Buch lesen: «Отец и сын», Seite 11
8
В развитии событий наступила пауза – достаточная как раз для того, чтобы сыну отец с дороги прислал ответ. Письмо отца помечено 19 января 1716 года.
В письме отец прямо пишет, что словам сына об отказе от власти не верит.
А почему – не верит?
Потому, что – как пишет Петр – даже если бы он сам, т.е. Алексей, и захотел бы поступить честно, (т.е. не обманывая своего отца), то сделать это не позволят сыну «большие бороды»*, которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются, которым ты и ныне склонен зело. К тому же чем воздашь за рождение отцу своему? Постигаешь ли, в каких моих печалях и трудах достигши только совершенного возраста?»
И сам же отвечает на вопрос:
– Ей, ни коли! (т.е. «да никогда!») Что всем известно есть, то паче ненавидишь дела мои, которые я делаю для своего народа, не жалея своего здоровья. – И далее: «И, конечно же после меня ты разорителем этого будешь. Того ради, так остаться, как желаешь быть, не рыбою, не мясом, невозможно, но, или перемени свой нрав и не лицемерно удостой себя наследником, или будь монах».
Нам вполне понятно, почему Петр написал о монашестве. Монашество, как он понимал, полностью закрывало Алексею дорогу к трону. Но автор хочет обратить внимание и на другое: даже в этот раз отец дает сыну шанс. Нужно переменить только свой нрав и «нелицеприятно удостоить себя наследником». Но, хотя, как говорится, – написанного пером и топором не вырубить, автор все-таки усмотрел в этом условии, или, вернее сказать, почувствовал то, что Петр такого вот изменения личности сына-царевича не видит и даже не допускает. Отчего же тогда пишет?
А пишет, вероятно, в расчете на тех, которые будут читать написанное им после того, как земной путь царя Господь прекратит. Не хочется живому еще царю представать перед читателями сыноненавистником.
9
Однако, то, что вполне ясно и понятно было отцу, а также отчасти сегодня понятно и нам, – неясно и непонятно было сыну. Что делать то? Может быть, действительно, отец меняет гнев на милость? Может быть, стоит «нелицеприятно удостоить себя?» Но как это сделать? Не ясно…
Ясность понимания ситуации вносит А.В. Кикин. Для него напротив, совершенно понятно, что
– от стремления овладеть престолом Алексею Петровичу отказываться ни как не возможно. Почему? Заметим не лицемерно, что ежели отказ станет реальностью, то в этом случае рушаться до основания все честолюбивые надежды самого Александра Васильевича Кикина;
– монашество не в коем случае не может закрыть дорогу царевичу к престолу, ибо клобук не прибит к голове гвоздями, его снять можно;
– посему надобно «для виду» покориться отцовской воле и идти в монастырь, поелику батюшка ни за что в перемену сыновнего нрава не поверит.
10
И здесь как раз удобно особо заметить, что государь Петр Алексеевич по некоторым свидетельствам всерьез рассматривал вариант монастыря; но даже в выборе обители не думал давать сыну свободу – сам выбрал для него Тверской Успенский Желтиков монастырь на реке Тьмаке в четырех верстах от Твери. В книге «Православные русские обители» об этом говориться буквально следующее: «Обитель эта весьма достопримечательная… тем, что одно время в этом монастыре был заключен царевич Алексей, опальный сын императора Петра Великого. До сих пор сохранилась камера, где он был заключен». У нас есть некоторые соображения по поводу того, когда и на какое время Алексей попал в монастырь, но эти соображения идут значительно ниже по тексту. Здесь же нам кажется уместным добавить сведение К. Валишевского, по мнению которого Петр сам велел приготовить сыну такую келью, «которой принятыми мерами был придан вид тюрьмы». Валишевский и здесь не упускает возможности показать излишнюю с точки зрения цивилизованной и необъяснимую с той же точки зрения жестокость царя Петра.
