Солнце искрилось на поверхности волн мягким золотистым светом, растягиваясь своим отражением в неровную зыбкую тропу к горизонту, и чудилось, что в эти минуты земная жизнь пугающе близка к небесам, что до небес каких-то несколько вздохов.

Ветер бросался навстречу, обнимая тело словно в последний раз, он зарывался в волосы и нырял под одежду, будто желал проникнуть как можно глубже, в самую душу. Кричали чайки, пронзительно и надрывно. Шумело море, всхлипывая волнами о песок. А ей казалось, что в этот момент она изнутри слышит скрежет лезвия о ребра.

Так закончилась ее история.

Приложение №17. Октябрь, 2016 год

…Сколько себя помню, никогда не могла найти общий язык с людьми. Все дело в том, что люди не любят правду, а я не умею обманывать. Мне кажется, именно поэтому для меня закрыты двери во многие радости жизни – в то, что для большинства является обыденностью, и в то, что многим даже не придет в голову назвать радостью. Двери в дружбу, например. У меня нет друзей, нет родных, нет никого, кто был бы рад моему существованию. Я не умею дружить.

Я много раз слышала угрозы и проклятья, и все потому, что меня считают злой. Я так и не научилась дружить с правдой, она, как навязчивая соседка, врывается в мою жизнь без стука, изо дня в день докучает неуместными фразами, из года в год насмехается в лицо.

Ни одни проклятья, брошенные мне вслед, никогда не сбывались. Мои слова сбываются всегда. Не потому, что я умею предсказывать будущее, а потому, что понимаю истину справедливости, смысл и закономерность которой для всех закрыты. В нашем мире все объяснимо, все предсказуемо. Так уж вышло, что я не знаю неожиданностей. Меня не любят. Меня боятся.

Восемь лет идет война. Для меня война никогда не закончится, вся моя жизнь теперь – война. Но люди думают, что война – это когда массово убивают ни в чем не повинных людей. На самом деле не бывает ни в чем не повинных людей, вздор. Все, кто умерли и кого убили – заслужили это, они должны были умереть именно так и не иначе. Даже если это старики или женщины. Даже если инвалиды или дети. Даже если кажется, что ничего более жестокого нельзя придумать. Ничто не дается просто так – ни радость, ни горе. Никогда еще это правило не имело исключений и, надеюсь, никогда не будет иметь.

Часть 1.

Старый советский будильник едва успел издать первую трель, как мужская рука уверенно заглушила его. Он не спал. Он нормально не спал уже давно, но именно сегодня ночью ему пришла в голову идея, для осуществления которой требовалось сделать самое сложное: найти ее. Ту, которая оставила после себя неизгладимый след. Ту, мысли о которой не выходили из головы. Ту, которая навсегда, он был уверен, изменила его жизнь.

Пока он чистил зубы, брился и выполнял другие процедуры утреннего туалета, перед внутренним взором мельтешил яркий, врезавшийся в память образ. Этот образ преследовал его и днем, и ночью, и наяву, и во снах. Не давал покоя, с вязкой назойливостью суетился в сознании.

Возможно ли это, найти? На этот вопрос он пытался ответить себе честно, взвесив на чашах мозга имеющиеся аргументы.

С одной стороны – его жизненные убеждения. Если существует цель, существуют и пути ее достижения. Ничего невозможного не бывает. Если начал – делай до желаемого результата. Иди до конца.

С другой стороны – реальность, которая казалась безнадежной. Условий задачи недостаточно для получения ответа. Информацию взять неоткуда. Помощи просить нельзя.

Не торопясь, он приготовил кофе. Не чувствуя вкуса, выпил маленькими глотками, глядя на проснувшийся за окном город. Найти ее – теперь главная цель в его жизни. А целей он добиваться умеет.

Он никогда не встречал ей подобных. Она заставила смотреть на мир иначе, привнесла в жизнь новые грани. И стала для него главной тайной. Кто она? Теперь он страшно жалел и корил себя, что последняя встреча – неожиданная, случайная – прошла впустую. О ней он не знал ничего, что помогло бы зацепиться и развернуть поиски.

