Buch lesen: «Что есть истина», Seite 17
Возможное и случайное
Возможность и случайность суть моменты действительности, суть внутреннее и внешнее, положенные лишь как формы, составляющие внешность действительного. Они имеют свою рефлексию внутрь себя как внутри себя определенного действительного и как содержания – существенного определяющего основания. Теперь мы видим, что конечность случайного и возможного состоит в том, что определение формы отлично от содержания. Является возможным или случайным то или другое,– это зависит от содержания. Случайное есть вообще лишь нечто такое, что имеет основание своего существования не в самом себе, а в другом. Случайное существование часто смешивают с самой действительностью. “Случайное может выступить как действительность. Мы соответственно этому рассматриваем случайное как нечто такое, что может быть и может также и не быть, которое может быть таким, а также и другим, чье бытие или небытие, бытие такого или другого рода, имеет свое основание не в нем самом, а в другом. Преодоление этого случайного есть вообще столь же, с одной стороны, задача познания, сколь, с другой стороны, очень важно в области практического поведения не застревать в случайности хотения или произвола. И все же часто, в особенности в новейшее время, случайность непростительно возвеличивалась, и ей приписывали также и в духовном мире значение, которым она на самом деле не обладает”.
Богатство природы, взятое независимо от имеющегося в нем раскрытия идеи, не представляет собою значимого интереса для разума, и в великом многообразии органических и неорганических образований оно доставляет нам лишь зрелище случайности. Это пестрое многообразие видов животных и растений, гор, озер, морей, беспрестанно меняющийся вид и расположение облаков и т. п. не должно, во всяком случае, ставиться выше столь же случайных фантазий предающегося своему произволу духа. Удивление, с которым мы встречаем подобного рода явления, представляет собою очень абстрактное отношение к вещам, от которого следует перейти к высшему пониманию, к пониманию внутренней гармонии и закономерности природы.
Должная оценка отношения случайности и воли имеет значение. “Когда говорят о свободе воли, то часто понимают под этим лишь произвол, т. е. волю в форме случайности. Но хотя произвол, как способность определять себя к тому, или иному действию, несомненно, и есть на самом деле существенный момент свободной согласно своему понятию воли, он, однако, отнюдь не есть сама свобода, а есть пока только формальная свобода. Истинно свободная воля, содержащая в себе произвол в снятом виде, сознает свое содержание как само по себе прочное. Напротив, воля, остающаяся на ступени произвола, даже в том случае, когда она решает в пользу истинного и справедливого по своему содержанию, все же еще страдает тщеславным представлением, что, если бы ей было угодно, она могла бы решить также и в пользу другого поступка. Впрочем, при ближайшем рассмотрении произвол оказывается противоречием, поскольку здесь форма и содержание еще противополагаются друг другу. Содержание произвола есть нечто данное, и мы его знаем как содержание, имеющее свое основание не в самой воле, а во внешних обстоятельствах. Свобода по отношению к такому содержанию существует лишь в форме выбора и должна рассматриваться как лишь формальная, мнимая свобода, поскольку тем же внешним обстоятельствам, в которых воля имеет свое основание, мы должны приписывать также то, что воля решает как раз в пользу одного, а не другого. Хотя, как мы выяснили, случайность есть лишь односторонний момент действительности и поэтому не должна быть смешиваема с ней. Случайности же, как некоей форме идеи, следует отдавать должное и в предметном мире. Это верно, прежде всего, по отношению к природе, в которой, так сказать, случайность находит себе свободное поприще, и мы должны это признать, а не утверждать, что события могли происходить в ней только так, а не иначе. Но случайное проявляется и в духовном мире, как мы уже заметили выше относительно воли, которая содержит в себе случайное в форме произвола, но содержит его в себе лишь как снятый момент. И по отношению к духу и его деятельности следует также остерегаться, чтобы прекрасное само по себе стремление к разумному познанию не ввело нас в искушение попытаться показать необходимость явлений, которым на самом деле присущ характер случайности, или конструировать их по своему разумению. Так, например, в языке, хотя он представляет собою как бы инструмент мышления, случай все же, несомненно, играет значительную роль, и точно так же обстоит дело с правовыми, художественными и т. д. образованиями. Задача науки и, в особенности, философии состоит вообще в том, чтобы познать необходимость, скрытую под видимостью случайности; это, однако, не следует понимать так, будто случайное принадлежит лишь области нашего субъективного представления и поэтому должно быть полностью устранено для того, чтобы мы могли достигнуть истины”.