11
Но совершенно неожиданно ход событий получает заметное ускорение. Потому что проходит после 19 января может быть неделя с небольшим, и в Санкт-Петербурге получили известие, что царь отправляется в Карлсбад на лечение и вызывает в Ригу, где он пока находится… А.В. Кикина с тем, чтобы тот сопровождал его, Петра, в Чехию.
Нет, нельзя еще пока сказать, что Петр в отношении проворовавшегося Главного советника Адмиралтейства сменил гнев на милость. Просто царь его взял. И все. Зная бойкость и опытность Кикина в торговых делах. Может, хотел купить что-то за границей…
Удача сама плыла в руки!
В кружке Алексея Петровича сразу же порешили, что Кикин искать возможность остаться дома не должен, а должен ехать в Карлсбад.
Для чего? Для того, что бы у кесаря сделать разведку. Разведку? Чего? Как? Ясности в этом пока не было. Но ехать – должен.
Дело все в том, что новый русский резидент в Империи Авраам Павлович Веселовский нашему Кикину был тоже близкий знакомец и даже приятель. Приятельство их велось с того, верно, времени, когда Александров в денщиках у Благодетеля обретался. Что выйдет из контакта с Веселовским, Кикин пока не знает. Но все берет на себя. И пусть Алексей Петрович на сей счет совершенно не беспокоится. Получится – получится, не получится – не получится. Что Бог даст.
12
Карлсбад зимой – не самое приятное местечко. Облачно. Сумрачно. То и дело срывается дождь со снегом.
Но Петра погода здесь почти не интересует. Он не обращает на погоду ровно ни какого внимания. Он ждет, давно уже ждет знакомого облегчения своим больным почкам (или «моей урине», как он часто говорит), жаждет этой чудесной тепловатой водички, попахивающей ощутимо заметно тухлым яйцом, ждет чудесную вареную свеклу, ждет капустный сок, ждет знакомого врача с совершенно непроизносимой фамилией со множеством шипящих, – словом жаждет облегчения.
И мы – здесь и сейчас не станем много места и времени тратить на описание болезни Петра I – пиелонефрита; скажетм только что с той поры, когда болезнь вполне определилась, царь немало времени и сил сам потратил на поиски водички, которая облегчила бы его немалые муки. И городок Карлсбад (т.е. по-чешски буквально «Карловы-Вары» – в переводе на русский – «Карловы кипятки»). Обустроенный вокруг горячих источников, он не раз посещался Петром Великим. Карлов кипяток петровой «урине» хорошо помогал.
13
Русский резидент в Империи Авраам Веселовский должен был встретить и действительно встретил Петров поезд на границе. Так что двум приятным знакомцам – Веселовскому и Кикину в дороге не раз представилась возможность переговорить. Разговоры вели разные: о здоровье, о погоде, о новостях – европейских и домашних… Немало острили, смеялись и радовались тому, что понимают друг друга с полу слова. И однажды – во время довольно уже позднего ужина в маленькой чистенькой гостинице на пути в городок Хеб, Александр Васильевич решился открыть некоторые карты Аврааму Петровичу. Но произошло это не сразу. Вначале Александр Васильевич должен был битый час выслушивать жалобы на свою несчастную долю. Это было общее место и поэтому Кикин молчал и ждал. Потом Веселовский начал говорить в том смысле, что Он, т.е. царь Петр – человек не ровный, и потому-де, даже какая-нибудь мелочь легко может быть сочтена им за ошибку, а то и за не радение о пользе государства. Ведь Он приказал ему, Веселовскому покинуть Лондон и работать в Вене – по тем же делам. А отчего и зачем – до сих пор не ясно. По этому он, Абрам Веселовский, и нынче в Вене – словно на пороховой бочке сидит. И всякий час царь волен приказать вернуться домой. А зачем?
– Может, наградить? – спросил Кикин.
– Может. – согласился Веселовский. – А может на дыбу прикажет подвесить со встряской жестокой…
– А есть, за что?
– Кто бы сказал…
И они помолчали.
– А ты – не езди… – тихо сказал Александр Васильевич.
– Как так?
– А так. Он прикажет, а ты не езди…
– Найдет…
– В Европе – может, и найдет. А ты – дуй в Америку. Там – не найдет!
