Buch lesen: «Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I», Seite 19

Об идеалах

В тексте В. Лоты, вычеркнутом Жоржем Абрамовичем из газетного варианта своей биографии 2002 года, была такая характеристика его идеологических взглядов в 1939 году: «Он верил в светлые идеалы коммунизма и готов был за них сражаться».

Попробуем разобраться, почему вычеркнул её Жорж Абрамович в 2002 году? В этой фразе Владимир Иванович объединил два понятия – «светлые идеалы» и «идеалы коммунизма». В советские времена такое объединение было не только общепринятым пропагандистским штампом, но и действенной идеологической аксиомой для многих людей левых убеждений – как советских граждан, так и сочувствующих СССР иностранцев.

Но на самом деле такое объединение часто оказывалось иллюзорным.

Приведу один яркий пример диссонанса между «светлой идеей» и её практическим осуществлением коммунистической властью. Пример не рядовой (и, уж точно, не «повседневный»), но зато очень ясно раскрывающий суть иллюзорности социальной гармонии советского общества.

Согласимся, что намерение как-то скрасить существование переживших ленинградскую блокаду ветеранов войны – это светлая идея. А вот как она была осуществлена:

«Расскажу самую гнусную историю, которую я видел в СССР.

Это было в самом начале 1980-х. Тогда зимой, ко дню снятия блокады, для ветеранов и блокадников «выкинули» импортную обувь. Им, разумеется, обувь была не сильно нужна – они рассчитывали купить её родным. «Выкинули» обувь в универмаге «Юбилей» на Свердловской набережной Невы. В зимний ветреный день. Когда мы узнали, что мои бабушка с дедушкой туда тоже поехали – меня отправили их искать, чтобы отправить домой.

То, что я увидел, выйдя на набережную, повергло меня в ужас.

Это была многокилометровая очередь из старых, увечных (некоторых на костылях) людей, стоящих на пронизывающем морозном ветру. И очередь из машин «скорой помощи» отъезжающих от очереди без включения сирен и мигалок с теми, которым уже в этой жизни ничего было не нужно.

Своих стариков в очереди нашёл, посадил на трамвай до дома. Они к счастью только что приехали и только собирались занимать места в этой страшной очереди.

После этого я ненавижу СССР и социализм люто…»⁷¹⁵

Так сочеталась идеологическая «забота» об абстрактном «населении» с конкретной бесчеловечностью по отношению к конкретным людям.

Конечно, вряд ли Жорж Абрамович знал именно об этой истории, но то, что он сталкивался с подобными «историями» в своей жизни (пусть и не в столь гротесковой форме!) не единожды – несомненно. И это хороший повод показать эволюцию его идеологических взглядов с юношеских лет до глубокой старости.

Начнём с юности, времени формирования основных жизненных идеалов.

Очевидно, что в молодости он был «романтическим идеалистом» с «сионистским уклоном». По прошествии десятилетий, насыщенных далеко не романтическими событиями, романтизм молодости, как и у всякого «нормального человека» сменился прагматическим хладнокровием. Он стал «прагматическим коммунистом».

Поясню смысл этого определения на примере. В 1967 году в газете «Менделеевец» было опубликовано такое интервью:

05.23. Интервью Ж. А. Коваля газете «Менделеевец».⁷¹⁶

Как видно из этого текста, Жорж представляется в стандартном образе коммуниста-ветерана, чётко делящего мир на две части – светлую «советскую» и тёмную «американскую». Убедительность этого деления подчёркнута тем, что он с полным правом мог сказать: «одно дело «учить» это по книгам, и другое – почувствовать, как говорится, на собственной шкуре».

Эта ремарка многое объясняет. Оценка пороков «американского капитализма» основана на юношеских впечатлениях и разочарованиях, оставивших глубокий след в его душе. Да и достоинства жизни в СССР также представлены, в основном, риторикой комсомольской юности («хозяин с работы не вышвырнет…»).

