Buch lesen: "Хаски и его учитель Белый кот. Книга 2", Seite 2
После того случая Чу Ваньнину потребовалось несколько долгих месяцев, чтобы восстановить здоровье, но излечить душу ему так и не удалось.
Мо Жань тогда мрачно сказал ему:
– Впредь, Чу Ваньнин, я строго-настрого запрещаю тебе играть на гуцине при посторонних. Знаешь ведь, что, когда играешь, выглядишь слишком… – Он сжал губы и замолк, не в силах подобрать слова.
Чу Ваньнин ничего не ответил. Его губы были мертвенно-бледны, а тонкие брови над опущенными веками сошлись суровым углом.
Мо Жань поднял руку и, поколебавшись, разгладил складку меж его нахмуренных бровей. Внешне Тасянь-цзюнь казался нежным и заботливым, но его голос по-прежнему звучал жестко и безжалостно:
– Если ослушаешься, этот достопочтенный возьмет цепь и прикует тебя к постели, чтобы ты не мог пошевелиться. А этот достопочтенный всегда держит слово.
Что же Чу Ваньнин тогда ему ответил?
Мо Жань глотнул еще вина и, разглядывая человека на сцене, с тоской попытался вспомнить. Кажется, он тогда ничего не сказал. А может, открыл глаза и ледяным тоном выплюнул одно лишь слово: «Убирайся».
Мо Жань не помнил точно.
В той жизни они с Чу Ваньнином были неразрывно связаны так долго, что многие воспоминания уже потеряли четкость.
Мо Жань закрыл глаза. Костяшки его пальцев побелели, а сердце сжалось.
Он был так глубоко погружен в воспоминания, что до его ушей не доносился ни праздничный шум, ни радостные голоса, ни спокойная умиротворяющая мелодия Чу Ваньнина.
В голове Мо Жаня звучал лишь холодный, почти безумный голос, который, будто огромный стервятник, взмахнул крыльями, вылетел из глубин его памяти и теперь без устали кружил над ним.
«В царстве мертвых слишком холодно. Чу Ваньнин, ты должен быть погребен вместе со мной. Да, ты – божество, луч света для других. Сюэ Мэн, Мэй Ханьсюэ, всякие простолюдины ждут, когда же ты озаришь их своим сиянием, о совершенномудрый наставник Чу, истинный святой», – сладко сказал тот голос и засмеялся.
Он смеялся и смеялся, а потом резко замолк и заговорил уже злым, резким тоном, словно дух, расколовшийся на две части.
«А как же я? Меня ты хоть раз озарил своим светом? Согрел меня? – гневно прогрохотал он. – От тебя у меня остались лишь шрамы по всему телу, совершенномудрый Чу Ваньнин! Ты хочешь стать для них путеводным огнем, но я назло заберу тебя с собой в могилу, чтобы ты освещал лишь мой хладный труп. Я желаю, чтобы ты сгнил вместе со мной! Ни в жизни, ни в смерти ты не сможешь быть себе господином…»
Воздух сотрясли громкие аплодисменты и одобрительные возгласы. Мо Жань резко распахнул веки, чувствуя, как по спине струится холодный пот.
Выступление уже закончилось, ученики радостно хлопали в ладоши. Бледный Мо Жань, у которого перед глазами все плыло, сидел среди них и глядел, как Чу Ваньнин медленно спускается со сцены с тунговым гуцинем в руках.
В тот миг ему впервые за эту новую жизнь вдруг все показалось нелепым, несуразным, а сам он из прошлой жизни предстал в собственных глазах полным безумцем.
На самом деле Чу Ваньнин вовсе не так уж плох… Но тогда почему он, Мо Жань, по-прежнему испытывает к наставнику неприязнь?
Крепкое вино вновь полилось в горло. Растерянный, измученный воспоминаниями юноша в конце концов захмелел и уснул.
Глава 58
Этот достопочтенный, похоже, слегка сбит с толку
На самом деле Мо Жань умел пить.
Однако в этот Новый год у него на сердце было неспокойно. Снедаемый тревогой, он, напротив, жаждал прикинуться беззаботным, поэтому не без охоты осушил целых пять кувшинчков «Лихуабая» – и окончательно потерял ясность мысли.
Когда Ши Мэй дотащил его до комнаты и уложил на постель, Мо Жань пошевелил губами, желая позвать его по имени.
В мире, однако, нет ничего сильнее старых привычек.