– Тебе – легко подсказки раздавать. Ты ведь у него на правой руке сидишь… Он тебе верит.
– Верил да разуверился… Ухватил.
– Неужто?
– Остаточные суммы ревизовали…
– Ну и?..
– Не досчитались…
– И много?
– Не говори…
– Да-а-а-а…
– Много, мало… Для него разницы николи нету. Для него – вор – и все. А раз вор – один на все разговор. Под караул дома посадил.
– Но ведь не в Приображенское…
– Ну… Но испугался я – страсть как…
– Понятное дело.
– Цельных два месяца без языка был.
– Ого! Не шутка.
– Ну…
– Как же он тебя с собою взял?
– А вот взял…
– Простил, что ли?
– Не ясно. С собою понимаешь, взял, а до себя не допускает.
– Помог тебе кто?
– Помог. Помогла.
– И кто?
– Не велено сказывать.
– Может, еще сменит гнев на милость?
– Такого не бывало. Светлейшему только везет. А так… Виниус на что уж был свой…
– Да… Смотреть надобно во все глаза чтобы не оступиться…
– Чего там смотреть… Теперь уже все. И бежать некуды. Одна надежа и осталась…
– На кого?
– На кого… На Алешеньку…
–Тсс! – зашипел в страхе Веселовский и стал оглядываться вокруг.
Но ничего подозрительного не заметил. В небольшой трактирной зале за столами только несколько человек. И все по виду местные. Ели похлебку с клецками, жареные шпикачки с капустою, пили себе пиво. И ни один не сидел в опасной близости – чтобы подслушивать русских.
14
И после еще бывали у них встречи. И здесь, в этом маленьком трактирчике по дороге на Хеб. И в прочих, на него похожих трактирчиках. Бывали и конные прогулки – подалее. И хотя и знали эти двое наших друг друга хорошо, но подбирались к главному не торопясь. Каждый доподлинно понимал, что вся эта тихая возня вокруг и рядом с царевичем Алексеем Петровичем есть не игра, а не что иное как государственная измена.
За дела такого рода на Руси по головке ни когда не гладили. Чаще эти-то головы рубили. А уж нынче-то… И говорить много нечего. Бают люди – Сам в Преображенском стрельцам головы рубил. С единого маху…
От речей и мыслей таковых у обоих – Кикина и Веселовского души в пятки уходили. Бежать хотелось без оглядки. Только вот куда?..
15
Но, мало-помалу, постепенно – вырисовывались все же и контуры действа, которое нужно было обделать, чтобы не только самим живыми остаться, но и куда повыше забраться.
Вполне ясно было, что у царевича Алексея Петровича – день ото дня – все меньше оставалось шансов на престол. И все может действительно закончиться тем, что беднягу отправят куда-нибудь за Камень, под строгий караул или в северный монастырь – на всю жизнь. Это если ничего не предпринимать.
Обоим было ясно, что пока этого не случилось, надобно царевича из Отечества… Того, значит… Вывезти. Как угодно. То ли явно, будто бы на лечение, то ли тайно – не ясно пока, каким образом, но вывезти непременно. Но вот еще вопрос: кто согласится царевича принять? Что ответят на этот вопрос в Лондоне, в Вене, в Париже, в Риме, а, может, султан? Все этот требовалось тщательно обмозговать. Стали обмозговывать. И вот какая картина в результате их мозговой атаке выяснилась.
Лондон принять царевича не захочет. Пусть и не любит король царя. Тут не любовь. Тут выгода торговая. Ныне мы в Англию везем лес, и поташ и соль, и пеньку, и смолу. Все англичане покупают и похваливают. А как Государь то проведает, что они Алексея укрыли – сейчас торговле конец. Лондону сие не выгодно. Нет-нет, в Англии Алексея не примут.
Париж тоже сие делать не станет. Как нынче Государь явно хлопочет о союзе с французами. Пока не ясно, правда, ч т о французам этот союз может дать; наши аналитики решили что ровно ничего кроме головной боли. Потому как и со шведами, и с турками тако же Людовик дружит и рвать с ними из-за государева честного благоволения не будет.