Всё это – отголосок юношеского романтизма, позволяющего видеть действительность как «чёрно-белую» картинку. Это искренний, но сильно «отретушированный» взгляд 54-летнего человека, видевшего все оттенки и «нашей», и «их» реальной жизни. Это я и называю прагматизмом.

Мне жаль, что при этой ретуши в картинку попало больше чёрной краски, чем это требовалось по её сюжету. Пассаж о том, что «карьеристы, подхалимы и различные пройдохи» у них «воспитываются с самого рождения, в семье, школе, всей жизнью», а у нас вокруг сплошь «люди высоких идеалов, душевные, всегда готовые придти друг другу на помощь», явно переконтрастирован.

Но, зная практику работы редакции газеты «Менделеевец» тех времён не понаслышке, памятуя о той опеке, которой она подвергалась со стороны парткома, полагаю, что этот пассаж был сконструирован из каких-то более разумных слов самого Жоржа и соображений редактора или ответственного за выпуск представителя парткома о том, как должен был говорить коммунист Коваль.

Я помню Жоржа Абрамовича того времени – именно тогда я начал с ним общаться. И таких слов в его речи об американской «семье и школе» и окружении нас людьми «высоких идеалов» представить себе не могу.

Исходя из этого, могу предположить такой механизм появления этого текста. При планировании содержания юбилейного номера было решено подготовить интервью с ветеранами, участвовавшими в выпуске «Менделеевца» первых лет его существования. Одним из таких ветеранов был и Жорж Абрамович.

Но кто должен брать это интервью, и как при этом «разговорить» ветерана, чтобы воспоминание естественно вписывалось в юбилейную тематику номера? В случае с Ковалем задача усложнялась тем, что он не любил, как сказали бы сейчас, «личного пиара», и умело уходил от публичного обсуждения своей персоны. Так что посылать к нему какого-то студента-корреспондента газеты было бесполезно. Об аналогичной ситуации, возникшей позже, во время подготовки газетных материалов к какому-то юбилею Победы, вспоминает А. Э. Греф:

«…в рамках сбора таких интервью, я пошел к Жоржу Абрамовичу как ветерану войны. И он от беседы отказался!.. От разговора о его военном прошлом он как-то мягко отошел, не стал эту тему поддерживать… Причем сделал это очень быстро и умело – характерный взгляд, один жест, как-то отметающий тему, и я «отпал»…».⁷¹⁷

Думаю, что естественное решение нашла член редколлегии, зам. главного редактора, Изабелла Эммануиловна Фурмер. Она взяла на себя роль интервьюера, ведь она хорошо знала Жоржа Абрамовича ещё со студенческих времён, и ей он отказать просто не мог. К тому же, это интервью могло рассматриваться как партийное поручение коммунисту Ковалю, а Изабелла Эммануиловна была для него с этой точки зрения не просто старой знакомой и коллегой по работе, но и «старшим партийным товарищем».

А далее события развивались просто: Изабелла Эммануиловна попросила Жоржа Абрамовича написать что-то в юбилейный номер газеты, он написал «рыбу», которую «довела до ума» уже сама Изабелла Эммануиловна. Насколько я могу судить на основании своего опыта общения с Жоржем Абрамовичем тех времён, наиболее полно, практически без правок, в окончательный текст «интервью» были включены два последних абзаца, а наиболее кардинальной редактуре подверглись второй, третий и четвёртый.

Делая такую правку, Изабелла Эммануиловна не испытывала «творческого вдохновения», для неё это была рутинная редакторская работа человека, жизненный опыт которого подсказывал «нужные» в тексте слова почти автоматически. Она редактировала не для удовольствия, а выполняя свой партийный долг. Её реальные знания о жизненном пути Жоржа Абрамовича и то, что она вписывала в текст «его интервью», были параллельными реальностями, соединяемыми воедино для газетного текста партийными скрепами, которые в избытке доставлялись в редакцию газеты из институтского парткома, благо его двери были всего в нескольких метрах от дверей в редакцию.