Что он будет делать? Приставать к прохожим с вопросом – не видели ли они здесь девушку с черными волосами и черными глазами? Как глупо. Можно добавить про ее особенный взгляд – это правда, но делу нисколько не поможет. Каким посмешищем он будет выглядеть в чужих глазах!

Он верил, что рано или поздно удача снова улыбнется ему. Может, сегодня. Может, через год. Он больше никуда не торопился.

Нужно действовать сейчас, откладывать ее поиски больше нет смысла, он не сможет с этим жить. Нужно хотя бы попытаться.

Найти ее – мысленно повторял он. Найти ее. Найти ее. Найти ее. И убить.

Ветхий дом, по окна осевший в землю, стоял в самом центре деревни. Внутри покосившейся ограды царствовал беспорядок. Заросли пожухлых сорняков выбивались за прохудившийся забор, корявые ветки мрачных сухих деревьев потрескивали на ветру, грозясь со дня на день обрушиться на и без того пострадавшую крышу. Больше полувека дом не видел жильцов, но до сих пор не развалился. Будто нарочно держался, как зловещая насмешка над жителями деревни, одним только видом пробуждал в памяти гнетущие воспоминания и рисовал яркие картины в воображении.

Немного жителей осталось в деревне, которые могли бы из первых уст рассказать историю этого дома. И тем не менее, его историю знали все. За минувшие годы она обросла небывалыми подробностями, обсуждалась так много раз, что уже было и не понять, где правда, а где вымысел. Но начало у этой истории почти всегда было одинаковое.

В начале пятидесятых годов поздним летом в деревню пришла девушка. Пришла одна, без вещей, босиком. Одежда на ней местами была порвана и измазана сажей, правый рукав в районе предплечья был закатан выше сочащихся ожоговых пузырей, толстая коса до пояса растрепалась. На вид – не больше шестнадцати лет.

На деревню опускались сумерки, и девушка постучалась в крайний от дороги дом. Черные глаза смотрели доверчиво и смиренно, когда навстречу ей вышла хозяйка.

Как оказалось, на заимке неподалеку случился пожар. Ася, так звали путницу, чудом спаслась, а остальные домочадцы – нет. Погорело и все хозяйство – дом, скот, пасека. Ася рассказывала и плакала, размазывая слезы по чумазому лицу.

До ближайшего поселения от их заимки было не больше двадцати верст, но обессиленная девушка шла целый день. Глава семьи, Иван, припомнил, что рано утром ветер доносил запахи гари и дыма.

Иван, нахмурив брови, тяжко вздыхал. Жалко деваху, но у самих вон шестеро ребятишек. Приютить ее – означало еще один голодный рот. Впереди зима, и никто не знает, как все обернется в этот год.

– Я всё понимаю, под одну крышу не прошусь, да и нахлебницей мне быть зазорно. Мне бы сараюшку какую, чтобы было где спать, да работу – любую, я с любой справлюсь.

– Помоги умыться, Авдотья, раны омой, да уложи гостью, – кивнул он жене. – Утро вечера мудренее.

Утром гудела вся деревня. Бабы судачили и качали головами, мужики хмурились. Но проблема Аси решилась сама собой. После выгона скота на выпаса к Авдотье прибежала соседка.

– Пятачиха! Гляжу, ведро с огурцами третий день на крыльце нетронутое, пошла до неё, а она лежит! Думала, крякнула, ан нет, лежит, глазами водит, мычит, не шевелится!

– Допилась чумичка! – ахнула Авдотья.

Так и определили Асю сиделкой-приживалкой в дом к Пятачихе. Очень скоро даже в разговорах между собой бабы стали звать сироту ласково Асенькой. Ловко и шустро справлялась с работой Асенька. Только за утро успевала и дров наколоть, и обед приготовить, и к колодцу за водой сбегать. Без дела не сидела. Перестирала все Пятачихино тряпье, на отмытых окнах появились занавески. Дочиста убралась во дворе, до последней травинки выполола огород. В доме стало гораздо уютнее, исчезли слои пыли, запахло едой.