Папа принять Алексея Петровича не прочь. Однако, беспременно, что паписты сразу станут давить на царевича на предмет принятия католичества, или, на худой конец униатства. А царевич, как полагали Кикин и Веселовский, на это не пойдет никогда. В православии он крепок и церковь греческую любит. А без его католичества или униатства Рим возится с царевичем не станет. Пропадет весь резон. На папе, стало быть, крест надо ставить.
Что до султана, то тот, как было допущено, – поиграть с Алексеем будет не прочь, и даже очень. И спрятать у Порты царевича есть где: и Афон, и многие дальние обители в Сербии и Черногории для сего преотлично подойдут. И охраны неусыпной у турок достанет. Но опять-таки – сам царевич на сие не пойдет. Больно басурман не любит.
После всего – так вот и получается, что остается один только кесарь. Мать-покойница младенца Петра Алексеевича сестрою жене самого императора приходится. Как же это родичу не порадеть то?.. И провославных у Кесаря хватает…
На чем порешили? Сошлись и порешили, что Абрам Павлович потаенным порядком разведает и окольно испросит в Вене кого следует на предмет, каково Алексею Петровичу будет в гостях у Кесаря да еще, сколько положат на содержание царевичу и людям его, кои с ним выедут. А как разведает все это, даст знать Кикину. А тот – царевичу.
Только после этого, как полагали Кикин и Веселовский, можно будет думать о том, как беднягу-царевича за рубеж вывезти. А без этого – ни то что говорить что, а и шевелиться не следует.
Конечно, по результатам бесед и размышлений сих наши аналитики никаких записей не вели, справедливо полагая то: зачем самим же представлять доказательства государственной собственной измены?
И о том, что будет потом, когда Алексей Петрович государем сделается, они меж собой тоже не говорили. Только каждый об этом думал со сладостью. И до того часто думал, до того часто сим сладчайшим мыслям предавался, что казалось каждому, что и дело уже сделано, и сидят то они оба рядышком с государем Алексеем Петровичем одесную один, а ошуюю – другой.
16
Читатель, наверное, уже понял, что автор вплотную приблизился к пункту, во всей излагающейся нами истории наиважнейшему. Потому что до сих пор, то есть до того, как Веселовский принялся изыскивать контакты с австрийцами, вся деятельность Алексеевого окружения, направленная на сохранение шансов царевича на царствование, была не более чем мышиной возней и пустой болтовней такого, примерно, направления: «Хорошо, как бы государь умер, тогда Алешеньке непременно царствовать». Или: «Пусть Алексей даже на пострижение соглашается. Ведь клобук то, не гвоздями к голове прибит, его и снять можно» (Это, как мы уже знаем, точка зрения Кикина).
И даже позже, когда Кикин и Веселовский обсуждали между собой вопрос о том, где в Европе можно надежнее спрятать царевича «до поры», т.е. до смерти Петра Первого – все это были не более чем тайные пожелания, высказывавшиеся время от времени тайным образом группой лиц. И не более того.
И совсем иное дело, когда начинает свои поиски в пользу царевича Алексея Петровича Абрам Павлович Веселовский, агент России в Вене. С этого уже момента налицо и заговор, и государственная измена.
17
Итак: кому же из австрийского руководства А.П. Веселовский мог пустить пробный шар? Поразмышлять здесь есть над чем. Поскольку в самое наиближайшее время события должны были получить заметное ускорение в развитии. Ошибиться было нельзя.
Императорское окружение тогда составляли: канцлер граф Даун, вице-канцлер граф Шенборн, граф Цинцендорф, граф Шторенберг и князь Траутсон. Подробнее о них речь пойдет далее. А сейчас необходимо сказать следующее.
Нам представляется, что это и был тот круг вполне доверенных и вполне проверенных лиц, своеобразное императорская политическая коллегия, опираясь на которую Его Величество Император Священной Римской империи германской нации Карл VI Габсбург принимал важнейшие решения.
