Buch lesen: «Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»», Seite 8

А потом – уже под бурные овации – на сцену вышли композитор и председатель. Композитор раскланивался во все стороны радостно и даже как-то задорно.

– Позвольте, – предложил растроганный председатель публике, – ваши аплодисменты считать одобрением замечательной мелодии, которую мы сейчас прослушали. Теперь у станицы есть гимн!

Публика выразила поддержку аплодисментами, кто-то закричал «ура», а кто-то «браво»!

(«Ай да председатель!» в который раз подумалось).

Объявили небольшой перерыв, пообещав концерт из песен знаменитого композитора-гимнописца.

Я покинул зал и пошел искать Олю. Она была все там же – у худрука. В кабинете находился композитор, только что выскакивающий на сцену кланяться. Солистка была по-прежнему грустна. Песенник, выглядел весьма симпатичным живым мужичком маленького росточку лет шестидесяти. Он крутился вокруг Оли, извинялся, жал руку, целовал, опять жал. Как я понял – «они обо всем уже договорился», но Оля продолжала играть роль обиженной женщины. Меня представили. Композитор начал было со мною покровительственно-шутливый, разговор. Я на его «любезничания» ответил по-мужски – бить престарелого нахала не стал, но плечи расправил и «соорудил» соответствующую грозно расправленным плечам физиономию. Гимнописец растерялся, утратил веселость, испуганно «разорвал дистанцию», сделав два шага назад. В этот момент дверь приоткрылась, и строгий глас благоверной «гимножеписы» вызвал его на сцену:

– Григорий Иванович, Вы не забыли, что у нас концерт? – властно позвала она шаловливого супруга.

– Да-да, дорогуша, я буду «айн момент». Оленька уже меня отпускает.

С этими словами композитор выпорхнул из кабинета, оставшись неотомщенным. Я пошел слушать концерт. Оля, демонстрируя окончательно неупрощенную обиду, осталась чаевничать в одиночестве.

В зале, после перерыва публики не убавилось. Даже все мужики остались послушать – перекурив вернулись в зал и с видимым нетерпением стали ожидать продолжения концерта.

На сцене появилась руководительница художественной самодеятельности и объявила о начале, торжественно представив артистов. Первой вышла певица – величаво, с достоинством. За нею скоренько выскочил пришедший в себя композитор – с баяном. Современный большущий инструмент наполовину заслонил его фигуру. Получалось, что голова гимнописца торчит прямо из мехов. По сравнению с высоченной супругой баянист-песенник выглядел совсем маленьким и невзрачным. Совместный вид столь странной парочки веселил, и весь зал стал улыбкой. Но публика, смеясь, тем не менее, захлопала.

И тут вдруг случилось событие, которое едва не сорвало мероприятие. Во время перерыва на сцену принесли помост, обычно используемый дирижерами. Находчивый композитор песенник, обежав высокорослую певицу, с трудом стал на него карабкаться. Услужливая супруга помогла. Когда они опять выстроились (певица чуть впереди и слева), то по росту стали вполне соответствовать друг другу.

В этот момент один из мужиков с галерки звучным басом с восторгом «резюмировал»:

– Дывись, хлопцы, як наш Лютик!

«Галерка» одобрительно заржала. Официальные лица с возмущением зашикали на мужиков. Председатель даже привстал и грозно оглядел нарушителей порядка. Мужики затихли. Концерт начался. Зазвучал баян, и полилась мелодия любимой песни, и «все обратились в слух», а женщины даже стали участвовать – чуть подпевая, покачивая головами в такт музыки. Я покинул зал. Зашел к Оле. Та, без «публики», была весьма миролюбиво настроена. Сообщила, что нам председатель выписал продукты – «по себестоимости»: «Так, есть и мясо, но немного», – отчиталась певица о проделанной работе. – «Все равно приятно. Концерты нам зачтут. На две палочки мы заработали, можно будет лишний раз не дергаться. Скоро наши прибудут, и поедем домой».