Случайность в непосредственной действительности при ближайшем рассмотрении обнаруживает свою внешнюю сторону как некую возможность и имеет предназначение быть снятой, быть возможностью чего-то другого. Так как эта возможность выступает как сущее, то случайное можно рассматривать как условие возможного.
Условие существования вещи означает, во-первых, некое наличное бытие, существование, нечто непосредственное; во-вторых, назначение этого непосредственного быть снятым и служить для осуществления другого. Непосредственная действительность, как таковая, есть вообще не то, чем она должна была бы быть, а является конечной действительностью. Другую же сторону действительности представляет собою ее существенность. Последняя есть первоначально внутреннее, которое, как голая возможность, также имеет своим назначением быть снятым. Как снятая возможность, она есть происхождение новой действительности, предпосылкой которой была первая непосредственная действительность. Это – та перемена, которую содержит в себе понятие условия. Когда мы рассматриваем условия некоторой вещи, последние представляются нам чем-то совершенно невинным. На самом же деле такая непосредственная действительность содержит в себе зародыш чего-то совершенно другого. Сначала это другое есть только возможность, но эта форма затем снимает себя и превращается в действительность. Эта новая действительность, которая, таким образом, рождается, есть подлинно внутреннее непосредственной действительности. Таким образом, возникает совершенно новый образ вещей и вместе с тем не возникает ничего другого по сравнению с тем, что было раньше, ибо первая действительность лишь полагается соответственно ее сущности. Происходит слияние условий с другой действительностью, т. е. они сливаются лишь с самими собою. Таков вообще процесс действительности. Она есть вообще не только непосредственно сущее, но, как существенное бытие, она есть снятие своей собственной непосредственности и, благодаря этому, она опосредствует себя с самой собою.
Эта внешность действительности, развитая, таким образом, как некий круг определений возможности и непосредственной действительности, развитая как опосредствование их друг другом, есть реальная возможность вообще. Как таковой круг, она, далее, есть целостность, есть, таким образом, содержание, определенный в себе и для себя предмет; рассматриваемая же со стороны различия определений в этом единстве, она также есть сама по себе конкретная целостность формы, есть непосредственное самоперенесение внутреннего во внешнее и внешнего во внутреннее. Это самодвижение формы есть деятельность действительности. С одной стороны, приведение в действие предмета как реального основания, которое снимает себя для того, чтобы произвести действительность. С другой стороны, приведение в действие случайной действительности, условий, а именно рефлексия условий внутрь себя и снятие ими самих себя для того, чтобы произвести другую действительность, действительность самого предмета. Когда все условия имеются налицо, предмет необходимо должен стать действительным, и сам предмет есть одно из условий, ибо, будучи первоначально лишь внутренним, сам он тоже есть лишь некое предположенное. Развитая действительность, как совпадающая в едином процессе смена внутреннего и внешнего, смена их противоположных движений, объединенных в одно движение, есть необходимость.
