Buch lesen: «Адам, Последний человек», Seite 6

Возникла напряженная пауза, во время которой Забодалов мысленно распрощался со своей работой и думал только о том, как покинуть кабинет Архангельского без смирительной рубашки. Хотелось сказать что-то умное и умиротворяющее, но ничего, кроме «вы и я одной крови», на ум не приходило.

– Ладно, Маугли, не напрягайся… Все в порядке, – прервал паузу знакомый голос из глубины подсознания. – Ща у тебя начнется новая жизнь.

При этом в дверь постучали и затянувшееся молчание прервалось пафосным «Прийдите». Новоявленный директор в больничных тапках на босую ногу, пропев это слово дважды, торжественно поднялся с кресла и направился к Адаму, которому страшно хотелось узнать, кто же сейчас войдет, но он не решился повернуться спиной к решительно приближающемуся старикашке. Дверь хлопнула, кто-то тихо подошел к Забодалову и встал у него за спиной. «Окружили гады», – подумал Адам и на всякий случай обернулся.

– Прокомпостировал в булочной, как вы и советовали.

На него через толстые стекла очков смотрели хитрые глаза утреннего пассажира из трамвая, показавшего вместо билета талон на прием к Богдановой.

– А к вам тут посетитель… Кажется, ему срочная помощь требуется… Может, я пойду?.. А потом еще обязательно зайду… Отпустите, товарищ директор… – жалобно запричитал Забодалов хватаясь за неожиданно подвернувшуюся возможность покинуть кабинет.

– Тутанхамон тебе товарищ! – неожиданно громко съехидничал Голос.

А обнаглевший гражданин из трамвая тем временем с учтивым поклоном подошел сначала к директору, потом к Архангельскому и, повернувшись к Адаму, громко сказал:

– Тутанхамон тебе товарищ. Я же говорил тебе, что скоро увидимся!

Ой, Йооо…, – заныло все внутри Забодалова, – вот и второй материализовался. Полный пипец. Ну что ж, начинается новая жизнь. Но надо идти с улыбкой навстречу своей судьбе, даже если впереди четыре стены с зарешеченными окнами и передвижения по планете ограничены коридором от второй до тринадцатой палаты. Умный и в тюрьме свободен, а дурак и на свободе раб… Как красиво это звучало в теории! А теперь на практике можно будет проверить, достаточно ли ума чтобы внутренняя свобода заменила свободу передвижения и свободу выбора меню на завтрак, обед и ужин. Но об этом лучше позже, а сейчас надо просто спокойно посмотреть, чем все это кончится.

– Лучший друг Тутанхамона к вашим услугам, – спокойно сказал Забодалов и сел на стул.

В центре кабинета главного врача психиатрической больницы № 7 в круге света, образованном тусклой лампочкой, торчащей из картонного треугольного абажура, сидел печальный электрик вышеназванной больницы, Адам Петрович Забодалов. Перед ним по краю освещаемого пространства стояли трое. Посредине – невысокий коренастый старик в больничном халате со взглядом памятника и в соответствующей позе. Справа от него, присев на угол стола, со свистом крутил на пальце цепочку с ключами высокий человек в белом халате, слева – третий, бомжеватого вида, усердно протирал толстенные очки в роговой оправе краем вытащенной из-под свитера майки. Закончив процедуру и водрузив очки на нос, он первым нарушил молчание:

– Не мандражируй, бояться тебе пока совершенно нечего. Есть вариант, при котором ты просто выйдешь отсюда и вообще забудешь всю эту хрень… Извините, – он повернулся к старику, – еще не оправился от последней командировки… – и опять обратившись к Забодалову добавил – забудешь все то, что с тобой произошло сегодня.

– Да я и так спокоен, – ответил Забодалов. – Вот только, уважаемый глюк, уж если вы материализовались, нельзя ли не звучать одновременно и внутри моей горемычной головы, и снаружи?

– Ща узнаем, – сказал очкастый и посмотрел на директора.

