ценил так, будто и она непременно оценит…

И глупые мысли приходили в голову, и умные иной раз, но толку от них было мало. Например, Манька никак не могла взять в толк, какими критериями руководствовался человек, когда расселялся по земле. Удивлялась она: захватнические войны против острова или города, который и на карте-то не разглядишь, имели место в любом веке, в любом селении. Но если жить негде, то, вот, иди, селись, огромные просторы лежали перед глазами, но никто с пустым местом не воевал, обязательно шли нападать на деревню или город, проходя сотни незаселенных никем километров. Чего вроде бы проще: селись – и будь добрым соседом.

А почему? – рассуждала она.

И приходила к выводу: наверное, все же старались захватить не землю, а имущество. И, наверное, прав был Дьявол, когда говорил, что нечисть пила кровь. Иначе, зачем бы завоевывать город, когда в другом месте можно построить новый?

Ну какая от таких размышлений человеку могла быть польза?

Дорога и река вели ее в глубь государства. Места здесь были безлюдными, но красивые, богатые и сытные, пока первый снег не ограничил ее рацион. Если бы она умела рисовать, то все ее картины обязательно имели бы смысловую нагрузку: вот синяя река сливается с синим небом, соединяя Небо и Землю, как единение вселенной, вот скала угрюмо нависла над покалеченным деревом – и сразу приходило на ум, что это Вечность скорбит над смертным творением, или…

Да мало ли что можно придумать! Главное найти красивые виды, а смысл сам собой приложится!

Глава 10. Альтернативная история

Лето сменила осень, а за осенью нагрянули холода; конец октября ознаменовался обильными снегопадами – сугробов намело по пояс. До Неизведанных Гор было уже недалеко, но по снегу двигались медленно. Манька часто подсчитывала, сколько же потребуется времени на дорогу, и сколько дороги, чтобы избавиться от железа – и завидовала всем людям сразу, которые в эту пору нежились в тепле, у жарко натопленной печки.

В дома ее пускали редко.

Во-первых, боялись язв, во-вторых, много знали о ней от Радиоведущей: идет, как тать – и непонятно зачем, то ли биться хочет, то ли еще чего, но ясно, как божий день, не с добрыми намерениями.

Поначалу и вовсе решили, что убивать идет…

И просила Царица всех радиопередач, Страж Отечества и Матушка государства, защиты и содействия у простого люда. А люд отказать не мог – права не имел, да еще за вознаграждение, но по большей части из простого любопытства.

Но тут промашка вышла.

Наслушавшись радио, ее хватали и вязали, а куда сдать после? Власти, завидев ее, опутанную веревками, удивлялись, не понимая, для чего приволакивают больную и несчастную в отделение государственных органов. Приказ на арест от Его Величества не поступал, а порядок есть порядок. С каких это пор главное лицо государства, обозначенное как главнокомандующий, будет оказывать внимание бродяжкам, которые заговоры не готовят, на власть не покушаются, в пользу других государств не шпионят – и получалось, радио одно говорит, а на деле другое.

Обидно было Маньке, но понимания не ждала. На месте Благодетельницы, узнав о беспричинном желании встретиться и поговорить по душам, неизвестно до чего сама бы додумалась, но, пожалуй, людей все же настраивать не стала бы, сначала спросила бы, о чем речь пойдет. Неужели, кроме нее, Великой Женщине никто не бил челом?

Но к простому разговору Благодетельница была непривычная. Мало кто мог похвалиться, что слушал ее речи явно. Но то и вызывало недоумение: как она со всеми разговаривает, если вслух не произносит ни слова. Истинно, где двое или трое собрались, там она посреди них, как Дух Святый, с каждым в уме его, каждого наставляет на путь, который считает истинным. И хоть не выгоден человеку путь, следует ему, оправдывает и защищает идеалы. А Благодетельница порой так все извратит, что временами, как Дьявол, начинаешь сомневаться, есть ли у человека мозги?!