Подтвердить это документально сегодня не представляется возможным (к сожалению, редакция газеты не хранит архива подготовительных материалов), но предлагаемая мною реконструкция хорошо отражает esprit редакционной атмосферы конца шестидесятых годов.

Когда газета вышла, и Жорж Абрамович прочитал в ней «своё интервью», он, думаю, вряд ли обрадовался, но и высказывать какие-то возражения и претензии Изабелле Эммануиловне не стал. Скорее всего, просто дежурно поблагодарил её, после чего каждый из них бросил один на другого «характерный взгляд, один жест, как-то отметающий тему». Это и ему и ей сказало многое, но эта сцена не попала под объективы кинокамер, материалов о ней уж точно нет ни в каком архиве, и существует она только в моём воображении. Такое поведение я и называю прагматизмом умудрённых жизненным опытом тогдашних людей.

А в старости, после того, как коммунистическая идея потерпела крах на государственном уровне, «коммунистическая составляющая» его мировоззрения трансформировалась в нравственно-философскую максиму «Делай, что до́лжно, и пусть будет так, как будет».⁷¹⁸

Нет, он не «хаял» коммунистические идеи и не отказывал в рукопожатии тем своим старым товарищам и коллегам, кто ностальгировал по идеалам своей и его юности под знаменами КПРФ, но и привязывать себя (даже под маской Дельмара) к лагерю «коммунистов» не хотел. И потому он не мог сказать о себе: «Он верил в светлые идеалы коммунизма и готов был за них сражаться». Вот почему он решительно вычеркнул эту фразу из газетного текста.

Такая эволюция не случайна, она является следствием фундаментального «нравственного закона», заложенного в личности Жоржа. Сущность этого закона хорошо сформулировал известный философ Эрих Соловьёв:

«…человек ответствен не только перед своими убеждениями, но и за свои убеждения, за само их содержание. Личность, которая по условиям своей жизни имела возможность для интеллектуального развития… обязана знать то, что возможно знать, что теоретически доступно для ее времени».⁷¹⁹

Примечательно, что этот закон сформулирован Соловьёвым на основании анализа работы К. Маркса «18 брюмера Луи Бонапарта» без «акцентации» его фундаментальности, в форме рядового высказывания ещё тогда, когда Жорж Коваль «оформил» изменение своих юношеских романтических представлений о марксизме на трезвое отношение к нему, вступив в ряды КПСС.

И действенность этого закона подтвердилась в случае Жоржа в 1990 году, когда он покинул эти ряды…

Аспирант Коваль

Присвоение будущему Дельмару на момент вербовки титула «молодого аспиранта» тоже не устраивало Жоржа. Он-то ведь знал, что это неправда. Аспирантом он стал только 1 ноября 1939 года:

05.24. Выписка из приказа № 195 о зачислении в аспирантуру инженера Коваля Ж. А.⁷²⁰

Но и без всяких документов всякий думающий читатель знает, что в Советском Союзе в аспирантуру зачисляли, как правило, осенью. А это значит, что привязка его вербовки к «делу Адамса», каковая привязка была частью «концепции ГРУ», делает эту привязку совершенно несостоятельной. Пропустить «аспиранта» при редактировании значило схалтурить. А работать халтурно Жорж не умел и не хотел.

Дело в том, что Артур Адамс, после снятия с него в начале 1939 года опалы, в мае убыл из Москвы и уже июне вернулся в США⁷²¹ на положение нелегального резидента ГРУ, о чем историки разведки прекрасно знали. И получался абсурд – ГРУ отправляет Адамса в США, почему-то забывает об этом, и на его место через полгода начинает готовить «аспиранта Дельмара».

Такая нить альтерверса с вероятностной точки зрения настолько «тонка», что никак не может служить надёжной связкой весомых фактов «стандартной модели» ☺.

Почему же В. И. Лота, опытный журналист и будущий доктор исторических наук, профессионально осознающий слабость этой нити, из всего пучка волокон судьбы Жоржа всё же выбрал именно её для построения «стандартной модели»? Мне представляется, что это – следствие жёстких требований со стороны заказчика его работы.