– Угу – промычат тот, и Забодалов услышал звук закрывающейся двери и даже два поворота замка. Последнее, что прозвучало в голове перед тем, как дверь закрылась, было: «А за глюка ответишь!» Иногда безысходность помогает трезво оценить ситуацию и принять единственно правильное решение. Забодалов внимательно посмотрел на каждого из присутствующих и спокойным тоном произнес:

– Ну хорошо, я вас слушаю.

Его самообладание быстро катилось под откос и уже постепенно начало заползать в щель между полом и плинтусом. Ситуацию с нарастающей депрессией разрешил сам новоявленный директор. Он прекратил свои заумные вещания и с видом достатого рэкетом торговца редиской сказал:

– Слушайте, Гавриил, обеспечьте наконец адекватное восприятие ситуации всеми заинтересованными сторонам.

Архангельский учтиво поклонился директору и, взяв Забодалова за локоть, подвел к очкастому гражданину из трамвая:

– Я, конечно, мог бы и сам, но у него это лучше получится.

Очкарик, преисполненный гордостью за доверие, распушился, как воробей в луже, и начал вещать:

– Итак, для начала тебе необходимо знать, что ты находишься не на приеме у начальства горячо любимого тобой учреждения, и головомойку за членовредительство Кудрявого тебе никто устраивать не собирается… На самом деле ты предстал перед очами Творца всего Сущего – Неба и Земли…

– Это который… ааабвгд и ёёёпрст?..

– Альфа и Омега, – уточнил директор и гордо выпятил грудь вперед.

– А-а-а-а, – Забодалов хотел что-то сказать, но замолк, его нижняя губа задрожала, а глаза наполнились слезами. – Я что, умер? – серьезным тоном спросил он.

– Не-е-е-ет, гораздо хуже. Дело в том, что ты являешься первым человеком, сотворенным по образу и подобию, и у тебя есть особая миссия, которую ты пытаешься осуществить вот уже как много тысяч лет. Но об этом позже. А пока для ясности я тебе помогу разобраться в «Ху из Ху». Вот это – Гаврила, правая рука, так сказать, но, чтобы не заморачивать тебя тонкостями всей этой иерархии, можно использовать привычные тебе должности, – и очкарик посмотрел на директора. Тот в ответ вышел из состояния памятника и глубоко кивнул головой.

– Ну, а вы сами кем будете? – спросил Забодалов очкарика.

– А я, родной, твой ангел-хранитель, – и очкарик гордо скрестил на груди руки.

– О-о-о… – восторженно пропел Адам. – А как вас зовут?

– Ангелу-хранителю имя не положено… – начал было очкарик, но его перебил Архангельский:

– На самом деле у нас есть такая традиция – вы сами можете дать ему имя.

Адам восторженно посмотрел на своего новоявленного ангела и робко предложил:

– Вы знаете, когда я впервые увидел вас в трамвае, я про себя назвал вас телескопом, извините пожалуйста, но, наверно, это слишком длинно, так, может быть просто Скопом?

Очкарик возмущенно вдохнул, чтобы выразить свое негодование, но директор быстро махнул рукой и пропел:

– Да будет так.

Выдох новоявленного Скопа, недовольного своим новым именем, получился еще более возмущенным, чем вдох, но было понятно, что после директорского «дабудеттака» вопрос обжалованию не подлежит.

Архангельский перестал крутить цепочку с ключами и жестом предложил Забодалову сесть.

– Итак, первый вопрос, на который все хотят получить исчерпывающий ответ, это – почему?

– Вообще-то, меня больше волнует вопрос – это надолго? Я сегодня не дообедал, того и гляди в животе забулькает… Боюсь испортить торжественность момента… Хотя, и почему узнать бы не мешало.

– Не боись, не забулькает, – ехидным голосом успокоил Забодалова нареченный Скопом очкарик, – ща у тебя аппетит ва-аще пропадет вместе с желанием острить.

– Да не пугай ты его раньше времени, – махнул рукой Архангельский и коснулся лба Адама указательным пальцем.

