Zum Hörbuch
Владимир и Вера Набоковы прожили вместе свыше пятидесяти лет – в литературном мире это удивительный пример счастливого брака. Они редко расставались надолго, и все же в их архиве сохранилось более трехсот писем и записок Набокова, с 1923 по 1975 год. Один из лучших писателей ХХ века, блестящий, ироничный и взыскательный Набоков предстает в этой книге нежным и заботливым мужем. «…Мы с тобой совсем особенные; таких чудес, какие знаем мы, никто не знает, и никто так не любит, как мы», – писал он в 1924 году. Вера Евсеевна была его первым читателем, его машинисткой и секретарем, а после смерти писателя переводила его английские произведения и оберегала его обширное наследие.
Собранные в настоящем издании письма рисуют детальный портрет молодого Набокова: его ближайшее окружение и знакомства, литературные замыслы и круг чтения, его досуг, бытовые привычки, воспоминания о России и Кембридже, планы на будущее и т. д. В письмах более поздних лет неизменными остаются его любовь и восхищение женой, разделившей с ним и нелегкие испытания, и всемирную славу.
Рекомендую к прочтению для увлеченных творчеством Владимира Набокова. В первую очередь, чтобы углубиться в творчество, вникнуть в мельчайшие детали, считать тонкий ход его мысли. Это как фильм о фильме, только это книга о жизни автора, что же происходило в момент создания ставших классикой произведений, о чем думал, как жил, как создавал. Помогает посмотреть под другим углом как на самого автора, так и на его творения
"Запоем их не читайте. Они как дивные пирожные и горный ручей: принимать по вечерам и прижимать к груди…" - так написал мне друг про "Письма к Вере". Чуть дольше двух месяцев каждый почти день дожидались они на прикроватной полочке предсонного моего прочтения.
Владимир и Вера больше пятидесяти лет прожили вместе. В нечастые дни и месяцы разлуки он писал ей письма. Письма… Из всего написанного, что может быть более личным? Ведь у каждого – один единственный адресат.
Заглядывать через плечо не хорошо. Но не зря же Вера - самая близкая и самая требовательная женщина в жизни Набокова, - согласилась на публикацию его писем к ней (уничтожив при этом все до единого свои, и утаив то, что считала особенно личным). Полагаю, это была её дань памяти. И ответ не слишком щепетильным биографам. Тут, конечно, надо отдать должное Брайану Бойду. Он собрал все эти письма (некоторые, начитанные на магнитофон Верой Евсеевной, записал) с особой бережностью. Без его предисловия и комментариев, многое осталось бы непонятным. Отчего ВН так грустно без письма от Madam Bertran, откуда взялся Милейший, что за компот из Королев Клавдий, кто такой Виктор, и почему ВН так мучает грек? Весьма шифрованно пишет ВН и о гонорарах. Бывало, я перечитывала каждое письмо трижды, и, в большей степени благодаря комментариям, всякий раз догоняла.. Это удивительное чувство переплетения прошлого-будущего… Владимира и Веры уже нет на этой земле. Но, вот я читаю одно из его «юных» писем и уже знаю, что он станет всемирно известным писателем, что у него родится сын, знаю о его коротком романе с поэтессой, зарабатывающей на жизнь стрижкой пуделей, в каких странах ему придётся скитаться, и где он найдёт приют. А он, тот, который пишет это письмо, ещё ничего этого не знает. «Письма к Вере» - будто сделанные необыкновенно талантливым человеком слайды-картинки из того сегодняшнего дня. ВН не мудрствует, не «блещет» словесами. В письмах 1926 года по просьбе жены, он описывает ей, проходящей лечение в санатории, каждый свой день. «А к ужину кроме мясиков, было три сладеньких пирожка – макаронистые, сверху поджаренные и посыпанные сахаром (и преневкусные)… Вчера вечером так и не сочинил стишонка – а день культуры на носу. У меня осталось пять марок».