Дважды в день хрупкая Асенька выносила Пятачиху на крыльцо дышать воздухом. Жители деревни еще ни разу не видели запойную бабу такой опрятной и причесанной. Асенька садилась рядом и разговаривала с хозяйкой дома или пела, при этом рукодельничая. То ткала из лыка лукошко, то вязала веник, то платала какие-то вещи. Всегда была занята.

Пятачиха не держала ни скот, ни домашнюю птицу, и соседские хозяйки, жалея работящую сиротку, стали носить ей яйца, молоко, масло. Асенька поначалу смущалась, не хотела брать подаяния, но со временем стала с радостью принимать съестное. Старалась отблагодарить добрых людей – предметами рукоделия или посильной помощью. Мечтала, что весной обзаведется цыплятами.

Повадился к Асеньке Павел ходить, молодой парнишка с соседней улицы. То дров вызовется наколоть, то крыльцо придет чинить, то, глядишь, забор подделывает. Ася застенчиво тупилась и краснела каждый раз, как находила в калитке цветы. Но от подтруниваний подружек отмахивалась: мол, некогда ей миловаться, дел невпроворот.

Наступил декабрь, и начались странности. Однажды, когда выпало много снега, девчата пошли строить горку для зимних забав, и, увидав во дворе Асеньку, кликнули ее с собой. Асенька глаза на них подняла, в ужасе вскрикнула, попятилась, крестясь и что-то шепча под нос. Споткнулась, упала, да так и осталась на снегу сидеть. Глаза от страха огромные, руки трясутся, на вопросы не отвечает, молчит да головой медленно мотает туда-сюда.

Троица, не добившись объяснений, отправилась в путь. Всю дорогу весело обсуждали чудачку, хихикали, не умолкали. Назад воротились не все. Одна из них упала в колодец. Пока подняли шумиху, пока за мужиками сбегали, пока сообразили что да как… Да и не успели бы, разбилась она.

После этого случая молва пошла по деревне. С опаской и недоверием начали к Асеньке относиться. Некоторые и вовсе здороваться перестали. А сама сирота замкнулась, при встрече с людьми стыдливо глаза опускала, в гости ни к кому не ходила. Только Паша по-прежнему навещал ее. Но в одночасье отвернулся и он.

А случилось это так. В один из вечеров, управившись по хозяйству, парень заторопился к дому Пятачихи. На улице давно стемнело, и он переживал: как бы Асенька спать не легла.

Маленькое окошко теплилось тусклым коричневым светом. Первая дверь была не заперта. Павел ворвался в сени, затем постучал, потому что так полагается, но от нетерпения не стал ждать разрешения войти.

Керосиновая лампа мерцала неясно и сбивчиво. Тени, растревоженные огнем, сумбурно и неистово метались по стене. В углу возле печки, низко склонившись, Асенька штопала половик.

– Ася, айда со мной к Терентьевым, у Сашки сын родился, Толик с баяном придёт, – весело начал парень, но осекся, когда девушка подняла голову.

Это был не обычный теплый, искрящийся и задорный взор Асеньки. Черные глаза смотрели безучастно и отрешенно куда-то за Пашу, словно бы сквозь него. Пылающие огоньки от лампы гарцевали в этих глазах, но таилось во взгляде что-то студеное, липкое, пробирающее до мурашек. Стало знобко.

Механически продолжая орудовать иголкой, спокойно, даже равнодушно проговорила:

– Любаша тятеньку привела, не отпущает. Спеши, Паша. Авось, поспеешь.

Стылым хладом отдались ее слова внутри. Парень попятился, спиной обнаружил дверь, потом еще одну, и лишь очутившись на крыльце, опомнился и что есть мочи бросился к дому.

– Батька! – заорал он с порога. – Батька где? – кинулся к перепуганной матери.