Дело в том, что результаты работы Адамса и Коваля по «атомной тематике» руководство ГРУ захотело представить как результат системной работы своего ведомства по этому направлению для того, чтобы «ярче» подать свои успехи «на атомном фронте».

Нужно было, как говорят военные, «развивать успех». Ведь пиар-операция «Адамс-ГРУ» только что – 17 июня 1999 года! – победно завершилась, и военный разведчик Артур Александрович Адамс через 30 лет после смерти был удостоен звания Героя России. И в рамках именно системной концепции к Адамсу нужно было «привязать» ещё одну крупную фигуру.

Но, думаю, вся эта привязка явно не нравилась Жоржу Абрамовичу. На примере Артура Александровича Жорж Абрамович видел, как «контора» манипулирует судьбами людей, отдавших ей право писать и переписывать свои биографии.

В поэме Р. Рождественского «биограф из органов» так просвещал автора поэмы:

 
«Биограф» усмехается нелепо
и говорит, задёргивая шторы:
– А это проще всем известной репы.
Кричать и волноваться нет резона…
Политикою высшею ужалены,
мы, если хочешь, из твоей персоны
сообразим «пример для подражанья»…⁷²²
 

И Артур Адамс, который, по сведениям «Википедии», ещё «в 1948 году во время кампании против космополитизма был уволен в отставку»,⁷²³ т. е. изгнанный из ГРУ тогда же, когда в звании «рядового без наград» был уволен и Жорж, теперь усилиями «биографа из органов» делался «примером для подражания» самому Жоржу…

Нет смысла и дальше анализировать все «гнилые нитки», которыми сшиты и газетный, и, особенно, книжный варианты истории вербовки Дельмара в «канонической биографии».

А то, что нитки оказались гнилыми, вряд ли является виной «биографа из органов» В. И. Лоты. Скорее, это его беда. Это я понял, когда попытался рассмотреть его «социальный и профессиональный» портрет.

Доктор исторических наук Владимир Иванович Лота родился в 1941 году.⁷²⁴ Никакой другой информации о нём в интернете я не нашёл. Но его публицистическая продукция представлена в интернете весьма широко – более десятка книг по тематике истории ГРУ! Эта скудость информации не «авторская скромность», а служебная обязанность – работать чисто, не оставляя следов.

Как историку, В. И. Лоте можно только посочувствовать, поскольку, будучи весьма информированным благодаря тесным связям с разведывательным сообществом, он, вследствие этой связи, не может быть откровенным. А как ученый, он не только лишен права на свободный анализ имеющейся у него информации, но и не имеет обратной связи с коллегами, которые могли бы помочь ему в его научной работе.

Мои попытки ознакомиться с обеими диссертациями В. И. Лоты – кандидатской и докторской – оказались безрезультатными. Никаких следов ни этих диссертаций, ни их авторефератов, ни в отделе диссертаций РГБ (бывшая «Ленинка»), ни даже в «спецхране» РГБ не оказалось.

Так что оценить, насколько профессионально он работал «в рамках дозволенного», я не могу. Но, очевидно, что «шил» он свою, ставшею «канонической», версию биографии Жоржа, в основном, нитками, которые ему выдали «из запасников ГРУ».

А ГРУ – организация военная, и «на гражданку» выдаёт только то, о чём русская пословица говорит без обиняков: «Возьми, убоже, что нам негоже».

Так что нужно найти более прочные связующие нити для основных фактов «стандартной модели».

Модель здравого смысла

Попробуем реконструировать историю вербовки Жоржа по тексту, написанному им самим. Это, конечно, не исповедь, но, всё-таки, заслуживает доверия гораздо большего, чем «канонические» тексты В. Лоты.

Странный документ от первого лица

К счастью для истории, кроме версии событий «по Лоте», в домашнем архиве Жоржа Абрамовича сохранился удивительный документ, с предъявления которого мы и начали настоящую главу.

