Buch lesen: «Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»», Seite 5

Концертные площадки стали осваивать постепенно: сначала были близлежащие санатории в горах, потом – те, что подальше, и, наконец, пришла очередь Черноморского побережья. Оля умудрялась договариваться о нескольких выступлениях в одном месте, что давало больше времени для прогулок. Работа стала отдыхом, связанным с переменой места. Мы не надоедали друг другу, встречаясь в основном на концерте. Часто с нами ездил ее муж Сережа, и вдвоем они прекрасно проводили время. Иногда муж-пенсионер оставался дома – на хозяйстве. Оля не скучала. В клубах, где мы выступали, у нее были друзья-подружки. Они делились новостями, чаевничали, гуляли, благо для прогулок на территории санаториев были созданы все условия.

Я воспринимал наши концерты как «воскресные путешествия». Прогулки в горы, вдоль осеннего моря были той жизнью, о которой я мечтал, когда в юности читал воспоминания пианистов-гастролеров, совмещавших концертную деятельность с туризмом. Воспоминания были несколько однообразны и строились по одному плану: сначала юмор – рассказ о всякого рода «недоразумениях», то кошка вышла на сцену во время концерта, то конферансье все напутал, то ноты забыли и проч., а потом уже серьезно автор-гастролер рассказывал об интересных встречах, городах, природе…

Пытался, писать, подражая «великим», что-то вроде дневника. Но у нас, благодаря Оле, недоразумений на концертах не было – все шло строго по разработанному плану, по стандарту. Однообразие происходящего продолжение дневника не стимулировало. Стоял ноябрь, ласкающий глаз красотой природы. Но писать о красотах Кавказа тоже не хотелось – дело неблагодарное, ибо все это уже много-много раз описано поэтами и писателями, воплотилось в картинах, музыке, фотографиях. И то, что раньше вызывало поэтический восторженный отклик, что было сильнейшим стимулом к творчеству, сегодня, будучи культурно освоенным, доставляет лишь удовольствие при созерцании и способствует отдыху. Так я и делал – отдыхал.

Поначалу – на первом концерте – немного трясся, переживал. На втором – волновался меньше. На третьем – чувствовал себя идеально, играл вдохновенно, без «щенячьего страха». А вот перед шестым – с утра накатило тягостное томление, вялость, осенняя апатия, которые исчезли лишь во время выступления – концертная атмосфера, публика оживляли жизнь. На шестом концерте я, наконец-то, понял, что значить с удовольствием играть на концерте – сцена не то, чтобы окрыляла, она стала приятным времяпрепровождением.

Как только почувствовал сценическую свободу, жизнь стала еще счастливее. Перестал маяться ожиданием выступления. Предконцертное время тратил на прогулки. По приезде, на всякий случай, осматривал инструмент. Как правило, все было в порядке. Потом совершенно беспечно, с удовольствием, отправлялся гулять, поставив будильник наручных часов так, чтобы он просигналил в момент, когда нужно будет возвращаться, и я возвращался по той же дороге, по которой уходил осваивать незнакомую местность. После прогулки, возникало желание отдохнуть, но вместо этого переодевался и выходил на сцену – присутствие публики возвращало силы. А после концерта был маленький «банкет-ужин», который опять заканчивался прогулкой. На этот раз уже по дороге, освещенной фонарями. Мимо проходили «отдыхающие», многие из которых были на концерте. Они узнавали, улыбались, иногда выражали восхищение. Я благодарил, желая сохранить о себе хорошее впечатление. Так учила Оля: «Нам еще здесь работать», – говорила она. Аудитория была, в основном, женской – состояла из дам ровесниц Оли и постарше. Они держались с нею как добрые знакомые. А ко мне относились заботливо, но чуть покровительственно.