Такое удовольствие читать простые вроде-бы строки: «Кош, мой К-ко-ош, Вот и первый день бестебяшный прожит. Сейчас без четверти девять. Я только что поужинал. Я буду всегда писать в это время. Каждый раз будет другое обращенье, - только не знаю, хватит ли маленьких. Пожалуй придется, еще нескольких сотворить…Около десяти перебрался в постель, покурил, потушил, кто-то жарил на рояле, но скоро перестал. Сейчас встану, чтобы смешать себе питье - воды с сахаром». «Маленьких» хватило: Комочек, Мысч, Мой зелененький, Любимыш, Тушкан, Мое милое, Скунсик, Жар-звереныш. Его письма - это и фрагменты будничного дня, и пришедшие в голову мысли, и совершенно необыкновенные, точно подмеченные портреты писательского бомонда, в котором вынужден был он вариться. «Потом поехали большой компанией.. и там пили шампанское. Пили писатели: Алданов, Бунин, Ходасевич, Вейдле, Берберова и другие…» Порой, до тошноты надоедали выходы в свет, этот необходимый для продвижения своих произведений пиар. Вера настаивала на этом. «Если Т.Х. Гексли был бульдогом при Дарвине, то Вера Евсеевна – при Набокове, пусть и в образе изящной гончей». Возможно, не только благодаря бешеному совершенно трудолюбию, таланту и Вере, к концу 1960-х он стал, пожалуй, самым знаменитым из живущих писателей. «Я просто удивляюсь тому множеству вещей и связей, которые я один сделал и наладил». При этом ВН никогда не стремился кому-то угодить. Довольно жёстко описывает он «неприятного господина» Бунина, и становится больно за стареющую Тэффи. В отношениях Берберова - Ходасевич (бывших супругов), он на стороне Пушкиниста Влада с жёлтыми как Сена пальцами.. (и четвёртой женой). «…сходство щекатнуло воображение: закутанный в клетчатый плед, растрёпанный и красноречивый, «с печатью гения на матовом челе», он вдруг напомнил что-то старомодное – и старомодное обернулось Пушкиным, - и я ему приставил бакенбарды – и право же он стал на него похож (как иной энтомолог смахивает на жука или кассир – на цифру). Он был очень в ударе и поил меня своим играющим ядом».
А вот вдруг: «Щенуша, обещай мне, что у нас никогда, никогда, никогда не будет к ужину колбасы. Обещаешь?» Набоков необычайно светел в своих письмах. Лишь изредка пробиваются в них боль и горечь.. И тоска по России.. «По дороге меня прямо пронзила молния беспредметного вдохновения – страстное желание писать – и писать по-русски. И нельзя. Не думаю, что кто-либо не испытавший этого чувства, может по-настоящему оценить его мучительность, его трагичность…Люблю тебя, моя душенька. Постарайся – будь весёленькой когда возвращусь (но я люблю тебя и унылой). Если бы не было вас – почувствовал совершенно ясно, - поехал бы солдатом в Марокко; там, кстати водится в горах божественная лиценида.. Впрочем, гораздо больше этого сейчас хотел бы написать русскую книгу. Ватный отель, за окном дождь, в номере библия и телефонная книжка: для удобства сообщения с небесами и с конторой». И всё-таки общий тон писем – чудесен… Возможно потому, что обращены они были к ней, к его Вере: «Ты для меня превращаешь жизнь во что-то лёгкое, изумительное, радужное, - на все наводишь блеск счастия, всегда разного…Милое мое волненье..» Земная жизнь Веры и Владимира пройдена. Книга прочитана. Прижимаю её к сердцу.
Шура, спасибо.
Есть люди, которые приходят в нашу жизнь не случайно. И есть книги, которые не случайно приходят в очень правильное время. "Письма к Вере" стала именно такой книгой, чудесным новогодним подарком.
Я растягивала её, как могла. Обещала себе прочитать парочку писем перед сном, и засыпала через десятки страниц в обнимку с книгой. Выписывала цитаты, перечитывала некоторые абзацы по нескольку раз, а эти милые уменьшительно-ласкательные.... Неожиданно всплывающие в реальности...)
Кошенька моя...Ироничный и едкий Владимир Владимирович предстал в совершенно ином образе: сентиментальный, трогательный, нежный и любящий.
Я разгадывала шифры и кроссворды и хохотала над ответами (Половина пяти - гениально), искала изображения бабочек по названиям, умилялась от описаний "штанишек" и ланчей, злилась на сухие и деловые описания прошедшего дня, расплывалась в улыбке от картинок с поездами, обижалась на приказной тон...
Но, не смотря ни на что, любовь и ласка прочитывалась в каждом письме, в каждой записке. Даже спустя 40, 50 лет брака этой удивительной пары. Любовь, не стареющая и не угасающая с годами.
