Buch lesen: «Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»», Seite 4

Иван сделал соответствующую запись в открытый заранее ежедневник. Я с удивлением наблюдал сцену. Оба моих начальника вели себя так, будто вопрос уже решен, хотя главное слово должна была сказать солистка. Предположил, что она загнана в угол давно продолжающимся конфликтом, и ей просто некуда деться. Но то, что программу нужно сдавать через две недели, меня не то, чтобы испугало – несколько насторожило. Значит, придется много репетировать. Возможно, захотят нас провалить, и все мои старания будут напрасны. Может быть, не все еще решено, а меня просто используют для каких-то неизвестных мне тайных филармонических целей?

Как только я подумал об этом, в дверь постучали.

…. …. …

Она была поэтесса,

Поэтесса бальзаковских лет.

А он был просто повеса.

Курчавый и пылкий брюнет¹⁵.

С. Черный

Кудрявый худрук с неожиданной пылкостью подскочил, как мячик, и проворно бросился к двери, распахнул ее и чуть согнувшись, припал к «лапке» дамы, царственно вошедшей в кабинет. Облизав ручку вошедшей, подпрыгивающий худрук отодвинул стул, усадив ее на почетное место за столом. При этом он скороговоркой проговаривал много-много приличных и малоприличных комплиментов. Из всего происходящего в кабинете я понял главное: пришла Ольга Васильевна, и она – «не просто так». Певица была весьма миловидной женщиной, уже в летах, чуть располневшей и очень хорошо одетой, как у нас говорят – «роскошно».

Наконец, после всех охов да ахов и взаимных восторгов меня представили солистке. Та отозвалась:

– Я знаю, что Вы отличный пианист. Мне, наконец, повезло. После долгих лет службы в филармонии я смогу заняться творчеством. Уже всем объявила: работа моя закончилась, начался новый этап – буду заниматься искусством. – Ольга Васильевна говорила приятным голосом, улыбаясь, вполне искренне, хотя, зная истинное положение дел, я понимал, что все это игра, артистизм. «Что ж, – подумалось, – артистка она хорошая».

По неопытности я не смог ответить ей в том же комплиментарном духе, но вышло неплохо. Поблагодарил за добрые слова и пообещал сделать все, чтобы оправдать ее надежды.

Худрук, был счастлив, казалось, весь стал улыбкой. Как заклинание, повторял:

– Ну, и славненько, и славненько. Ольга Васильевна, Вы прелесть!

Мы с солисткой покинули кабинет и остались вдвоем. Ольга Васильевна разузнала мои матримониальные обстоятельства и пригласила в гости с женой сегодня вечером. Я поблагодарил и смог, наконец, сформулировать пару комплиментов. Певица приняла их с понимающей улыбкой. Напоследок наговорила мне кучу приятных слов, написав крупными буквами актрисы, привыкшей раздавать автографы, адрес. Вот теперь-то, как я понял, вопрос о моей работе решен окончательно.

После того как мы расстались из кабинета вышел друг-Иван. Занялись делом. Он повел меня в отдел кадров оформляться. Пока шли, коротко инструктировал по поводу выступления на худсовете:

– Петь будете русскую музыку – Глинку, Чайковского. Аккомпанемент не сложный, поэтому для сольного выступления выбери что-нибудь виртуозное, но популярное. Лучше всего Листа. Ты, я помню, в консерватории играл «Изольду», «Мефисто-вальс». Повтори что-то одно, что лучше выходит. Готовься. – Озвучив инструкцию, Иван представил меня начальнице отдела кадров, и покинул нас, сославшись на неотложные дела.