Жена, правда, обижалась, завидовала. И действительно, она весь день возилась дома с ребенком, а у меня замечательно интересная жизнь – работа в институте, концерты, путешествия… Но концертов у нас было не так много. Отсутствовал всего-то один-два дня в неделю. Оля, в свою очередь, делала все, чтобы жена не «накручивала себя» сверх меры: разговаривала с нею после поездки по телефону каждый день, все подробно-подробно рассказывала, выставляя меня в самом лучшем свете: «Во время поездки много работает над репертуаром, готовится к занятиям в институте, к экзаменам в аспирантуре». Зарплата, которая действительно превосходила институтскую, была своеобразной компенсацией за «мучения» жены. Тем более что по приезде, отдохнув как следует «на работе», ретиво брался за домашние дела, переставшие казаться мне столь унылыми.

Зачетная сессия в институте прошла для меня на сей раз почти незаметно. Наступила новогодняя предэкзаменационная пауза. Ближе к Новому году концертная благодать тоже закончилась. Перед новогодним концертным ажиотажем можно было сделать перерыв. И перерыв был сделан.

… … …

А у психов жизнь – так бы жил любой:

Хочешь, спать ложись, хочешь, песни пой¹⁹.

Посидев пару недель дома, стал скучать по концертам. И тут зазвонил телефон. Снял трубку, и, услышав голос Оли, сразу передал трубку жене. Но она, после коротких приветствий, вернула ее обратно. Оказывается, дело на этот раз касалось меня, и дело было срочным.

– Начальство требует, чтобы мы дали шефский концерт. Это общественная работа, без оплаты. Но выполнить ее нужно обязательно, а то загрузят другой – будешь ходить в ДНД, «сидеть на буквах» во время выборов народных депутатов. Слава богу, я договорилась. Дадим. У нас в городе есть элитный сумасшедший дом. Там нас ждут.

– А психи к нам хорошо отнесутся? – спросил, не веря, что она говорит серьезно, но, как оказалось – зря не верил.

– Ты отстал от жизни! Музыка на психов оказывает самое благотворное влияние! Клиника у нас специфическая. Там много стариков вполне мирных, потому что на лекарствах. С виду они здоровы, но маразм, конечно, начинает себя проявлять. За рубежом существует целое направление психиатрии – лечат музыкой. Моя подруга уехала в Израиль и там быстро пристроилась работать. В Израиле музыкантов много, но, благодаря психам, все находят работу. Она устроилась в концертную бригаду по обслуживанию тамошних стардомов. В Израиле люди живут плохо, но долго. Старики – в основном не дома, а в клиниках, санаториях, где созданы условия «для счастливой старости». У них для стариков концерты обязательны. Моя подруга катается по этим «санаториям», поет наш репертуар и вполне хорошо обеспечивает семью. Я сначала даже не верила, но она прислала перевод статьи о подготовке специалистов по музыкальной терапии, которую проводят во многих американских университетах. Это модное направление в медицине и образовании. Скоро и у нас введут музыкальную терапию – без работы не останемся.

Действительно, о подобной практике я не слышал. Правда, во время учебы преподаватель политэкономии как-то на лекции рассказывал, что ведутся исследования о влиянии музыки на животных. Наши «ученые» доказали, что коровы лучше доятся под музыку Моцарта, чем под Бетховена. А вот под Шостаковича они вообще доиться отказываются, зато бодаться начинают с остервенением. Понятно, что отнесся к рассказу преподавателя, как к анекдоту. А вот сейчас вспомнил и озвучил Оле данную «научную информацию». Она не заинтересовалась, но и не обиделась на аналогию, посоветовала обязательно рассказать про это удивительное открытие советских ученых директору:

– Он заинтересуется. Может быть, статью напишет в свой любимый журнал.

– А какой журнал он читает?

– Как, ты еще не знаешь?! Конечно «Крестьянку». Выписал на филармонию, – с ноткой возмущения в голосе ответила Оля и вернулась к теме разговора. – Терапевтический эффект достигается лучше тогда, когда старики слушают музыку своей молодости, т. е. – наш с тобой репертуар. У нас в стране практика возвращения стариков к жизни с помощью музыки существует пока только в виде эксперимента. Врачи ее поддерживают. Завтра увидишь: на концерте все будут присутствовать – и послушают, и похлопают, и за стариками понаблюдают, проконтролируют ход эксперимента. Деньги на это государство пока не выделяет. Поэтому концерт без оплаты – шефский. Будем с тобой бескорыстно сражаться за здоровье сограждан и медицинской науке помогать.