Это его странная автобиографическая записка, подготовленная после мая 2000 года (Жорж Абрамович сообщает в ней, что он награждён «нагрудным знаком (№ 183) «За Службу в Военной Разведке»), но явно до 2002 г., когда вышли газетная статья и книга В. Лоты «ГРУ и Атомная бомба», на которые он наверняка сослался бы.

В опубликованном ранее тексте этого документа⁷²⁵ было опущено предисловие к нему, также написанное рукой Жоржа Абрамовича:

«Поскольку моя служба в Армии была необычной и не отражается ответами на вопросы в справке, я кратко опишу мою военную службу, а Вы уже можете воспользоваться этими сведениями в удобной для Вас форме. Для цельности включаю и сведения о себе и о моих связях с МХТИ».⁷²⁶

Из этого предисловия следует, что адресат документа уже получил ответы на вопросы какой-то «справки», но Жорж хочет сообщить дополнительные сведения. Он даёт адресату «карт-бланш» на использование этих сведений и почему-то особо выделяет свои взаимоотношения с МХТИ, но при этом не упоминает о декабрьской 2001 г. публикации «Исторического Вестника РХТУ».⁷²⁷

Сначала мне казалось, что таким адресатом мог быть А. П. Жуков, Главный редактор «Исторического Вестника РХТУ». И это – продолжение темы, поднятой «Вестником» в декабрьском 2001 года номере. Но настораживало обращение на «Вы» к адресату. А. П. Жуков был аспирантом Ж. А. Коваля и обращался к нему Жорж не иначе, как «Саша».

Я обратился за разъяснениями к самому А. П. Жукову. И в нашем прямом разговоре выяснилось, что никакого «заказа» от него на дополнительный материал к публикации не было, никакой «справки» от Жоржа он не получал и вообще контакт с Жоржем по публикации «Вестника» был единственным – в декабре 2001 года.

Оставим пока идентификацию адресата этой автобиографической записки, и снова обратимся к тому её фрагменту, где изложена версия «вербовки Дельмара по Ковалю». Ещё раз напомню этот фрагмент в литературной транскрипции:

«По рекомендации Комитета Комсомола МХТИ со мною начали вести переговоры (как потом оказалось) работники Разведывательного Управления Генштаба Советской Армии о поездке на нелегальную работу заграницей. Я согласился и 25.X. 1939 г. я вступил на военную службу. После прохождения подготовки для разведработы (в Москве), осенью 1940 г я был нелегально переправлен в США».⁷²⁸

В этой краткой записи есть две даты – начало службы в армии и переброска в США. Но нет третьей, важнейшей сейчас для нас – когда и где Жоржу предложили стать разведчиком?

Обратим внимание на довольно странное слово «поездка» в контексте бесед с представителями Генштаба. Почему появилось гражданское слово «поездка», а не более соответствующий армии термин «служба» или «работа»?

Чем вызвана эта «стилистическая тонкость» – позднейшей забывчивостью Жоржа, обусловленной полувековым его гражданским состоянием после демобилизации, или наоборот – слово является точной деталью яркого события в жизни более чем шестидесятилетней давности?

Думается, что никакой ошибки здесь нет – фактически Жорж служил в армии именно в качестве вольнонаёмного. Ведь даже военный билет – основной документ военнослужащего – был оформлен только 6 июля 1949 года при его увольнении из ГРУ. (Выяснение того, что случилось с его первым военным билетом 1935 года, предъявленным при поступлении в аспирантуру в 1939 году, остаётся одной из задач архивных поисков для будущих историков.)

Также обратим внимание на оборот «как потом оказалось». Так сколько же бесед состоялось с Жоржем, прежде чем он понял, с кем действительно имеет дело? Вряд ли одна. И вот, при учете этого, становится понятной возможность появления возражений у его жены, с которой он наверняка обсуждал если и не конкретное содержание, то общее направление своих собеседований.

Студент Жорж Коваль и РККА

Во всех «канонических» вариантах описания вербовки речь идет о знакомстве представителей ГРУ с Жоржем в военкомате. В варианте вербовки «по Ковалю» место его встречи с вербовщиками не указано. Для дальнейшего же крайне важно – где проходили его «беседы»?

Обратимся к реалиям 1939 г. и рассмотрим достоверность утверждения о том, что таким местом был именно военкомат. Для этого попробуем разобраться с вопросом о том, когда именно Жорж стал призывником?

Призыв в армию в 1939 году был осенним. Так что, если принять эту версию, встреча «представителя военной разведки» с призывником Жоржем и начало его вербовки не могли состояться ранее сентября – октября.

Для дальнейшего важно прояснить, как менялось положение Жоржа по отношению к воинской службе в политически бурном 1939 году, поскольку обстоятельства вербовки весной и осенью этого года и, соответственно, реакция Жоржа на делаемые ему предложения, должна была быть весьма различной. И знание об этих различиях помогает понять некоторые мотивы реального поведения Жоржа.

Вообще, вопрос о прохождении военной службы важен для каждого молодого человека. Тем более, он был важен для Жоржа, заканчивавшего институт и имевшего молодую жену. Жизненная перспектива была для него ясной – поступление в аспирантуру, защита диссертации и научная работа в Москве. Но как эта перспектива сочеталась с военной обязанностью?

Приехав в СССР, Жорж, вероятно, знал, что, в соответствии с «Законом об обязательной военной службе» № 42/253б от 13 августа 1930 года, он имеет право на отсрочку от призыва в армию на многие годы вперед. Пусть он и не читал самого закона, но об этом наверняка рассказали ему товарищи его возраста, так же как и он, коловшие дранку в колхозе «Икор». Правда, только в случае, если бы он оставался в колхозе. Статья 116 закона гласила:

Отсрочки призыва на действительную военную службу предоставляются:

а) учащимся, не проходящим высшей вневойсковой подготовки;

б) научным работникам;

в) учителям школ в сельских местностях;

г) переселенцам и расселенцам;

д) сельско-хозяйственным реэмигрантам и иммигрантам;

е) квалифицированным специалистам в колхозах, совхозах и на машинно-тракторных станциях.⁷²⁹

С момента приезда в 1932 году и до 1939 года Жорж, если бы он оставался драноколом или механиком в «Икоре», был защищён от призыва пунктом д).

А что менялось при его поступлении в институт? Статья 160 Закона гласит:

«Трудящиеся, обучающиеся в высших учебных заведениях и техникумах, проходят высшую вневойсковую подготовку. Эта подготовка является действительной военной службой и заменяет для них срочную службу в кадрах».⁷³⁰

Знал ли об этом Жорж, когда поступал в МХТИ и заполнял опросный лист? Обратимся к подлиннику этого документа, заполненного им собственноручно:

05.25. Фрагмент «Опросного листа» Жоржа Коваля, заполненного 31 июля 1934 года⁷³¹

В графе «Отношение к воинской повинности» Жорж поставил четыре черточки прочерка. И эти чёрточки, поставленные фиолетовыми чернилами, можно трактовать просто как «прикол абитуриента», выражающий его озорную мысль: «Я этого не понял!». Отметим, что «еврейский колхозник Коваль» поступал в МХТИ как абитуриент с «национальных окраин», весьма слабо зная русский язык.

С учётом этого можно достаточно определённо сказать, что даже если абитуриент Жорж Коваль и читал «Закон об обязательной военной службе» № 42/253б от 13 августа 1930 года (что тоже весьма сомнительно), вряд ли он мог разобраться в этом весьма сложном (включает 287 статей!) и написанном очень специфическим языком тексте.

Да и по сути вопросы учёта и прохождения службы различными категориями граждан были в этом законе решены весьма запутано и неясно, допуская, как теперь бы сказали, «волюнтаристические решения» со стороны властей.

Но, став студентом, он очень скоро увидел в расписании предмет «Военная подготовка», и для его изучения «многократно посещал» кафедру военной и физической подготовки, созданную в МХТИ ещё в 1926 г. Закончил он изучение этого предмета, сдав экзамен на оценку «Отлично», что и зафиксировано во вкладыше его диплома. Таким образом, «срочную службу» (в соответствии со статьей 160 Закона) Жорж уже отслужил. Значит, его «призыв» в декабре был бы незаконным!

Что же дальше? Статья 172 Закона предписывала:

«Лица, прошедшие высшую вневойсковую подготовку, после окончания учебного заведения, при наличии положительной аттестации, сдают испытание на звание среднего начальствующего состава запаса. Порядок и программа испытания устанавливаются Народным комиссариатом по военным и морским делам».⁷³²

Окончил МХТИ Жорж 26 июня 1939 года. С этого момента он – по закону! – «отслуживший срочную службу кандидат на звание среднего начальствующего состава запаса». Испытания по программе Наркомата по военным и морским делам он пока не проходил и о том, когда состоится это испытание, мог только гадать.⁷³³ Но главное было в том, что по Закону он уже отслужил срочную службу в форме «высшей вневойсковой подготовки», предстоявшее испытание перевело бы его в состав запаса, а потому он спокойно мог поступать в аспирантуру.

Теперь вспомним слово «поездка» в рукописи Жоржа. Память не подвела его. Это слово свидетельствует, что вербовка происходила именно в период действия Закона о военной службе 1930 года и военная разведка в момент вербовки просто не имела права принять его на службу.

Военные могли предлагать Жоржу именно «разведработу» или «поездки». Конечно, его могли «призвать из запаса», но он ведь и в запас ещё не был переведён, не проходил никаких «испытаний по программе Наркомата по военным и морским делам»!

Не будем, однако, отвлекаться на головоломки военных кадровиков 1939 года. Для нас важно то, что наиболее вероятным (и предпочтительным для Жоржа!) было его положение в армии в виде «вольнонаемного сотрудника».

Но 1 сентября 1939 года Верховным Советом СССР был принят новый Закон СССР "О всеобщей воинской обязанности". И этот закон резко изменил положение Жоржа.

По новому закону льготы от призыва существенно сокращались. Теперь призывные комиссии предоставляли их только по болезни и по семейному положению. Ни иммигранты, ни научные сотрудники льгот теперь не имели.

Жорж был здоров, а его семейное положение (он, жена и тёща) не давало ему права на отсрочку, поскольку она, в соответствии со статьей 26 принятого в сентябре Закона «предоставляется тем из призываемых, которые являются единственными работниками в семье и содержат своим трудом двух нетрудоспособных родителей».⁷³⁴

Мне кажется, что узнав об этом, Жорж понял, что и его научная работа и нормальная семейная жизнь теперь могли быть продолжены только после службы в армии. А узнать это он мог только 1 сентября, когда разговоры о «работе» уже закончились и эта самая работа уже шла.

Разумеется, он понимал, что ГРУ зачислит теперь его в свой штат и его «поездка» станет служебным заданием. И пройдёт она во время службы. Понимал он также и то, что, уже будучи фактически сотрудником ГРУ и не имея возможности изменить это свое положение, он теперь должен добиться того, чтобы его служба была как можно короче.

Если его зачислят рядовым, то, по новому закону, срок службы «для рядового состава сухопутных частей Рабоче-Крестьянской Красной Армии – 2 года».⁷³⁵ Вот этого он и должен был добиться в военкомате, явившись туда в качестве призывника.

Соглашаясь на вербовку в качестве гражданского специалиста, он ведь не собирался всю жизнь совершать «поездки» по заданию ГРУ! В момент явки в военкомат осенью 1939 года Жорж был сотрудником лаборатории редких газов Всесоюзного Электротехнического института (ВЭИ). Начал он работу в нем 8 августа 1939 года и оставался его сотрудником, по крайней мере, до 3 ноября 1939 года (что со всей очевидностью опровергает дату призыва 25 октября 1939 года, указанную в военном билете).

05.26. Ответ ВЭИ на запрос о работе Ж. А. Коваля. 05.27. Увеличенный фрагмент документа с датой.⁷³⁶

И, явно рассчитывая на факультативность сотрудничества с военными, Жорж подал документы для поступления в аспирантуру. И это было важным его решением – в аспирантуру нужно было поступать «по полной процедуре», т. е. сдав все вступительные экзамены. Никакого «автоматического зачисления» после окончания института, вопреки его собственному утверждению в автобиографической записке, не было. Зачем Жорж вводил в заблуждение адресата записки? Этот элемент его игры с адресатом мне непонятен.

Такое решение Жоржа свидетельствует о том, что, с его точки зрения, сотрудничество с ГРУ не должно было помешать ему заниматься научной работой и строить жизнь в рамках академической карьеры. Иначе зачем было вообще «заморочиваться» с этой аспирантурой и тратить на подготовку к экзаменам драгоценное время и силы? Нагрузка и так была весьма тяжёлой – работа в институте и, одновременно, «собеседования» в ГРУ, отнимали много сил. И, конечно, вряд ли прибавили оптимизма и работоспособности события сентября – принятие нового закона о воинской обязанности, нападение Гитлера на Польшу, начало Второй мировой войны.

По горькой иронии судьбы все эти перемены в его жизни случились в один день – 1 сентября 1939 года. Именно в этот день он пошёл сдавать документы в отдел аспирантуры МХТИ, рассчитывая на то, что «работа по найму в ГРУ» не будет продолжительной и, во всяком случае, его статус аспиранта как-то повлияет на предстоящий выбор задания для него руководством ГРУ.

Но именно в тот момент, когда он заполнял витиеватые по форме бумаги в отделе аспирантуры («желая быть зачисленным в аспирантуру института…»), подписывал свою автобиографию, в которой фиксировал свой официальный статус инженера во Всесоюзном электротехническом институте, депутаты Верховного Совета СССР единодушно голосовали за новый Закон о «Всеобщей воинской обязанности», немецкий броненосец «Шлезвиг-Гольштейн» уже произвел первые выстрелы Второй Мировой войны, обстреляв польскую базу Вестерплатте, а германские ВВС нанесли удар по польским аэродромам…

Плотный туман тревожной неопределённости, поднявшийся из зловонной трясины европейской политики кануна Второй мировой войны, окутал будущее не только «кандидата в аспиранты и агенты ГРУ» инженера Жоржа Коваля, но и будущее сотен миллионов его современников во всем мире.

В трясине этого болота до сих пор скрываются уродливые «политические коряги» обломков ветвей европейского альтерверса тех времён, о чём свидетельствуют озвученные В. В. Путиным на неформальной встрече лидеров СНГ документы из секретных советских архивов.⁷³⁷

Мир находился в точке бифуркационного распада суперпозиции социальных устройств. И выбор дальнейшего пути из множества возможных метавидуум мировой цивилизации почему-то доверил Германии и СССР. Мистически точно результат этого выбора предвосхитил поэт Семён Кирсанов:

 
О, о!
Мы будем лопать Волгу,
жрать сладкий Крым,
намазывать Баку на хлеб Поволжья.
Я – в расцвете
военно-морских-воздушных сил:
твердый прусский дух,
заоблачное зрение прожекторов,
прекрасная нервная система разведки,
звукоулавливателей тонкий, чуткий слух.
Прекрасно! Все в порядке!
Физики и писатели,
химики и философы,
по местам!
Смирно!
Сейчас я буду заключать
торжественные мирные договора,
голубино-пуховые пакты,
скрепленные печатями ратификаций
и рукопожатиями
на хрустально-крахмальных завтраках дипломатов.
Мир, мир и мир!
Я только тогда вполне хороша,
когда внезапна.⁷³⁸
 

Однако «коней на переправе не меняют», и Жорж продолжал действовать по принятому им плану.