Начальница, как нетрудно было догадаться, была по образованию юристом – закончила юрфак все того же сельхозинститута. Будучи специалистом по «колхозному праву», она еще студенткой проявила интерес к артистической деятельности – как и директор, играла в КВН – и после получения диплома смогла устроиться в филармонию. Разбираясь с моим трудоустройством, успела кое-что рассказать из того, что Иван утаил. Оказывается, Ольга Васильевна была очень влиятельной женщиной. Работая в филармонии с молодых лет, она завоевала сердца многих людей с должностью и со связями. С годами пылкость поклонников чуть поостыла, но ей удалось сохранить со всеми добрые отношения. Этим капиталом она умело пользуется – без злоупотреблений. Не будучи администратором, певица через своих знакомых оказывает серьезнейшее влияние на работу всей филармонии. Поэтому ее побаиваются и, конечно, очень хотят, чтобы она прекратила карьеру певицы. Возможность уйти на льготную пенсию у нее есть. Но ей никто не может этого предложить – боятся. Пытались использовать ее бывшего дурачка-концертмейстера. И он повелся, устроив скандал, но не помогло. Теперь ждут, что она сама выступит с инициативой, а они будут уговаривать остаться – «хоть на полставочки, хоть на четверть».

Я писал автобиографию, слушал болтливую юристку, качал головой, но вопросов не задавал, мнения своего не высказывал, был уже опытен – донесут.

– Вот здесь, товарищ артист распишитесь, – кадровичка подала мне напечатанный секретаршей документ, – я сегодня же отнесу приказ на подпись директору. Завтра жду Вашу «Трудовую книжку», – сказала она на прощание.

… … …

«Здравствуй, новая жизнь!»¹⁶

И вот опять я стал концертмейстером. И случилось это как бы само собой! Можно было отказаться, ведь был уже опыт и опыт негативный. Но отказываться не хотелось. Да, я опять концертмейстер, но я – другой концертмейстер! Я артист, у меня сольный номер, у меня шесть концертов в месяц, у меня гастроли (это сладкое слово – … «гастроли!»). И нет «художественного руководителя», нет педагога, который лезет со своими дебильными советами, нет экзаменов, уроков, обязательного присутствия – свобода! Академическая волынка закончилась, «педагогика» отодвинулась на второй план и сразу перестала раздражать. Я артист филармонии!

Вышел из здания и вдруг почувствовал запах осени, увидел красоту деревьев, почти освободившихся от листвы. Огляделся по сторонам и вновь залюбовался архитектурой старого города, которую давно перестал замечать…. На крыльях свободы и радости устремился домой. С порога, испугав годовалую дочь, стал бурно, рассказывать о событиях сегодняшнего дня, о новой жизни, которая нас ждет. Жена поняла лишь то, что случилось что-то очень-очень хорошее, и мы впервые за последние два года идем в гости!

Вечером таксист повез нас по указанному певицей адресу – на дачу. Это был дом на берегу реки, с садом, бассейном, а гостиная была обклеена шелковыми обоями. Жена шепнула – «неужели мы тоже так будем когда-нибудь жить!». После угощений, веселых разговоров о будущих концертах мы стали совсем друзьями. Солистка просила называть ее Олей, дабы не подчеркивать мешающие совместному творчеству возрастные особенности нашего дуэта… Уходить не хотелось, но дочь нужно было укладывать спать. Стали прощаться. В последний момент, когда такси уже прибыло, Оля вдруг «вспомнила главное» и вручила мне папку с нотами произведений, которые подобрала для выступления на худсовете.

Две недели я жил в атмосфере непрекращающегося счастья. Жена, побывав в гостях и увидев, как живут артисты филармонии, безоговорочно поддержала мой поступок. Романсы, подобранные Ольгой, были приятны и для слуха, и для пальцев, «выучились» после нескольких просмотров. Уже через два дня мы репетировали всю программу. «Сопрановый» голос солистки был хоть и не большим, не оперным, но глубоким, с обертонами, очень тонко выражающим игру чувств.

Мы перешли «на ты». От наших проб-репетиций Оля была в восторге и призналась:

– Мне хорошо поется с тобой. Как будто выступаем всю жизнь.

В нотах, которые я получил в первый день знакомства, обозначались «особенности» Олиной трактовки текста. Были отмечены и погрешности, которые возникли, вероятно, случайно, но стали для певицы привычкой. Я не стал возражать и «грешил» вместе с нею. Оля была благодарна, ибо певцам трудно переучивать. Только начнут исправлять – все рассыпается, путают слова, ноты… Поэтому оставил все как есть, как сложилось – ради артистической уверенности, сценического самочувствия.