Заведет, бывало, Манька речь о высоких материях, о которых от Дьявола наслушалась, а поговорить ей хотелось: Зачарованные Горние Земли считались дикими, необжитыми, на сотню верст ни одного человека, и как только выпадет такая возможность в редком селении, затерявшемуся на лесных просторах, спешит услышать человеческую речь, послушать новости, порасспросить о дороге и разбойниках, где можно подработать, а где солью, спичками и крупой разжиться. Но не успеет рта раскрыть, Радиоведущая тут как тут. «Не слушайте ее, люди добрые! – кричит. – Откуда знать ей о высоких материях?! Сядет в передний угол – и оставит без лубяной избушки! Гоните в шею!»

Мужику бывало криком исходится: «Посягает на место жены твоей, деток сиротами оставить, непорочность твою ославить!» – мужик перекрестится и к жене, которой у него сроду не бывало. Другой бы на его месте радовался доступной женщине, все-таки живая, а у него в глазах страх, подозрение и мысль о том, как сбежать.

А жене прямо в ум зудит: «Ведь останешься вдовушкой при живом-то муже, видишь, пиявкой льнет! Да и на что она тебе – эта материя? Помянешь ты ее недобрым словом нерадостно! Не я ли государством управляю? Не мне ли знать, откуда беды у нас?»

И смотрят на нее, как на бедственность свою, слова мимо ушей пропускают, будто рыба перед ними: рот раскрыла, а слышимости нет. Испуганно крестятся, бегут в дом, закрываются на все запоры. Даже собак – и тех прячут.

Дьявол, как обычно, мудреными словами утешал ее:

– Нечисть высиживает змеиные яйца и ткет паутину; кто поест яиц – умрет, а если раздавит – выползет ехидна. Считай, отмщена: взят человек в плен, и больше не увидит земли своей.

– Какой плен, какая земля? – огорчается она. – Люди ж не место жительства поменяли, от меня просто избавились. А не было бы твоей Помазанницы, высушила бы одежду, заработала бы денег. Я бы на их месте не отказала.

– Они не моей земли не увидит, своей, – терпеливо объяснял Дьявол. – Представь, стал человек к тебе лицом, а в это время радио заработало. И поступает не по совести, а как радио велит. И где у него сознание? А если сознания нет, разве жив человек? И получается, попал в плен, а не уразумеет, и не человек уже, а скотина подневольная.

Маньке, конечно, было приятно, что Дьявол так говорит, но глаза не обманешь. Она замерзает и на корню гниет, а он знай твердит: «на благо, на благо!» А кому от этого благо? Самая распоследняя нечисть жила в сто раз лучше. Поди, смеется над нею, докладывая о каждом ее шаге. А как бы еще во дворце узнали, что тут в лесу происходит, когда рядом нет ни одной живой души. Но зато знают, наверное, что идет по совести, без обмана – и пусть чинят препоны, не отвертеться Матушке сего Отечества от встречи.

– Но умеют же люди думать, – не соглашалась она.

– Разве у вола ума нет? – удивлялся Дьявол ее непонятливости. – Но будет ли бодать хозяина, который бьет его плеткой? Если вырвется, когда занесли над ним нож, побежит не на волю, а в стойло, где его помоями кормили. Так и человек, живущий верой. Повелся на мертвечину – умер. Но, чтобы знать, что умер, надо знать, что на мертвое повелся. Но что тебе до народа, который мертв, уж не мечтаешь ли Пастырем стать? – подозревал он ее.

– Я не о себе, – сожалела Манька. – Унижены, обобраны, скитаются по инстанциям, нигде не находят правду, и там несправедливость, и тут, коррупция, обман, всего боятся, и никому нет до них дела. И вдруг начинают утверждать, будто могучая Благодетельница трудится на их благо. Что за болезнь такая, которая мозги набекрень выворачивает?

– Немногие выживают, когда меряются силой с Законом. Так и народ сей, который мертв. Но мертв он для нас, Пастырей, знающих, как сделать его мертвым. А для тебя еще как жив! – подтрунивал Дьявол. – Тебя, вон, прогнали и рады, что болезнями от тебя не заразились. И думает каждый, до больницы-то далеко, да и дорого нынче лечение.