Оля, допив очередную чашку «Краснодарского чая», захотела прогуляться по станице и попросила ее сопровождать. По пути рассказал солистке про подвиги Лютика и про казус, едва не сорвавший концерт. Оля заинтересовалась и пожелала познакомиться с собачкой. Мы вышли из клуба, но, к моему удивлению – ни гусей, ни Лютика на улице не было. Около крыльца лежала его подруга, греясь на весеннем солнышке.

Мы побродили по станице, послушали тишину и, не встретив ни одного человека, минут через сорок вернулись назад. «Небольшой концерт», уже закончился. Публика выходила из дверей клуба и расходилась по станице. Мы стали дожидаться, когда можно будет проникнуть в помещение, ибо дверь была узка, а народу в клубе много, и все торопились домой по делам неотложным.

Скоро все затихло. Чуть погодя, из клуба, суетясь, выскочил композитор, затем торжественно прошествовала гимножеписа, сопровождаемая председателем колхоза и директором. Они беседовали, причем директор и председатель держались подобострастно, а певица – высокомерно.

Оля с раздражением, отметила, что «колхозница», ведет себя прямо как царица:

– Лучше бы нотную грамоту поучила!

Композитор подскочил к автомобилю и открыл багажник. Мы подошли. Тут один из колхозников, одетый, в отличие от других не празднично, поднес большой мешок, заполненный продуктами – от колхоза в благодарность, как я понял. Он поставил мешок в багажник и, обращаясь к композитору, пояснил:

– Це гуси, тилько-тилько забили и разделали. Как Вы попросили, потроха сложили в пакет. Почекайте³², зараз принесу.

Он удалился в сторону ближайшего двора. В этот момент откуда-то появился Лютик. Подскочив к машине, сунул мордочку в багажник. Композитор отогнал его на безопасное расстояние. Лютик лег поблизости, загрустил. С печалью он смотрел на то, как машина заполняется продуктами. Наконец, все закончилось, багажник закрыли, «царицу» усадили в автомобиль, водрузив, как знамя, на заднее сидение. Песенник пожал руку председателю и директору клуба, занял место водителя и завел двигатель. Лютик вскочил. Я было подумал, что он с лаем кинется сопровождать отъезжающий автомобиль. Но песик замер, грустно опустил голову.

Председатель, директор, работники клуба приветливо махали вслед удаляющемуся автомобилю. Лютик лег, положа мордочку на вытянутые вперед лапы, и, казалось, про себя запел грустную-грустную песню:

Птицы вы мои, гуси-журавли,

Унесите песню, братцы.

Если б только вы, вы понять могли,

Как без стаи трудно оставаться!³³

Собачкина тоска передалась нам с Олей. Она стала вспоминать умерших родителей, ужасы войны, о которых они ей рассказывали.

Скоро приехали наши. Лекторий был весел – все с продуктами. Мы с Олей явно не вписывались в радостное настроение, царящее в автобусе, хотя тоже были с продуктами.

Посыпались вопросы:

– Что случилось, неужели поссорились?

– Нет, – отшутился, – дружны как никогда. Просто устали: долго ждали, и «бисы» утомили.

… … …

«План – закон, выполнение плана – долг,

перевыполнение – честь!»

Наглядная агитация на весь длинный-длинный забор

Наступил июль – месяц отпуска, поездок на море, в горы и прочих развлечений. Весь год работаем. А в отпуске начинаем жить! И какой восхитительной была эта жизнь! Весь июнь ждал и готовился, и уже начал было жить. Но вдруг выяснилось, что у меня отпуск будет только в институте, а в филармонии наступает «страда», настоящая работа, благодатное время для выполнения годового плана. Об этом узнал неожиданно – от «Простомоисеича». Пытался было сослаться на советское законодательство, гарантирующее отпуск для тех, кто работает по совместительству. Но худрук ехидно пояснил:

– Это для тех честных тружеников, у кого только одна трудовая книжка. У тебя их две (он всего не знал, а я не стал уточнять). Ты у нас числишься на основной работе. Вот и работай, трудись, выполняй план, – ведь зарплату всю зиму исправно получал! – последние слова худрук произнес с раздражением столь заметным, что я заподозрил, что в душе он в этот момент произнес: «иди, работай, русская свинья». Хотелось ответить ему в том же духе – «я понимаю, работа делает свободным», – но я вовремя сдержался, решил начинать освобождающий труд не со скандала.