После заключительных слов солистки понял, что от концерта увильнуть не удастся, и приуныл. Но Оля меня приободрила:

– Не расстраивайся. Где-то «шефняк» все равно давать придется. Ты хочешь деткам играть? Да они хороводы вокруг нас водить начнут. Намучаемся. А тут публика благодарная. Кто пока «в себе» – похлопает чинно. Ну а другие, – те, по крайней мере, сидеть будут тихо. Готовься. Завтра в два часа за тобой заеду. В три начнем, в полпятого будем дома. Жене трубку передай.

Пригласил жену и пошел заниматься дочерью. Понял, что завтра «Смерть Изольды» играть вряд ли позволят. Ну и ладно, «Изольда с возу… раньше дома буду!».

На следующий день за мной заехала директорская «Волга». Оля уже восседала на заднем сидении:

– Видишь, как у нас поощряется общественная работа. Денег не платят, но организуют все по высшему классу. Ты удивишься, но водитель сегодня будет нас ожидать! Когда это было?

Действительно, обычно филармония выделяет транспорт для нескольких коллективов. Автобус развозит артистов по «точкам», а потом забирает в обратной последовательности: приходилось ждать, грустить о потерянном времени. А тут – почет и уважение!

Психбольница находилась на окраине города, в тихом месте, недалеко от трассы. Доехали быстро. Ворота были закрыты, но водитель показал документы, и нас пустили. Охранник, улыбаясь во весь рот подозрительно блаженной улыбкой, помахал рукой – «привет артисты!». Заехали во двор, остановились около здания, в котором размещалась администрация. Оля, которая, как выяснилось, была здесь не первый раз, пошла договариваться. Я остался с водителем на улице. Хотелось подышать свежим воздухом, но не случилось – шофер сразу закурил. Отойти было неудобно, ибо он начал рассказывать анекдот, содержание которого не позволяло сделать это во время поездки при Оле. Анекдот был «с бородой». Водитель рассказывать не умел, поэтому говорил долго – больше смеялся, чем говорил. Наконец, он закончил, но, судя по всему, хотел рассказать еще один. Мне повезло – его пригласили с документами в администрацию что-то оформлять. Появилась возможность погулять, оглядеться.

Психбольница больше напоминала санаторий. Сама лечебница располагалась за высокой оградой, преодолеть которою было в высшей степени затруднительно. По всему периметру ограды располагались двухэтажные здания – палаты для душевнобольных. Вдоль зданий была заасфальтированная дорожка, дальше были деревья, нижние ветви которых были спилены так, что забраться наверх по стволу было решительно невозможно. По двору ходили люди в больничных халатах, которые занимались уборкой территории. Работали молча, но лица сияли «улыбкой охранника». Стало ясно, в больнице практиковали не только музыкальную терапию, но и традиционные способы лечения душевнобольных – трудом, который дополнялся приемом таблеток. От них и улыбки, причем у всех одинаковые. Навстречу мне по дорожке шли две женщины, судя по униформе, пациентки. Они несли большую кастрюлю. Кастрюля колыхалась в «ритме шага», распространяя по территории аппетитный запах наваристого борща. Девушки, как догадался, несли продукты из пищеблока в столовую для больных, которым по клиническим причинам в общей столовой питаться было не рекомендовано. Девушки улыбались все той же улыбкой, но при этом еще и разговаривали.

Барышня, что помоложе, проходя мимо меня заинтересованно спросила:

– А Вы, молодой человек, у нас отдыхать будете?

– Нет, – говорю, – к сожалению, я ненадолго, через час уеду.

– Ой, – разочарованно отозвалась красавица, не переставая блаженно улыбаться, – вот так всегда: как только появится симпатичный мужчинка, так сразу и выясняется – ненадолго.