Буду любить тебя и сегодня вечером, и завтра, и послезавтра, и ещё очень много очень даже много завтр.Выбрала эту книгу для медленного чтения по выходным. Очень люблю жизнеописания писателей, но биографией Набокова никогда прицельно не интересовалась. Хватало с лихвой его великолепной прозы. Ну, эмиграция, ну, бабочки. Ну, лекции по русской литературе — надо и до них добраться когда-нибудь…
Однако именно Набоков отличился счастливым браком — редкость для русских писателей, как пройти мимо этого факта. Кто ещё был примерным семьянином? Толстой? Это если забыть, чем всё закончилось. Ещё Гиппиус и Мережковский припоминаются, которые за всю свою долгую семейную жизнь не расставались ни на один день (и ночь) — но брак этот очень литературный… и вместо детей литература… А вот Набоковы — тут и взаимная влюбленность, и общность интересов, и сын.
Письма красивые, как проза поэта. И да — это тоже литература, плетение словес, отделанные тексты, имитирующие спонтанность. Те, кто любят Набокова, будут узнавать его голос, его стиль.
И все же это частные письма, не предназначенные для посторонних глаз. «Собаченька, кошенька, обезьяныч, тушкан, комочек, воробышко, комарик, козлик, скунсик, длинная райская птица с драгоценным хвостом, кустик, мотыленок, петушок, тигришенька, мышенька» — это всё она, Вера. Кто-то умилится, кого-то стошнит. А чем дальше, тем более стандартные моя нежность, любовь, душа моя, моя радость. Что писала мужу сама Вера, мы не узнаем — свои письма она уничтожила.
В книге много любопытных фотографий — фрагментов писем. Почерк писателя — это тоже его портрет. А ещё стихи, кроссворды, лабиринты и цифровой шифр, забавные рисунки и рожицы.
А как можно облечь в слова чувство, от которого прям-таки захватывает дух? Когда смотришь на человека, к которому тянешься всей своей сущностью, «Я тебя люблю» кажется слишком безликим и невзрачным, оно просто-напросто не в силах выразить весь спектр эмоций, от которых душа будто бы объята пламенем. Молодой Владимир Набоков не был исключением: «И что душа в тебе узнала, чем волновала ты меня?». Несмотря на обилие высокопарных признаний, он, отвечая на звёздные письма своей суженой, что были почти-прикосновениями, не раз сетовал на то, что, несмотря на мастерское владение словом и пером, не может в полной мере описать всю глубину чувств, что она, его самая прекрасная, восхитительная и родная, у него вызывает. «Тоска, и тайна, и услада... Как бы из зыбкой черноты медлительного маскарада на смутный мост явилась ты», – и изменила всю его жизнь своим таинственным появлением, став ему женой, музой, другом, помощником, советником, целым миром.
«Ты пришла в мою жизнь не как приходят в гости (знаешь, не снимая шляпы), а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отраженья, все дороги – твоих шагов», – казалось, именно Веру он ждал всю жизнь, ибо сразу же, с первой же встречи, с первого взгляда, с первого разговора он разглядел в ней то, что искал в иных лицах на протяжении долгих лет: человека, который его поймёт. И восторгу его не была предела, и были забыты все прежние увлечения, и все мысли были о ней лишь одной даже в те периоды, когда они были вынуждены разлучаться, – и тогда он ей писал, писал чуть ли не ежедневно. Первые годы их переписки изобилуют многочисленными страстными признаниями с его стороны, чего только стоят прозвища, коими он её награждал: тут и странноватые «котишь», «мысч», «тюфка» (моё любимое – «тушканысч баснословный»), и более привычные «моя радость», «моя песнь», «моё ликование», и при этом он, изощряясь и придумывая всё новые слова, признавал, что «Меж тем тебя можно ушибить некрасивым уменьшительным, оттого что ты вся такая звонкая, как морская вода, хорошая ты моя», – и потому спустя годы он стал нарекать её простым, но от этого не менее ценным «моя дорогая». Несмотря на разделявшее их расстояние, он, казалось, любил в ней всё: и «хвостики её мыслей», и «почерк, эту бегущую тень голоса», и «голос цвета осторожной зари»... Признаться, я не особая поклонница подобного, но каюсь – читала и млела от всех этих трогательных и искренних проявлений любви.