В прошлом долгие годы рядом с ним был вовсе не тот самый сокрытый в сердце лучик белого лунного света, а порядком поднадоевший комар-кровопийца.
Возможно, поэтому с его губ сорвалось имя человека, которого он, как ему казалось, сильно ненавидел.
– Чу Ваньнин… – неразборчиво пробормотал Мо Жань. – Ваньнин… Я…
Ши Мэй обомлел, а потом повернул голову и взглянул на застывшего в дверях Чу Ваньнина. Тот только что отнес в спальню Сюэ Мэна и сходил на кухню за миской бульона от похмелья, а когда шел мимо двери, случайно услышал бормотание Мо Жаня.
Ладно еще «Чу Ваньнин», но по имени, «Ваньнин»… Сперва Чу Ваньнин изумился было, но быстро уверил себя в том, что ослышался. В конце концов, Мо Жань всегда называл его только учителем.
Он невольно вспомнил, как однажды проснулся в павильоне Хунлянь рядом с Мо Жанем, который во сне отчетливо назвал его Ваньнином.
Может ли быть, что в сердце Мо Жаня все же осталось немного места для него?..
Однако Чу Ваньнин не стал додумывать эту мысль до конца, а тут же отбросил ее прочь.
Он всегда славился своей решительностью и прямотой, но в тот момент вдруг показался себе слабовольным трусом.
– Учитель… – Ши Мэй нерешительно взглянул на него, и в его светлых, невыразимо красивых глазах читалось подозрение. – Вы…
– М?
– Нет, ничего. Если вы останетесь с А-Жанем, то я… я, пожалуй, пойду.
– Погоди, – остановил его Чу Ваньнин.
– У вас есть для меня какие-то распоряжения, учитель?
– Вы уже завтра отправляетесь в Персиковый источник? – спросил Чу Ваньнин.
– Угу.
Какое-то время Чу Ваньнин молча стоял с ничего не выражающим лицом, а потом произнес:
– Ступай отдыхать. Когда покинете духовную школу, вы непременно должны будете заботиться друг о друге, а еще… – Он осекся, но затем все же добавил: – Возвращайтесь поскорее.
Ши Мэй ушел.
Чу Ваньнин с бесстрастным лицом приблизился к кровати, помог Мо Жаню сесть и стал ложку за ложкой вливать ему в рот отрезвляющий бульон.
Мо Жаню не понравился кисловатый привкус, и он почти все выплюнул, но малая доля выпитого все же помогла ему слегка протрезветь. Он открыл глаза, уставился на Чу Ваньнина сонным, полупьяным взглядом и пробормотал:
– Учитель?
– Ага. Я здесь.
– Ха-ха! – Мо Жань почему-то снова начал хохотать, отчего ямочки на его щеках обозначились еще четче. – Братец-небожитель.
Чу Ваньнин промолчал.
А Мо Жань лег обратно на постель и сразу уснул.
Чу Ваньнина тревожило, что его ученик может простудиться, поэтому он остался сидеть рядом и изредка поправлял на юноше одеяло.
А снаружи продолжалось веселье. Большинство учеников не спешили ложиться спать. Следуя новогодним традициям Нижнего царства, они собирались группками в комнатах, чтобы весело поболтать, поиграть в пайцзю3 или поупражняться в заклинаниях.
Вода в водяных часах, подвешенных у входа в павильон Даньсинь, почти вся вытекла, и это означало, что на смену старому году вот-вот придет новый. Ученики толпами повалили на улицу, начали взрывать хлопушки и пускать фейерверки. Ночное небо в тот же миг превратилось в настоящее море праздничных огней.
Доносящийся с улицы шум разбудил Мо Жаня.
Он открыл глаза и тут же схватился за пульсирующие виски. Повернув голову, Мо Жань заметил Чу Ваньнина, который сидел возле его постели. На красивом спокойном лице учителя не отражалось ровным счетом ничего.
Видя, что ученик проснулся, он лишь безразличным тоном отметил:
– Проснулся от шума, не так ли?
– Учитель…
Стряхнув с себя остатки сна, Мо Жань невольно вздрогнул.
Почему это рядом с ним сидит Чу Ваньнин?
А Ши Мэй где?
А еще Мо Жань искренне понадеялся, что не ляпнул во сне что-нибудь не то.