Необходимость
Необходимость, пожалуй, правильно определяли как единство возможности и действительности. Но это определение, поверхностно и вследствие этого непонятно. Понятие необходимости – очень трудно; оно трудно именно потому, что она есть само понятие, моменты которого суть действительности, которые, вместе с тем, следует понимать лишь как формы, насильственно внутри себя разделенные и преходящие. Понятие представляет по существу внутри себя единство различных определений. Когда о чем-либо говорят, что оно необходимо, мы раньше всего спрашиваем: почему? Необходимое, следовательно, должно оказаться чем-то положенным, опосредствованным. Но если мы не пойдем дальше одного лишь опосредствования, у нас все же не будет того, что понимают под необходимостью. Одно лишь опосредствование есть то, что оно есть, не само через себя, а через нечто другое, и, следовательно, оно также есть нечто случайное. От необходимого, напротив, мы требуем, чтобы оно было опосредствованным собою. Необходимое должно содержать в себе опосредствование как снятое, оно должно быть простым соотношением с собою, в котором отпадает обусловленность другим. Часто говорят, что необходимость слепа, и справедливо говорят это, поскольку в ее процессе цель, как таковая, еще не есть для себя. Процесс необходимости начинается с существования разрозненных обстоятельств, которые, по-видимому, независимы и не имеют никакой связи между собою. Эти обстоятельства суть непосредственная действительность, которая сливается внутри себя и из этого отрицания происходит новая действительность. Мы имеем здесь содержание, которое по форме удвоено внутри себя: оно, во-первых, есть содержание предмета, о котором идет речь, и оно, во-вторых, есть содержание разрозненных обстоятельств, которые кажутся чем-то положительным и сначала имеют значимость как таковые. Это содержание, как нечто ничтожное внутри себя, превращается, соответственно этому своему характеру, в свое отрицательное и становится, таким образом, содержанием предмета. Непосредственные обстоятельства, как условия, уничтожаются, но вместе с тем также и сохраняются как содержание предмета. Тогда говорят, что из этих обстоятельств и условий произошло нечто совершенно иное, и называют, поэтому слепой необходимость, представляющую этот процесс. Если же мы, напротив, будем рассматривать целесообразную деятельность, то мы здесь в лице цели имеем содержание, которое известно уже заранее; эта деятельность поэтому не слепа, а зряча. Если говорят, что мир управляется провидением, то при этом имеют в виду, что цель есть вообще то, что действует как в себе и для себя определенное, определенное еще до того, как получается результат, так что то, что получается в качестве результата, соответствует тому, что было известно кому-то и предопределено кем-то раньше. Впрочем, понимание мира как определяемого необходимостью и вера в провидение отнюдь не должны рассматриваться как взаимно исключающие друг друга. Как мы скоро увидим, в основании провидения лежит понятие. Понятие есть истина необходимости и содержит последнюю внутри себя как снятую, равно как и, обратно, необходимость в себе есть понятие. Слепа необходимость лишь постольку, поскольку она не постигается в понятии, и нет, поэтому, ничего более нелепого, чем упрек в слепом фатализме, который делают философии истории за то, что она видит свою задачу в познании необходимости того, что произошло в истории человечества.
Гегель выделяет три момента процесса необходимости, состоящего в движении внутренних и внешних моментов наличного бытия и определяющего вступление бытия в данное состояние, – условие, предмет и деятельность.
Как только полагаемое, условие соотносится с предметом и имеет к нему отношение, но как предполагаемое оно само по себе есть случайное, внешнее обстоятельство, существующее безотносительно к предмету. Но, будучи случайным по отношению к предмету, который есть целостность, это предполагаемое есть вместе с тем полный круг условий. Условия могут быть пассивны и не воздействовать на состояние предмета. Другие условия действуют на состояние предмета и, следовательно, изменяют содержание и свойства предмета. Например, температура изменяет скорость движения атомов и молекул, изменяет способность вступать во взаимодействие с другими предметами и т. п.
Предмет, как полагаемый, есть только нечто внутреннее и возможное, а как предполагаемый, он имеет самостоятельное для себя содержание.
Посредством применения условий предмет получает свое внешнее существование, реализуются определения его содержания, которые со своей стороны соответствуют условиям, так что оказывается, что предмет произведен условиями и обязан им своими определениями.
Деятельность существует самостоятельно, и вместе с тем она возможна лишь там, где имеются условия и предмет. Она есть движение, переводящее условия в предмет, и последний в условия, как в сферу существования, или, вернее, движение, выводящее предмет из условий, в которых он имеется в себе. Эта деятельность дает предмету существование посредством снятия его условий существования.
Поскольку эти три момента обладают в отношении друг друга формой самостоятельного существования, этот процесс выступает в образе внешней необходимости. Эта необходимость имеет своим предметом некоторое ограниченное содержание. Ибо предмет есть целое в простой определенности; но так как это целое внешне себе в своей форме, оно этим самым внешне себе также и в самом себе и в своем содержании, и эта внешность в предмете есть предел его содержания. Необходимость поэтому в себе есть единая, тождественная с собою, но полная содержания сущность, которая так отражается внутри себя, что ее различия принимают форму самостоятельных реальностей, и это тождественное есть вместе с тем, как абсолютная форма, деятельность снятия в опосредствованности и опосредствования в непосредственности. – То, что необходимо, существует через некое другое, которое распалось на опосредствующее основание (предмет и деятельность) и на некую непосредственную действительность, на случайное, которое вместе с тем есть условие. Необходимое, как сущее через некое другое, не есть в себе и для себя, а есть лишь некое положенное. Но это опосредствование есть также непосредственно и снятие самого себя. Основание и случайное условие переводится в непосредственность, вследствие чего эта положенность снимается в действительности, и предмет возвращается к самому себе. В возвращении внутрь самого себя необходимое просто есть как безусловная действительность.– Необходимое есть, таким образом, то, что опосредствовано кругом обстоятельств; оно таково, потому, что обстоятельства таковы, и в то же самое время оно таково непосредственно, – оно таково, потому, что оно есть.
Субстанциальное отношение
Необходимое есть бытие как абсолютное опосредование себя с самим собой. Это бытие есть субстанция – единство сущности и бытия, непосредственная действительность, как в-себе-и-для-себя-сущая устойчивость. – Субстанция как это единство бытия и рефлексии есть по своему существу обретающая видимость целокупность акциденций, единство возможности и действительности. Движение акцидентальности представляет в каждом из своих моментов высвечивание категорий бытия и рефлективных определений сущности друг в друге.
Необходимое есть внутри себя абсолютное отношение, т. е. процесс, в котором отношение сущности и бытия также снимает себя и переводит в абсолютное тождество. В своей непосредственной форме оно есть отношение субстанциальности и акцидентальности. Абсолютное тождество этого отношения с собою есть субстанция как таковая, которая, как необходимость, есть отрицательность этой формы внутреннего существования и, следовательно, полагает себя как действительность. Однако она точно так же есть отрицательность того внешнего существования, согласно которому действительность, как непосредственное, есть лишь нечто акцидентальное (изменяющееся, непостоянное), благодаря одной лишь возможности переходящее в некоторую другую действительность. Этот переход есть субстанциальное тождество как деятельность формы. Субстанция есть, таким образом, целостность акциденций, в которых она открывается как их абсолютная отрицательность, то, чтό опосредует, т. е. как абсолютная мощь и вместе с тем как богатство всякого содержания. Но это содержание есть не что иное, как само проявление целостности акциденций, поскольку рефлектированная внутрь самой себя, перешедшая в содержание определенность сама, в свою очередь, есть лишь момент формы, преходящий в мощи субстанции. Субстанциальность есть абсолютная деятельность формы и могущество необходимости, и всякое содержание есть лишь момент, который принадлежит только этому процессу, есть абсолютное изменение форм (возможности и действительности) и содержаний.
Cубстанция есть мощь, соотносящаяся с собою лишь как с внутренней возможностью и, следовательно, определяющая себя к акцидентальности, —мощь, от которой отличается полагаемая при этом внешность, – со стороны этого момента субстанция есть собственное отношение, точно так же, как в первой форме необходимости она есть субстанция. Она есть причинное отношение.
Причинное отношение
Субстанция есть причина, поскольку она, с одной стороны, в противоположность своему переходу в акцидентальность рефлектирована внутрь себя и, таким образом, есть изначальная вещь; с другой стороны, она вместе с тем столь же и снимает рефлексию внутрь себя или свою лишь возможность и, таким образом, порождает, как отрицательное самой себя, некое действие, некую действительность, которая таким образом есть лишь положенная, однако благодаря процессу действия вместе с тем также и необходимая действительность. Как изначальная вещь, причина обладает определением абсолютной самостоятельности и устойчивого существования по отношению к действию, но в необходимости, тождество которой и составляет сама вышеуказанная изначальность, она переходит в действие, и только в него. Поскольку здесь снова может идти речь об определенном содержании, в действии нет иного содержания, чем в причине; вышеуказанное тождество представляет собою само абсолютное содержание. Но это тождество есть также определение формы, изначальность причины снимается в действии, в котором она делает, себя положенностъю. Причина все же не исчезает так, чтобы лишь действие представляло собою действительное. Положенность причины точно так же непосредственно снята, она есть скорее рефлексия причины внутрь самой себя, ее изначальность. Лишь в действии причина действительна и есть причина.
Поскольку мы держимся различия действия от причины, мы полагаем и предполагаем существование причины действия, значит, дана другая, пассивная субстанция, на которую направлено действие. Но, как непосредственная, эта другая субстанция также активна. Она реагирует на действие первой субстанции, т. е. снимает активность первой субстанции, которая, со своей стороны, снимает свое непосредственное состояние и действие, положенное в ней. Первая субстанция снимает, следовательно, и активность другой субстанции и также реагирует. Таким образом, причинность переходит в отношение взаимодействия.
Важно понимать, что в бесконечном чередовании причины и действия, имеется их соотношение. Развитие этого соотношения, взаимодействие, само, однако, есть чередование различения, – различения не причин, а моментов, в каждом из которых, взятом самом по себе, полагается также и другой момент, именно потому, что они нераздельны и, вследствие этого, тождественны, так как причина есть причина в действии, и действие есть действие в причине.
Взаимодействие
Собственно говоря, в себе существует лишь одна причина, которая столь же снимает себя как субстанцию в своем действии, сколь и утверждает свою самостоятельность, как причины, только в этом, оказываемом ею действии. Но это единство есть также и для себя, так как все это взаимное чередование моментов есть, собственно говоря, полагание причиною самой себя, и лишь это полагание есть ее бытие. Если не идут дальше рассмотрения содержания лишь с точки зрения взаимодействия, то это на самом деле такой способ рассмотрения, в котором совершенно отсутствует понятие. Мы тогда имеем дело с сухим фактом. Требование опосредствования, которое является главным мотивом применения отношения причинности, снова остается неудовлетворенным. Если мы ближе присмотримся к отношению взаимодействия, мы увидим, что его неудовлетворительность состоит в том, что, вместо того, чтобы рассматриваться как эквивалент понятия, оно само, прежде всего, требует, чтобы его постигли. А чтобы понять отношение взаимодействия, мы должны не оставлять две его стороны в непосредственной данности, а должны познать в них моменты третьего, высшего, которое именно и есть понятие. Удовлетворение получается лишь тогда, когда мы познаем, что эти две стороны (причина и действие) имеют своим основанием понятие.
Чистое чередование (причины и действия, действия и причины) с самой собою (причины) есть, таким образом, раскрытая или положенная необходимость. Связь необходимости, как таковой, есть тождество, как еще внутреннее и скрытое тождество, потому что оно есть тождество таких вещей (существований), которые считаются действительными, но самостоятельностью которых и должна быть необходимость. Шествие субстанции через причинность и взаимодействие есть поэтому лишь полагание того, что самостоятельность есть бесконечное отрицательное соотношение с собою. В субстанции мы имеем отрицательное соотношение вообще, в котором различение и опосредствование превращаются в изначальность самостоятельных, в отношении друг друга, действительных вещей (существований). Это отрицательное соотношение есть бесконечное соотношение с самим собою, потому что необходимость выступает лишь как их тождество.
Эта истина необходимости есть, следовательно, свобода, и истина субстанции есть понятие, самостоятельность, которая в наличии различенных самостоятельных существований, тождественна с собою. Это пребывающее у самого себя взаимодвижение самостоятельных существований остается лишь с самим собою. Мы имеем здесь пред собою состояние или вообще некое содержание, которое обладает самостоятельным устойчивым существованием. Но изменение содержания приводит к нарушению устойчивости и появлению другого содержания. Внутреннее ядро необходимости составляют связанные друг с другом существования, которые не чужды друг другу, а суть лишь моменты единого целого, каждый из которых в соотношении с другим остается у себя и соединяется с самим собою. Это состояние есть свобода. Нравственный человек сознает содержание своей деятельности чем-то необходимым, имеющим силу в себе и для себя лишь благодаря этому сознанию становится действительной и содержательной свободой. Высшая самостоятельность человека состоит вообще в том, что он знает себя всецело определяемым абсолютной идеей.