Дабы загладить «вину» вызвался помочь девушкам. Те категорически отказались, ибо для них носить борщ – врачебное предписание. Мы расстались. Но через пару секунд я услышал знакомый голос моей поклонницы:

– Молодой человек, а Вас, кажется, зовут!

Посмотрел в сторону административного корпуса. На крылечке стояла Оля и призывно махала рукой. Экскурсия закончилась. Нужно было возвращаться. Подшефная публика к музыкальной терапии готова!

Мы с Олей поднялись на второй этаж. Сначала зашли в кабинет главврача. Это был уже немолодой мужчина с грустными глазами. «Наверное, – подумалось, – этот таблетки не пьет». Он встал и поприветствовал меня, пожав руку. Врач пояснил, что они наблюдают за постоянными пациентами лечебницы несколько лет и обнаружили, что искусство оказывает положительное влияние на их здоровье. Причем, не только психические характеристики, но и давление, и пульс становятся лучше. Особенно благотворно воздействует музыка. «Поэтому – заключил доктор – большое вам спасибо за помощь от всего коллектива». Главврач предложил выпить чайку с дороги, но мы, сославшись на отсутствие времени, отказались, попросив показать помещение, где должен состояться концерт. Он проводил.

Зал был небольшим. Пианино «Ростов-Дон» стояло в правом углу маленькой сцены так, что я вынужден буду сидеть спиною и к солистке, и к публике. Переставлять не стал, – «Чего толкать, напрягаться? Приспособлюсь, – подумалось, – лишь бы, инструмент был в порядке». Проверил – оказался «вполне».

Пока я разбирался с инструментом и нотами, зал заполнила публика, и мы начали концерт. Поначалу было неловко, но скоро привык. Во время игры головой не крутил. Оля, когда была готова начинать, давала сигнал играть вступление, чуть прикоснувшись к моему плечу. Публику смог рассмотреть на поклонах. Старушки, сидевшие в инвалидных креслах вдоль сцены, были «далеко» и не проявляли признаков какого-либо интереса к происходящему. За спинами старушек располагались медработники – доктора и сестрички. Среди них был и главврач, что придавала действу элемент серьезной официальности. Многочисленная стайка пациентов, что помоложе, располагалась в задних рядах. Они реагировали на концерт весьма бойко. И, казалось, даже улыбались ещё веселей, чем до концерта.

Оля объявляла романсы, но не все, иногда вдруг неожиданно, как бы вспоминая прошлое, вклинивала в музыку Чайковского простенькие песни из серии «старинных романсов». Все прошло замечательно – по сокращенной программе. Как попросил главврач, уложились в полчаса. Но задние ряды счастливых слушателей бисировали – требовали еще. С молчаливого согласия начальства спели пару песенок. И концерт закончился. Нас благодарили и пациенты, и медработники. Оля зашла в кабинет к главврачу, что-то оформлять. Я пошел разыскивать водителя. Нашел в сторожке. Он, путаясь, рассказывал все тот же анекдот охранникам. Те терпеливо слушали – работа сделала их терпимыми к проявлениям человеческой слабости. Физиономия у нашего шофера была счастливой – то ли атмосфера повлияла, то ли попробовал таблеточку. Наконец, он довел рассказ до конца, и мы отправились к автомобилю разогревать двигатель. Скоро пришла Оля. Она была «в оживлении» – впрочем, как всегда, после концерта. Назвала нас «мальчиками». Сказала, что можно ехать. Появился главврач – проводил.

Поехали. Водитель молчал, излучая всем своим видом счастье. Сначала отвезли солистку. Вышел из машины и довел ее до калитки. Прощаясь, Оля сунула мне пару пачек с лекарствами:

– Это тебе главврач рекомендовал попить. Я ему рассказала, как ты много работаешь, как устаешь. Он подобрал тебе терапию, которая улучшит психические реакции. А это – Оля показала на другую пачку – отдашь жене, чтобы поменьше нервничала и тебя не пилила.