Самой же удобной для контакта А.П. Веселовскому представлялось фигура вице-канцлера графа Шенборна. И вот, почему.
По службе они уже виделись и беседовали. И поэтому просьба Абрама Павловича о встрече, особенно в то время, когда царь полуофициальным образом находился на территории Империи, вице-канцлера не удивила. Несколько удивился Шенборн только от того, что русский резидент попросил о приватной встрече. Но и это, по здравому разумению, не могло изумить Шенборна. Потому что у царя могла быть и какая-то личная просьба, которую удобнее передать неофициально. Например, он мог высказать пожелание заказать венским придворным ювелирам драгоценности. И об этом надо было, конечно, приватно известить императора. А, может, русский властелин хочет приобрести что-нибудь из живописи? Ведь по слухам, он начал собирать свою коллекцию. Голландцев и немцев. Морские виды и корабли. Вкусы у него странные, но ведь «De dustibus non est disputandum».
18
Принимая во внимание все эти, не вполне еще ясные ему самому соображения, граф Шенборн передал русскому резеденту через своего человека – часовых дел мастера Кеннера, что встретиться можно было бы в… Хофбурге, императорском дворце. Поясним, почему.
Хотя Хофбург – это действительно резиденция императора, но время от времени, по приказу императора в ту часть дворца, где были размещены картины, пускали и простую публику. Веселовскому было сказано, что как раз завтра, с полудня на три часа откроют для обозрения полотно великого итальянца Лоренцо Лотто «Мадонна со святыми Екатериной и Иаковом Старшим».
Здесь будет интересно заметить, что картина сия была куплена у художника Бартоломео дела Нааве, а уже тот перепродал ее англичанам, которые, было время, много покупали живописи – и не особенно торговались – для своего короля, несчастного Карла I, а после того как его казнили сторонники ужасного кровопийцы Кромвеля, картину эту, и еще много картин эрцгерцог Леопольд-Вильгельм, большой ценитель живописи, у англичан купил.
А историю полотна кисти Лоренцо Лотто Абрам Павлович Веселовский должен был против своей воли выслушивать находясь среди многих часов. Часовых дел мастер Кеннер, на беду русского резидента оказался еще и немалым любителем живописи «от Джотоо и далее» и просто очень любил поговорить.
Назавтра к полудню Веселовский поплелся в Хофбург. Именно поплелся, потому что к живописи был ну совершенно равнодушен. С немалою толпою он прошел во дворец, толпа же привела его к самой картине.
Абрам Павлович языки знал, прожил уже не малое время в Европе. Он с удовольствием потреблял западные культурно-бытовые благости, но … «Но позвольте, – спрашивал он сам себя в некоторой растеренности, поскольку был православным, в вере тверд, и на творения этого Лотто смотрел как на… кощунство, и не иначе. «Какая же это, прости, Господи икона? Это просто крестьяне присели отдохнуть от трудов праведных. Больше того: если бы не ангел, можно было бы подумать черт знает что! Какие же это святые? На наших-то иконах – коли святой, то уже и худ так, как и должно быть праведнику и постнику. А здесь? Персоны с жирком-с. Тьфу!»
В самый разгар таких размышлений кто то взял Веселовского под локоть, а когда Абрам Павлович посмотрел, кто, то увидел снова часовых дел мастера Кеннера.
Не выпуская из руки локтя Веселовского, мастер, благоговейно глядя на творение Лотто, говорил негромко, а особенно для русского резидента: «Превосходно, правда? Хотя в композиции нет ничего нового и это обыкновенное «Святое семейство». К тому же – прошу обратить внимание – природа на полотне тоже совершенно обыкновенная. Облака и небо совсем не палестинские, а совершенно те, что бывают в горах Тироля».
«И это еще не все! – пел почти-что в уши Веселовскому часовых дел мастер. – По каноническому правилу ангел должен держать над головой девы Марии не венок, а корону. А здесь – веночек, вот как!»
С видимым сожалением закончив рассказ о картине, Кеннер также тихонько, с тою же улыбкой, сказал резиденту, что он, Веселовский, должен сию минуту спокойно зайти за вон ту зеленоватую плотную портьеру. Там будет дверь с ключом с обратной стороны. Всего то и нужно – войти в эту дверь и закрыть ее на ключ. Вот и все…
19
Закрыл, как было сказано ему, дверь на ключ Абрам Павлович, но повернуться, как говорится, не успел, как горячая волна ужаса мощно плеснула ему в лицо.
Сколь ни был циничен в жизни своей Веселовский, а все же хватило ему разума в тот момент понять главное: «Вот, она, государственная измена! За это уж точно не помилуют»… Но времени на раздумья по этому поводу уже не осталось. Потому что явился учтивый слуга, разодетый как господин и открыл перед ним своим ключом еще одну дверь – незаметную в стене. Без слов стало Абраму Павловичу понятно: теперь надо было идти в эту дверь. Вздохнул Абрам Павлович да и вошел. Тотчас дверь за ним захлопнулась, замок запорный щелкнул: ключ повернули и дверь заперли.
Веселовский оказался в небольшой, без окон, комнате, свет в которую попадал через потолок, которого, вообще говоря, не было. А было стекло, через которое были видны облака.
Комната была великолепно обставлена и убрана: с удобной софою, с круглым столом, покрытый тонко вышитой кисейной скатертью. На полу лежал ковер – толстый и пушистый, – для сокрытия шагов. Все было в наивысшей степени пристойно.
В кресле у стола, спиной к двери сидел человек, лица которого видно не было. Это был граф Фридрих Шернборн. Веселовский убедился в этом, когда сидевший встал и обернулся. Именно с ним Абрам Павлович и расчитывал увидится. Но некоторая таинственность, организованная цесарцами, все же повлияла: резидент вздрогнул и немедленно почувствовал жестокую сухость во рту, слабость в ногах и даже подступившую тошноту. Но он взял себя в руки, и, поскольку Шенборн уже улыбался, заулыбался тоже и шагнул навстречу.
– Добрый день, господин Веселовский, – сказал Шенборн лучезарно улыбаясь.
– Добрый день, Ваше Высокопревосходительство, – ответил Веселовский, заставляя себя улыбаться как можно приветливее.
– Вы хотите мне что-то сказать?
– Да. Я ведь сам искал с Вами встречи…
– Говорите…
– Подождите, господин граф… Мне немного нехорошо… Один момент…
– Может быть, позвать врача? – Шенборн показывал необходимую в таких случаях заботливость.
– Нет-нет… Лишние люди – лишние свидетели.
– Даже если это врачи?
– И врачи – тоже…
Прошло какое то время; может быть минута или две, пока русский резидент в Империи Абрам Веселовский, решившийся на государственную измену, сказал, наконец:
– Я готов.
20
Здесь нам, любезный мой читатель, самое время и место попытаться ответить на вопрос о мотивах измены Веселовского.
С мотивами матушки Евдокии, Якова Игнатьева или Никиты Вяземского все было более или менее ясно. Они знали и любили царевича с детства и так или иначе, старались для его пользы. Понятна даже метаморфоза, произошедшая с Александром Кикиным. Этот, бывший в ближайшем фаворе у Петра, потерял его доверие, едва не попал под суд, озлился и загорелся местью подлого человека – переменил хозяина.
Но какая же нужда была Абраму Павловичу Веселовскому, важному дипломату, царскому выдвиженцу, входить по своей воле в партию заклятых врагов Петра?
Вопрос этот интересует не только нас сегодня. Надо полагать, он очень интересовал и Кикина. Поэтому, когда уже план умыкания царевича так-сяк был сверстан, Веселовский готовился отъехать в Вену, и уже царь – на робкую просьбу резидента, что надо бы ему в Вене быть, дела ведь не ждут, ответил: «Правда, правда, поезжай; что ты тут со мною будешь лодырничать», – беседовали Кикин и Веселовский, считай, напоследок перед решительным шагом последнего, – Кикин спросил, не весьма, впрочем, уверенно:
– Слышь, Абрам Палыч, я спросить тебя чего хочу…
– Ну.
– Чего ради ты от государя то… Тово… Уходишь? Ну я – ладно. Я едва от петли, может, ушел. Зол больно есьмь. Да и напугал Он меня выше меры… Ну а ты-то что?
– Я-то? – Веселовский немного помолчал перед тем как отвечать, (как бы взвешивая, наверное – говорить-не говорить) – Ладно. – решился он вслух. – Ин, будь что будет. Скажу. Мы и так уже один другому много чего сказали. Так что… Слушай.
Я в чужих землях не первый день обретаюся. И много чего видел и знаю. Много чего… А попреж всего, знаю, что во всей земле нет государя, кокой бы к нам, московским людям, честную приверженность имел. Либо смеются, либо не понимают, либо боятся. И – которые бояться – тех все больше становится…
– Но так и что с того? И пусть бояться. Это даже оченно хорошо что боятся. Хуже было б, когда не боялись.
– Может, оно и так. Однако, если очень бояться станут – немедля коалицию сотворят. Всех возьмут. Даже султана. Даром, что басурман. И нам такой силы не пересилить. Николи! Разумеешь ли сие?
– Разумею…
– А коли разумеешь, скажу тебе так: Другой государь нам нужен!
– А кто? Алексей?
– Не ведаю. Но – помягче. Поспокойней. Поприветливей. Поумней даже.
– Тогда – точно Алексей.
– Я же говорю, не ведаю.
– А если он царем станет? Подойдет? – Это Кикин спросил.
– Ждешь, что ли?
– Жду. И скажу тебе – не токмо я жду.
– Не токмо ты… А много ли вас, тех, которые Алексея ждут-недождутся.
– Хватит. А ты чему веселишься? И сам ведь тоже – в нашем числе… Или как?
– Э, нет! Меня особо к вам не мешайте…
– Как – не мешайте? Ты ведь нам помогаешь?
– Помогаю. Не отказуюсь…
– На всякий случай, что ли?
– Можно сказать и так.
– Э, брат… А ведь на две стороны голову прекладывать – точно не убережешься.
– Да? Ну, значит, судьба моя такая…
– А чем же тебе Алексей не мил?
– А вот и не мил… Другой нужен. А другого нету… – Это Веселовский свое, свое, гнет.
– Другого – не будет! – Это Кикин распалясь почти закричал.
– Почему же не будет? У государя, вот, внук родился. И сын – от чухонки. Выбирай, не ленись, любого.
– Э нет, они – не любые они – Петровой крови. Да и государь теперь их из- под свого крылышка не выпустит. Сам станет пествовать.
– Сам не станет. У него государских дел пропасть. Да и урина не отпустит. Другие найдутся.
– И что же, на царство, что ли, оба сгодятся – и сын и внук?
– Запас карман не тяготит. Обжегся на молоке – на воду теперь дуть станет. Отдал Петр Алексея на детство Евдокии-матери – вона что вышло! – Это Веселовский.
– А что вышло… Из него, если хочешь знать, хороший человек вышел… Умный, добрый; и старине привержен нимало…
– Умный и добрый, говоришь?.. Не знаю пока. Я у него в знакомцах близких не числюсь. Поживем – увидим!
21
Фридрих Шенборн все сидел против Абрама Веселовского, молчал и улыбался. Ждал. Московскому резиденту нужно было начинать. Он даже, как мы знаем, сказал уже: «Я готов». Но на самом деле он не был еще готов. Первой фразы у Веселовского не было. То есть, она, конечно, была еще вчера. Но, как понял уже Абрам Павлович с того момента, как он какие-то минуты назад увидел в секретной комнате Хофбурга вице канцлера, та фраза уже никуда не годилась. Нужна была другая. А другой не былою. И поэтому Веселовский молчал. Получалось довольно глупо. Но Бог все-таки пришел резиденту на помощь – в лице вице канцлера Шенборна, который прекращая неловкость момента, любезно спросил:
– Как здоровье Его Царского Величества?
– Я нахожу ныне моего Государя немного уставшим; но он, как всегда, очень деятелен – вопреки усталости. – почтительно ответил Веселовский.