Люди часто все валят на внутренний голос, и не зря! Радио зудело в уме чувственной проникновенностью. Некоторые волны его запросто переводили в слова, некоторые чувствовали, как себя самих, а некоторые принимали художественным воплощением в образах. Но чаще радио оставалось закрытым от сознания, когда человек смотрит и не видит, а чувства бушуют в нем и терзают, как ветры во время шторма синее море. Например, вроде хорошо человеку, все у него как надо, а его тоска гложет и белый свет немил – откуда вселенская грусть взялась? Или болезнь достает, в которую ни один врач не верит – кто избивает? А то злая любовь проснулась к козлу, и поделать с собой ничего не можешь, он тебя и топором, и ножом, и лопатой, и кулаками, а ты каждый день веришь, что завтра обязательно раскается, поймет, что золото теряет – что за напасть?

Обычно у людей этот голос шел изнутри и сулил некоторое количество выгоды. В противной случае, человек с ним начинал спорить или игнорировать, что оборачивалось для него болезнями. Но для этого надо было иметь силу воли и внутреннее зрение.

Обычно бывало так: вышел олигарх в люди, а человеку кажется, что и сам он вместе с ним вышел – это внутренний голос говорит: «все могут – и ты сумел!». Подали тому же кузнецу Упырееву из казны, а человеку кажется, что и ему в карман положили – это внутренний голос себя хвалит: «видишь, мы всем даем, и тебе дали!».

А подумал против радио, болезнь наваливалась – это внутренний голос достал электромагнитную плеточку и охаживает за непослушание, потому как сомнение – рождение нового еретика.

Манька чаще чувствовала вину, и непонятно за что. Сделала что-то не так, сказала не эдак, то должна, то не имеет, то получила незаслуженно. Поедом себя ест, ни в чем радости не находит, а главное, объяснить себе не может, откуда самоедство? Она что, святая, чтобы самолично себя раздевать до трусов и работать бесплатно?

Дьявол советовал в таких случаях спрашивать у совести, почему раньше умными подсказками не блеснула, и неожиданно она обнаружила, что подневольность и у нее есть, а чувство вины приходит не просто так. В душе ее поселился паразит, который зуб на нее точит, и все, что она делает, принижает и высмеивает.

И опять никого, опять одна, но как будто не одна, а в обществе, будто где-то там живут люди, в любви, в достатке, а она их видит, но не ясно, а через пространство внутри себя. Даже чувство одиночества оказалось ненастоящим. По радио получалось, что она как бы в обществе, но ее посадили в дальний угол и не дают веселиться вместе со всеми, и она от этого чувствует то самое одиночество, которое болезненным становится именно оттого, что она не одна, а в мысленном обществе, в униженном положении.

Дьявол иногда настраивал ее на нужную частоту, где радиоведущая, как правило, рассказывала про свои замечательные достоинства. И казалось, что она близко, рядом, и такая родная да такая сердечная, будто жизни без нее нет. Но ни лица, ни облика, одно присутствие, словно лежишь с закрытыми глазами и чувствуешь, что кто-то сидит в изголовье и как будто к тебе прилип.

М-да…

А хвалиться Помазанница умела!

«Идите за Мною и Я сделаю вас ловцами человеков… Я пришла не нарушить, Я пришла исполнить… А Я говорю вам… И Я объявлю вам… Я приду и исцелю… Ибо Я пришла призвать не праведников, но грешников… Я кроткая и смиренная… Я пришла вразумить… Я пришла разделить… Я Дочь Отца и Матери… Я есмь Истина… Где Имя Мое, там Я… Вложите персты в мои ребра…»

Трижды Манька оглянется – а нет никого! И спросить не у кого, лишь голая правда отверзается в уме, в чреве, в сердце.