Я с благодарностью принял таблетки для улучшения моих психических характеристик, но от «таблеток счастья» для жены отказался:

– Оля, я сегодня насмотрелся на счастливые лица сверх меры – хватит надолго. Пусть лучше нервничает.

– Хорошо, – согласилась солистка, – я их своему отдам. Пусть пьет перед сном. От него все равно толку мало. Меньше будет психовать, когда мы на концерты без него ездим.

…. …. ….

Поскреби казака – найдешь немного еврея и… сифилиса.

И.И. Мечников ²⁰

После январских праздничных концертов и школьных каникул в филармонии жизнь затихла. Все артисты перевыполнили план по концертам, даже мы с Олей. Наступил долгий – до «февральских окон» – репетиционный период, не слишком ответственный и почти не проверяемый администрацией. Артисты лениво, по графику, занимали репетиционные классы. Мы с Олей, благодаря ее авторитету, получили возможность репетировать дома, изредка появляясь в здании филармонии. Лишь казачий хор был задействован, как говорится, «по полной программе». Весь коллектив – певцы, танцоры, оркестр, костюмеры – отправился на гастроли в Болгарию! Казакам завидовали. Все понимали, что их поездка это не просто туризм за государственный счет, это – международный туризм! Они еще и вещи привезут импортные, турецкие – в Болгарии есть! А нам сидеть без концертов, без премиальных, в скуке и депрессухе январских сумерек, в погоде – то дождь, то снег… Все ждали возвращения казаков. Все ждали «заграничный товар», предвкушая скидки и соответствующую скидкам экономию. И вот они вернулись – с товаром, но … не только.

Признаться, вещи из Болгарии меня интересовали мало. К казакам, после знакомства с их руководителем, относился плохо и вступать с ними в экономические отношения не хотел. Но Оля «накрутила» жену, а уж жены, когда дело касается дешевого, но модного барахла, умеют испортить жизнь. С момента приезда казаков каждое мое утро начиналось с вопроса – «когда ты зайдешь в филармонию?». А после работы, казалось, меня дома ждали только для того, чтобы спросил – «а ты в филармонию заходил?». Но я был всегда «сильно занят» – в институте заканчивалась сессия у очников, и еще явились заочники, а это всегда и нервы, и лишняя суета, и вызовы в деканат. Но главное – мне не хотелось связываться с казаками. Что-то подсказывало – обдурят, сунут какую-то дрянь, а я по неопытности куплю, а дома все раскроется, и возникнет новая проблема – «неси назад». А я, конечно, не понесу. И придется «эту дрянь» втайне от жены выкинуть, а ей отдать «заначку», которая организовалась «за левые концерты». Так и тянул, ожидая, что у казаков все раскупят и будет поздно, хотя и в этом случае, кроме семейных неприятностей, меня в ближайший месяц ничего не ожидало.

Возвращаясь домой после очередного экзамена, желая как-то разрядить домашнюю атмосферу ожидания заграничного товара, решил устроить праздничный ужин и купил соответствующие угощения. Но жена с порога «обрадовала»:

– Тебя вызывают в филармонию в отдел кадров на пару минут, но срочно. Я пообещала, что передам, и ты обязательно зайдешь. Наверное, опять нужно где-то расписаться.

«Врет, договорились с филармоническими кумушками меня заманить. Те знают, что список товаров для жены и деньги всегда со мной!» – предположил легкомысленно, но, как скоро выяснилось, опять ошибся.

Утром, дабы побыстрее избавиться от неприятного мероприятия, продумывая маршрут, чтобы случайно не столкнуться с казаками, забежал в филармонию. Знакомый вахтер, увидев меня, пряча глаза, спросил: «В отдел кадров?». Я утвердительно кивнул. Он открыл калитку, записал меня в журнал, но расписаться почему-то не попросил.

