Buch lesen: «Странная суббота», Seite 3

Имение

Сашке Омону в наследство от родителей достались десять соток земли и небольшой домик в деревне. Домик хоть и сделан из бруса, но от времени стал ветхим, покосившимся на одну сторону. Да и шутка ли – дому было за сто лет! Его строили еще дед с бабкой. Сам Сашка приехал в деревню только после смерти своих родителей и жены – тогда и на пенсию вышел.

– Надо наследство принимать, ничего не поделаешь. Дом в хозяине нуждается – вон, набок уже пополз! – вслух думал Сашка.

 Деревня ему очень нравилась: стояла в стороне от шоссе, недалеко был лес, деревенский пруд. Что еще надо пенсионеру! На участке было посажено еще его отцом несколько яблонек, кусты смородины, крыжовник. Участок он обнёс сеткой-рабицей. Все просто и незатейливо. Чтобы не скучно было, завел кроликов, пяток кур да петуха-задиру. Деревенские его уважали, а Омоном прозвали за то, что ходил только в «омоновской» одежде – пятнистые штаны, рубашки, куртки цвета выгоревшего хаки. «Практично», – коротко отвечал Сашка любопытным о его предпочтении в одежде. Сашке сразу понравилось его новое имя. Дачникам он так и представлялся – Сашка Омон. С готовностью предлагал свою помощь, особенно одиноким женщинам, считал, что почти солдатская одежда его обязывает.

– Заходите в моё имение на стаканчик! – приглашал он. Женщины посмеивались, но доброжелательно относились к Сашке.

Рядом с Сашкиным домом, как грибы, вырастали богатые дома с красивыми высокими заборами. В деревне пошла мода вывешивать таблички с названиями своих участков, образованных от фамилии. Как правило, строились на родовых землях, освоенных еще дедами. С тех пор семьи разрослись, и дома родственников оказались вблизи друг от друга. Так появились «Барановка», «Ушаковка», «Зеленовка»… Это выглядело забавно и веселило дачников, которых летом было немало. Сашка Омон, глядя на соседей, тоже смастерил веселую табличку и повесил на своем заборе – «Дурасовка», от его же фамилии Дурасов. Табличку дополнительно украсил пальмами с попугаями. Чтобы уж совсем весело было – покрасил скворечники, кроличьи и куриные загоны в оранжево-зеленый цвет. Действительно, его «имение» оживилось и уже не выглядело убогим.

В их деревне были свои сподвижники, которые не давали заскучать деревенским и дачникам. Как-то летом они организовали «День деревни». Прошли по всем домам, всех пригласили на берег пруда, где уже сколотили из досок большой стол и скамейки. Всем было велено принести выпивку и закуску. Праздник удался – всех заводил баянист. Кто-то пустился в пляс. Потом стали петь русские застольные песни, дело дошло до частушек. И тут Сашка Омон, опрокинув очередной стаканчик для смелости, вышел в середину и стал петь, помогая себе руками и притопывая ногами:

– Откруизил все Карибы,

Там красиво – пальмы, рыба,

Был и в Гондурасе я –

Сплошная гондурасия!

Ух ты, ах ты,

Все мы с русской яхты!

Смех стоял на всю деревню. Веселье продолжалось до глубокого вечера. Сашку уже под руки доставили в его Дурасовку. Утром он с тяжелой головой нехотя поднялся с кровати- надо было кормить своих животных. Тут он увидел небольшую толпу у своей калитки – они смеялись.

-Что вы там ржете, но отдохнул вчера человек, зачем же на смех поднимать!

– Да ты выйди сюда, посмотри!

Сашка поспешил за калитку и глянул туда, куда все смотрели. На его табличке кто-то подрисовал красной краской три буквы и получилось «ГонДурасовка».

– Ну гады, ну гады! – стал возмущаться Сашка, а потом веселье людей перешло и на него, – а что, в этом что-то есть, это куда красивей, чем было! Пусть остается Гондурасовка, эх… и на «бис» опять спел свою частушку. Все подхватили:

– Ух ты, ах ты,

Все мы с русской яхты!