Характер у певицы был замечательный. Никаких капризов, истерик. Она была вполне образована. В отличие от большинства вокалистов могла заниматься сама. После трех репетиций решили – достаточно. Попробовали программу на сцене, в костюмах, как на концерте. Оля «проверила акустику», я – рояль… И стали ожидать заседания худсовета.

… … …

«Один присоветует одно, другой – другое,

и путь открыт к успеху» ¹⁷

Й. Швейк

За день до мероприятия, как было условлено, мы встретились с Иваном на «нейтральной территории». Напротив филармонии был ресторан, существующий еще с дореволюционных времен. В нем, как рассказывали, устраивали банкеты по случаю выступлений в городе знаменитостей – Скрябина, Рахманинова, Шаляпина. Поэтому в филармонии сложилась традиция: перед важными концертами – для удачи – посещать сие заведение.

Получив аванс, захотел заблаговременно «заказать столик», но мне сказали: «днем – все свободно». Зашел за Иваном, а он для меня был «свободен всегда!». Пересекли улицу, поднялись на третий этаж. Действительно, в зале никого не было. «Ну и славно, – подумалось, – поговорим без свидетелей».

Сели, выпили по чуть-чуть за встречу. Я тут же налил еще, взял стаканчик и хотел произнести тост, но Ваня остановил и без предисловий начал рассказ-наставление:

– Тебе не надо беспокоиться. Все уже решено. Мероприятие носит чисто формальный характер. Но форму соблюсти нужно, – Иван обозначил значимость сказанного жестом и продолжил. – Будут присутствовать директор, худрук, представитель отдела культуры. Должны быть и руководители наших концертных коллективов, но «цыгане» на гастролях, поэтому явятся только руководитель казачьего хора и «танцор». Директор будет вести мероприятие и произнесет заключительное слово. Худрук одобрит и сделает несколько пожеланий по поводу сценического воплощения шедевров русской музыки. Представитель отдела культуры выступит с пожеланиями новых творческих достижений и отметит важность эстетического воспитания трудящихся и патриотическую направленность программы. Не волнуйся. У Ольги Васильевны в администрации «все схвачено», а наше начальство зависит от местной власти, ведь филармония учреждение бюджетное, дотационное. А вот казачий руководитель, – Иван сделал театральную паузу, – это особый случай. Расскажу. Но прежде выпить необходимо!

Нужно признать, что слова друга меня не слишком расстроили, но ощущение счастья, в котором я пребывал последние дни, улетучилось. Ваня поднял стаканчик, подбодряюще подмигнул, и мы выпил. Водка не улучшила настроение – согрелась в ладони и приобрела неприятный запах. Иван, не обращая на это внимание, продолжил:

– Казак входит в качестве члена в руководящие органы нашей партийной власти. За глаза его зовут «Сексот». Кличку эту заслужил в детстве. Он рос в станице. Записался в самодеятельность. Научился играть на гармошке. Стал петь казачьи песни. Пели славно, но сопровождение хромало: инструменты старые, да и тех явно не хватало, чтобы достойно сопровождать ребячий ор. Дело было перед войной. Жили скромно. Но верили в товарища Сталина. У будущего «Сексота» была особая вера, подкрепляемая сходным происхождением: отец – сапожник и пьяница.

– Казак-сапожник? – изумляюсь.

– Не удивляйся, у нас в филармонии и «маршал-повар» имеется, – с улыбкой успокоил Иван. – Слушай дальше. Наш «пионер-герой» не нашел ничего лучшего, чем написать письмо-жалобу «лучшему другу советских пионеров» – Сталину. Дескать, он хочет заниматься искусством, а хорошего баяна в клубе «нема». На беду, мимо станицы проходила железная дорога, была станция. В то время письма-жалобы Сталину по почте не доходили. Местные власти такого не могли допустить – отслеживали, перехватывали, принимали меры, соответствующие реалиям времени, как говорили – «вплоть до расстрела». Поэтому, дабы облегчить высшему руководству общение с трудящимися, на поездах устанавливали специальные ящики, которые прямо доставляли письма в Москву, Сталину. Наш пострел обманул станционного милиционера, изловчился и опустил донос в вагонный ящик. Письмо дошло. Приехала комиссия, разобрались: забрали кого надо, посадили куда нужно. О том, появились ли новые инструменты в колхозной «самоделке», история умалчивает.