Почувствовал неладное – какая-то тревога стояла в лабиринте филармонических коридоров. Было непривычно тихо. Казалось, что репетиционный процесс совсем прекратился. Подумалось, что все заняты исключительно экономической деятельностью, но атмосфера была другой, в воздухе царило не беспокойство – был страх в лицах работников, снующихся и прячущих глаза и руки. Поднимаясь на второй этаж, услышал шаги, идущего навстречу артиста. Увидев меня, знакомый музыкант вдруг резко поменял маршрут и рванул наверх…

«Отдел кадров» был первый официальный кабинет от служебного входа. Захожу, приветствую заведующую. Она непривычно серьезна и официальна:

– В городе эпидемия очень опасного гриппа. У нас концертное учреждение, мы проводим общественные мероприятия, поэтому приказом директора введен особый санитарный режим. Дабы не рисковать, не попасть под карантинные меры, которые введут власти, всем сотрудникам необходимо в профилактических целях в течение двух недель пить вот эти таблетки. – Заведующая передала мне через стол упаковку с лекарством, и суетливо убрала руку, как бы опасаясь соприкоснуться с моей. – Внутри упаковки есть руководство по приему, – пояснила она, – таблеток хватит ровно на две недели. Пейте и постарайтесь быть осторожным, избегайте ненужных контактов, общепита, поездок в общественном транспорте.

Поблагодарил, пообещал все выполнить. Хотел было задать пару вопросов, но кадровичка была столь напряжена, что предпочел покинуть кабинет и, вспомнив ее предупреждение об опасности социальных контактов и возможно подстерегающую меня совсем нежеланную встречу с кем-нибудь из казаков, быстро покинул здание филармонии.

Дальше был институт. Завертелся в работе и, нужно признаться, забыл обо всех предупреждениях и таблетках. Но вечером жена поинтересовалась причиной вызова в филармонию. Вот тут-то я и вспомнил. В двух словах объяснив в чем дело, прочел руководство, напечатанное на пишущей машинке. Нужно было выпивать две таблетки в день – утром и вечером. Был вечер. Я выпил сразу две.

– А ты, как «умный мельник» у Булгакова, выпей всю пачку за один раз! – посоветовала остроумная жена.

Хотел было в ответ попугать страшным гриппом, но … в этот момент зазвонил телефон. Жена передала мне дочь «на воспитание», сама же принялась обсуждать с Олей события дня, что они делали ежевечерне с аккуратностью, достойной лучшего применения. Дочь рисовала красным карандашом каракули в моем ежедневнике. Я следил за тем, чтобы она продолжала заниматься этим не опасным для здоровья и стен комнаты искусством. У нее что-то получалось, но что? – об этом знала только она. Время от времени дочь тыкала пальцем в рисунок, называла на своем тарабарском языке изображенное «Юка!»²¹ и с вызовом посматривала на меня.

Подтверждаю – «Юка, конечно – Юкка²²». Потом ею был сделан новый рисунок, по моему мнению, совсем не похожий на первый. Но она опять настаивала – «Юка»²³. Я не возражал.

Через полчасика жена закончила разговор. Предвкушая свободу, ожидая, что дочь, увидев маму, переключит свое внимание на нее, а меня оставит в покое. Но жена, взяв дочурку на руки, сообщила – «Оля тебе что-то хочет сказать».

Освобождение откладывалось. Я взял трубку.

– Ты был в филармонии, получил таблетки? – голос Оли был веселым и неприятностей не предвещал.

– Да, – говорю, – все сделал как надо, таблетки выпил.

Оля возмутилась: «Сколько раз тебе повторять, прежде чем что-то предпринимать, посоветуйся со мной. Таблетки не пей, а то плесенью покроешься. Это антибиотик «Олететрин». Страшная гадость. От него кроме вреда никакой пользы».

– Не могут таблетки с таким красивым названием приносить только вред, – ответил, намекнув на сходство названия лекарства с именем певицы, – польза тоже должна быть.

– Вот только название и хорошее, – Оля одобрила шутку.

– А как же опасный грипп, угроза карантина?