Касатка

Как-то раз зашел я к соседу Петровичу. Сели мы под яблонькой.  Уже вечерело, его жена вынесла нам пледы. «Касатка моя!» -сказал Петрович и проводил взглядом жену. «Да, красивая!»– согласился я. И тут Петровича потянуло на откровенность.

Живем мы со своей Любушкой уже сорок лет, а знаем друг друга с детства, когда я закончил среднюю школу, она пошла в первый класс. Жили мы на одной улице, вся жизнь проходила на глазах соседей, и все знали друг друга. Вот и Люба, вначале девчушкой крутилась где-то рядом, потом выросла в девушку, и очень мне нравилась. Надо сказать, что девочкой десяти лет она осиротела, и растили ее бабка с дедом. Дед Прохор был себе на уме, местный оригинал, отличался тем, что любил в свою речь вставить старинные русские словечки, и порой понять его было ах, как нелегко. Бывало переспросишь, что он сказал, а в ответ: «Я не толмач, а язык чтить надо, шибко замусорили неметчиной». Все нерусские слова он так называл. Влюбился я в Любу, когда ей было восемнадцать, а мне уже двадцать восемь стукнуло. Зачастил я в их дом.

– Ватажишься с моей касаткой? – подсел как-то ко мне на скамейку Прохор, когда я ждал Любу.

– Да, дружим мы.

– Вижу, что влеготку хочешь ее взять, а девка внимания требует. Вот надысь наместо цветов конфект надо было принесть. Какой наклад с твоего букета? А то бы чай попили не вприкуску, а с конфектами. Любаша еще егоза, а ты соловьем перед ней заливаешься, а она и верит. Да и старый ты, вон уже плешивый.

– Почему плешивый! – возмутился я.

– Очи свои раскрой. А она хоть и сирота, а абы за кого не выдам!

Слова Прохора о плешивости запали мне в душу, в общем-то он был прав, в нашем роду все рано лысели. И занялся я укреплением волос, чего только ни втирал в голову, и лопух запаренный, и сок лука. Заметил через месяц, что волосы стали расти, только не на голове, а, извини, на заднице. Бросил я свое занятие по улучшению внешнего вида, и решил брать интеллектом.

Надо сказать, что Прохор любил играть в шахматы, а я на заводе ходил в шахматный кружок, и результаты у меня были неплохие. И стал я к Прохору искать подход через его любимую игру. Что ни вечер, мы хоть партию, но сыграем.

– Да не торкай ты ферзем! – сердился он, когда я неуверенно двигал фигурой туда-сюда.

– Ты норовишь с кандачка играть, а надо покуменить, прежде чем фигуры торкать, – учил он меня.

Два года ухаживал я за Любашей, а позвать замуж боялся. И вот настал день, когда я решился сделать предложение. Люба знала, что я приду, нарядилась и тихонько сидела в спальне. Я тоже для торжественности момента надел костюм.

– Справная одежка, – встретил меня Прохор, – прям жаних. А чтой-то там висит, – потянул он за цепочку, что свисала из маленького кармашка пиджака. – Ишь ты, брегет у него!

– Прохор Николаевич! Я прошу руки Вашей внучки Любы! – решился я произнести.

– Ась? Шибко тихо молвишь, – начал подтрунивать дед. – Куда жену поведешь, в свои хоромы?

– Конечно в свои!

– Это с кандачка не решается, – как-то с хитринкой заговорил Прохор, замолчал на пару минут, а потом и выдал:

– А у меня уговор, выдюжишь три партии в шахматы, да чтобы ты три раза выиграл – отдам за тебя Любу!

– Лады! – ответил ему в тон.

Скажу, что сложнее для меня не было условия. Мы играли молча. Когда все три раза я выиграл, Люба, не чаявшая такого исхода, выскочила из комнаты и стала рядом со мной.

– Бабка, неси штоф и чеплажки, да яствы разной! За внучку выпьем, выросла она.

А потом уже в мою сторону добавил:

– Но знай, ты еще пожалеешь, что взял ее в жены, но в обратку не приводи, не приму!

Я засмеялся, потому что понимал, что это ревность в нем говорит, уж больно любил он свою внучку – касатку. С тех пор я всегда говорю:

– Интеллектом надо брать, интеллектом!