Ваня налил нам еще водочки, поднял стаканчик – «за твой завтрашний успех». Выпили. «Прохладная водка лучше», – отметил я про себя, но не успел озвучить впечатление. Иван, не отвлекаясь на закуску, завершил повествование о карьере руководителя хора:

– «Стукач» получил музыкальное образование после войны. Паскудные свои привычки не оставил, поэтому быстро продвигался по комсомольской линии, стал молодым коммунистом и, наконец, сделал партийную карьеру: теперь он «член обкома». Благодаря партийной поддержке оттеснил конкурентов и возглавил казачий хор, соответствующим образом обеспечивая его материальной поддержкой.

Принесли «горячее»: мясо с овощным соусом в горшочках.

– «Наше фирменное казачье блюдо, как вы просили», – сказала официантка.

Иван выпил еще стаканчик, закусил «фирменным казачьим блюдом» и резонно заметил:

– После водочки даже казачья еда из нашего ресторана идет как шедевр кулинарного искусства.

Я попробовал, но мне эта «бурда в горшочке» шедевром не показалась, даже после водки. Для приличия, дабы не обижать друга, продолжил трапезу, хотя очень хотелось вернуться к холодной закуске, ибо селедочка с лучком была восхитительна.

Ванин горшок быстро опустел, и он с энтузиазмом вернулся к рассказу о казачьем руководителе:

– Вообще-то «Сексот» человек не плохой. Любит казачью культуру – как способен, как умеет. Конечно, в силу профессионального убожества больше ей вредит, но «интерес поддерживает». Правда, зануда. Читает Библию, но далеко не продвинулся. Пока твердо усвоил: «в начале было Слово»! Поэтому многословен на репетициях безудержно. Говорить не умеет, но говорить любит. Всех достал своим «гениальным открытием» – «у песни есть душа, ее нужно открыть, почувствовать и выразить». Как всякий дилетант полагает, что если одну и ту же мысль повторять много раз, то она станет истиной для всех. С ним никто не спорит – что зря время терять. Ты смотри: завтра не возражай этому му… казаку. Поговорит-поговорит, да и проголосует как надо. Приспособленец!

Водочка закончилась. Я предложил заказать еще, но Иван отказался:

– Мне работать, да и тебе, как я помню, в институт, – заметил друг-начальник, хитро на меня посмотрев.

Официантка, почувствовав, что мы торопимся, явилась из своего укрытия с готовым счетом. Я расплатился. Когда покинули ресторан, Иван безапелляционно вернул половину суммы:

– У нас в филармонии так принято, привыкай! Ну, друг, до завтра! – Режиссер крепко пожал мне руку и еще раз пожелал успеха, в котором он не сомневался.

…. …. ….

…Семь властных богов!

Семь злобных богов!

Семь хохочущих дьяволов!

Семь гениев ужаса!

Семеро их …¹⁸

И вот наступило «завтра». Был дождливый осенний день. Концертный костюм и туфли пришлось упаковывать, дабы не испачкать и дополнительно не заморачиваться чисткой перед выходом на сцену. Вызванное такси пришло вовремя, доехали быстро. В филармонии меня уже начали узнавать и пустили без пропуска. Вахтер поздоровался, с понимающей улыбкой спросил: «Уже волнуешься?», – и передал ключ от гримерки с фортепиано. Быстро привел себя в порядок, проверил ноты и пошел искать Олю. Она была на месте и в ответ на приветствие ответила традиционной шуткой:

– Я готова.

Вскоре нас пригласили в зал, за кулисы.