– Телёнка пошел поить, – растерянно и встревожено ответила она. – Ужо воротиться должон. Да что стряслось? – крикнула вдогонку, но сын, выхватив лампу из ее рук, выбежал из хаты.

В сарае, на входе в коровник, лежал отец. Неживой.

А Любашей, как сразу понял Паша, была его четырехлетняя сестра, скончавшаяся два года назад от воспаления легких.

С тех пор Пятачихин дом все жители деревни стали обходить стороной. Никто не хотел знаться с черной ведьмой. Если проходили мимо – крестились, молитвы шептали.

А по весне назрел бунт.

– Сколько ж можно нам на своей же земле бояться? – кричали бабы.

– Сжечь ведьму! – предлагали.

– И Пятачиху давнёхонько не видать, она её с месяц как не выносит. Небось, та и померла ужо! – сомневались.

– Этак она и заимку подожгла, сама! С родичами спалила! А что же нас ждёт, хлопцы? Наколдует, тады и мы погорим! – опасались.

Мужики решили покончить с юродивой. Похватали вилы, лопаты, топоры, косы и бросились дружной толпой к ненавистному дому. Да только добежали не все. Кто – на свои же вилы накололся, кто – запнулся и на косу налетел… Некоторые, побросав орудия, стали помогать раненым. Паша возглавлял набег. Он первым залетел в избу.

А с этого момента версии разделились. Одни рассказывали, что увидели там черную кошку с черными глазами, которая мигом выскользнула за дверь. Другие поговаривали, что кошки не было, зато был скелет Пятачихи – такой, будто она умерла несколько лет назад. Кто-то толковал, что внутри царила густая темнота, а по стенам скакали бесовские тени, хотя лампа была потушена, а на улице стояло светлое солнечное утро. Но истории сходились в одном: Пятачиха была мертва.

Сам Паша уверял, что ни одного указания на то, что в доме долгое время жила сирота, не было. Жилище было в запустении. Трухлявый пол проваливался, печка сыпалась, сквозь давнишние щели завывал ветер. Ни занавесок на окнах, ни самотканых половиков, ничего. Слои пыли, вязкая паутина и беспорядок как при жизни Пятачихи: горы бутылок, грязной посуды, испачканного тряпья.

Перепуганные жители попытались поджечь избу. Но спички ломались, не загорались или тухли через мгновение. От отчаяния мо́лодцы принялись рубить крыльцо, но топорищи с треском расщелкивались, лезвия тупились, а когда у одного со звоном раскололся обух, стало ясно, что ничего не выйдет. Так и не причинив весомых увечий злополучному дому, поковыляли восвояси, таща на себе умирающих и пострадавших.

Долгое время проклятого дома сторонились. Никто не решался войти на территорию двора. Поговаривали, что ведьма по-прежнему живет в избе. И хотя ее никто больше не видел, каждую ночь окно смутно брезжило хмурым коричневым светом и гасло, едва воспевал первый петух.

А по осени посреди ночи проснулась вся деревня от жутких нечеловеческих криков, доносившихся из нутра злополучной избы. Кто-то рычал, ревел, завывал и стонал, бился, визжал, скрежетал. Полная луна ясно освещала окрестности, звезды тревожно мерцали. Все живое в округе замерло, замолчали звери и птицы, притаились люди, боясь ненароком выдать свое присутствие.

Из печной трубы густым столбом валил дым, как еще одно доказательство творившейся внутри дома чертовщины. Казалось, изба ходила ходуном, дрожала от напряжения и дьявольских чудовищ, бушевавших с лютым неистовством. Вместе с воплями слышалось, как громыхала какая-то утварь, как двигалась тяжелая мебель, как с яростью колотилась в стены нечистая сила.

В проклятом доме горел свет, но никому не пришло в голову заглянуть внутрь. Люди попрятались в своих домах, отчаянно шептали молитвы, ждали, когда же наконец придет утро. Ночь отступила, забрезжил рассвет, и крики ослабли. Придавший смелости новый день заставил соседей с осторожностью выглянуть в окно. Солнце несмело коснулось крыши проклятого дома, и вдруг все прекратилось, совсем. Робко пропел петух, где-то заблеяла коза.

Три последующих дня прошли в загадочных обстоятельствах. Печная труба продолжала дымить. Соседские коровы с перепугу давали молока вдвое меньше – утрами совсем не доились, а куры перестали нестись.

А на пятый день в огороде проклятого дома, среди зарослей высокой травы и грубо выкорчеванных сорных кустов появилась могила. Свежий холмик жутко возвышался над ровной землей, небрежно сколоченный крест косо торчал в изголовье.

И все пошло своим чередом.

Долго помнили деревенские жители эту ночь. Много полнолуний после прошли в страхе и молитвах. Но подобное больше никогда не повторялось. Соседи со своей стороны вдоль забора вкопали сколоченные кресты. Даже когда посреди зимы кончились заготовленные дрова, и вся ограда ушла на растопку, кресты не посмели трогать.

Через несколько лет в деревню привезли батюшку. Но и он, узнав обо всем, отказался приближаться к калитке. Вышагивая повдоль забора, пел молитвы, размахивал кадилом с дымящимся ладаном, разбрызгивал святую воду кропилом. Наконец, обрызгав святой водой очевидцев и начертав в воздухе крест, заявил:

– Бесого отродие не пущает, – трясущимися руками вытер пот со лба. – Смежники, тикать вам надось отседова, перекочевывать с земли проклятой, – обратился к соседям. – Нехай, нехай… Неча туды суватьсы… Свят-свят-свят!

Так и уехал.

Прошло десять лет. В теплую летнюю ночь компания из четырех парнишек, слоняясь по улицам от скуки, болтали о проклятом доме, и у одного из них родилась идея войти внутрь. На это предложение подростки отреагировали по-разному. Один – отказался наотрез, второй – с воодушевлением поддержал, а третий, опасаясь насмешек, никак не выказал своего страха и согласился. Спор продолжался недолго, и тому, кто был против, ничего не оставалось, как последовать за остальными, дабы не прослыть трусом.

Молодежь, бахвалясь и важничая, ерничала, припоминая россказни о ведьме. И даже тот, кто изначально не хотел туда идти, не скупился на слова. Изгиляясь и глумясь, бравым шагом переступили порог.

Это была самая долгая ночь в их жизни. Как только все оказались в избе, вдруг выяснилось, что пропали окна и двери. В тягучей тьме не было видно собственного носа. Словно друзья разом ослепли. Парень, входивший последним, точно знал, что ровно за спиной должен быть выход, тем более что дверь оставалась открытой. Но позади была холодная стена.

Много чего случилось с ними в ту ночь, мало кто не поверил в их рассказы. Ребята клялись, что слышали ведьму, будто она находилась там, среди них. Сначала она хныкала и тоненьким голоском вспоминала маму, потом – остервенело хохотала и обещала, что все, кто желал ей плохого, будут гореть в аду. Мальчишки умоляли отпустить, плакали, по периметру ощупывали стены, но руки проваливались при прикосновении, потолок капал сверху, они тонули и пытались выбраться из ставшего мягким пола. Тщетно надеялись найти выход. Голос не умолкал, звучал настойчивее, звенел в ушах.

Всякий раз, когда кто-то из них начинал молиться, ведьма бушевала. Швырялась утварью, яростно вопила, зажимала рот или душила – цепкие ледяные руки впивались в кожу явственно и решительно.

Потом стали слышаться другие голоса. Людской гомон то нарастал до неправдоподобной громкости, то слабым шепотом доносился отовсюду. Кто-то тащил и тянул подростков, толкался и дышал в лицо могильным смрадом, царапался, щипался, хватал за волосы и одежду. Кто-то ползал под ногами и ходил по потолку. Они будто оказались в логове бесовщины, чертовщины. Некоторые моменты не поддавались описанию, потому как в человеческом языке не существует подобных слов, в человеческих головах не найдется места подобным понятиям и явлениям.