И вдруг трава, небо, солнце, шум деревьев и этот человек в белом халате… но ведь это директор, только халат белоснежно белый и тапочек больничных нет… и странное ощущение недавней близости с женщиной, и желание кому-нибудь рассказать об этом, и долгий занудный разговор, и все возрастающая вера в собственные силы – все это превратилось в отчетливые воспоминания, но не о прочитанном или услышанном когда-то, а об очень важном, но почему-то забытом событии собственной жизни. И когда в ушах затихло эхо от последнего «да», Адам посмотрел на внимательно следившего за ним директора и робко спросил:

– Где она?

Было похоже, что вопрос был задан не самый удачный, и Архангельский постарался снять возникшую напряженность:

– Похоже, Адам, вы теперь вспомнили, кто вы такой, и хотите узнать, когда и почему все это началось…

– Где она? – опять робко, но уже более настойчиво произнес Забодалов.

– Да скажите вы ему, а то так и будет на мозги капать, – сказал Скоп обращаясь к директору, но тот отрицательно покачал головой:

– Всему свое время и время каждой встрече под солнцем. Да и не так долго осталось, скоро сам догадается.

Адам уже собрался что-то возразить, но в дверь постучали, и директор, пригладив ладонью волосы, пафосным голосом два раза произнес свое традиционное «прийдите».

– А почему два раза? – шепотом спросил Адам стоявшего рядом Скопа.

– Да это он последнее время компьютер осваивает – привык мышкой два раза кликать… А вот и оппонент пожаловал, – сказал Скоп, когда в комнате появился завхоз психиатрической больницы Александр Леонидович Хотело. – Вторая правая рука, как говорится. Анатомический парадокс, хотя вполне оправданный.

– Оппонент… Это в смысле он будет возражать против чего-то? – поинтересовался Забодалов.

– Не-е-е-е, – ответил Скоп, – он уже отвозражался, теперь он будет стараться голову оторвать.

– А кому? – с детской наивностью поинтересовался Адам.

– Да тебе, конечно, – возмущенный необходимостью давать совершенно очевидные ответы прошептал Скоп и демонстративно повернулся спиной к вошедшему завхозу. Слова про оторвать голову были восприняты Забодаловым в переносном смысле и на фоне общей непонятности ситуации не особо его напугали.

– Итак, теперь все заинтересованные лица присутствуют, и можно приступить к процедуре посвящения, – сказал Архангельский, отвесив поклон директору.

– Жребий брошен, – добавил Хотело и тоже поклонился.

– И это правильно, да будет так! – подытожил директор и почесал свалявшуюся бороду.

– Учитывая то, что Адам хоть личность и незаурядная, но, как всегда, является продуктом своего времени, для большей понятности предлагаю поручить изложение предыстории уважаемому… – Архангельский сделал паузу пытаясь вспомнить какое имя было присвоено очкарику.

– Скопу, – язвительно подсказал ему директор.

– Да, именно Скопу, так как после последней командировки он в совершенстве освоил все тонкости и особенности современного языка.

– Не возражаю, – сказал Хотело, – тем более, что, в отличие от твоих занудных разглагольствований, он сделает это гораздо быстрее.

– Ладно, уговорили, – нисколько не обрадовавшись оказанному доверию, сказал Скоп и положил руку Забодалову на плечо. – Видишь ли, Адам, история эта началась в Эдеме…

– А это далеко?

– Ужас как далеко, и не спрашивай… И было это задолго до того разговора, который иногда всплывает в твоей памяти…

– А давно?

– Ужас как давно, и не спрашивай. И вообще, чего это ты развыступался? Тебе сказали слушать, вот и слушай. В общем, сам акт творения тебе понять не дано, даже не напрягай свою костлявую голову, мозги сломаешь. Лучше подбери из своего скудного словарного запаса какое-нибудь объяснилово типа «скучно стало» или «захотелось вдруг создать что-то этакое»…, или еще что-нибудь, или просто замни для ясности… Ну историю-то эту ты наверняка слышал, про то, что слепили тебя из праха земного и жизнь вдохнули, и стоял ты посреди ботанического сада с таким же, как сейчас, глупым видом, только совершенно голый, и тогда спросил создатель двух своих помощников: «Ну и что, по-вашему, у меня получилось?» А теперь я перейду к содержанию монологов, потому что за многие сотни тысяч раз их пересказов выучил все наизусть.

И ангел с зелеными крылами преклонил колено и произнес: «Вот создано по образу и подобию то, чего не бывало никогда под солнцем, ибо нареченный Адамом несет с собой любовь и благодарность создателю за все сотворенное в первые дни и возможность постигать и восхищаться всем содеянным. И будет теперь каждый день наполнен восторгом и восхвалением дел сотворившего все это. Ибо не было прежде и не будет после существа под солнцем, способного постигнуть и восхититься божественным замыслом. И благословит он день и благословит он ночь и благословит за все Творца и пребудет в счастии».

И ангел с синими крылами преклонил колено и произнес: «Вот создано воистину то, чего не бывало никогда под солнцем, ибо нареченный Адамом явит миру сему все мыслимые прегрешения, начиная с неблагодарности и кончая ложью и предательством. И не восхвалением сотворившего все это наполнит он дни свои и годы, а будет истово искать удовольствия и обретет леность ума от еды и питья, доколе не дано ему будет большего. И полученную в дар возможность выбирать и постигать он будет заглушать послеобеденным храпом, если не перешагнет назначенной черты. Ну а если перешагнет, то мало никому не покажется…»

И так они разругались в итоге, что волос друг у друга понадергали и наставили друг другу синяков. Тогда-то и изрек директор свое историческое решение: «Я отдаю этот мир в ваши руки, чтобы вы боролись в нем за людские сердца. И кто окажется прав в истории человеческой, тот станет вечным царем всех миров, и другой будет служить ему, как мне служит. Но если однажды родится Адам, который сможет вернуться в Эдем и вкусить плод с дерева жизни, то закончится история человеческих времен, и вернется все к своему началу, и встанет он над вами, и будете вы оба служить ему».

И сказал ангел с зелеными крылами: «Мне радостно слышать это, ибо сотворенный по образу и подобию изначально имеет доброту в сердце своем, и счастье мне будет, служить ему».

«Мудрость твоя зашкаливает, – ответил ангел с синими крылами, – но жадность, лень и зависть, которые рождены будут глупостью его, никогда не дадут ему вернуться в Эдем, и я стану вечным правителем сердец человеческих».

«Ну ладно, – грустно сказал директор, – поживем – увидим, – и произнес свое судьбоносное «Да будет так».

Но вся закавыка заключается в том, что ты был не первым существом, которое вышло из-под пера нашего творца. Были еще две попытки, о которых широкой публике неизвестно, так как закончились они полным провалом. После первой попытки получилось то, что вы теперь называете бегемотом, при этом оно сразу залезло в ближайшее болото и вместо того, чтобы благоговейно восторгаться творением, только все критиковало. Ну явно переборщил. Мы сперва подергались малость, но потом махнули на него рукой. Второй раз решил создатель слепить что-нибудь поменьше и попроще. Недоборщил. Получился хомяк. Этот только ел, спал и гадил, притом па-а-астоянно. Ну, а на третий раз главный уже поднаторел в искусстве ваяния и слепил по образу и подобию. С тех пор, кстати, ваше племя норовит все решить с третьего раза, ну или на троих сообразить. В общем, ты третьим будешь. И ведь сперва все катило нормально. Ты по ботсаду шастал, глаза, как положено, на все таращил и кроме «ух ты, клево» и «класс» от тебя никто ничего не слышал. Старик уже возрадовался, успокоился, да и Гаврила ходил гоголем, ни дать ни взять – пророк. И только этот, – Скоп кивнул на завхоза, – ехидно улыбался и талдычил: «Всему свое время». Ну и накаркал, зануда. Постепенно перестал ты восторгаться и офигевать по любому поводу и стал с кислой мордой лежать под пальмой и спрашивать, долго ли осталось до обеда. Но сразу-то наш главный ситуацию не просек. Сначала он разных тварей насотворял, надеялся, что они тебя хоть как-то позабавят. И на первых порах вроде бы полегчало. Опять над Эдемом понеслось долгожданное «ух ты… клево»… Но потом ты связал двум кошкам хвосты, засунул кенгуре в сумку ежика, а про то, что ты сделал с черепахой, я вообще промолчу. И опять старик пошел на уступки и сотворил тебе женщину. И чтобы не повторять хомяко-бегемотских ошибок, сотворил он ее из твоего ребра, пока ты дрых под раскидистым лопухом. И вот тут уже настала пауза подлиньше. Как ты вокруг нее замельтешил, запрыгал, и, слюни счастья распустив, возблагодарил творца! Тут старик наш и смекнул, что вот такой-то ты ему и нужен, и строго-настрого запретил про это, ну, ты понимаешь что, рассказывать. Потому что «это» – штука весьма конкретная, и в итоге все восторги и спасибы достаются совсем не ему. Но время шло, и однажды ты дозрел до того состояния, когда сумел перешагнуть запрет и откусить этой кислятины, которая в итоге прочистила тебе мозги. Ну, и, конечно, всех собак сразу повесили на завхоза, который в широких массах известен как Люцифер. И хоть я к нему никакой симпатии не испытываю и в корне с ним не согласен, должен сказать, что погорячился тогда директор. Это уже много потом, когда в микроскоп догадались посмотреть, поняли, что неотвратимость этого события была заложена в самом акте твоего сотворения. Ведь прах земной – штука многокомпонентная, и кто ее особо рассматривать будет, а тут, сам понимаешь, торжественность момента, все глаза закатили и просто не заметили этого хомяка, который туда-сюда между всеми шмыгал. И ведь что самое ужасное, эта тварь может бежать и серить одновременно. Вот просто конкретно, бежит и серит, бежит и серит… Короче, в процентном отношении говорить не буду, но сотворили тебя из праха земного и частично дерьма того хомяка, что пробегал мимо в тот судьбоносный момент. Ну, а ДНК – штука серьезная и упрямая, с ней назад дороги нет. Конечно, можно было все похерить и начать заново, но у старика свои заморочки. И хотя начальства и законов над ним нет, он сам и то и другое, у него есть принципы. И уж если он что-то начал, то доведет это до логического конца. Потом, конечно, всех порешит и придумает что-нибудь новенькое, но пока все само собой колбасится, он вмешиваться не будет. Это скорей Гаврила с Люфером будут партию на щелбаны разыгрывать. А все шишки на самом деле будут доставаться тебе, ну и мне заодно. Ну вот, ситуацию в общих чертах я тебе описал, а подробности, если понадобится, расскажу по дороге в Эдем, если, конечно, ты согласишься туда пойти.

Скоп сделал паузу, и Забодалов с удивлением заметил, что, кроме него, эта захватывающая история никому не интересна. Архангельский с завхозом мирно шептались возле стола, а директор вообще дремал, посапывая в своем старомодном кресле.

– Ничего себе, – задумчиво сказал Адам и почесал затылок. Рядом с новостью о Васе Кудрявом тяжелой гирей на душу легла новость о родстве с хомяками.

Увидев, что Скоп закончил свое повествование, Архангельский с Хотело перестали шушукаться, и только директор нарушал воцарившуюся тишину сладким посапыванием. После пяти минут прослушивания директорского храпа Забодалов первым решил продолжить обсуждение нейтральной, по его мнению, фразой:

– А не пора ли нам…

Но тут дверь с шумом отворилась, и в кабинет вошла секретарша Архангельского Венера Вздыхалкина. При ее появлении директор сразу проснулся, главврач глубоко вздохнул, а завхоз похотливо цыкнул зубом. Реакция Скопа оказалась самой неожиданной. Он смотрел на Венеру, раскачиваясь из стороны в сторону, и, казалось, при этом даже подвывал в такт. Чтобы вывести его из этого состояния Забодалов довольно громко спросил:

– Чего это она без стука?