Все было, как на концерте: сцена убрана и хорошо освещена, рояль блестел полировкой, номера объявляла хорошенькая конферансье. Только не было публики – вместо публики сидел худсовет.

– На сцене свет, а в зале худсовет! – попытался приободрить себя и Олю, посмотрев в зал в щелочку кулис.

Их было семеро. Посередке восседал директор, облаченный в строгий черный костюм. Перед ним стоял стол, на столе открытый блокнот – для записи. Директор сидел, вытянувшись в струнку и что-то писал, время от времени поглядывая в сторону сцены.

Конферансье представила нас и объявила первый номер. Вышли на сцену и поклоном поприветствовали худсовет. Я почтительно, с задержкой – и голову опустили и в пояснице чуть согнулся. Оля – едва кивнув, улыбнувшись. Она заняла свое место у рояля, дождалась, когда я подготовлюсь и, не переставая улыбаться, подала мне знак – можно начинать. В наступившей тишине из зала донесся шепот: «что делает с людьми время!». Начал играть Чайковского. Оля, как будто не услышав реплику из зала, с искренним чувством пропела: «Забыть так скоро, Боже мой, Все счастье жизни прожитой…». А дальше все пошло, как и предполагалось, как на репетиции, но было заметно, что солистка волнуется, что предавало особую прелесть исполнению.

Худсовет сидел не по центру зала, а справа, и когда я расположился за роялем, вышло, что у меня за спиной. Обычно так усаживаются студенты, «чтобы были видны руки пианиста». Семерых присутствующих мог лицезреть только во время поклонов. А кланяться нам приходилось, ибо некоторые романсы нравились особенно – «семеро» аплодировали. Впрочем, весьма жиденько, так – несколько хлопков, но и на них мы с солисткой реагировали с готовностью. Оля могла в это время передохнуть, а худсовет оценить то, как мы «ансамблево» кланяемся.

Во время исполнения в зале перешептывались, шуршали бумагой, роняли ключи, но иногда устанавливалась тишина – слушали. Через тридцать минут, как я заметил во время очередных поклонов, комиссия утомилась: лица присутствующих выражали не то чтобы скуку – скорее, усилие по борьбе со сном. Лишь Иван был бодр и с видимой заинтересованностью относился к происходящему.

Оля, имевшая большой концертный опыт, удачно построила программу: в момент наступившей «слушательской» усталости, «пошли» игровые песенки, с цыганщиной и всякими дешевыми артистическими штучками. И публика оживилась. Последние десять минут нашего выступления «прошли на ура», и завершающие вокальную часть концерта овации были весьма шумными и продолжительными. Мы раскланялись и покинули сцену. Оля «сделала свое дело» и могла отдохнуть, мне предстояло продемонстрировать сольный номер.

– Не убегайте далеко, Вас скоро вызовут, – сказала девушка-конферансье и, попрощавшись, ушла.

Мы с солисткой остались за кулисами одни. Она – для поддержки. Было слышно, что худсовет развлекается какими-то разговорами, иногда заливаясь веселым смехом.

«Я этого не вынесу», – сказала Оля и покинула закулисье. Я остался ждать, стараясь не обращать внимания на происходящее в зале. Настроение было отличным – во время Олиных романсов прекрасно приспособился к сцене, к роялю, к залу. Удачно исполненная музыка разбудила чувства, осталось лишь выйти и выразить их в звуках. Разговоры и смешки «членов» худсовета казались чем-то далеким и несущественным. И вот, кто-то из них позвал меня на сцену. Вышел и уже без церемоний, дабы соответствовать обстоятельствам, сыграл «Изольду» при полной тишине в зале. Когда прозвучали последние уходящие в вечность звуки мелодии в небесно-чистом си мажоре, наступила тишина, которую не хотелось нарушать, дабы не «спугнуть» впечатление. Выждав «художественно оправданную паузу», встал и раскланялся уже как солист – сделав шаг вперед. Раздались аплодисменты. Хлопали дружно. Иван выделялся – молотил, подняв огромные ручищи дирижера над головой.