Негодовала Манька, но радиоэфир ей был недоступен, не могла она ответить так же. Но она хоть и дура была, но как бы умнее, ибо в речи Радиоведущей находила только недомыслие. Достоинства должны видеть, а то, что кричат о них на белый свет, еще не доказательство их наличия. И она уже готовила не обличительную речь, а утешительную, чтобы государыня лучше умные книжки читала и о себе радела.

Но была в том польза, зато было о чем с Дьяволом поговорить.

Бывало, ползет она по пояс в снегу по сугробам, из сил выбилась, промокши насквозь, по спине горячий пот бежит, одежда как короб застыла, от мороза щеки уже не щиплет – задубели и побелели, а Дьявол, как ни в чем не бывало, настраивает на радиоволну и зубы заговаривает, чтобы забыла о себе:

– Мы, Боги, чудными путями приходим, не спрячешься, не скроешься, говорим из среды человека. А видят нас не глазами, а сознанием. Радио это не простое, окружает оно человека ореолом.

– Что-то я не заметила, чтобы тебя кто-то услышал, – ворчит Манька в ответ.

– А как услышит, если еще сто пятьдесят каналов с человеком откровенничают? Я раз скажу, два, а радио сутками не молчит, – обидится Дьявол. – Я не попугай, я – Живой Бог. А как тебя услышат, если ты на пяти чувствах поднимаешься? Око человека в это время на лобном месте, зрит в корень паскудности твоей наставлениями Богочеловека. И он ему ближе, чем все родственники, а ты его в это время ножом по сердцу.

– И ничего не можешь сделать, чтобы тебя услышали? – забудет Манька о своем.

– Могу. Включить дополнительные каналы, – засмеется Дьявол, вытаскивая ее из снега. – Но радио – произведение человеческое, сам-то я не записываюсь, а найти канал, чтобы мои мысли озвучивал, не так просто. Порой приходится резать их и склеивать между собой, чтобы до сознания достучаться.

– И кто такую гадость сотворил?! – возмущалась она.

– Я, – без ложной скромности признается Дьявол. – Я Закон утвердил? Утвердил! На скрижалях прописал? Прописал! Получается, причастен. Но себе на пользу. Человек – существо проблемное, ему на словах не докажешь, что он гадит, где ни попадя. А так, включил радиоволну, он тут же обделался.

– А почему я тебя вижу, а другие нет, каналы не слышу, а другие слышат?

– Во-первых, железо открыла. Оно волны принимает, но уже само по себе. Во-вторых, радио для тебя – горькая пилюля. Нет у тебя канала, который бы по головке гладил. И не лечит. Я хоть и ругаю, но не каждый раз. Мы о живом говорим, а радио – запись. Вот спроси у него, что на тебе надето, начнет выуживать слова от тебя самой, или мои слова поймает и вывернет на свой лад. И получается, говорить с человеком я могу, но во вред, поднимая против него страшную силу. В-третьих, люди радио тоже не слышат. Если бы они его слышали, повредились бы в уме. Спаситель сказал: «и стало слово плотью». Плоть – это среда, в которой живет сознание, и через эту среду человек воспринимает окружающий мир. Если плоть человека избивает, назовут его одержимым бесами, если поднимает, то никто и не заметит, что человек словесной плотью болен.

– Но люди не все на веру принимают. И не всегда в убыток. А бывают мысли, которые ни одному Благодетелю в голову не придут. И книжки пишут, и картины рисуют, и цивилизацию вперед двигают.

– А это – мыслительная материя. Пьет ее человек, как живую воду. Но выпить ее только подкованному дано. Пролилась на него интересная история, а он азбуки не знает – не написать ему книжку. И картину не нарисует, если не научился карандаш в руке держать.

– А почему ко мне мыслительная материя не приходит?

– А тебя умные решения обходят стороной. Чуткий божок ее черпает, обученный всякой премудрости, и пускает по рукотворному руслу, где имени твоего нет. Недостойна ты, боги так решили, – вернет ее Дьявол на землю, чтобы дорога ей медом не казалась.