– Во-первых, – певица с педагогической систематичностью начала излагать суть вопроса, – антибиотики от гриппа не помогают; во—вторых, никакой эпидемии гриппа нет вовсе, а все дело в том, что казаки вернулись с гастролей.

Я не совсем понял, какая существует связь между антибиотиками и возвращением казаков из Болгарии, но Оля, не дожидаясь вопроса, тут же все разъяснила:

– Они с гастролей сифилис привезли. Пока неизвестно – кто болен, кто нет. Но началась паника. Все стали себя рассматривать и обнаружилось – у кого прыщик, а у кого и язвочка. Многие живут в гостинице, вместе с артистами театра и цирка. Нужно было что-то предпринимать, а то, если вдруг дело дойдет до санитарных властей, художественная жизнь в городе прекратится. Вот наши и пошли по самому простому пути. Пока будут разбираться с казаками, всем работникам филармонии, дабы не распространяли заразу, приказали заняться профилактикой – пить антибиотики. Через пару недель все будет в порядке. А пока будь осторожен. В филармонию не ходи. Если позвонят и спросят о здоровье, отвечай уверенно – «здоров, таблетки пью». Но не пей и жене ничего не рассказывай, а то разволнуется, начнет у себя прыщики искать, концерты нам сорвет. В институте рот держи на замке. Ни с кем в контакты не вступай – спровоцируют и донесут, а потом на худсовете будем твою болтовню обсуждать. Не смейся, премии лишат!

– Оля, объясни, пожалуйста: казаки были в Болгарии, почему же они привезли «болезнь французскую»?

– А ты не знал, – весело пояснила солистка, – казаков, куда не пошлют, они отовсюду сифилис возят. Природа у них такая! Везде – «наш маленький Париж».

… … …

«Розпрягайте, хлопцi, коней

та лягайте спочивать.

А я пiду в …»

Старовинна козацька маршова пісня ²⁴

Все сделал, как велела Оля: в филармонии не появлялся, таблетки не пил, с женой вопрос не обсуждал. В институте на провокационные вопросы (а они были!) отвечал «уклончиво», разговор прекращал, извиняясь, ссылался на отсутствие времени и торопился туда, куда должен был прийти вовремя. С целью конспирации стал носить на руке часы, которые не так давно снял – мешали играть на инструменте. Но интерес к происшедшему событию не утратил. Оля, дав указания, подробности почему-то не раскрывала. С женой казачий вопрос они обсуждали исключительно в экономической плоскости. Хитрая солистка придумала историю, что казачков прихватили на таможне и все мало-мальски ценное забрали. Жена поверила, повздыхала, забрала у меня деньги и успокоилась. А мне хотелось переговорить с Иваном, хотелось послушать подробности, хотелось послушать историй. Но приходилось выжидать. В какой-то момент терпеть стало невмоготу – нарушил запрет и появился в учреждении, которое за два месяца работы стало своим.

Филармония порадовала. Уже на входе заметил возвращение прежней жизни – родственная, почти домашняя атмосфера. Вахтер был «рад меня видеть», покинул рабочее место, вышел навстречу, долго тряс руку, спрашивал о здоровье, о семье, о творческих планах. Все подробно рассказал и спросил про Ивана.

– Здесь он, здесь. На рабочем месте.

Поднялся на второй этаж. Иван, действительно сидел в кабинете и работал с художником – обсуждали афишу. Увидев меня, обрадовался. Извинившись, оставил художника самостоятельно дорабатывать проект. Вышли в коридор. Мой друг после традиционных теплых приветствий с улыбкой спросил:

– Знаешь о наших казачьих подвигах?

– Знаю, правда, не все, хочется узнать подробности, и чем дело закончилось. Занятная ситуация, согласись. Совсем недавно здесь было все так тревожно, а вот сейчас – никаких следов происшествия.

Иван рассмеялся: «Сейчас у нас катарсис. А вот в кульминационный момент все было «достойно пера Эсхила». Давай сбежим отсюда на минуту. Я на улице все расскажу. Здесь могут помешать, да и стены у нас имеют… ноги, как ты, надеюсь, уже понял».