Обеспокоенный юноша украдкой взглянул на лицо Чу Ваньнина, но тот, к счастью, вел себя как обычно, и Мо Жань вздохнул с облегчением.
Снаружи беспрестанно грохотали хлопушки. Учитель и ученик с неловкостью глядели друг на друга.
– Пойдем смотреть на фейерверки? – предложил Чу Ваньнин.
– А где Ши Мэй? – спросил Мо Жань.
Они заговорили почти одновременно, и жалеть о сказанном было уже поздно.
Глаза Мо Жаня расширились от изумления, и он уставился на Чу Ваньнина таким взглядом, словно видел его впервые.
После долгого молчания Чу Ваньнин поднялся со стула с таким видом, будто ничего не произошло, и направился к двери. Толкнув створку, он обернулся к Мо Жаню и сказал:
– Все отмечают Новый год, так что он вряд ли ушел спать. Можешь сходить поискать его.
Ну разумеется. А чего еще он ожидал? Его нрав настолько плох, что, даже когда он собрал всю смелость, какая у него была, и пригласил Мо Жаня вместе полюбоваться на фейерверки, которые раскрываются в ночном небе огромными цветами, все, что он получил в ответ, – отказ.
Подумай он об этом раньше, даже рта бы не открыл. До чего стыдно.
Вернувшись в павильон Хунлянь, Чу Ваньнин надел теплый плащ и в одиночестве сел под цветущей круглый год красной яблоней, чтобы посмотреть на яркие фейерверки.
Окна ученических домов вдалеке светились мягким теплым светом, оттуда доносились громкий смех и радостные возгласы. И все это не имело к нему ни малейшего отношения.
Давно пора было к этому привыкнуть.
Однако по какой-то неясной причине сердце Чу Ваньнина сдавило тоской.
Должно быть, потому, что сегодня вечером он ощутил согревающий жар чужого веселья и возвращаться к холодному уединению было тяжело.
Он молча глядел на фейерверки, которые один за другим взлетали ввысь, расцветали одним-двумя бутонами и рассыпались тысячами искр. Где-то внизу весело гомонили люди, желали друг другу счастливого Нового года.
Чу Ваньнин привалился спиной к стволу и устало прикрыл глаза.
Он не знал, сколько так просидел. В какой-то момент он вдруг почувствовал, что кто-то ворвался за его волшебную завесу.
Сердце Чу Ваньнина дрогнуло, но он не решился открыть глаза. Вскоре он услышал чье-то частое дыхание, а потом различил звук знакомых шагов. Пришедший остановился невдалеке.
Затем юношеский голос неуверенно позвал:
– Учитель…
Чу Ваньнин молчал.
– Мы завтра уезжаем.
Ответа не было.
– И вернуться я смогу очень нескоро.
Ответа не было.
– Я подумал, что раз уж сегодня больше ничего особенного не ожидается, а завтра рано вставать, то Ши Мэй, наверное, уже лег спать.
Вновь раздался звук шагов. Юноша подошел ближе и остановился в нескольких чи от Чу Ваньнина.
– Так что, если вы все еще хотите, я… – продолжил Мо Жань, но окончание фразы потонуло в грохоте фейерверков.
Чу Ваньнин приоткрыл глаза, задрал голову и увидел, как фейерверки рассыпаются искрами в ночном небе, среди сверкающих звезд Млечного Пути. Красивый парень стоял прямо перед ним, и на его лице читалась жалость, смешанная со стыдом.
Чу Ваньнин молчал.
Он всегда был гордым и даже не удостаивал взглядом тех, кто пытался поговорить с ним из сочувствия. В тот миг, однако, Чу Ваньнин взглянул на Мо Жаня и вдруг понял, что не может произнести слов отказа.
Должно быть, крепкое вино помутило рассудок и ему.
В тот момент Чу Ваньнин с удивлением ощутил в груди не только давящую тоску, но и толику тепла.
– Садись, раз пришел, – в конце концов произнес он безразличным тоном. – Я посмотрю на фейерверки вместе с тобой.
Чу Ваньнин запрокинул голову, как будто равнодушно глядя в небеса, хотя его спрятанные в рукавах пальцы украдкой сжались от волнения. Он не решался даже взглянуть в сторону сидевшего рядом юноши, так что его взгляд был прикован лишь к огненным цветам, которые распускались в темной вышине, роняя на землю искры-лепестки.
– Все ли было хорошо в последнее время? – тихо спросил Чу Ваньнин.
– Ага, – отозвался Мо Жань. – Я познакомился с одним из младших учеников, он просто симпатяга. Я вам рассказывал о нем в письмах, учитель. А как ваша рана?
– Все в порядке. Не вини себя ни в чем.
Еще один сияющий бутон взлетел ввысь и с треском рассыпался разноцветными крапинками.
Яркие праздничные огни отражались на снегу, и ночью стало светло как днем. Воздух, наполненный грохотом хлопушек, пропах порохом, и все кругом заволокло прозрачным дымом. Чу Ваньнин с Мо Жанем продолжали сидеть под деревом. Наставник был неразговорчив, но Мо Жань все равно пытался найти слова, чтобы завязать беседу. Вскоре он почувствовал усталость и незаметно для себя провалился в сон.
Проснувшись утром, Мо Жань обнаружил, что по-прежнему находится под тем самым деревом, его голова лежит на коленях у Чу Ваньнина, а сам он, будто одеялом, накрыт мягким плотным плащом, подбитым лисьим мехом. Именно этот плащ искусной работы с пушистым меховым воротником спасал от холода его учителя.
Слегка растерявшийся Мо Жань поднял голову и увидел, что Чу Ваньнин крепко спит, прислонившись спиной к стволу. Его глаза были закрыты, а мягкие длинные ресницы слегка подрагивали в такт дыханию, будто крылья бабочки на ветру.
Они что, вчера вот так вот взяли и уснули под этим деревом?
Невероятно.
Помешанный на порядке Чу Ваньнин должен был вернуться в дом и лечь спать в свою постель, даже если бы он умирал от усталости. Разве стал бы он спать рядом с кем-то вповалку на улице, под деревом? А еще этот плащ с лисьим мехом…
Неужели Чу Ваньнин укрыл его своим плащом?
Мо Жань резко сел. Его черные как смоль волосы беспорядочно топорщились во все стороны, а широко распахнутые глаза с удивлением глядели на плащ, который, без сомнения, был накинут на него заботливой рукой. Юноша был совершенно обескуражен. Нельзя сказать, что вчера он так уж сильно напился. Пусть кое-что он помнил недостаточно отчетливо, но в общих чертах события новогоднего вечера себе представлял.
Он не забыл и то, как побежал к павильону Хунлянь с намерением встретить Новый год вместе с Чу Ваньнином, и это было его осознанное решение. Конечно, Мо Жань страшно ненавидел этого человека, но когда тот сказал: «Пойдем смотреть фейерверки?» – а потом молча повернулся спиной, опустил голову и, подавленный, побрел прочь…
Оказывается, и у него бывает тяжело на душе…
Мо Жань тогда подумал о том, что они нескоро увидятся вновь и в этой жизни его обида на учителя не так уж и глубока, а Чу Ваньнин ужасно одинок и с него, Мо Жаня, не убудет, если он иногда сможет составить ему компанию, например посидит с ним до рассвета, если понадобится.
И тогда Мо Жань взял и просто пришел вместе посмотреть на праздничное небо. Правда, сейчас, когда он размышлял о своем поступке, ему все сильнее казалось, что он повел себя несколько…
Поток его размышлений прервал проснувшийся наставник.
– Учитель, – промямлил Мо Жань.
– Хм… – Чу Ваньнин спросонья нахмурил брови и легонько потер виски. – Ты… еще не ушел?
– Я… я только проснулся.
Мо Жань подумал о том, что в последнее время всякий раз, когда он видел это холодное выражение на лице Чу Ваньнина, его хваленое красноречие тут же пропадало без следа, бойкий язык словно завязывался морским узлом, и он начинал запинаться.
Мо Жань на мгновение одеревенел, а потом вдруг вспомнил, что теплый плащ все еще на нем. Он торопливо сорвал его с себя и накинул на плечи учителю.
Чу Ваньнин, как обычно, с ног до головы был закутан в несколько слоев одежды, но на нем не было никакой теплой накидки, отчего на фоне снега он казался очень легко одетым.
От этой мысли движения Мо Жаня сделались нервными и суетливыми. Неуклюжая попытка справиться с завязками плаща привела к тому, что он впутал в узел собственные пальцы и растерянно замер.
Чу Ваньнин бросил на него короткий взгляд, распустил узел и сухо произнес:
– Я сам.
– Э-э… Конечно. Из… вините.
– Ничего страшного.
Мо Жань вскочил на ноги и, помявшись, сказал:
– Учитель, я пойду соберу вещи и позавтракаю, а потом отправлюсь в путь.
– Угу.
– Не желаете пойти позавтракать вместе со мной?
Тьфу! Едва Мо Жань это произнес, как тут же пожалел, что не может откусить себе язык и умереть на месте! Вот это он сглупил так сглупил. И на кой ляд он пригласил Чу Ваньнина вместе позавтракать?
Вероятно, Чу Ваньнин понял по лицу Мо Жаня, что тот жалеет о собственных словах, потому что, помедлив, ответил:
– Не стоит. Иди один.
Мо Жань смертельно боялся, что, оставшись с ним наедине еще хоть на миг, сказанет что-нибудь столь же потрясающее, поэтому поспешно отозвался:
– Тогда я это… пойду, наверное…
– Да-да, – кивнул наставник.
Чу Ваньнин с застывшим лицом посидел под деревом еще немного, затем оперся ладонью о ствол, медленно поднялся на ноги – и замер на месте.
Мо Жань проспал всю ночь, лежа на его ноге, как на подушке, поэтому она потеряла всякую чувствительность, и какое-то время Чу Ваньнин не мог сделать ни шагу.
Мрачный, он долго стоял под деревом в ожидании, пока восстановится кровообращение, после чего, подволакивая ногу, поковылял к дому.
Кроме того, Чу Ваньнин всю ночь провел на морозе. Пусть даже на земле под ветвями красной яблони не было снега, он все равно сильно замерз.
– Апчхи! – громко чихнул он. Глаза тут же покраснели и заслезились.
Чу Ваньнин прижал к носу платок и подумал про себя: «Проклятье… похоже… заболел…»
Вот вам и старейшина Юйхэн.
Он владел тремя видами божественного оружия и являлся величайшим из ныне живущих мастеров. Все духовные школы мира совершенствующихся чуть ли не передрались, пытаясь его заполучить. Стоило ему призвать к действию Тяньвэнь, как весь мир содрогался от ужаса, а люди бледнели, едва завидев вдалеке его белые одежды.
Чу Ваньнин, можно сказать, обладал самой большой мощью среди всех людей своего поколения.
К сожалению, даже у самых сильных и отважных есть слабые места. Чу Ваньнин плохо переносил холод. Стоило ему замерзнуть, как он тут же заболевал. По этой причине в тот день, когда трое его учеников должны были покинуть пик Сышэн, наставник Чу не только снова уменьшился, когда иссякло действие пилюли, но и ожидаемо начал чихать и истекать соплями.
В полдень того же дня, когда юйминь прибыли забрать учеников, перед ними предстали пышущие здоровьем Сюэ Мэн, Мо Жань и Ши Мэй, а также несчастный младший ученик Ся Сыни, который чихал не переставая.
Глава 59
Все, чего можно ожидать от этого достопочтенного
Ничего не поделаешь, несмотря на насморк младшего товарища, им нужно было отправляться в путь. Юйминь перенесли их на восток, к устью реки Янцзы. Там они вызвали волшебную лодку, погрузились на борт и неспешно двинулись вперед по морским волнам.
Той ночью Мо Жань впервые оказался свободен от учительского надзора и мог беспрепятственно общаться с Ши Мэем. Однако, что удивительно, он не так сильно обрадовался этому факту, как ожидал.
Сюэ Мэн с Ся Сыни уже спали. Мо Жань в одиночестве лежал на дощатом дне и, подложив руки под голову, смотрел на звезды.
Ши Мэй вышел из-под навеса, опустился рядом с Мо Жанем, и они стали болтать, покусывая вяленую рыбку, которую купили на берегу.
– А-Жань, раз уж мы отправились в Персиковый источник, то вряд ли успеем вернуться к состязанию в горах Линшань. Мне-то все равно, но что насчет вас с молодым господином? Вы оба такие сильные. Если упустишь возможность завоевать славу, не будешь потом жалеть?
Мо Жань повернул к нему голову и улыбнулся:
– А о чем тут жалеть? Слава, почет – все это преходяще. Зато совершенствование навыков в Персиковом источнике даст нам силы защищать тех, кто нам дорог. Что может быть важнее?
Счастливая улыбка озарила лицо Ши Мэя, и он с теплотой ответил:
– Если бы учитель знал, что ты так думаешь, он бы очень обрадовался.
– А ты? Ты рад?
– Конечно рад.
Морские волны плескались о деревянные борта, и лодка легонько раскачивалась из стороны в сторону.
Мо Жань лежал на боку и разглядывал Ши Мэя. Он хотел было что-то сказать, но так и не придумал, с чего начать, поэтому просто продолжал смотреть на него, погрузившись в свои мысли.
Ши Мэй почувствовал на себе его взгляд и обернулся.
– Что такое? – с улыбкой спросил он, заправив за ухо растрепанную бризом длинную прядь.
Мо Жань покраснел и тут же отвернулся.
– Ничего.
Но Ши Мэй все с той же улыбкой продолжал настаивать:
– Но мне показалось, что ты правда хочешь мне что-то сказать.
Мо Жань ощутил жар в груди. В какой-то миг он, кажется, и впрямь был готов высказать все, что скопилось у него на душе.
Но вдруг у него перед глазами неизвестно почему промелькнул белоснежный силуэт человека с худощавым лицом, который не очень-то любил улыбаться, всегда старался держаться подальше от других людей и выглядел очень одиноким.
Мо Жань вдруг почувствовал, что ему мешает говорить ком в горле.
Он вновь поднял голову и уставился на усыпанное звездами ночное небо.
Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань наконец тихо произнес:
– Ши Мэй, ты правда очень дорог мне.
– Ага, я знаю. Ты мне тоже очень дорог.
– Знаешь что, – вновь заговорил Мо Жань, – мне как-то приснился кошмарный сон, и в нем ты… ты погиб, и я очень переживал.
– Какой же ты глупый, – засмеялся Ши Мэй.
– Я смогу тебя защитить, – твердо сказал Мо Жань.
– Хорошо, в таком случае я должен поблагодарить своего славного младшего соученика.
Сердце Мо Жаня дрогнуло. Не выдержав, он начал:
– Я…
– Ты хочешь сказать что-то еще? – весело спросил Ши Мэй.
Очередная волна с шумом ударилась о борт, и судно вновь закачалось.
Ши Мэй спокойно смотрел на Мо Жаня, ожидая, что тот закончит фразу.
Но тот закрыл глаза и сказал лишь:
– Нет, ничего. Уже ночь, становится холодно. Иди отдыхать.
Помолчав немного, Ши Мэй спросил:
– А ты что будешь делать?
Иногда Мо Жань и правда вел себя как дурак.
– А я… погляжу на звезды, подышу воздухом.
Какое-то время Ши Мэй сидел неподвижно, а потом улыбнулся и сказал:
– Ладно, тогда я пойду. Ты тоже не засиживайся.
С этими словами он развернулся и ушел.
Лодка бежала вперед по волнам, и казалось, будто облака в небесной выси плывут за ней вдогонку.
Лежавший на дне лодки парень старался, но все никак не мог взять в толк, где именно совершил ошибку. Он погрузился в серьезные размышления, пытаясь достать из глубин души свои истинные чувства. Размышлял он очень, очень долго, но на подобное ему и в самом деле не хватало ума. Небо из черного стало белесым, и начал заниматься рассвет, а у него по-прежнему не было ответов.
Когда Мо Жань пришел под навес, все еще спали. Он улегся на циновку и стал глядеть в узкое окошко. Перед его мысленным взором вновь замелькали образы Чу Ваньнина, который то стоял с закрытыми глазами и молчал, то пронзал его свирепым взглядом.
Разумеется, затем Мо Жань припомнил, как этот человек сладко спал, свернувшись калачиком на своей постели, беззащитный, одинокий, будто пробудившийся по весне цветок красной яблони, который никто не собирался срывать, потому что ветка, на которой он распустился, росла слишком высоко.
Если отбросить в сторону ненависть, в прошлой жизни Мо Жань был связан с Чу Ваньнином теснее, чем с кем бы то ни было на всем свете.
Совершенно не заботясь о том, хотел этого Чу Ваньнин или нет, Мо Жань отнял у него очень многое из того, что должно было случиться в его жизни впервые. К примеру, первую в жизни готовку, первые слезы.
Однако и Мо Жань тоже отдал Чу Ваньнину кое-что из «первого» в своей жизни, также не заботясь о том, хотел ли тот это принимать или нет. Учитель стал первым, кого он обманул, и первым, кому он захотел подарить цветок.
Первым, в ком Мо Жань разочаровался до глубины души. И первым, кто тронул его сердце.
Да, именно так.
Когда Мо Жань попал на пик Сышэн, первым, с кем он захотел подружиться, был вовсе не Ши Мэй, а Чу Ваньнин.
В тот день под цветущей красной яблоней он увидел молодого человека в белых одеждах, который всецело погрузился в медитацию и был прекрасен в своей сосредоточенности. С первого же взгляда Мо Жань понял, что его наставником должен быть именно этот человек и никто другой.
В какой же момент все вдруг так резко изменилось?
С каких пор Ши Мэй стал самым важным для него человеком, а учитель – самым ненавистным?..
В последние месяцы Мо Жань много об этом размышлял и пришел к выводу, что, пожалуй, все изменилось после того случая, когда Чу Ваньнин в наказание впервые отхлестал его своей ивовой лозой. Тогда он, совсем юнец, вернулся в свою комнату весь израненный и свернулся калачиком на постели. Глаза покраснели от слез, а горло сдавливали рыдания. Больше всего боли причиняли вовсе не раны на спине, а полное безразличия лицо учителя, когда он без капли жалости хлестал его, своего ученика, будто считал его не человеком, а бездомным псом.
Да, он тайком сорвал в лекарственном саду ветку красной яблони, но он же не знал, что та яблоня была очень ценной и что госпожа Ван потратила немало сил, ухаживая за ней, и целых пять лет с надеждой ждала, когда дерево зацветет.
Мо Жань знал лишь, что той лунной ночью вернулся домой и заметил на одной из веток цветок, словно выточенный из сверкающего нефрита, со светлыми лепестками, от которых исходил незатейливый аромат.
Тогда Мо Жань вскинул голову, немного полюбовался цветком, а потом вдруг вспомнил своего учителя. В тот же миг его сердце затрепетало и он, не успев даже задуматься над своими действиями, осторожно отломил веточку. Он двигался мягко и неспешно, боясь сбить с лепестков и тычинок капельки росы.
Сквозь завесу темных ресниц Мо Жань любовался залитым лунным светом цветком яблони в капельках ночной росы. Тогда он еще не знал, что теплые чувства, которые он в тот момент испытывал к Чу Ваньнину, были самыми чистыми и невинными из всех чувств, которые ему доведется когда-либо испытать, и ни десять, ни двадцать лет спустя, ни даже на пороге смерти он не почувствует ничего похожего.
Вручить цветок учителю Мо Жань не успел, потому что натолкнулся на Сюэ Мэна, который весьма некстати решил сходить в лекарственный сад и собрать для матушки трав.
Молодой господин ужасно разъярился и немедленно поволок Мо Жаня к учителю. Чу Ваньнин со свитком в руках обернулся и внимательно выслушал обвинения, после чего окинул Мо Жаня ледяным колючим взглядом и спросил, что тот может сказать в свое оправдание.
Мо Жань пролепетал:
– Я сорвал эту веточку, потому что хотел подарить ее…
Та самая ветка красной яблони все еще была зажата в его руке, и лепестки с застывшими на них капельками были невыразимо свежи и прекрасны.
Однако взгляд Чу Ваньнина был столь холоден, что бушующая в груди Мо Жаня лава стала остывать и цунь за цунем превращаться в камень.
Он так и не смог произнести короткое «вам».
Ему было слишком хорошо знакомо это чувство. До того, как Мо Жань попал на пик Сышэн, он обитал в веселом доме, снуя своим худеньким тельцем между певичками и их гостями. Там он каждый день ловил на себе такие же взгляды, как этот.
Полные презрения и пренебрежения…
Мо Жань тогда вздрогнул и почувствовал, как тело покрылось мурашками, хотя никакого холода он не ощущал.
Неужели учитель тоже его презирает?
Когда Чу Ваньнин холодным тоном задал ему вопрос, Мо Жаню показалось, будто сердце у него обрастает льдом.
Он опустил голову и глухо проговорил:
– Мне… нечего сказать.
И тем самым вынес себе приговор.
За сорванный цветок яблони Чу Ваньнин наказал Мо Жаня сорока ударами лозой и безжалостно разбил на части все добрые чувства, которые ученик испытывал к своему учителю.
Возможно, если бы Мо Жань тогда все-таки объяснился, если бы Чу Ваньнин настоял на ответе, все сложилось бы совсем иначе и учитель с учеником не сделали бы тот первый шаг к неотвратимой катастрофе.
Не так уж и много было этих «если бы».
И именно в тот поворотный момент рядом с ним оказался мягкий и добрый Ши Мэй.
Вернувшись от Чу Ваньнина, Мо Жань не пошел ужинать, а просто лег на кровать и сжался в комок, даже не зажег лампу.
Ши Мэй толкнул дверь, вошел в комнату и увидел в сумраке его неподвижно лежащую фигуру. Он тихо поставил на стол тарелку с пельменями, политыми перечным маслом, подошел к кровати и позвал:
– А-Жань?
Мо Жань даже не обернулся. Не отрывая от стены взгляда налитых кровью глаз, он хрипло рявкнул:
– Уходи!
– Но я принес тебе…
– Уходи, я сказал.
– А-Жань, не надо так.
Молчание.
– У учителя тяжелый нрав, но ты со временем привыкнешь и перестанешь обращать на это внимание. Давай, поднимайся с постели и поешь.
Но Мо Жань был тем еще упертым ослом: если он чего-то не хотел, и десять лошадей не смогли бы сдвинуть его с места.
– Не буду, я не голоден.
– Ты все равно должен хоть что-то закинуть в желудок. Если не будешь есть и учитель узнает, он непременно рассе…
Не успел он договорить, как Мо Жань рывком сел на постели. Его ресницы подрагивали, а в глубине глаз за пеленой навернувшихся слез горели обида и гнев.
– Рассердится? И на что же на этот раз? Мой рот находится на моем собственном лице, так разве его должно волновать, ем я или нет? На самом деле он вообще не хотел брать меня в ученики, так что ему же будет лучше, если я умру от голода и перестану создавать ему проблемы. То-то он обрадуется!
Пораженный Ши Мэй молчал.
Он даже не предполагал, что своими словами ткнет в больное место Мо Жаня. Какое-то время Ши Мэй лишь растерянно смотрел на своего младшего соученика застывшим взглядом.
Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань чуть успокоился. Он низко опустил голову, и плотная завеса длинных волос закрыла половину его лица.
– Прости меня, – сказал Мо Жань.
Ши Мэй не мог видеть его лицо, но заметил, что его плечи трясутся от сдерживаемых чувств, пальцы сжались в кулаки, а на тыльной стороне ладоней вздулись зеленоватые вены.
Молодой юноша, он все-таки был еще слишком чувствителен. Какое-то время Мо Жань еще терпел, но в конце концов не выдержал, обнял себя за колени, спрятав в них лицо, и заплакал. В его хриплых резких всхлипах сквозили ярость, растерянность и неподдельное страдание.
Мо Жань рыдал навзрыд, во весь голос, и всхлипы перемежались отрывистыми словами, которые он повторял снова и снова:
– Я просто хочу иметь дом… семью… Все эти годы я правда… правда хотел лишь найти дом… Почему меня презирают?.. Почему так на меня смотрят?.. Почему, почему вы все так меня презираете?..
Он плакал очень долго, а Ши Мэй все это время сидел рядом.
Дождавшись, когда слезы Мо Жаня иссякли, Ши Мэй протянул ему белоснежный носовой платок, а потом взял со стола тарелку с уже остывшими пельменями.
– Больше ни слова про голодную смерть, не говори глупостей, – мягко сказал Ши Мэй. – С тех пор как ты появился на пике Сышэн и поклонился наставнику Чу как своему учителю, ты стал для меня младшим братом по духу. Я тоже сирота, так что, если хочешь, можешь считать меня своей семьей. Давай-ка поешь.
Мо Жань промолчал.
– Эти пельмени я слепил сам. Даже если ты не собираешься оказывать любезность учителю, меня-то ты не обидишь отказом, правда же? – Губы Ши Мэя изогнулись в легкой улыбке, когда он выловил пухлый, почти прозрачный пельмешек и поднес ложку ко рту Мо Жаня. – Вот, попробуй.
Мо Жань широко раскрыл красные, полные слез глаза, коротко взглянул на Ши Мэя, а потом открыл рот и позволил этому доброму юноше покормить себя.
Пельмени остыли и размокли. Конечно, их надо было съесть гораздо раньше.
Однако та тарелка пельменей, принесенная с далекой кухни именно для него, и сочувственный взгляд Ши Мэя, в котором сиял отблеск свечного пламени, тогда запечатлелись в его сердце навеки.