– Мы все здесь восхищены безмерно Его Величеством. А мой император – просто в восторге от него. О Полтаве Карл вспоминает чуть ли не каждый день…
– Скажите, граф, – осторожно спросил Веселовский. – А о реке Прут император ваш Карл не вспоминает?
– Да, Прут… – помрочнел сразу вице-канцлер. – Турки показали зубы. – Конечно, если бы фортуна вам на Пруте улыбнулась, все было бы совсем иначе и русско-австрийский наступательный союз против султана давно был бы уже фактом и начал приносить свои прекрасные плоды…
Веселовский хорошо знал иезуитскую манеру соседних иноземцев – смаковать уже невозможное. Она ему очень не нравилась, но в данном случае он решился ее поддержать; подумал, что, может быть, как-нибудь удастся подкрасться к главному. И точно – удалось.
Когда он сказал, что возможность такого союза не исчезла еще совершенно, то заметил, что брови вице-канцлера поползли вверх.
И Веселовский пояснил:
– Ну… Султана и Оттоманскую Порту деть ведь ни куда не возможно… они останутся на месте.
– Вы правы… И политику свою, столь неприятную для наших государей он не изменит. По крайней мере сегодня. – Это сказал Шенборн. Он улыбался тонко. Покамест оба только прощупывали друг друга. Так можно было говорить сколько угодно.
– Да… – Теперь уже тонко улыбался Веселовский. – Или пока в Париже не устанут султана поддерживать…
– Да, да, да, ох уж эти французы… – вздохнул Шенборн. – Кстати… Кстати… – Голос вице-канцлера стал вкрадчивым: – У нас есть сведения, что царь ныне не прочь сделать визит во Францию… Как Вы думаете, господин Веселовский, это – похоже на правду?
– Я ничего об этом не знаю. – соврал Абрам Павлович немедленно, изо всех сил показывая на лице растерянность. На самом деле он даже обрадовался. Случай помогал усилить австрийское неудовольствие против Московского Государя.
– Может, это только ложные слухи? – как бы в раздумье ответил Веселовский.
– О, нет! – живо возразил Шенборн. – Сведения эти получены от надежных людей и не один раз проверены.
– Но зачем, зачем ему ехать в Париж?
– А Вы – не знаете?
– Бог свидетель – не знаю…
– По нашим сведениям французы предлагают посредничество в переговорах Петра со шведами.
– Но ведь переговоров нет.
– Нет. – согласился Шенборн. – Пока нет. Но царь не может не хотеть мира, как мне думается…
– Это значит… Это значит… – Веселовский старательно изображал размышление. – Это значит, что император будет один противостоять султану. После Прута царь воевать с турками не будет.
– Да… – Теперь наступила очередь неподдельных и нелегких раздумий вслух Шенборна. Он явно был встревожен…
– Ведь ни Париж, ни Лондон не откажутся поддержать султана под руки, если султану снова захочется пощекотать Империю…
– За английское золото. – подсказал живо Веселовский.
– Да, да, да.
И тут Абрама Павловича словно кольнуло что-то: «Вот оно!» – И он сказал тихо:
– Отец не станет с султаном воевать. А сын – стал бы.
– Ну почему отец не станет – это мне понятно. Вашему царю при одном только слове «Станилешты» сразу плохо становится. А вот почему стал бы воевать сын?
– Очень набожен.
– Фанатик?
– Нет, но он с детских лет воспитан в большой любви к греческой вере.
Шенборн усмехнулся недоверчиво. Не поверил:
– Стало быть он не только магометан не любит, но и добрых католиков и лютеран – тоже?
Обида в православной душе государственного преступника поднялась горячею волною тот час.
– Царевич Алексей был женат на лютеранке.
Шенборн в ответ рассмеялся весело:
– Отец приказал. Такой отец прикажет – на ком угодно женишься.
А Веселовский уже нашел ниточку, знай свое гнет:
– Если бы Алексей Петрович взошел на пристол, можно было бы обеспечить самый тесный союз двух наших монархий… Но как этому поспособствовать?..