Петрович с шумом высыпал фигуры из шахматной доски.

Красный велосипед

Весть о том, что Славка, пятнадцатилетний подросток, спас от пожара троих малолетних детей Людки-пьяницы, моментально облетело село. Дети бегали на пожарище, а взрослые собирались небольшими группами и ругали Людку почем зря, что додумалась детей запереть снаружи и уйти, а догадаться убрать спички не смогла.

– Ах, если бы не Славка…– размахивали они руками и хватались за сердце. – За какие грехи деткам малым такая мамка досталась!

Знакомые толпились у дома Славы, пожимали руки и матери, и отцу, и самому парню. Некоторые тормошили его голову, а Славка стеснялся, изворачивался.

К вечеру в гости к герою дня завалила толпа народа: и глава районной администрации, и журналисты, и директор школы. За ними потянулись соседи. Всем не хватило места и предложили выйти на улицу.

И сам Слава, и его родители были красные от смущения, но отец для важности момента надел пиджак, а мама то поправляла волосы, то оглаживала подол платья.

– Уважаемые жители села! Все вы уже знаете, что сегодня произошло, – начал свою речь Глава. – Про Люду мы здесь говорить не будем, с ней отдельная история. А вот про этого героя, – он обнял подростка за плечи, – нам приятно говорить! Это наше будущее! Он сегодня совершил подвиг и, рискуя своей жизнью, спас малолетних детей из огня!

Все хлопали, радовались, а Славке хотелось убежать, но тут какой-то мужчина подкатил красный велосипед, и Глава радостно объявил, что Слава награждается этим ценным подарком. Парень расплылся в улыбке, глаза его засияли, как и хромированные детали велосипеда. Слава схватился за лакированные черные ручки, а они будто прилипли к нему, такие были удобные, а камера снимала все это.  На другой день по местному телевидению вышел репортаж, и у Славы началась другая жизнь. Его приглашали в школы, писали статьи, одноклассники хлопали по плечу. Постепенно он привык к интервью, держался уверенно, складно отвечал, улыбался в камеру. Заготовленная речь уже лилась легко и слегка отстраненно, как будто он говорил о ком-то.  Ему стал нравиться образ этого парня и его поступок спасателя.

– Пойду после девятого класса в пожарное училище, там каждый день подвиги, – мечтал он, – Глава обещал направление дать.

Иногда Слава вспоминал тот день, когда заметил горящий на окраине дом, как побежал туда и увидел в окно три искривленные от страха и крика мордашки, и ему стало за них страшно, но дверь была закрыта на навесной замок, а огонь уже выбивался из худой крыши. Как кирпичом разбил соседнее окно, залез в дом сам и вытащил детей, старшему было пять, а маленький даже не ходил. Как потом его порезы мама мазала зеленкой. «Где дети теперь? Куда-то всех увезли!» Да никто и не вспоминал семью погорельцев, как появились, так и пропали, «чужие заезжие». Вся эта история крутилась только вокруг Славки, которого уже и звать стали Славка- спасатель.

Наступило лето, последние каникулы школьника. Славу возили в школьные лагеря района, где его с интересом слушали ребята поменьше. Он добавлял в свой рассказ литературные образы про полыхающий огонь, про меткий кирпич, про легкий прыжок в окно и тяжелых детей. Но постепенно интерес к мальчику-спасателю стал пропадать.

Недели тянулись, а его никуда не приглашали. Парень стал раздражительным, грубил родителям, но те терпели, «переходный возраст», – успокаивала мать, а отец уверял, что их сын «звезду словил». «У него другая судьба будет, не как у нас, он герой», – возражала мама.

Его короткие светлые волосы выгорели на солнце, а сам вытянулся, плечи развернулись, да и постоянная гонка на велосипеде сделала сильными ноги и руки. У него остался один преданный друг – его красный велосипед. С ним парень беседовал, намывал его и следил за шинами, чтобы те всегда были накачаны. Славка гонял на красном велосипеде, представляя себя на пожарной машине, а его глаза искали что-нибудь горящее, чтобы затушить, спасти, или хотя бы оказать помощь.