Иногда Дьявол прочитывал ей летописи на местности и рассказывал истории. Люди помнили про берега кисельные, про печки с пирогами, но считали их лживыми вымыслами, решив, что в то голодное и темное время, когда жил безграмотный и неразумный народ в домах, сколоченных криво-косо, застилал крышу соломой, а доски мог настрогать лишь на лавки, чтобы щелкать семечки изо дня в день, каждый мечтал поесть пирогов досыта и попить молока с киселем – и придумывали люди сказки.

А по Дьяволу выходило, не сказки.

– Сказка сказке рознь! Изобретательные люди их слагали, – хитро щурился он. – И у каждой сказки свой автор, забытый за давностью лет.

– И сейчас сочиняют, – отмахивалась Манька. – Никому верить нельзя.

– Сказочники сочиняют сказки прямой стезей и узкими вратами, а сказители – путями пространными и вратами широкими – так можно отличить их друг от друга.

Правдой историю своего народа люди помнили и чтили со слов: «И вот, решил Благодетель, что не искренно его любят люди – ибо Бог у народа был со многими лицами, но Благодетель в них не вписывался». И тогда повелел он призвать со всех краев земли от каждой идеологии.

Богатая была земля государственная – и не преминули три церкви позариться. И пришли три старца от Отца, от Пророка Отца, и от Сына Отца. И стал Благодетель смотреть, где лучше уложится как Помазанник.

От Отца отказался сразу. Страшно ему стало, а вдруг Отец не признает? Да и зачем ему десятина, если половину мог взять, а то и все?

Остановил взгляд на Пророке Отца и на Сыне Отца. Обе церкви добрые, и народной любви много: не судись с начальством, не прекословь начальству, не отказывай начальству. Грозно посмотрел на четыре стороны – и помазался, и все как один – рабы тебе.

А какие перспективы!

У одного – дал рубль, через неделю получи десять, не дают – бей до полусмерти и гнои в вонючей яме, где скрежет зубов, чтобы в следующий раз сумели рубль сделать червонцем. И грамоту знать не обязательно. Зачем народу учиться, если Благодетель господин ученических дней? Иди работай – и будет тебе!

У второго мечеть запретная – не пойми, с какого боку на нее молиться… Но церковь Пророка Отца разрешала иметь Благодетелю несколько жен и бить их плетьми за каждую провинность. Перед народом. Редкий мужик выдержит восемьдесят плетей, обычно на двадцатой испускал дух. Причину всегда найти можно, и как надоела, ты опять холостой.

Перспектива была заманчивая.

Но церковь Сына Отца оказалась хитрее. Апостол Спасителя Йеси, из славного города Без Визы, привез с собою царскую дочь, красоты неописуемой. Бросилась она к ногам Благодетеля, перецеловала каждый пальчик и возопила: «Да разве ж я ревнивая? Имей, сколько хочешь, и сама себя прокормлю! Ну не губи ты себя, к чему достоинство ранить, а ну как промахнутся?»

И стала она первой Благодетельницей.

И так крестили народ силою, но добровольно, и после этого стал народ.

Манька ничего с собой поделать не могла, когда заполняла пробелы в познаниях, обнаруживая и тут противную Дьяволу неприязнь к Благодетелям.

– Вола что ли на закланье повели? – возмущалась она, опять забывая, что тащит она свое немощное тело по глубокому снегу, в мороз трескучий, а вокруг лес дикий, нехоженый, и хищные звери только и ждут, когда она без сил упадет.

– Что за народ такой, который убеждения меняет на убеждения по государственной необходимости? Умная мысль та, которая нравится или нет, правду в себе имеет. По идеологиям выходит, что не Правитель для народа, а народ для Правителя. Что значит: древнее прошло, теперь все новое. Мир другим стал, звезды с орбит слетели, дожди идут по расписанию? А если не создали другую вселенную, зачем кричать, что новое?

И отвечал Дьявол:

– Каков народ, таков и Правитель. Каждый народ волен выбирать, кому кланяться! Потому и дура ты, что нет у тебя глубокой осознанности служения Благодетелям. Посмотри на себя – кому твоя жизнь в пример?