И работа началась…

Откровенно говоря, поначалу расстроился. Стал думать о худшем: придется опять культурно обслуживать сельских жителей. Но, к счастью, ошибся. Возить рояль на грузовике по полям, как это было в двадцатые-тридцатые годы, не пришлось – не наш с Олей уровень. Полевой стан «охватили» народным пением. Девичий «козлетон» требовал соответствующего аккомпанемента. Поэтому певцам аккомпанировали или «одинокие» гармонисты или маленькие оркестры «народных инструментов», состоящие из балалаек, домр и тех же хлопцев с баянами. Меня ожидала другая «работа».

Утро, второе июля. Уже привычный звонок (как я возненавидел этот телефон!). Трубку берет жена. По веселому тембру и обрывкам фраз понимаю – звонит ее подружка певица Оля. Ясно, что разговор будет долгим. Чтобы не мучиться невольным подслушиванием, пытаюсь «убежать» из дома. Но жена заметила, прервала беседу и весело сообщила:

– Собирайся, завтра в Ленинград летите на неделю.

Новость заставила остановиться, дождаться конца, казалось, бесконечного разговора двух подружек. Наконец, жена передает мне «раскаленную трубку». Со мной Оля говорит коротко и по-деловому:

– В Питере шесть концертов. Поем русские романсы. Твое соло – две прелюдии Рахманинова. Самолет завтра утром в восемь с минутами. В шесть за тобой заеду. Просьба не опаздывать. Побрейся с вечера!

– Ради Питера готов побриться дважды!

Оля опереточным смехом закончила разговор и повесила трубку.

Вся история походила на розыгрыш. В Питер! На шесть концертов! С репертуаром, пригодным разве что для санатория – «абсюрд!». Обеспокоившись не на шутку, пошел в филармонию разузнать подробности. Иван был как всегда – «для тебя я свободен!». Спустились в буфет. На столе моментально появились два маленьких стаканчика с водочкой – по пятьдесят грамм. Иван быстро глотнул и без паузы начал просветительскую беседу.

Как выяснилось, Оля имела богатый опыт общения со столичными знаменитостями. Раньше она работала на местном ТВ редактором музыкальных передач. В те годы было принято – в порядке рекламы – по второй программе ТВ информировать местных жителей о посещающих город знаменитых артистах-гастролерах. Информация «сопровождалась» маленьким концертом. Концерт входил в филармонический план, кроме того, отдельно оплачивался и в качестве выступления на ТВ. Но он был небольшим – всего полчасика. Понятно, что артисты с удовольствием принимали предложение Оли поиграть в студии. Все было обустроено весьма примитивно: стоял рояль и одна ТВ камера, оператор, меняя ракурсы по своему усмотрению, снимал игру артиста «в прямом эфире». Оля говорила вступительное слово, создавала «настроение» и «в процессе совместной работы» знакомилась с артистами, обмениваясь адресами-телефонами. Артисты, в свою очередь, зная ее административные возможности, охотно шли на контакт, не без оснований надеясь на дальнейшее выгодное сотрудничество. Потом Оля ушла с ТВ, но связи остались, и все были довольны – и гастролеры, и Оля.

– Администрация филармонии, – добавил Иван с энтузиазмом, подогреваемым прохладной водочкой, – тоже одобряет Олину деятельность, просит не снижать активность, дабы поддержать реноме учреждения. Начальство имеет с этого двойную выгоду. С одной стороны, известные артисты-гастролеры позволяют филармонии выполнять план по продаже билетов, а с другой – в порядке обмена – делегировать в столицу своего артиста, что для него и престиж и позволяет перевыполнить план (тут Иван сделал паузу, направив «перст указующий» в потолок) по количеству концертов.

– В Питер, – продолжил повествование Иван, «махнув» очередные 50 граммов приятного пьянящего напитка, – вас пригласили всего на шесть концертов, что, напомню, является твоей месячной нормой. А вот столичные артисты к нам на Юг приезжают работать по-настоящему – они у нас зарабатывать. У них бывает по тридцать-сорок выступлений, но этого я тебе не говорил, – таинственным шепотом добавил режиссер и уже громким голосом обратился к буфетчице, – Галочка, нам бы с концертмейстером еще по стаканчику холодненькой, а то ведь жарко, жажда замучила.

– Иван Сергеевич, – с готовность отозвалась заботливая Галина, – может быть закусочки? А то ведь концертмейстеру завтра в Ленинград лететь.

– Закуска отнимает время у выпивки, – резонно заметил Иван. – А ты не смотри, что он у нас такой … субтильный. Его водка не берет, поэтому он и не пьет обычно – зачем деньги тратить, если водочка голову не кружит, душу не греет, сердце не веселит? Это он со мною, дружком старым, иногда – исключительно за компанию и для поддержания разговора.

Объяснившись с буфетчицей и дождавшись появления новых стаканчиков, Иван вернулся к нашему разговору:

– Я точно не знаю, – опять он перешел на шепот, – это коммерческая тайна. Но они сами мне неоднократно жаловались за рюмочкой чаю, дескать, «устают». – Иван улыбнулся. Стало заметно, что он чуть «окосел».

Воспользовавшись паузой, я попытался уточнить:

– Ваня, почему о наших гастролях я узнаю последним?

– А что ты хочешь, – Иван продолжал шептать, – это филармония, «серпентарий», привыкай! Тут все держится на доносах и сплетнях. Как только заявка на вас пришла из Ленинграда, все только об этом и судачат, завидуя. А певцы-певички осаждают кабинеты отдела культуры – жалуются, рыдают, доводят начальство до осатанения. Но не печалься друг. Оля – твой ангел-хранитель. Она, если что, может и фельетончик организовать в газете «Правда». Поэтому никто тебе серьезно навредить не решится. Давай напоследок за нее выпьем, – предложил Иван.

Выпили. Но тихонько, без вставаний и боя стекла об пол.

– Да, – Иван опять принял подобающий должности серьезный вид, – о документах можешь не беспокоиться. Все уже готово, подписано и доставлено по назначению. Гуляй, счастливчик!

Мы поблагодарили Галочку кормилицу-поилицу и покинули буфет. Иван проводил меня до выхода и долго-долго жал руку на прощание.

"Přátelé v okamžiku rozloučení se šeptem naděje – sbohem"³⁴, как говорил, кажется, … Ярослав Гашек.

… … …

«В Москву! в Москву!.»

А.П. Чехов. «Три сестры» (комедия).

В Ленинград мы прилетели в одиннадцать часов. Город встретил нас ярким солнцем и легким приятным ветерком с Балтики. Возникла заминка с багажом. Но скоро все благополучно разрешилось. Вышли из зала «прилета» с ощущение счастья, ожидая увидеть встречающих нас работников «Ленконцерта». Но, выяснилось – нас никто не ждет. Я забеспокоился, хотел звонить, узнавать, но Оля, которая не в первый раз была в Питере, велела не удивляться:

– Привыкай, здесь всегда так. Вот поедем в Новгород, там будут встречать по-другому. Там провинция, там люди с душой.

Взяли такси и поехали в центр города – в «Ленконцерт». Разговорчивый таксист, узнав, откуда мы, и, вероятно, желая поднять мне настроение, весело болтая, между делом показал на строения, похожие на теплицы, располагающиеся справа от дороги:

– Вот туда ваш самолет «приземлился» пару лет назад. Никто не выжил!

Я вдруг отчетливо почувствовал, что нас тут действительно не очень ждут, и предстоящая встреча с Ленинградом, уже совсем не радовала, захотелось домой к нашим милым добрым казачкам. Мягкий, даже ласковый Ленинград стал превращаться в суровый, строгий Петербург.

Вскоре мы оказались в городе. Таксист, продолжая познавательную беседу, покинул магистраль и стал петлять по переулкам. Я заподозрил было, что он, пользуясь нашей неосведомленностью, «на счетчик накручивает», но, не желая волновать человека за рулем, сидел и помалкивал. Продолжая рассказывать истории, водитель свернул к памятнику Екатерине и не преминул не без заметного удовольствием сообщить, что в скверике, что рядом с императрицей, собираются местные гомосексуалисты:

– «У Катеньки», как они говорят.

Затем он почему-то решил ввести нас в Гатчину. Но Оля вмешалась, и попросила сильно не отклоняться от маршрута. Выяснилось, что он пошутил, а «Ленконцерт» действительно от «Катеньки» рядом – «в двух шагах». Мы подъехали прямо к «парадному крыльцу». Уже при первом взгляде на людей, стоящих у входа в учреждение, понял, что рассказ таксиста «про Катеньку» имел некоторое отношение к делу – публика у «Ленконцерта» была весьма специфической.

Выгрузив вещи и расплатившись, стали разбираться с возникшими проблемами. Строгий вахтер, надев очки и внимательно изучив наши документы, направил в 231 кабинет, «где вами займутся». Багаж приказал забрать с собой. Я послушно поволок чемодан и сумки на второй этаж по указанному адресу. Наконец, дошли, постучали. Женский голос отозвался предложением войти. Вошли. За столом сидела молодая, но очень серьезная с виду администраторша. Быстро разобравшись с «нашим делом», пояснила все по пунктам:

– Вам повезло вдвойне! Во-первых, в один концерт с вами назначен знаменитый актер из БДТ, не буду говорить кто, чтобы не сглазить», – девушка посмотрела на Олю поверх очков, загадочно улыбнувшись, – Во-вторых, концерты будут проходить не в душном Ленинграде, а в пригороде, в том числе на отрытых площадках. Сначала мы собирались разместить вас в Юкках, но потом переиграли: всю неделю будете проживать в Павловске. И поработаете, и отдохнете. Там замечательный парк.

С этими словами Софья, так звали молодую «начальницу», вручила Оле пакет с документами. Оля заохала, рассыпалась в благодарностях и «незаметно» сунула девушке подарок – пакет с фруктами «из собственного сада».

Стали прощаться. Уже подхватив тяжелые сумки, рассчитывая на трансфер, осведомился об автомобиле, который, как я надеялся, «ждет». Но девушка, предусмотрительно убрав пакет под стол, с улыбкой, в которой мелькнуло нечто похожее на соболезнование, сообщила, что с транспортом сегодня в филармонии проблема: «Все машины пока заняты, в разъезде». Посоветовала не ждать и отправиться в Павловск прямо сейчас на электричке.

– Они часто ходят с Витебского вокзала. Здесь совсем рядом, – закончила Соня на оптимистической ноте, по-прежнему участливо улыбаясь.

Ее сопровождающие лживой улыбочкой слова выглядели издевательством. Понятно, что машин в «Ленконцерте» полно, а если они действительно заняты, то вообще-то в концертных организациях принято такси вызывать и сопровождать артистов до гостиницы, что мне, «в нашей провинции», приходилось делать неоднократно на общественных началах по просьбе администрации. Питерское зазнайство вывело из себя. Желая отомстить «брехливой девахе», стал грубо ее «клеить»: предложил поехать с нами в гостиницу и познакомиться поближе, намекнул, что мечтаю провести с ней вечер, получше узнать город, и проч. Девушка делала вид, что не слышит. Это меня разозлило еще больше. Стал говорить, что впервые в Ленинграде, что заблужусь, что Олины сумки тяжелы, что я натружу руки и завтра не смогу играть – и вообще я устал…

Наконец, мои слова достигли цели: девушка «взорвалась». Ее показная благовоспитанность и «милый» голосок переменились. «Оне» указали мне на дверь.

Оля с притворной строгостью решительно вытолкнула меня из кабинета. Я лишь успел хлопнуть дверью на прощание. Певица осталась уладить конфликт. Сквозь неплотно закрытую дверь было слышно, что я милый мальчик, что у меня двое детей и что «совершенно безобидный», просто переутомили дорога и семейные неприятности. Дальше я слушать не стал. Спустился вниз, вышел из здания, закурил. Мимо меня проходили «известные артисты» (по специфической походке можно было догадаться – «от Катеньки»). Они, оживленно жестикулируя, что-то рассказывали сопровождающим сотрудникам «Ленконцерта», которые с жалкими улыбками на изображающем внимание лице тащили багаж прибывших знаменитостей.

Наконец появилась Ольга. Улыбка во все лицо, обнаружившая зубы подозрительной белизны, позволяла надеяться на то, что «инцидент исперчен». И я не ошибся, солистка сообщила, что добрые отношения с Сонечкой удалось сохранить:

– От этой девчонки многое зависит. Она может внести нас в список нежелательных для Ленинграда артистов, конечно, не по причине твоей буффонады, – пояснила певица, – обоснует плохими отзывами зрителей о качестве наших выступлений. И по поводу багажа вопрос решила. Мы поедем налегке. «Витебский вокзал» рядом, мне показали на карте. А вещи доставят машиной. В нашу гостиницу сегодня вечером целая делегация заезжает. Софья Семеновна обещала присмотреть. Не волнуйся – твои подштанники никуда не денутся. Она девочка аккуратная, организованная.

Оля, как я теперь заметил, действительно вышла из здания лишь с небольшой сумкой, которую тут же мне вручила.

– Знаю я этих аккуратных девочек. Она еще и Софья Семеновна. Тоже мне Мармеладова³⁵ номер два! Все перепутает. Вещи наши уедут в Гатчину. Плохое у меня предчувствие – с утра плохое. А подштанники я не ношу – «я старый солдат, дона Роза», «Браилов брал, на батареи ходил!».

– В туалет лучше сходи, герой, пока он рядом, на всякий случай, – проявив здравомыслие посоветовала солистка филармонии.

– Оля, я случайно подслушал ваш разговор. Объясни, почему у меня двое детей, и какие это семейные неприятности меня так сильно расстроили?

– Не переживай, – пояснила она со знанием дела, – если послушать наших филармонических кумушек, детей у тебя значительно больше, чем двое, от этого и семейные неприятности! Ладно, хватит болтать, поехали в Павловск.

Мы вышли на набережную Фонтанки и направились к «Витебскому вокзалу». Действительно, было недалеко. Через час уже «тряслись» в электричке, а через полтора – вышли на перрон в Павловске. Нашли гостиницу. Меня поселили в скромный одноместный номер. Оля как солистка получила «полулюкс» с диваном и телевизором. Пообедали в гостиничном ресторане. Ели отварную осетрину, запивая чешским пивом. Потом пошел к себе в номер – отдохнуть с дороги. Вскоре в дверь постучали – водитель втащил в номер наш багаж. На его лице была все та же вымученная улыбка, что и у его коллег по «Ленконцерту».

На следующий день состоялся наш первый концерт. На сей раз подали машину. Когда мы уже расположились, – Оля рядом с шофером, я на заднем сидении, – появилось главное действующее лицо предстоящего мероприятия: это был действительно знаменитый артист БДТ, недавно прогремевший на всю страну исполнением роли Чацкого в бессмертной комедии Александра Сергеевича Грибоедова. И сам спектакль, который поставил главреж БДТ «великий Гога», и сыгранная соответствующим образом роль, воспринимались публикой как «антисоветчина», что делало спектакль в высшей степени популярным во всегда революционном Ленинграде. О спектакле ходили легенды, а билеты были раскуплены «на несколько лет вперед».

«Заслуженный артист» бодро вскочил в машину и, расположившись на заднем сидении рядом со мной, с игривой улыбкой представился, добавив:

– Сегодня буду счастлив работать с вами!

Оля в ответ заохала и, захлебываясь от восторга, благодарила судьбу «за такое счастье».

Скоро доехали. Нас встретил директор зала услужливый молодой человек лет сорока. Он рассыпался в комплиментах перед дамой. Как старого друга поприветствовал крепким рукопожатием Чацкого. Меня же не заметил вовсе. Пошли готовиться к концерту – в гримерные. Директор угодливо «прыгал» вокруг солистов. Появилась барышня с ключами. Она открыла двери «комнаты для артистов» и, по велению директора, «осталась в распоряжении певицы». Ее начальник принялся развлекать «заслуженного артиста». Их разговор был о людях мне неизвестных и о событиях, как мне показалось, ничего не значащих. Чацкий начал рутинную подготовку к концерту. Появилась гример, которая, как выяснилась, знает артиста «сто лет». Их беседа – уже «втроем» – продолжилась, чуть изменив содержание: Чацкий пытаясь эмоционально подогреть себя перед выступлением стал рассказывать о «ролях», пробовать – с обновленным гримом лицом – фрагменты текстов перед зеркалом.

Тут Петрович, а так звали услужливого директора зала, вспомнил обо мне, обозначив внимание одной фразой:

– Можете пойти на сцену и, пока нет публики, попробовать рояль. Дверь в конце коридора направо. – На миг его лицо стало серьезным, но тут же расплылось в угодливой улыбке, и «Петра творенье» вновь растворилось в общении со знаменитостью.

Волнуясь, что всегда со мной бывает перед первым концертом, пошел осматривать условия «работы» – инструмент, сцену, зал. Рояль был ужасен, но в целом все работало и «хирургического вмешательства» не требовалось. Поиграл Рахманинова, сложил ноты романсов в должном порядке, о котором предварительно договорился с солисткой. Еще раз проверил – все ли на месте – и пошел настраивать себя, готовиться к выступлению. Вышел на вольный воздух. Природа гармонировала с поэзией романсов, которые предстояло исполнить. Короткой прогулки хватило для создания нужного состояния души, и жизнь уже перестала казаться раздражающе скучной. Захотелось еще раз сыграть много раз игранное, и скоро желание было воплощено в жизнь: мы открывали концерт. Чацкий продолжил. Находясь под впечатлением столичного дебюта, из любопытства, я все же остался в кулисах, чтобы послушать выступление «великого артиста». Но не сложилось. Петрович взял меня под локоть, вывел в коридор и тихим голосом, но строго сообщил:

– Автомобиль уже подан, ждут только Вас.

Я покинул здание. Действительно, филармоническая «Волга» стояла у порога с включенным двигателем. Я занял «свое место». Скоро появилась Оля. Настроение у нее было испорчено, как и у меня. Нетрудно было догадаться, что после концерта Петрович устроит банкет. Но этот «праздник жизни» пройдет без нас.

… … ….

Аркаша, друг! Ты мою жену уважаешь? … И я тоже… (поет) – "Я ее целовал, уходя на работу, а себя,³⁶ как всегда, целовать забывал…».

«Окна РОСТа» (мультфильм)

Вечером, когда мы с Олей пили чай, раздался робкий стук в дверь. Я открыл. Предо мною на карачках стоял Чацкий. Он пьяно посмотрел мне в глаза и со слезою попросил:

– Наташа, мне без тебя херово, пусти.

В правой руке «великий актер» держал букетик полевых цветов. Трех точек для поддержания равновесия ему явно не хватало. Он раз за разом помогал себе кулачком, в котором были зажаты цветочки, невольно подметая пространство перед дверью в номер. Выходило комично. Придя в себя после «неожиданного признания» знаменитости, я догадался, что цветы не мне.

– Кто там к нам пришел? – донесся из комнаты притворно кокетливый Олин голосок.

– Оля, тут к тебе заслуженный артист просится, говорит … плохо ему без тебя.

– Пусть заходит.

– Вряд ли у него получится.

– Тогда заноси. – Решительно закончила эпизод певица.

Я помог Чацкому подняться и дотащил его до дивана. Он плюхнулся, что-то промычал, улыбаясь. Оля подала чай в самоваре. Чацкий пил чашку за чашкой, под ее охи-ахи, громко тянул жидкость, остужая горячую воду струей воздуха, «чавкал» и что-то пьяно бормотал. Хозяйка подкладывала ему печеньки и умилено улыбалась. Постепенно великий актер стал приходить в себя, даже пошутил – дескать, «как волка ни корми, он … все ест и ест». Потом, неожиданно задремал, вдруг проснулся и стал читать стихи, как бы продолжая недавний концерт. Начал почему-то с финального монолога Чацкого. Читал, путаясь, перескакивая и опять возвращаясь, но с упоением – играл, пытался вскакивать с дивана, просил карету.

Я предложил вызвать такси, но Оля шутку не одобрила.

Очередной раз закончив монолог, заслуженный артист перешел к обсуждению текущих творческих планов:

– А завтра мне Маяковского выблюдовывать в зал, Владимира Владимировича, мать его! Про «Хорошо» читать буду, про сыры, что мухами незасраны, якобы… Наташа, родная, а вот сделай-ка мне бутерброд с сыром, не позволь актеру умереть с голоду!

– Так его жену зовут новую, – шепотом пояснила Оля в ответ на мой удивленный взгляд, и с готовностью отправилась делать бутерброды, лишь пробурчав ревниво, – надо же, какая любовь!

Пока она хлопотала с закуской, украшая кулинарные изделия привезенной зеленью, сорванной вчера утром на огороде, Чацкий «отрубился», но, когда горка бутербродов появилась на столе, почувствовав запах еды, пришел в себя, всплеснул руками, потом широко открыв рот смачно откусил кусок бутерброда с сыром и стал жевать, похрустывая корочкой свежей булки. Потом, перекусив, приступил к процессу переваривания, и с восторгом, закатывая глаза, стал хвалить кулинарное мастерство «Наташи». Вдруг лицо его остекленело, посидев десяток секунд в полной тишине, Чацкий, стоная, страшным голосом человека готового к самоубийству заговорил о своем:

– Версты улиц взмахами шагов мну.

Куда уйду я, этот ад тая!

Какому небесному Гофману

выдумалась ты, …

проклятая?!

Он замер, затем зарыдал, прикрыв лицо руками. Сквозь рыдания, как стон, прозвучало:

– Как мне надоели эти залупистые³⁷ режиссеры, дэбильные репетиции, прогоны, завистники. И эти ревнивые глупые бабы!

Вдруг лицо его опять изменилось, приняло классические римские очертания. Взор устремился в окно. Он выбросил левую руку вперед и, обращаясь к воображаемой публике, стал читать Дельвига:

Когда еще я не пил слез

Из чаши бытия, —

Зачем тогда, в венке из роз,

К теням не отбыл я!

Зачем вы начертались так

На памяти моей,

Единый молодости знак,

Вы, песни прошлых дней!..

Тут он остановился, нашел глазами Олю и продолжил уже для нее, молитвенно сложа руки на груди:

Не возвратите счастья мне,

Хоть дышит в вас оно!

С ним в промелькнувшей старине

Простился я давно.

Не нарушайте ж, я молю,

Вы сна души моей

И слова страшного …

"люблю"

Не повторяйте…

ей…

Чацкий рухнул на диван, закрыл глаза, дыхание стало затихать, успокоилось, наконец, он заснул.

– Слава Богу, – прореагировала Ольга, перекрестившись несколько раз.

По сплетням, которые докатились до нас провинциалов, к моменту нашей встречи отношения Чацкого со всемогущим главрежем БДТ были испорчены окончательно. Сначала он стал конкурировать с «великим Гогой», осуществив несколько постановок в качестве режиссера. Связи у него были серьезными – папа глава «Ленконцерта». Успех постановок сына недоброжелатели связали именно с данными существенными обстоятельствами: преуспел, якобы, благодаря папиным связям в театральном мире. Главреж «стал чинить препятствия». А Чацкий – то ли в отместку то ли по недомыслию – «отблагодарил» его, что называется, «по полной программе». В то время наш знаменитый писатель, уже примеривший нимб великомученика, «дободался» с властью до Нобелевской премии. И желая соответствующим образом отметить свой триумф, стал рассылать приглашения на «акт вручения» по стране, проверяя наших знаменитостей «на вшивость», как он говорил. В какой-то момент будущий лауреат, а ныне великомученик, появился в городе на Неве, самом оппозиционном месте Страны Советов. Кое-кто из «второго ряда» питерской интеллигенции поспешил посетить «Исаича», не испугавшись преследований со стороны КГБ, желая приобщиться к событию, хотя и не надеясь войти в состав приглашенных на церемонию. Среди них оказался и Чацкий. Исаич, демонстрируя свойственный великим людям демократизм, принял его, завел беседу. Но завершая разговор, вдруг, обнаружил истинные причины благосклонности к актеру, попросил передать знаменитому главрежу приглашение на вручение, на котором, как потом выяснилось, и сам-то присутствовать не смог.