Не помогали уговоры, обещания, слезы. Поиски выхода не приводили к результату. Тьма не рассеивалась. Спички не загорались. Ужас не отпускал.

И только с первыми петухами рассветные лучи заглянули в окно. Зрение вернулось, и друзья, обнаружив дверь такой же открытой, какой они ее оставили, опрометью кинулись наутек, не замечая обстановки, не разглядывая внутреннее убранство. Остановились на соседней улице. Не узнали друг друга. Опухшие лица пестрели ссадинами, синяками, царапинами. И волосы – седые. У всех.

Весь день после этой ночи жители в страхе перешептывались, гневили бестолковых подростков – мол, растревожили ведьму, вернулась она, теперь жди беды. Соседи через ограду поспешно сколачивали новые кресты, которые за столько лет, расслабившись, успели выкорчевать.

– То-то я думаю! – распалялась соседка. – Нынче утром опять корова молока не дала, а куры – яиц! И в тот раз так же было! Я ещё подумала: надо же, опять началось! А и правда, оказалось, что эти прохиндеи разбудили бесовщину! Наказать их, окаянных, выпороть, дабы не лезли, куды не просют!

Ожидая худшего, жители заперлись в своих избах задолго до заката. Но ночь прошла тихо. Зато поутру в огороде сквозь густые заросли бурьяна явственно проглядывал клочок выполотой земли: могила. И перекошенный доселе крест, словно в насмешку, стоял на могиле ровнёхонько.

Прошло еще сорок с лишним лет. Деревня опустела. Молодежь разъехалась, старики повымирали, от былого размаха остались воспоминания. Многие дворы поросли бурьяном. И ведьма вернулась.

Молодая, ничуть не постаревшая, она словно явилась из прошлого. Не спеша прохаживалась по соседней от злополучного дома улице, обращала на себя внимание, нарочно медлила, будто бы сомневалась. Сначала никто не узнал ее, не придал особого значения визиту незнакомки. Люди провожали любопытными взглядами гостью, мысленно задаваясь в большинстве своем только одним вопросом: интересно, к кому она приехала?

Но потом она нерешительно остановилась у ограды одного из домов. Окликнула девочку, работавшую в огороде – внучку хозяев. Девочка подошла к калитке, и несколько минут они о чем-то негромко переговаривались через забор. Затем девочка ушла в дом и через минуту вернулась с бабушкой. Женщина настороженно хмурилась, разговаривая с незнакомкой. Но потом женщина вдруг замолчала на полуслове, замерла. Тяжело ступая, она попятилась назад, волевым движением задвинув за спину внучку. Ошеломленная, испуганная, женщина быстро крестилась, не сводя глаз с девушки по ту сторону забора. Так и скрылись бабушка с внучкой в доме, не сказав больше ни слова.

Это был родительский дом, где когда-то давно жил сам Паша.

Ведьма искала его.

На окраине города, вдали от суеты и оживленных улиц, вдали от вечной спешки и кучи дел, мирно существовало четырехэтажное здание из красного кирпича, огороженное черным кованным забором. Вокруг здания имелась небольшая территория – уютный парк с заасфальтированными дорожками, удобными скамейками и долгожителями-деревьями. Летом здесь сочно зеленел газон, и пестрели клумбы. Цокотали птицы. Для человека не осведомленного это заведение внешне вполне могло сойти за санаторий. Никто бы не догадался с первого раза, что это институт психиатрии – научно-исследовательское и лечебно-диагностическое учреждение, специализирующееся на психических заболеваниях.

Зеленую траву забрало с собой лето. Сейчас на ее месте хлюпала и пузырилась грязь. Погода не задалась. Ветер со злостью швырял опавшие листья, ожесточенно срывал тусклые поношенные одежды с деревьев, с холодной яростью набрасывался на прохожих. Массивные тополя, словно провинившиеся дети, ежились в ожидании ледяного ливня. Серое пасмурное промозглое утро.