Концерт окончен. Семеро, громко переговариваясь, собрали бумаги и отправились в неизвестном мне направлении. В некотором недоумении пошел искать Олю. Она сидела в гримерке и делилась с филармоническими «кумушками» своими впечатлениями о только что происшедшем событии. Я застал момент, когда они одобрительно обсуждали галстук Ивана.

– Как прошла «Изольда»? – спросила участливо солистка.

– Все в порядке, – говорю, – умерла после пятого оргазма.

– Как? – притворно испугалась певица, – обычно это случалось с нею после третьего.

– Вот так, обстановка, наверное, располагала.

– Ой, девочки, какая она все-таки счастливая! – Оля сыграла женскую зависть для изумленных барышень. Те, не совсем понимая происходящее, очень заинтересовались и пообещали в следующий раз обязательно прийти «послушать и поучиться».

В этот момент в гримерку зашла секретарша и пригласила нас с Олей в кабинет директора, где заседал худсовет: «Следующим вопросом они будут обсуждать вас».

– Ты понял, какую я тебе рекламу создала, – шепнула Оля, покидая гримерку, – на следующем твоем выступлении будет вся филармония!

Не задерживаясь в приемной, сразу зашли в кабинет, где заседали «семеро». Наконец, я смог рассмотреть их как следует. Директор расположился на своем рабочем месте: за столом спиной к окну. Был доволен: улыбался и почесывался. По правую руку от него находился незнакомый мне человек в невзрачном костюме, в официальном – не для нарядности – галстуке. Он на секунду бросил взгляд в мою сторону, иронически улыбнувшись постным лицом. К директорскому столу были приставлены еще два – получалась буква «Т». Нас усадили по левую руку от директора напротив остальных участников заседания.

Председательствующий «животновод» начал обсуждение, сообщив, что программа, предложенная солисткой, была уже ранее прослушана худсоветом и получила заслуженно высокую оценку. «Сегодня мы услышали ее вновь, с другим аккомпаниатором. Думаю, а предварительно мы уже обменялись, – директор посмотрел на пятерых, напротив нас сидящих, – выскажу общее мнение: концерт, по крайней мере, хуже не стал. Поэтому Ольга Васильевна, мы Вас поздравляем, можете с завтрашнего дня приступить к столь успешной и высокоценимой публикой деятельности. А вот сольное выступлением концертмейстера, – добавил директор, – мы должны обсудить и принять решение о его тарификации. Попрошу членов художественного совета высказаться».

Слово взял «Простомоисеич»:

– Хотя вопрос о солистке мы уже рассмотрели, – начал худрук с воодушевлением, – я все же хочу к нему вернуться и поблагодарить Ольгу Васильевну за сегодняшнее выступление, доставившее мне истинное художественное наслаждение. Спасибо Вам за вдохновение, за плодотворную работу, в том числе и по подготовке кадров профессиональных концертмейстеров. Хочу обратить внимание художественного совета на то, каких успехов добился наш новый сотрудник за столь короткое время – всего за две недели они создали дуэт, вполне готовый к серьезной и успешной концертной практике. Спасибо!

– Что Вы, – кокетливо отозвалась Оля, – молодой человек столь богато одарен и профессионально подготовлен, что мне и заниматься с ним не пришлось. Он все понимает с полунамека.

– Вы благородная женщина, – «Простомоисеич» прижал к груди обе руки, – я завидую вашему концертмейстеру! – Подчеркнув паузой истинность сказанного, худрук продолжил:

– Перехожу к обсуждению сольного выступления нашего нового артиста. Сразу скажу, искомую категорию он, несомненно, заслуживает. Но одно замечание о его выступлении у меня имеется. Да, – «Простомоисеич», улыбнулся во весь рот, обнажив желтые от постоянного курения зубы, – я хочу отметить в качестве недостатка излишнюю академичность исполнения. Вы играли превосходно, но, как на экзамене в консерватории. А у нас Вы солист и артист! Нужны мимика, жестикуляция, даже хореография. Ну почему вы так серьезны?».

Я воспринял вопрос как риторический и оставил без ответа.

– Вот этому – артистической свободе и, если хотите, раскованности, – Вы можете научиться у нашей замечательной Ольги Васильевны. И я думаю, – подвел итог худрук, – Вы этому у нее научитесь!

Поблагодарив худрука, директор дал слово хореографу, предварительно сообщив, что с мнением Ивана Сергеевича худсовет уже знаком: его оценка столь высока, что в присутствии артиста ее вряд ли целесообразно озвучивать.

– «Зазнается», – пошутил специалист по крупнорогатому скоту в завершении.

Получивший слово «танцор» присоединился «ко всему тому, что было сказано выше» и тоже порекомендовал усилить хореографическую составляющую моего выступления. Он даже не постеснялся продемонстрировать, как можно красиво снимать руки с клавиш.

Директор, поблагодарив плясуна, обратился к «члену обкома», который, казалось, с отстраненным безразличием ожидал окончания мероприятия. Но начальник, соблюдая политес, все же вежливо попросил его выступить.

Четверо из худсовета сидели рядом друг с другом, лишь «Сексот» отделился на расстояние стула, всем своим видом показывая особое положение, которое он занимает в культуре страны. Его внешность не соответствовала прозвищу – на «Сексота» он был похож, пожалуй, поменьше других присутствующих. Скорее, ему подходила кличка «дьячок» или, учитывая профессию – «регент». Его взгляд – тусклый и унылый – был направлен в бесконечность. Время от времени он вдруг наполнялся фанатичным огнем, а потом опять тускнел. Борода «сексота-регента» была редкой, с проплешинами, чуть кудрявилась. Лицо – морщинистым, какого-то светло-серого цвета.

– Хорошо, – отозвался «Сексот» на призыв начальника, – я, пожалуй, выступлю. Не хотел, понимаю, что все устали, но мне есть что сказать по части исполнения, и я скажу.

…. … …

Человеку свойственно ошибаться, но если он хорошо подумает,

то ошибется наверняка.

Все тот же Й. Швейк

Он встал и начал… издалека:

– Много лет назад, когда я был еще студентом, мне посчастливилось присутствовать на концерте и услышать, как замечательный пианист Лазарь Берман играет «Мефисто-вальс», – «Сексот» остановился и вопрошающе осмотрел присутствующих, дескать, вам, надеюсь, известно о ком идет речь, и убедившись, что известно не всем, улыбнувшись признался, – его интерпретация произвела на меня незабываемое впечатление. Вы, молодой человек, играли хорошо, но мне чего-то не хватило. Во время Вашего выступления и после него я сидел и думал – чего? Наконец, понял: Вам не удалось в должной степени раскрыть душу произведения (последние два слова «Сексот» произнес, акцентируя каждый слог).

Предупрежденный заранее, я вполне спокойно отнесся к выступлению руководителя казачьего хора. Но остальные присутствующие сияли от удовольствия и с готовностью поддакивали оратору. Убедившись во всеобщей поддержке, «Сексот» продолжил исполнительский анализ «Мефисто-вальса»:

– Вы играли виртуозно, но душа «Мефисто-вальса» не в виртуозности. В чем же она? Думаю, не ошибусь, если предположу, что душа его находится в глубине души венгерского народа, в которой отражается его трагическая историческая судьба! («Сексот» задрожал от прилива энтузиазма). Я настоятельно рекомендую изучить венгерские народные песни. И, возможно, своеобразие души этого народа раскроется Вам во всей ее полноте. Послушайте, как они поют, посмотрите – как танцуют! Вальс не венгерский танец. Вальс австрийский танец. Вальс крестьян-венгров заставил танцевать Мефистофель! – упомянув напоследок чёрта, «Сексот» неожиданно прервал вдохновенный рассказ и перекрестился. Взгляд его потускнел, он как-то сразу осунулся, постарел. Потом, поймав взором вопрошающий жест развеселившегося вместе со всеми директора, промямлил:

– Я согласен, что пианист может исполнять на концерте Ольги Васильевны сольный номер.