Но длилось это забвение недолго, ибо грянул 1937 год – и марево развеялось. «Не существует такой силы на свете, которая могла бы отнять или испортить хоть один дюйм этой бесконечной любви», – писал он ей из Парижа, в каждом письме уверяя её, что жить не может без неё и их сына, а рядом с ним сидела Ирина, которой он пел ту же песню на иной лад. Литературный бомонд, в котором вращался Владимир, знал о роли его супруги: она вела их корреспонденцию, решала все вопросы, говорила к кому сходить и с кем поговорить, да даже его бабочками занималась, – в общем, делала всё для того, чтобы его дар не пропал (думается, если бы не она, он бы так и занимался бабочками, играл в теннис и поедал в огромных количествах шоколад и апельсины: «Вчера я видел тебя во сне – будто я играл на рояле, а ты переворачивала мне ноты», – талант был у него, но без неё он бы ничего не достиг), и потому всех по понятным причинам возмутило его поведение, так что неудивительно, что кто-то рассказал ей об этом. «Те же слухи дошли и до меня, и я не сомневался, что они доползут до Берлина: морды скользкие набить их распространителям!», – возмущался изменник, и, читая это и его нападки на неё из-за того, что она тянет с их воссоединением, меня охватывала ярость. Можно было бы отнестись к этой истории проще, но я читала его письма Ирине, и это самое настоящее предательство (это же надо было додуматься – оправдываться перед ней тем, что жена шантажирует его; типичное поведение ему подобных, конечно). Но Вера его простила. Надеюсь, она об этом не пожалела.
Об истинных её чувствах никто уже ничего не узнает, ибо она яростно охраняла свою личную жизнь, уничтожив все свои письма, потому фигура она довольно загадочная; без той самой маскарадной маски её видел только муж. Что это собрание писем и раскрывает, так это самого Владимира. Здесь и утомительные мотания по странам в попытках продать свои труды и заполучить работу («Финансики мои вопиют», – тяжеловато им было), и описание быта и настроений («Это какое-то нескончаемое утомление души, а прилечь негде», – отозвалось), и любование природой и её дарами («Погода морозная: прямые розовые дымки и воздух вкуса клюквы в сахаре», – эти восхитительные описания грели душу), и страсть к бабочкам («Боже мой, как мне болезненно и безумно хочется бабочек», – порой казалось, что их он любил больше писательства), но главная ценность – это, разумеется, строки о его творчестве. Читать о том, как такой писатель творил и как к нему вообще приходило вдохновение – это что-то удивительное, вызывающее какой-то особый трепет и пробуждающее чуть ли не волнение. Бывали у него, как у всякого человека, и плохие моменты, когда строки не шли, а бумага рвалась: «Я неимоверно устал от своей работы, мне снятся ночью рифмованные сны», а бывали такие прекрасные, что сердце замирало: «Я пока вижу только большие лучи и испытываю приятное щемящее чувство. <...> Он у меня, этот роман, ещё в стадии чувства, а не мысли». Скитания по чужим гостиным, общение с великими людьми, описание выступлений, – всё это вызывало неподдельное восхищение, ибо это было самое настоящее описание становления писателя: «Так развернусь, что, локтем заслонившись, шарахнутся боги. Или голова моя лопнет, или мир – одно из двух». Развернулся.
«Тысяча мелочей проходит сквозь петли моего невода-письма», – лучше эту книгу не охарактеризовать. Несмотря на всю ту неприязнь, что вызвал у меня определённый период, это собрание писем – сплошной восторг, до того было занимательно читать все эти послания, решать загадки, что составлял он для своей возлюбленной, дабы развлечь её, рассматривать рисунки, которые он рисовал для Митеньки, наслаждаться его великолепным слогом и ловить все созданные им образы, что кружились, словно бабочки... То был настоящий маскарад слов, звучный и мелодичный, начерченный разбавленной сиренью. «Немножко жалко в каком-то смысле, что кончается эта переписка», – прозвучало на последних страницах, и меня одолело то же чувство. Прекрасная история о любви (пусть и с толикой горечи) и о творчестве, о том, каково это – быть таким человеком, как Владимир Владимирович Набоков.
«Теперь я знаю, что действительно, разум при творчестве – частица отрицательная, а вдохновенье – положительная, но только при тайном соединении их рождается белый блеск, электрический трепет творенья совершенного».
Отзывы 14