– О-о-о-о, – пропел еще не вернувшийся из гипнотического застоя Скоп. – Это Любовь, родной, она всегда приходит без стука, и только уходя обычно громко хлопает дверью.

– Ну у вас и компашка подобралась… странноватая, мягко говоря, – сказал Адам. – Хотя на клоунов вы уже не очень похожи, – при этом он подмигнул Архангельскому и надавил указательным пальцем себе на нос. – Но ведь согласитесь, в заведении, где мы с вами находимся, и не такое звучало… И знаете, это даже не от неверия в то, что вы сейчас мне рассказали, скорее так уж я устроен: если вы говорите, что чудо есть, – выньте да положьте это чудо. А то чем больше вы про него говорите, тем меньше в него верится. Да и не очень вяжется ваше здесь присутствие с тем, что в мире происходит. Поэтому о-о-очень прошу, что-нибудь отличное от распиливания женщин в ящиках под куполом цирка.

– Ну что ж, – нарушив повисшую на миг тишину, пафосно сказал проснувшийся директор. – Скорее всего, в чудо поверит тот, кто сам его и сотворит, так что к столу, молодой человек, я дам вам побыть богом.

Среди всех присутствующих наибольшее доверие Забодалова вызывал, как ни странно, недавний знакомый из трамвая, поэтому Адама в первую очередь интересовала его реакция на странноватое директорское предложение. Ангел-хранитель довольно быстро переварил все сказанное, и на его лице расцвела счастливая улыбка. Он взял Забодалова за руку и с придыханием сказал:

– Гениально, как всегда гениально, пойдем за нами, человек, ты сейчас просто станешь богом и поверишь в самого себя!!!!! Гениально!!!!!! Самый надежный способ доказать отдельно взятому балбесу, что бог реален, – это сделать его самого богом. На минуточку. Фома Аквинский отдыхает…

Под этот восторженный шепот Скопа все направились в дальний угол кабинета. Казалось, что они шагов через десять просто упрутся в стену, но прошло уже несколько минут хождения вялым шагом, а стена перед носом Забодалова так и не возникла. Добавляли нервозности и окружающая темнота, и разглагольствования Скопа, уже по третьему разу упомянувшего отдыхающего Фому Аквинского и отдельно взятого балбеса. На всякий случай Забодалов оглянулся и увидел, что они до сих пор находятся в том же кабинете, и Венера, которая, по-видимому, с ними не пошла, бодро названивает по директорскому телефону, прикрыв трубку ладонью. Но только Забодалов хотел поинтересоваться, долго ли будет продолжаться эта ходьба на месте, директор остановился и поднял руку.

– Вот и пришли, – сказал Скоп и еще раз для убедительности напомнил, что Фома Аквинский отдыхает.

Тем временем вокруг начало постепенно светлеть, и стало понятно, что стоят они возле наполненного землей деревянного стола с высокими бортами, отдаленно напоминающего бильярд, но без луз и размером с четверть футбольного поля.

– Ну, пожалуй, приступим, – сказал директор и взял в руки лейку, стоявшую рядом со столом. – Принесите-ка мне воды, – и он посмотрел на Люфера с Архангельским.

Те сразу подхватили ведра и побежали к торчавшему непонятно откуда крану. Скоп сначала не разделил их энтузиазма и даже выглядел немного растерянным, но потом, демонстрируя догадливость, шлепнул себя ладонью по лбу, схватил валявшееся рядом детское ведерко, разрисованное божьими коровками, и вприпрыжку побежал за остальными. Потолкавшись в очереди возле крана, учтиво пытаясь пропустить друг друга вперед, все трое вернулись к столу с полными ведрами и торжественно заполнили огромную директорскую лейку. Стало ясно, что намечается большой полив огорода.

– Знаете, – обратился Забодалов к пытающемуся поднять тяжеленную лейку директору, – если вы сейчас побрызгаете свою клумбу и на ней за пять минут вырастет огромный баобаб, это будет, конечно, о-о-о-очень впечатляюще, но все-таки не очень убедительно.

– Не спеши жить, – загадочно ответил директор, – лучше поверни взгляд свой в прошедшее, может, и увидишь нечто похожее…

Он неожиданно зачерпнул ладонью воды и выплеснул ее прямо в лицо Забодалова.

– Да ты…, да вы… что, обалдели совсем? – делая короткие паузы возмутился Адам, стараясь не произнести неприличных слов в столь солидной компании.

– И как ты думаешь, зачем это? – не обращая внимания на возмущенные вопли и жесты мокрого Забодалова, спросил Скоп Архангельского.

– Я думаю, для усиления эффекта – пусть думают, что он плачет… От любви…

– Ну что ж, интересное решение, – согласился Скоп, и Адам понял, что поддержки в этой ситуации ему искать не у кого. На всякий случай он еще оглянулся и посмотрел на секретаршу, но она по-прежнему болтала по телефону и только показала Забодалову большой палец, очевидно, намекая на то, что даже мокрым он выглядит очень мило. «Дурдом какой-то», – подумал Забодалов.

Тем временем в комнате стало совсем светло, и теперь можно было увидеть, что огромный стол – это совсем не домашний огород директора, а макет какой-то местности, похожий на те, которые используют в военно-исторических музеях для изображения эпохальных сражений. На нем были реки, леса, холмы, поля, тропинки и дорожки, только вместо бравых оловянных солдат везде сновали полчища хомяков.

– Ого, – удивился Забодалов, – это что, у вас контракт на поставку этих симпатяшек во все зоомагазины Российской Федерации?

– Нет, родной, – пояснил Скоп, – это всего-навсего приумноженные последствия той второй попытки, о которой я тебе рассказывал. Кстати, твои генетические родственники. Директор их и держит для того, чтобы с вами сравнивать и в людях лучше разбираться. Но, на мой взгляд, сравнение далеко не в вашу пользу. Они хоть коллайдер и не построили, зато не мочат друг друга почем зря…

– А это только пока, – встрял в разговор Хотело, – вопрос времени. А ты, Забодалов давай, подходи поближе, сейчас начнется действо.

– Ну-с, приступим. – Директор взял лейку и не без труда вскарабкался на стоящую возле стола табуретку. Видимо для самоуспокоения он пробормотал себе под нос детскую приговорку: «Кто не спрятался, я не виноват» – и начал беспощадно поливать суетящихся внизу хомяков. Вода устремлялась из лейки неудержимым потоком, уничтожая все на своем пути. Под потолком послышались раскаты грома и зловеще засверкали молнии.

– И не спрашивай меня, как он это делает, – сказал Скоп. – Догадываюсь, конечно, но догадками своими с тобой делиться не буду, потому что это не имеет значения. Сейчас важно другое…

Но Забодалов Скопа не слушал, и его мало интересовало происхождение громов и молний. Он оглухонемел от ужаса, глядя на то, как только что безмятежно сновавшие по своему настольному миру существа десятками гибнут в мутных потоках, исторгаемых беспощадной директорской лейкой. И только малой части посчастливилось добраться до высокого холма возле борта, у которого стоял Забодалов. Ему страшно хотелось отобрать у директора лейку и попытаться спасти хотя бы тех, кто еще из последних сил барахтался в мутных потоках, пытаясь добраться до спасительной суши. Но он стоял всего в шаге от всех этих страданий и не мог пошевелить даже пальцем. Огромных усилий стоило выдавить из себя возмущенную фразу:

– И чего это ради вы зазря угробили столько невинных грызунов, душегубы!

– А вот тут я с тобой не соглашусь, – как ни в чем не бывало сказал Хотело. – Тут зазря ничего не происходит, и чем больше жертв, тем сильнее вера у оставшихся в живых.

– Ну это совсем не очевидно, – возразил Архангельский и, покачав головой, добавил: – Вечно у тебя, Люфер, инквизиторский подход ко всему на свете.