Понятие есть, следовательно, истина бытия и сущности, так как отражение, видимость рефлексии внутри самой себя есть в то же время самостоятельная непосредственность, и это бытие различенной действительности есть непосредственно лишь отражение, видимость внутри самой себя (сущее). Так как понятие оказалось истиной бытия и сущности, которые оба возвратились в него, как в свое основание, то и оно, наоборот, развилось из бытия, как из своего основания. Первая сторона этого поступательного движения может рассматриваться как углубление бытия внутрь самого себя, причем благодаря этому поступательному движению раскрылось его внутреннее; вторая же сторона может рассматриваться как происхождение более совершенного из менее совершенного. Менее совершенной является мысль о бытии, как непосредственном единстве с собою, в отличие от более совершенной мысли о понятии, как свободном опосредствовании собою. Так как бытие обнаружило себя моментом понятия, то последнее, следовательно, оказалось истиной бытия. Как эта его рефлексия внутрь себя и как снятие опосредствования, понятие есть предположение непосредственного, – предположение, тожественное с возвращением внутрь себя, а это тождество составляет свободу и понятие. Если поэтому момент называют несовершенным, то понятие, совершенное, несомненно, развивается из несовершенного, ибо оно есть по существу своему снятие своего предположения. Но только понятие, посредством полагания себя, и делает это предположение, как это обнаружилось при рассмотрении причинности вообще и взаимодействия в особенности. Понятие определено по отношению к бытию и сущности таким образом, что оно есть сущность, возвратившаяся к бытию, как к простой непосредственности, благодаря чему его отражение, видимость (сущее), обладает действительностью и ее действительность есть вместе с тем свободное отражение внутрь самой себя (свободное сущее внутри себя). Понятие, таким образом, обладает бытием как своим простым соотношением с собою или как непосредственностью своего единства внутри самого себя. Бытие есть столь бедное определение, что оно есть наименьшее, что мы можем указать в понятии. Переход от необходимости к свободе или от действительного в понятие очень труден потому, что мы должны мыслить самостоятельную действительность, как обладающую всей своей субстанциальностью в ее переходе и тождестве с иной по отношению к ней самостоятельной действительностью. Таким образом, и понятие также очень трудно для понимания, потому что оно само и есть это тождество. Но действительная субстанция, как таковая, причина, которая в своем для-себя-бытии ничему не хочет давать проникнуть внутрь себя, уже подчинена необходимости перейти в положенность, и это подчинение скорее и представляет собою наибольшую трудность. Мышление необходимости, напротив, есть скорее разрешение этой трудности, ибо оно есть совпадение себя в другом с самим собою; оно есть освобождение, которое не есть бегство абстракции, а состоит в том, что в другом действительном, с которым действительное связано властью необходимости, оно не имеет себя как другое, а имеет свое собственное бытие и полагание. Как существующее для себя, это освобождение называется «я», как развитое в свою целостность – свободный дух, как чувство – любовь, как наслаждение – блаженство. Понятие есть для себя мощь необходимости и действительная свобода. Если называют понятие, как это мы делаем здесь, истиной бытия и сущности, то должен возникнуть вопрос, почему мы не начали с него. Ответом на этот вопрос служит то, что там, где дело идет о мыслящем познании, нельзя начать с истины, потому что истина, образуя начало, основана на одном лишь заверении, а мыслимая истина, как таковая, должна оправдать себя перед мышлением. Если бы в начале логики мы поставили понятие и, как это по содержанию совершенно правильно, определили его как единство бытия и сущности, то возник бы вопрос, что нужно мыслить под бытием и что под сущностью, и как бытие и сущность доходят до того, чтобы совмещаться в единстве понятия. Но тогда, следовательно, вышло бы, что мы начали с понятия только по названию, а не по существу. Настоящим исходным пунктом служило бы бытие, как мы это сделали и здесь, только с тем различием, что определения бытия и точно так же и определения сущности пришлось бы заимствовать непосредственно из сферы представления. Между тем как мы, напротив, рассматривали бытие и сущность в их собственном диалектическом развитии и познали их как снимающих самих себя, чтобы перейти в единство понятия.