Сделав вывод, «Сексот» сел на место, всем своим видом показывая, что происходящее его больше не интересует.

Директор, едва сдерживая смех, предоставил слово мне.

Поблагодарив присутствующих за внимание и добрые слова, выразив особую признательность за прозвучавшую критику, я пообещал непременно учесть все ценнейшие советы в последующей работе.

На этом заседание закончилась. Мы вышли в приемную. К нам с Олей по очереди стали подходить участники мероприятия – с пожеланиями. «Отметились» все, кроме «Сексота», который куда-то вдруг заторопился и покинул нас не попрощавшись. Представитель отдела культуры и благодарил, и желал новых творческих успехов, и долго жал солистке руку, виновато улыбаясь. Оля смогла ответить достойно, сказав, что высокая оценка нашего труда отделом культуры – это то, что придает ей силы и …

Мне не удалось дослушать, ибо секретарь, извинившись, отвела меня в сторону:

– Вам нужно срочно подписать все протоколы. Где Вас потом буду искать? – добавила девушка.

Подошли к столу. Подписывал стоя, не читая. Когда закончил, секретарь на прощание пообещала сегодня же все оформить с тем, чтобы с завтрашнего дня мне начисляли уже другую зарплату – концертмейстера с правом сольного выступления на концерте. Поблагодарив, я пошел разыскивать Ивана. Нашел быстро. Верный друг поджидал меня за дверью приемной. Обнялись. Ваня признал, что наше выступление было действительно удачным:

– Я не ожидал, что Оля так встрепенется. Да, в искусстве нельзя все время воспроизводить одно и то же. Появился новый концертмейстер – и все стало свежее, ярче, а некоторые вещи даже увлекли. Поздравляю.

Поблагодарив друга, задал ему вопрос по поводу выступления «Сексота». Он выслушал и со смехом прояснил. Оказывается, первоначально, я действительно хотел сыграть на худсовете «Мефисто-вальс». Секретарь так и записала. Потом я изменил программу, но она – то ли по небрежности, то ли по забывчивости – не исправила. Так в программке и напечатали – «Мефисто-вальс». «Сексот» взял программку и стал по привычке мучиться по поводу «души произведения». Наверное, слишком глубоко задумался над проблемой и единственный из присутствующих не заметил изменения программы. «Ничего, – успокоил Иван, – зато он всех развеселил. Будет что вспомнить!».

Иван рассказал историю весело и беспечно, но чуть заметная хитринка, появившаяся вдруг на его лице, заставила меня усомниться в случайности произошедшей «подмены». Сделал вывод – «Нужно быть настороже, с филармонией не все так просто!»

Друг довел до парадного входа, открыл своим ключом дверь, пообещав и мне изготовить копию. Вышли на улицу, еще постояли-поговорили. Стали прощаться. В этот момент мимо нас прошел серенький человечек, сидевший на худсовете по правую руку от директора.

– Кто это? – спросил я Ивана.

– Ты понимаешь, филармония – концертная организация, куда ходят «большие люди», иностранцы, где работают артисты, жаждущие уехать на историческую родину, – начал было разъяснять Иван, но так и не закончив, замолчал на полуслове….

Я посмотрел в его погрустневшие глаза и понял, что он понял, что я все правильно понял.

… …. …

Хорошо быть артистом – ура!

Винни-Пух

И вот началась моя концертная жизнь. Оля, будучи опытным организатором, все замечательно распланировала. Ноябрь-декабрь – «мертвый сезон». В санаториях отдыхают пенсионеры, а они любят «старинные русские романсы», т. е. – наш репертуар. Программу чуть изменили – незаметно, чтобы не было нареканий. Оля, давно зная администраторов на местах, «посоветовалась» с ними по этому поводу. Те, конечно, просили популярные романсы, вроде «Ямщик не гони лошадей…», и мы шли навстречу пожеланиям трудящихся. Мое соло тоже подредактировали: Вагнера сменил его антипод – Чайковский. Успехом пользовалась «Осенняя песня» из «Времен года».