Тем временем директор прекратил свой бессердечный полив, но не потому, что осознал неоправданную жестокость своего действа, а потому, что иссяк. По всему было видно, что слезать с табуретки, а потом опять залезать на нее директору совершенно не хотелось, и, размяв физкультурным помахиванием уставшую руку, он пододвинул Забодалова к столу и ткнул ему указательным пальцем в лоб:

– Верши волю свою!

На небольшом пятачке суши сгрудились те, кому удалось выжить. Они дрожали от холода и страха, опасливо поглядывая в свои хомяковские небеса, которые только что так безжалостно расправились с доброй половиной их соплеменников. Шум хлюпающих носов и жалобное попискивание заполнило комнату. Забодалов, еще не очень понимая, что именно от него хочет начальство, облокотился на край стола и немного наклонился, чтобы лучше рассмотреть своих дальних родственников, стараясь при этом остаться незамеченным. Но не получилось, и первый же хомяк, увидев в заоблачных высотах небритую физиономию Забодалова, завизжал так громко, что все остальные стихли. Чтобы успокоить вопящего хомяка и разрядить стрессовую ситуацию, Адам протянул руку и аккуратно поднял мокрый дрожащий комочек. На глазах у всей толпы их собрат воспарил в небеса, дергая всеми лапами и оглашая настольный хомяковский мир ультразвуковым визгом, который прекратился только когда Забодалов посадил хомяка на ладонь и погладил его мизинцем между ушами. Воцарилась мертвая тишина, в которой два существа молча смотрели друг на друга – дальние родственники, результат причудливой воли, последствия хитросплетения причинно-следственных, но не поддающихся логическому объяснению связей. Затылком Забодалов чувствовал, как все присутствующие впились в него взглядами и ждут какого-то действия. Он внимательно посмотрел в маленькие глазки-бусинки и добродушно улыбнулся:

– Ну что, хомяк, скажи хоть слово…

– Й-й-й-йес, – послышалось за спиной – это Скоп дернул воображаемый стоп-кран и одновременно поднял праву ногу. Поворачиваться Забодалов не стал, но про себя сделал вывод, что пока все идет нормально. И тут, нарушив всю торжественность момента, то ли в результате пережитого стресса, то ли просто время подошло, но обласканный и уже подсохший хомяк облегчился прямо на руку своего благодетеля. Продолжать игру в гляделки Забодалову сразу расхотелось, и он аккуратно вернул зверя на прежнее место. И вдруг как гром среди ясного неба, многократно усиленный и отраженный от стен и потолка раздался голос:

– Я ХОМЯК! – сказал хомяк. – В начале было СЛОВО.

Обалдевший от заговорившего с его подачи хомяка, Адам машинально вытер руку о штаны спецовки и, повернувшись, робко посмотрел на молчавших все это время зрителей. Директор, Гаврила и Люфер, как китайские болванчики, одобрительно кивали головами, а Скоп даже попытался изобразить бурные аплодисменты.

Тем временем толпа восторженными криками приветствовала своего воспарившего в небеса и успешно вернувшегося собрата. Неожиданно обретшие дар речи хомяки, еще не очень разборчиво и зачастую не понимая значения произносимых фраз, выкрикивали разнообразные лозунги:

– Вначале было СЛОВО! Мы чуем, он нас любит! Набьем защечные мешки зерном только высшего качества! Плодиться и размножаться – священная обязанность каждого половозрелого хомяка!

Галерка озверело кричала, а те, кто находился поближе, засыпали воздухоплавателя разными вопросами. Но, конечно, главное, что всех интересовало – какой он, на кого хоть похож.

– Совершенно компетентно заявляю, что он хомяк. Не хорек, не суслик там какой-нибудь, а именно хомяк, только о-о-очень большой и о-о-очень добрый, – пафосно объяснял тот, который несколько минут назад визжал от ужаса и пытался укусить Забодалова за палец. Возведение в ранг гигантского хомяка Адаму не понравилось. Он недовольно хмыкнул и опять посмотрел на остальных. Начальственная троица довольно улыбалась, а Скоп ехидно причитал:

– Ну почти как тогда, ну почти как тогда… – имитируя вытирание катящейся по щеке слезы умиления.