На четвертом этаже института психиатрии, в дальнем углу длинного коридора, находился кабинет главврача. Каждый рабочий будний день начинался с планерки. Главврач всегда сидел к окну спиной, так у него был расположен стол. Со стульев напротив на него смотрели подчиненные – врачи, профессионалы своего дела. Рассказывали о происшествиях, о нетипичных больных, о выполнении планов. Жаловались на бюрократические механизмы. Спорили насчет назначенных лекарств, их дозировок, насчет обследований и анализов. Обсуждали результаты лечения. Иными словами, посвящали начальника в тонкости размеренной больничной жизни.

Главврач имел за плечами опыт работы в психиатрии более тридцати лет. Человек увлеченный и интересующийся, продолжающий получать знания и не делающий перерывов в профессиональном развитии, при своем положении и статусе мог запросто вести прием первичных пациентов или лично обходить палаты в стационаре какого-нибудь отделения, мог диагностировать больного или наравне с врачами разбираться в непонятном случае.

При всем при этом он был человек деловой и расчетливый. За несколько лет сумел вывести вверенное ему учреждение на другой уровень. Нашел спонсоров, выхлопотал бюджетное финансирование, открыл новые отделения и обеспечил их необходимым оборудованием. Тщательно подобрал персонал. Он привлекал и переманивал ведущих специалистов, опытных психиатров, генетиков и нейрохирургов, зарекомендовавших себя исследователей и новаторов. Он искал их по всей стране, и добился желаемого. Теперь он был уверен, что его учреждение – одно из лучших в своем деле, и что работают здесь самые достойные профессионалы.

Тем временем планерка подходила к концу. Еще несколько нерешенных вопросов, и пора браться за работу. Говорил один.

– Она поступила к нам вчера в одиннадцатом часу вечера. Кричала, что пришла к нам из ада. Ни имени, ни возраста не знаем. На вид – около тридцати. Люди с улицы вызвали полицию. Она неадекватно себя вела, громко смеялась, твердила, что жаждет убивать, терзать, причинять боль. Высказывалась, что ненавидит людей и человечество. Угрожала расправой даже детям. Полиция забрала её в участок, и уже туда была вызвана бригада скорой психиатрической помощи. На протяжении всего нахождения в участке, включая освидетельствование врачом СПП, больная вела себя агрессивно, враждебно, вызывающе. Не скупилась на ругательства. Не позволила провести соматическое обследование, аргументируя это тем, что мнение «старого вонючего убийцы» – то есть врача – для неё не авторитетно. Кричала, что участковый клеймил людей, как свиней, что фельдшер выездной бригады кормил пленных помоями. Врач СПП посчитал, что она опасна для общества, потому они привезли её к нам, здесь и оформили недобровольную госпитализацию. В карте значится: острое бредовое расстройство. В стационаре вела себя гораздо спокойнее, через час смирительные одежды сняли. Без труда согласилась на соматическое освидетельствование, но, пока я её осматривал, вела себя враждебно, криво улыбалась, говорила гадости, желала мне «сдохнуть так же, как они». На вопросы отвечать наотрез отказалась, сказала, будто ей стыдно перед Богом, что приходится жить в этом мире с такими мерзкими людьми. Позже заснула. Спала спокойно, во сне не кричала и не ворочалась. Проснулась в шесть утра.

– Актуальное соматическое состояние?

– Кожные покровы естественной окраски. Тургор, влажность обычные. Тонус глазных яблок не изменён. Дыхание ровное, достаточной глубины. Давление – сто двадцать на восемьдесят, пульс – семьдесят восемь ударов в минуту удовлетворительного наполнения, ритм правильный. Мышечный тонус не изменён.

– Психическое состояние?

– Патологической активности не наблюдается. От еды отказалась. Смотрит на меня волком. Сказала, что никаких дел со мной иметь не хочет, и что будет разговаривать только с главврачом. Когда в палате одна, лежит на кровати и пялится в потолок или ходит по комнате – не спеша, руки за спиной, словно что-то обдумывает. Как только меня видит – сразу напрягается, сжиливается, скукоживается, и смотрит надменно.

– Хм. Она в наблюдательной?