Вышли из здания, воспользовавшись Ваниным ключом. Зашли в ближайшее кафе с согревающим названием «Солнце в бокале», заказали вина и… оказались вдали от заинтересованных глаз, ушей и «ногастых» стен. Иван начал рассказ:

– Бучу подняла медсестра из общежития. Не сговариваясь, несколько казаков обратились к ней за советом, пожалившись на язвочки на губах. Хитрющая и опытная сестра милосердия сделала вид, что ничего страшного не произошло, посоветовала смазать ранки левомицетином, а сама на следующее утро пошла прямо к директору, что, впрочем, было малым злом, ибо могла обратиться в санитарную службу. Ума, слава богу, у бабы хватило. Но директор «перепужался» сверх меры. У него шуры-муры не только с секретаршей (в этот момент Иван посмотрел на меня изучающим взглядом, но я успел скрыть удивление – получилось, что прекрасно об этом осведомлен, и Ванька сплетни не распространяет). Для него подхватить сифилис – смерти подобно. Жена нажалуется влиятельному родителю, и наш специалист по крупнорогатому скоту вылетит из руководящего кресла и, в лучшем случае, будет работать зоотехником где-нибудь на хуторе.

Прервав рассказ, Иван предложил выпить за здоровье, что, в создавшейся почти эпидемиологической ситуации, сделать было, конечно, необходимо. Выпили, и солнца в крови прибавилось.

– «Реакция директора, – глубокомысленно продолжил мой просвещенный друг, – яркий пример того, что, находясь в паническом состоянии, ничего серьезного нельзя предпринимать. А он предпринял!» – Иван, вдруг, рассмеялся, хотя пока ничего смешного не рассказал. Смеялся заранее, уже представляя картину, которую ему еще только предстояло «написать». Смеялся искренне, до кашля, закончил «охами-ахами», наконец, успокоился и продолжил:

– Ситуация усугубилась тем, что сифилисное войско по приезде занялось торговлей. Директор, получив барахло в подарок – «для Вашей жены», ужаснулся возможным последствиям. Медсестра, выполняя свою работу, перестраховалась, и наплела ему историю про бытовой сифилис, а он, резко поглупев от страха, стал действовать. Срочно принял меры: стал лично беседовать с руководителями коллективов, заставил всех принимать антибиотики, и после многочисленных повторений медицинских рекомендаций сам поверил в возможность заражения бытовым путем. Началась паника. Всё по нескольку раз в день стали обрабатывать хлоркой, запретили рукопожатие и прекратили бумагооборот внутри коллектива. Наш бздливый скотовод перестал встречаться с артистами, отменил приемный день, к себе никого не пускал, даже секретаршу. Общался с коллективом только по телефону, или сам выходил из кабинета, а перед возвращением обрабатывал руки какой-то вонючей гадостью. Притащил из дома кипятильник и сам, без помощи секретарши(!), прямо в кабинете заваривал кофе.

Представив картину, я с запозданием присоединился к Ваниному смеху. Он и поддержал и, одновременно, попытался остановить – «слушай дальше!». А дальше – я и слушал, и смеялся навзрыд уже безостановочно.

– Психоз передался артистам. Купленные вещи стали нести назад – казакам, а те деньги уже пропили, поэтому товар не принимали. И «зараженный турецкий гардероб» отправился в стирку, а потом еще и в химчистку! Но проблема осталась: нужно было что-то делать с источником заразы – с казаками. Директор воспользовался своими связями и смог договориться с главврачом «кожвендиспансера» о конфиденциальном осмотре казачьего хора и последующем лечении выявленных носителей инфекции. Для конспирации главврач выделил специальный день, объявив его «санитарным», дабы другие сомневающиеся в своем здоровье граждане не встретились с артистами и не распространяли по городу всякого рода лживые измышления о нравственном облике прославленных советских артистов. Директор вызвал «Сексота» и через секретаршу передал ему условия возвращения казачьего отряда на филармоническую службу: