Buch lesen: «Командировка на химию»

Командировка на химию.

Повесть о пилотах специального применения 70-х годов прошлого века.

От автора

Сейчас уже всё не так. Уже давно всё не так. Практически не осталось авиации специального применения. А тогда…

Тогда же тысячи самолётов почти круглый год кружили над полями громадной империи называемой СССР. Авиация была засекреченной отраслью, и мало кто знал, зачем и для чего они кружат. А, главное, как и чем они поливают поля? И никто не мог сказать, чего больше было в этом, пользы или вреда. По крайней мере, сильные мира тех лет не ели продукты, обработанные химикатами. Для них были экологически чистые поля, куда и близко не подпускали никакую «химию». Никакую. Кстати, сейчас тоже. Официальная пропаганда твердила, что всё это совершенно безвредно и делается для повышения урожайности зерновых и для ускорения созревания хлопка, или для борьбы с вредителями сельского хозяйства. В идеале всё так. Конечно, когда саранча закрывает солнце, то тут не до лирики, а вот всё остальное…

Поля поливали ядами средней и высокой токсичности, а ещё посыпали различными удобрениями, не всегда и не везде нужными, и в итоге приносящими не пользу, а вред. Как можно говорить об их безвредности, если корова, выпившая водички с мочевиной к вечеру протягивала ноги, а если наелась прошлогодней соломы с полей, где применялась аминная соль (гербицид 2-4Д для борьбы с сорняками), то её молоко было невозможно не только пить, но и нюхать. А вы никогда не принюхивались к хлебу, купленному в то время где-нибудь в Оренбургской области? Впрочем, запах гербицида мало кому известный, а если и ощущался, то это был запах больничных коридоров. Ощущали? Вот это и есть аминная соль. Но чистый её запах – это что-то! Это и есть гербицид 2,4Д – яд средней токсичности.

А сколько птиц, насекомых мелких зверушек легло жертвой поднятия урожайности? Порой я удивляюсь, как они вообще-то ещё сохранились на наших полях? План по обработке гектаров колхозных полей был возведён едва ли не      в законодательный статус, и мало кого волновало, так ли уж нужна обработка всех полей без разбора? Отсюда и возникали гигантские приписки. План, план, план. Попробуй его не выполни раз, два, три – и ты больше не руководитель. А план увеличивали каждый год на 10-12 процентов.

Не ошибусь, если скажу, что пагубность такой политики яснее всего понимали лётчики, агрономы и неравнодушные руководители хозяйств. Понимали, возмущались, но что можно было сделать в то время? Ах, ты против воли партии? Партбилет на стол – и ты больше не руководитель. Да легче приписать и отчитаться о якобы сделанной работе. Так многие и делали, не желая травить землю. Ну а гадость эту в овраги, в норы сусликов, в ямы. А кое-где она годами лежала на деревенских аэродромах, разносимая ливнями и весенними паводками по окрестностям, попадая в мелкие речушки в невообразимо большой концентрации. Речушки приносили эту гадость в реки, реки – в моря. Мало кто знает, что в организме антарктических пингвинов обнаружен дуст. Не таким ли образом он попал туда?

А теперь вот ещё и потепление климата. Но это уже совсем другая тема. И скажу, как лётчик, весьма спорная. Потепление ли грядёт? А может наоборот?

––

В Бронский объединённый отряд Приволжского управления гражданской авиации вчерашний курсант, а ныне второй пилот самолёта Ан-2 и офицер запаса ВВС Георгий Александрович Клёнов прибыл в разгар лета. В управлении, где он получал направление, ему сказали, что, скорее всего, он сразу же будет направлен на авиационно-химические работы. Сейчас самый их разгар и лётчиков не хватает катастрофически.

О работах этих Клёнов имел самое смутное представление. В училище, помимо военной подготовки, их учили простому пилотированию и рейсовым полётам. Считалось, что этого достаточно, а всему остальному научат в производственных подразделениях.

– Запомните, ребята, – напутствовал их на прощание инструктор, – летать мы вас научили, но это ещё не всё. Просто летать и ворона умеет. Учитесь летать осмысленно, анализируйте свои действия. В воздухе вы всегда мысленно должны быть впереди самолёта, а не сзади. И тогда пролетаете долго и, возможно, счастливо. Первое сказанное вам на производстве слово будет о том, что вы ничего не знаете и не умеете. Ещё вам скажут: забудьте всю теоретическую чепуху, которой несколько лет усердно набивали ваши головы в училище. И вас начнут учить снова. Не возмущайтесь и не обижайтесь, ибо вы действительно… ничего не умеете. Это авиация, где учатся всю жизнь.

С такими вот пожеланиями, с радужными надеждами и с новеньким свидетельством пилота в кармане форменного костюма Клёнов предстал пред очами сурового начальника отдела кадров. Не взглянув на его документы, тот спросил:

– Холост?

– Так точно!

– Это хорошо. А жильё в городе имеется?

– Никак нет!

– А вот это плохо. Это очень плохо. Жить-то где будешь?

– В училище нам говорили, что как молодому специалисту…

– …тебе жильё положено, – докончил за него кадровик. – Да, положено. У нас много чего положено. На бумаге. Но жилья нет. И вообще забудь, что тебе в училище говорили. Там много чего говорят. Пока поживёшь в гостинице, а потом выделим койко-место в общежитии. Хотя и с этим тяжело.

А потом всё завертелось, как в калейдоскопе. Его посылали из одного кабинета в другой, третий, где он подписывал какие-то бумаги, много раз расписывался за инструктажи и всевозможные приказы, смысл которых не доходил до его сознания. Некоторые приказы были изданы ещё на заре авиации, но к немалому удивлению Клёнова ещё действовали. Так он узнал, что согласно статуса командиру эскадрильи положен… служебный конь и шашка. Ни того, ни другого, конечно, ни у кого не было.

На третий день его определили в эскадрилью.

– Командир там хреновый, – коротко пояснил Георгию знакомый ещё по училищу, закончивший его годом раньше, пилот. – Нудный и мелочный, а что случится – никогда не поможет. И всякими зачётами замучит. Да сам узнаешь.

Но Клёнову повезло. Нудный командир сам бегал вместе с ним сдавать зачёты по разным кабинетам. То есть зачёты-то сдавал он, а командир просто ускорял дело и следил, чтобы его не отфутболивали разомлевшие от июльской жары и лени специалисты, а заодно,чтобы не придирались по мелочам и не отправляли на второй круг. Короче, ускорял события. Ларчик открывался просто: не хватало вторых пилотов, и производственный план был под угрозой срыва.

– Работы много сейчас, – пояснил ему тот же знакомый. – Многие экипажи продлённую месячную норму отлетали, а до конца месяца почти две недели. Так что тебя быстро в дело введут. Это зимой некоторые по два месяца зачёты сдают.

Так и вышло. Уже на второй день все зачёты были сданы, а ближе к вечеру командир эскадрильи Глотов проверил его технику пилотирования по прибытию в подразделение. Наутро представил его командиру экипажа Михаилу Зубареву, который уже неделю, как вышел из отпуска и томился от безделья из-за отсутствия второго пилота. Тот отрешённо посмотрел на новичка и воскликнул:

– Да вы кого мне даёте? Это же ещё курсант! Его учить и учить надо. Ты в химии разбираешься? – повернулся к Клёнову. – Документы умеешь оформлять? Нет? Я так и знал! Как же с ним работать? Дайте мне старичка, а этого, – кивнул на Георгия, – обкатайте в рейсовых полётах. Сами знаете, трудно с такими парнями на химии. Да и ему трудно будет привыкать.

– Так бы и сделал, будь у меня вторые пилоты, но их нет, – сказал Глотов и развёл руками и даже завертел головой, заглядывая за двери и стоящий в кабинете шкаф, словно там могли прятаться так нужные ему лётчики. – Нет, и больше в этом году не будет. От хорошей жизни, что ли даём тебе не обкатанного второго? Да ты не волнуйся, научишь. Опыт у тебя громадный. Да и командир звена поможет. Если будут затруднения – ко мне обращайся, к заместителю. Всегда поможем.

– Да знаю я вашу помощь! – махнул рукой Зубарев. – Эх, система, чёрт её возьми!

Потом Клёнов понял, что слово «система» было в авиации нарицательным, и им Зубарев клеймил самую крупную компанию мира под названием «Аэрофлот». Уже вечером их поставили в план на вылет.

На следующий день они сели в отвратительно пахнущий самолёт и взяли курс на юг. Пилотировал Зубарев. В кресле второго пилота восседал командир звена Алексей Манилов. В проходе кабины на струбцине для стопорения рулей, положив её между креслами лётчиков, устроился техник Зародов. Едва самолёт набрал высоту, все трое закурили.

Гошке в кабине места не было, и он устроился в фюзеляже среди каких-то ящиков, шлангов, коробок и прочего хлама в изобилии валявшегося около полуторатонного бака для химикатов, из открытого люка которого несло невообразимой вонью. Почти три часа полёта были для него пыткой. Он пытался сдерживать дыхание, но воздуха лёгким не хватало, и Георгий был вынужден делать глубокий вдох полной грудью, явственно ощущая, как в него проникает пропитанный ядом химикатов воздух.

К концу третьего часа Зубарев повёл самолёт на снижение и начал закладывать крутые виражи над какой-то деревней, едва не задевая концами крыльев телевизионные антенны. Затем на бреющем полёте самолёт ушёл в сторону какого-то поля и, сделав круг для осмотра, приземлился на нём. Они вышли из самолёта. Оседала густая пыль, поднятая струёй от винта. Жара – за тридцать, полный штиль. В кабине – за сорок. Кругом была степь с чахлыми признаками растительности. Ничего абсолютно, похожего на аэродром в понимании Клёнова тут не было. Всюду невыносимо смердящий запах химикатов. Да куда это они сели? Что здесь такое?

Он отошёл подальше от самолёта и всей грудью втянул воздух, чтобы провентилировать лёгкие. Но почему здесь, на чистом воздухе такой же смердящий запах? Откуда? Или это ему кажется? Он ещё раз сделал глубокий вдох. Нет, то же зловоние.

– Принюхиваешься, товарищ второй пилот?

Гошка повернулся на голос. Перед ним стоял голый по пояс весь блестевший от пота техник.

– Ого! – воскликнул он. – Что-то неважно выглядишь. Как самочувствие?

В ответ Клёнов только плечами пожал.

– Ничего, привыкнешь, – успокоил Зародов и пояснил: – Это запах гербицида, короче – яда. Им тут всё кругом пропитано. Вон, видишь, – кивнул на участок мёртвой земли без признаков растительности и на вид имевшей цвет золы, – это не земля, это ядовитая пыль. Как после ядерного взрыва. Здесь была загрузочная площадка, химикатами бак заправляли, какая-то часть на землю проливалась. Теперь тут лет двадцать ни травинки не вырастет. Мёртвая лунная пыль, – сплюнул он. – Это и есть полевой аэродром.

– Но кому нужно такое? – с недоверием спросил Клёнов.

– Да уж никак не местным жителям. Они нас ругают. Мы насвинячили и улетели, а им здесь жить. А вот государству нужно, чтобы Америку по урожайности догнать. И, желательно, перегнать. Поэтому вот таких аэродромов только в нашей области около трёхсот. Представляешь, какая гигантская битва за урожай разгорается каждый год? Несколько авиационных дивизий – это сотни самолётов поливают земли страны от зари до зари этой вот гадостью. Всё это впитывается в землю, дожди и паводки смывают и уносят это в ручьи, ручьи в реки, реки в моря. Ты знаешь, даже в пингвинах дуст нашли? Он ведь не разлагается десятки лет.

– Слышал, – кивнул Клёнов.

Подошли Манилов с Зубаревым.

– Что-то не видно встречающих, – улыбнулся им техник, – Не играют фанфары, хлеб-соль никто не подносит. Бардак! Видать, не нужны мы здесь? А, командир?

– Приедут, – неуверенно возразил командир звена, доставая сигареты. – Перекурим пока.

Перекурили раз, другой, третий. Раскалённое солнце жгло нещадно. Давно миновал полдень, а на аэродром никто не приезжал. Зародов, пошвырявшись в хвостовом отсеке, извлёк оттуда две раскладушки, с грохотом сбросил их на землю и, обливаясь потом, выпрыгнул сам.

– Градусов шестьдесят внутри. Сауна, а не самолёт, – заключил он. – Как вы только летаете в таких условиях, ребята! Обезьяна и та бы не выдержала.

– Так, то обезьяна, – сказал Зубарев, затаскивая раскладушку в тень крыла, – а мы – советские лётчики.

На двух раскладушках разместились командиры, Клёнов с техником улеглись на грязном чехле от двигателя. На смердящий запах уже никто не обращал внимание.

– А, между прочим, жрать хочется, – сказал Зародов и поскрёб ногтями свой впалый живот.

– Эх, система! – выдохнул дым Зубарев.

Трёхлитровую банку с водой, предусмотрительно взятую с базы Зародовым, давно выпили. Вода была сильно тёплая, словно парное молоко и только усиливала жажду.

На четвёртом часу ожидания со стороны деревни, поднимая густые клубы пыли, показалась машина.

– Кажется, сюда едет! – вскочил с чехла Зародов и снова звучно поскрёб ногтями потный живот. – Точно сюда.

Командир звена, несмотря на то, что обливался потом не меньше, чем полуголый авиатехник, вскочил и натянул на себя форменный синий и тяжёлый, словно гиря, пиджак, чтобы видели – начальство прилетело, и встал в позу незаслуженно оскорблённого человека с печатью благородного гнева на лице. Из машины вышел мужчина лет шестидесяти и представился главным агрономом.

– Это что же вы, дорогой товарищ, так плохо встречаете героев битвы за урожай? – начал командир звена. – Четыре часа ждём. А знаете, сколько час простоя самолёта стоит?

– Да знаю, знаю, – устало отмахнулся агроном, здороваясь со всеми за руку. – Знаю. Но я, простите, никаких героев биться за урожай не вызывал. Откуда вы взялись?

– Как откуда? Прибыли согласно заключённого вами ещё зимой договора. Вот и план-задание на ваше хозяйство. Мы своё слово держим.

– Да, держите. Мне тут года четыре назад один экипаж из Белоруссии тоже слово сдержал. Шесть вагонов удобрений высыпал на одно поле, что рядом с аэродромом. А на дальние поля летать долго, они погудят немного, и опять на ближнее поле бросают. Больно домой торопились. Осенью это было. Я уже, когда документы подписал, понял, что они натворили. Вы, говорю, вред мне сделали, а не пользу. А они в ответ: сигнальщики у тебя, батя, на поле были? Нет? Откуда же мы знаем, куда и сколько летать? А ведь знали, паразиты, прекрасно всё знали. Ну, я в дураках и остался из-за сигнальщиков. А где их взять? Не хватает людей в колхозе. Сейчас все в город норовят убежать, на лёгкую жизнь. А из города к нам на уборку временщиков присылают. А что с них взять? Они не хозяева на земле-то. Каждый своё сорвать стремится, да убраться побыстрее, как те лётчики.

– Ну, наши пилоты не такие, – возразил командир звена.

– Не знаю, какие они, ваши. Только вот что я скажу вам, ребята: зря вы прилетели, не нужен мне самолёт.

– Вот так дело! Тогда зачем же договор заключали?

– А сверху, – агроном ткнул заскорузлым пальцем в небо, – сверху давили. Вот и заключил. Всех заставляли. Попробуй, откажись! С коммунистами не поспоришь. Они лучше знают, что мне надо.

– Так ведь отказываетесь сейчас. А мы обязаны в райком партии про это сообщать, – напустил на лицо завесу строгости командир звена.

– Сообщайте, – махнул рукой агроном, – мы вместе с председателем пенсии оформляем, не страшно. Чего землю-то травить зря? Раньше боялись, а теперь…

– Значит, не видите пользы от авиации? – не сдавался Манилов.

– Нет, не вижу, по крайней мере, от такой вот химии, – кивнул на самолёт. – А вот вред вижу. Вон, глядите, вдоль дороги лесополоса голая? Ваша работа. Ядом сожгли. Прошлым годом триста гектаров свёклы сожгли. Опять же ваша работа. Может, вы и не виноваты, вас-то ведь тоже заставляют. План, чёрт его возьми! Но нельзя же землю ядами поливать каждый год. Это варварство, природа не выдержит. А потомки проклинать нас будут. Да что вам говорить, сами понимаете. Вот в этой полосе когда-то птичий гомон был, а теперь там нет ничего живого, всё погибло.

Присмотревшись, Георгий заметил, что листьев на деревьях почти совсем не было. Нелепо торчали во все стороны высохшие с шелушащейся корой сучья. И это в середине лета.

– Другое дело – внесение удобрений, – продолжал агроном. – Это дело нужное, если с умом применять. Опять же, зачем с самолёта? Весной можно вместе с зерном прямо из сеялок. Так ведь нужных удобрений не добьёшься. Вон калий дают, а зачем он мне? Почва тут и без того калия полна. Тут мочевина нужна, а её нет. У нас ведь как: на район из области спустят бумагу, там всё расписано, кому, чего и сколько. И не учитывают, что земли-то у всех разные. Бери и бросай на поле, что дают. Разве это хозяйский подход?

– Да, – вздохнул Зубарев, – одним словом, система!

– Вот, вот, – система, – согласился агроном. – И за вас вот меня ругать будут, нарушил, мол, директиву. Ну да ладно, я беспартийный, плевать. Но у меня прошлогоднюю солому коровы не едят, морды от неё воротят, потому что воняет гербицидом. А те, что жрут, потом такое молоко выдают! Тьфу, вонь одна! А потом этим молоком в городах людей травят.

Покурили, агроном попрощался и уехал.

– Хоть бы пожрать пригласил, – проворчал Зародов.

– Зачем? – хмуро проговорил Манилов, глядя вслед пылящему автомобилю. – Ладно, ещё приехал предупредить. Не нужны мы ему, да и обижен он на авиацию.

– И-ех, система! – зевнул Зубарев. – Для чего я с пяти утра на ногах? Что дальше делать будем?

– Давай, командир, принимай решение, – засуетился Зародов. – Что тут сидеть? Да и природа, как известно, пустоты не любит, – похлопал себя по тощему животу.

– Может, обратно на базу, – неуверенно произнёс Клёнов, но его даже не удостоили ответом.

– В сорока километрах отсюда аэродром соседнего колхоза. План-задание на него мне тоже Глотов дал. Перелетаем туда, – принял решение Манилов.

Взлетели, подняв гигантскую тучу пыли. Через десять минут вышли на какую-то деревню и стали, завывая двигателем, на бреющем полёте нарезать круги над крышами домов, распугивая кур и прочую живность. Подобная эквилибристика над населёнными пунктами запрещена, но как ещё вызвать кого-то на аэродром, расположенный, как правило, в нескольких километрах от деревни?

Виражи не помогли. Бесполезно просидев два часа, решили послать в деревню Клёнова на поиски начальства, предварительно его проинструктировав.

– Ты там пожрать что-нибудь поищи, – дополнил инструктаж Зародов.

До деревни было километров семь, для молодых ног не расстояние. В правлении колхоза никого не было, рабочий день давно закончился. У женщины, лениво возившей шваброй по коридору, спросил, где найти председателя или агронома.

– Туда иди, – махнула она рукой на одну из улиц, – все они там живут.

Помня наказ Зародова, по пути через зарешёченное окно обследовал полки закрытого магазина. Были видны какие-то консервы, да что-то мерзко-зелёное в трёхлитровых банках. И всё! Не густо.

Дом председателя нашёл безошибочно. На фоне домов рядовых колхозников это было внушительное сооружение. Рядом стояли добротные сараи и гараж. Всё было обнесено крепким деревянным забором. Едва он приоткрыл ручку калитки и заглянул во двор, как к нему, лязгая цепью, бросилась откормленная до свинского состояния овчарка. Пришлось спешно ретироваться.

– Вам кого, молодой человек? – из дверей веранды выглядывала полная женщина с помятым, заспанным лицом, придерживая на мощной груди расползающийся в стороны халат.

– Мне председателя нужно, – ответил Клёнов, опасливо поглядывая на притихшую при виде хозяйки овчарку.

– Его нет, он на совещании в районе, будет только завтра. А вы, по какому поводу?

Жорка объяснил.

– Ах, вы лётчики? – сразу потеряла всякий интерес женщина и зевнула. – Опять прилетели? То-то, слышу, гудели низко, отдохнуть не дали. Значит, опять огурцы повянут от вас. – Она ещё раз смачно зевнула и сказала: – Вы к агроному идите, он всегда с вами возится. Но лучше бы улетали, сохнет от вас всё. – И закрыла дверь.

Поняв это, как сигнал к действию, собака с сиплым лаем снова начала рвать цепь, прыгая в сторону Клёнова.

– Чтоб ты, тварь, подохла! – ругнул он животное и добавил: – Вместе со своей хозяйкой.

Дом агронома стоял недалеко. Миловидная женщина радушно пригласила войти, усадила в кресло на летней веранде. Из раскрытой двери кухни веяло такими аппетитными запахами, что Георгий судорожно проглотил слюну. Он попросил воды и выпил целых три бокала.

– Понимаете, какое дело, – помешивая ложкой в кастрюле, говорила женщина, – муж уехал в соседнюю деревню к брату погостить на пару дней. Впереди ведь выходные. Но, насколько я знаю, он не ждал вас, иначе бы не поехал.

– А позвонить туда можно?

– Да что вы! У нас и телефонов-то нет. Есть только у председателя.

Он мысленно присвистнул. Делать тут больше было нечего, и он распрощался.

– Куда же вы? Поужинаем, тогда и пойдёте. Сами же говорили, рано утром встали.

– Спасибо, меня ждут на аэродроме. Извините за беспокойство. До свидания.

Ну откуда ему было знать, что в подобной ситуации отказываться от приглашений нельзя, ибо неизвестно, где будешь есть, пить и спать, да и будешь ли это делать.

На аэродроме его выслушали с угрюмым молчанием.

– Да что же это такое? – взорвался Зубарев. – Выходит, Глотов вытолкал нас на свободную охоту, не дожидаясь телеграмм от хозяйств? Договоры есть и ладно. А заказчики на эти договоры плюют.

– Выходит, что так, – хмуро подтвердил Манилов.

– Конец месяца скоро, Глотову план по гектарам нужен, – сказал Зародов.

– Побирушки мы, вот кто! – всё больше распалялся Зубарев. – Побирушки «Аэрофлота», вымогатели гектаров. Эх, система! Между прочим, Глотов так не раз делал. Ему бы лишь с базы нас вытолкнуть. А там, дескать, уговорит экипаж заказчика отработать. И ведь иногда срабатывало.

– Зато его на разборах хвалят, – сплюнул густую слюну Зародов. – Проявляет разумную инициативу, всегда план выполняет, безопасность полётов обеспечивает.

– Ну, безопасность – это не Глотова заслуга, – возразил командир звена. – Просто лётчики хорошие. Да и план не его заслуга, а тоже лётчики делают, где правдами, а где неправдами.

– Однако, что дальше делать будем? – спросил техник. – Вон солнце-то за горизонт заходит. Пора бай-бай, а мы не ели. Кстати, ночью в степи холодно. – И он лязгнул зубами, показывая, как холодно в степи по ночам.

Манилов встал с раскладушки и молча полез в самолёт.

– Чего это он? – спросил Клёнов.

– Будет запрашивать по радио базу, что нам дальше делать?– ответил Зубарев.

– Домой лететь надо, – осторожно посоветовал Георгий.

– Шустрые нынче вторые пилоты пошли, прямо электровеники! Ты на часы посмотри. До захода солнца десять минут осталось, а до базы лёту – три часа. А химические самолёты, да будет тебе известно, по ночам не летают, запрещено. Кстати, в поле никогда не приходилось ночевать?

Только сейчас он осознал весь драматизм ситуации. Они обречены ночевать в поле. Ну и перспектива! Ни каким документом это не предусмотрено.

– Ни в каком документе не написано, что лётчик голодный должен спать у самолёта, – словно прочитав мысли Клёнова, сердито проговорил Зародов. – Натощак – не летай, отдыхай – как положено. Спиртного на точке – ни грамма. Документы оформляй – как положено. И прочее, и прочее. Всё расписали, не жизнь, а малина! А жизнь – она не инструкция, иногда и кукарекать заставляет.

– Уже заставила, – поправил Зубарев. – Всю ночь будем кукарекать у самолёта.

– А жрать-то всё сильнее хочется, мужики. Может, где-то поблизости в поле что-то съестное растёт?

– Так, что забудь, Жорка, чему тебя в училище учили, – продолжал Зубарев. – Там были возвышенные мечты, здесь – суровая реальность, проза жизни. И первая твоя командировка с первых же часов эту прозу показала. Но это ещё цветочки, бывает и хуже.

Из самолёта выпрыгнул командир звена.

– Быстро! Собирайтесь! Вылетаем!

– Куда? Уже солнце село.

– Не ночевать же здесь. Дежурный командир на базе посоветовал в «Красный Октябрь» перелететь. Обещал туда позвонить, чтобы встретили.

– Он на часы смотрел, когда такой совет давал? – зло бросил Зубарев. – Да и кому он позвонит? Кого это сейчас в колхозной конторе найдёшь?

– Я уже не раз в поле ночевал, – повысил голос Манилов, – больше не хочу. Холодно тут ночью. Быстро в кабину.

С грохотом полетели в фюзеляж раскладушки. Запустили двигатель и прямо со стоянки пошли на взлёт.

– Курс, какой курс? – спросил Зубарев.

Манилов покрутил полётную карту.

– Держи 50 градусов. Высота – сто метров.

Шли на максимальном режиме. Под крылом мелькали лесополосы, чёрные нитки полевых дорог, заброшенные полевые станы, выжженные солнцем поля. Стало темнеть. А темнеет в степи быстро. На двадцатой минуте полёта по расчёту должен появиться «Красный Октябрь». Прошло уже две минуты сверх расчётных, но впереди была одна только степь. Краски на земле стали серыми и размытыми, видимость ухудшалась с каждой минутой. На 23-й минуте полёта поняли: никакого населённого пункта впереди не будет.

– Он где-то рядом должен быть! – забыв про переговорное устройство, проорал Манилов. – Курс – вправо под девяносто! Набрать высоту!

Зубарев потянул штурвал на себя. Горизонт раздвинулся. Прошли пять минут с новым курсом, в степи – ни огонька.

– Может быть, сядем где-нибудь, пока ещё что-то видно? – хриплым от напряжения голосом спросил Зубарев.

– Курс – на сто восемьдесят! Идём обратно! – вместо ответа скомандовал Манилов, включая секундомер.

Прошли 10 минут с обратным курсом. По прежнему впереди ничего не было.

– Эта …ная карта пятидесятого года выпуска! Разве по ней определишься? – определился по поводу карты командир звена и бросил её под сиденье.

Молча пролетели ещё минуту. Каждый понимал, что ещё несколько минут промедления, и они не смогут безопасно приземлиться на незнакомой местности. Внизу могло быть что угодно. Можно, конечно, набрать высоту и летать до утра, но уже не хватит горючего.

– Приготовиться! Подбираем площадку и садимся в поле. Но ведь где-то же рядом этот чёртов «Красный Октябрь», – принял решение Манилов.

– Под нами какой-то полевой стан промелькнул, – сказал Зубарев, – надо рядом с ним садиться.

– Полевой стан? Посадочная площадка в «Октябре» как раз у полевого стана. Большое дерево там не заметил неподалёку?

– Темно уже! Кажется, что-то было.

– Разворачиваемся!

Встали в круг на высоте сто метров. Манилов взял управление на себя, довернул самолёт, чтобы лучше разглядеть, что там, внизу.

– Снижаемся! – тряхнул он слегка штурвал, показывая, что отдаёт управление снова Зубареву. – Будем садиться. Кажется здесь.

Наметили ориентир для захода, прибрали газ и пошли на снижение. Клёнов стоял в проходе кабины, напряжённо всматриваясь вперёд. Зародов сидел в фюзеляже на раскладушке. Оба понимали, что безопасность посадки сейчас полностью зависит от этих двух людей, сидящих в кабине.

– Посадочный курс не помнишь? – спросил Зубарев.

– Нет, помню, что в южном направлении, где-то 160-200 градусов. Ещё ниже!

Вышли на предполагаемый посадочный курс, снизились.

– Держать по радиовысотомеру пять метров! Фары включить!

Секунд десять шли на пятиметровой высоте. На счастье высотомер работал безупречно. До рези в глазах всматривались в снопы света посадочных фар, с бешеной скоростью скользящих по земле.

– Кажется чисто, ям нет.

– Кажется… запомни курс, заходим на посадку.

Ушли вверх от земли, чтобы выполнить заход. С этой высоты земля уже не просматривалась, и развороты делали по приборам.

– Контролируй, я по приборам держу, – предупредил Зубарев.

– Третий разворот! – командовал Манилов. – Четвёртый! Крен, держи крен. На посадочном. Снижаемся! Высота – пятьдесят! Закрылки – полностью! Винт – на малый шаг! Фары включить!

Самолёт, сбавляя скорость, круто пошёл вниз.

– Ничего, сядем, – неизвестно, кого успокоил Манилов.

– Сядем вместе! – подтвердил Зубарев, вспомнив известную фразу из одноимённого кинофильма.

– Высота десять, пять! Выравниваем!

Толчок. Приземлились, побежали по земле, гася скорость.

«Кажется, сели, – подумал Клёнов. – Молодцы! Ночью, на незнакомом месте».

И только он так подумал, как Манилов заорал:

– Впереди какая-то железяка! – и тут же уточнил: – Борона… твою мать!

– А-а, чёрт! – прорычал Зубарев, до упора надавив левую педаль. – Держись!..

Самолёт резко покатился влево. Со страшным грохотом брякнулась на пол двухсотлитровая бочка с маслом. Зародов слетел с раскладушки и закувыркался вместе с бочкой, беспорядочно махая руками. Раскладушка упала на него сверху и накрыла, словно шатром.

– Падаем? – в ужасе заорал он.

В свете фар успели заметить, что борона (по закону пакости ещё и вверх зубьями) прошла в полуметре от колеса. Самолёт, продолжая терять скорость, описывал кривую. Теперь Зубарев до упора дал правую ногу, пытаясь удержать направление, но момент сил был уже таков, что торможение стало бесполезным. Возник так называемый неуправляемый разворот. Жутко скрипя тормозами и накренившись на правое крыло почти до земли, самолёт продолжал катиться влево, постепенно уменьшая радиус кривизны, отчего увеличивалась боковая перегрузка. Всё, что было не закреплено в грузовом отсеке, кувыркаясь, полетело к правому борту вместе с Зародовым.

– Тормоза, тормоза отпусти! – заорал Манилов, молниеносно схватил красный рычаг останова двигателя и рванул на себя.

Но Зубарев тоже понял бесперспективность торможения и отпустил рули. Оставалось ждать, ляжет или нет самолёт на правое крыло? Если ляжет – поломки не избежать. Да и шасси неизвестно как выдержит столь большие боковые нагрузки.

Почти потеряв скорость, многотонная машина завертелась на месте, словно собака, пытавшаяся укусить собственный хвост. Двигатель уже остановился, но инерция ещё была, и самолёт продолжал вращательное движение. Потом внизу и сзади что-то загрохотало и они остановились. Сразу наступила тишина, только было слышно, как со змеиным шипением выходил из тормозной системы воздух, да тонко гудели на огромных оборотах преобразователи горизонтов.

Зубарев, обливаясь потом, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, словно собираясь поспать. Манилов ещё сжимал пальцами рычаг остановки двигателя. Взгляд его был устремлён куда-то вперёд сквозь стекло кабины, словно он пытался там кого-то загипнотизировать. Клёнов потирал шишку на голове. В мощных лучах не выключенных фар оседали клубы пыли. Тонко гудели не выключенные преобразователи авиагоризонтов.

С проклятиями, сбросив с себя раскладушку, встал на ноги Зародов, и, дико озираясь, спросил:

– Мужики, мы где? Уже сели? За что чуть не убили-то? Самолёт не сломали?

– А хрен его знает! Эх, система, твою мать! – донеслось из кабины. – Хоть бы платили хорошо! Ты не пострадал там, Зародов?

– Ничего, жив. Ты, командир, фары выключи, а то всех сусликов распугаем. Ох, а жрать-то ещё сильнее захотелось от такой посадки.

– О еде ни слова. Лучше посмотри, обо что мы так громыхали, словно по железной крыше ехали.