– Да.

– Я могу пойти вместо вас, – предложил высокий худой врач в очках. – Скажу, что главврача нет или он занят.

– Спасибо, Алексеич, я сам к ней зайду. На сегодня всё?

Специалисты начали вставать с мест. Кто-то продолжал обсуждать своих пациентов, кто-то задумчиво постукивал по носу пальцем, кто-то на ходу пролистывал какие-то бумаги. Главврач, не откладывая, направился к неизвестной больной.

Она медленно расхаживала, сцепив в замок руки за спиной. Но, едва он вошел, нерешительно остановилась. Пару минут они смотрели друг на друга в молчании. Она ощупывала его взглядом, напряженно, не торопясь, словно прикидывая, что за человек перед ней и чего от него можно ожидать. Затем, неуверенно обняв себя за плечи, спросила:

– Вы – главврач?

– Я – главврач, вы совершенно правы, – кивнув, он жестом пригласил ее присесть на кровать, сам же, не желая отпугнуть пациентку вторжением в личное пространство, вежливо скомандовал внести стул. – Виктор Аркадьевич. А как вас зовут?

– Ада, – послушно усаживаясь, тихо ответила девушка.

Черные волосы ниже плеч спутаны, черные глаза глядят исподлобья. Он изучал ее, мягко и непринужденно, как нового собеседника, но в то же время внимательно наблюдал за повадками, готовый мысленно фиксировать любые отклонения от нормы.

– Вы пришли к нам из ада? – спокойно и серьезно уточнил врач.

– Нет, – смутилась девушка. – Моё полноё имя Аделина. Вчера я кричала, что Ада пришла к вам из ада, но на самом деле я так не считаю. Сама не знаю, что это было. Мне очень стыдно.

– Такое с вами впервые?

– Да. Вернее – не совсем. Раньше у меня тоже получалось плохо сдерживать свои эмоции, но чтобы так – впервые.

– Как вы думаете, что послужило причиной такого поведения?

– Люди. Я ненавижу людей.

Он отметил, что фраза была сказана апатично, но краем глаза уловил мимолетные движения рук – будто бы она хотела сжать их в кулаки, но не хватило сил. Глаза ее при этом рассеянно смотрели вдаль, сквозь врача, но нижние веки дернулись, напряглись: она что-то вспомнила.

– Как давно это началось? – мирно поинтересовался врач.

– Это давно стало проблемой. Мне нужна помощь, доктор. Моя ненависть мешает мне, она съедает меня изнутри. Я пытаюсь научиться с ней жить, но без результатов. Вылечите меня, я хочу стать нормальной, временами я чувствую себя безумной, больной.

– Мозг – это такой же орган, как и все остальные, который запросто может захворать, и в этом нет ничего устрашающего или постыдного. Раз вы просите помощи, то обязательно её получите. Вы знаете, где находитесь?

– Это институт психиатрии, – кивнула пациентка.

– Совершенно верно. Вы попали в хорошее место, здесь вам действительно смогут помочь при вашем желании. Нам нужно понять, что с вами, и какой болезнью вы заболели, поэтому будет замечательно, если вы согласитесь на все обследования и анализы, а также будете откровенны и постараетесь рассказать всё, что нас интересует.

– Обследуйте, если надо. Но рассказывать всё, что интересует, я буду только вам.

– Здесь работают лучшие специалисты страны, я лично могу поручиться за профессионализм каждого, в том числе и за профессионализм доктора Одинцова. Он имеет большой опыт в своём деле, за всю свою карьеру помог тысячам людей, его ценят и пациенты, и врачи, и часто с ним советуются по разным вопросам. Он как никто другой сможет понять причины вашего недуга…

– Я не хочу с ним иметь ничего общего, – устало перебила пациентка, и руки снова попытались сжаться в кулаки. – Я его ненавижу.

– Почему?

– Он плохой человек.

– Вы поняли это сразу или, быть может, встречались с ним раньше?

12 3 4 5 6 Weiter

Поперечный элемент

Andere haben auch gelesen: