Buch lesen: «Не буди Лешего», Seite 11

Глава 34. Проводы

Я всё-таки пришёл на проводы Водяного. Взглянуть захотелось, да тянуло что-то туда. Долго шёл кромкой леса, чтобы рассмотреть, что с полями да пашнями стало после битвы всей, да после того, как река русло сменила. Покорежило много где землю, заболотило, да лес повалило тоже. Но да это всё выправится.

Сама река плоха, вода в ней ни к чему непригодная. Но и здесь жизнь постепенно своё возьмёт.

Увидел под деревом Кощея с Горынычем. Стояли они на нашем берегу – напротив поселения людского, что через реку виднелось. Вроде не пострадало оно.

И на берег люда много вышло. И мужчины здесь, и женщины. Прощание устроили.

Стоит, действительно, статуя Водяного, и бабы песню поют. В реке Кикимору увидел, и Мара рядом с ней. Тоже они поют, и от их пения пробирает до костей.

Пошла по воде рябь, хоть и ветра нет, разогнались волны. Воронки начали закручиваться. А потом столбиками тонкими, прозрачными, каплями, словно камнями хрустальными, вода поднялась вверх. Звон раздался, пение тоже усилилось. Бабы начали многие без чувств валиться.

И тут увидел я Гостяту. Бросилась она тем, кому плохо стало, помогать.

Сама худа, выглядит неважно, хотя что мне с берега противоположного разглядеть?

А когда она тоже упала, её на руки подхватил какой-то мужик – из их, видимо, из селян.

Я бы, может, что-то и почувствовал, если б было чем. Боль – она и так меня изнутри ест поедом, и боль эта каждого живого существа, что в лесу после битвы страдает. Так только – в голову как будто сверху обухом – обрушилась мысль тяжёлая. Гостята жива, среди людей, вон и есть кому подхватить её, как ей стало плохо. Помирать, кажись, Гостята не собирается. Бабы многие попадали, как и она – от пения Мары это всё. Оправятся. Да и в лес знахарка не стремится. Ни разу не заглядывала. Значит, так тому и быть. Пусть живёт своей жизнью. А я всё одно теперь лесное чудовище, и облика человеческого у меня больше нет.

Ушёл в лес. Слушал оттуда пение. Видел, как улетают Горян с Кощеем. Как Мара провожает Кикимору до болота – видел и слышал, только не через свои глаза и уши – через лесные.

Ни с кем говорить не хотел. Да и друзья мои ко мне не приставали. Кикимора выла ещё долго. А у меня всё сил не было подняться да за ней идти.

Сидел себе пнём, сидел. Ни о чём не думал. Так, может, Водяного вспоминал. Крутил мысли в голове одни и те же – наш последний разговор. Чувствовал что-то Водяной. Вот и беспокоился. Может, не за себя боялся, а вышло, что сам…

На время как будто пропал я, слился с лесом, блуждал меж ветвей, по корням путался, листву погоревшую носом разрывал. А потом очнулся разом, поднялся и пошёл к болоту. Оно много где было теперь – болото это.

– Кикимора! – позвал громко. Она встрепенулась, прекратила вой. Замерла, голову в плечи втянула даже.

– Кикимора, чего воешь? Надоела, – сказал ей.

– Вою и вою, – ответила, – тяжело мне. Моё право.

– Хоть повернись ко мне, с Хозяином разговариваешь, – напомнил ей.

Она повернулась, подняла голову. Страшна она. Волосы спутанные, вместо платья – листва да болотная ряска.

– Пошли со мной! – протянул ей руку.

– Куда это? – не поняла она.

– Ко мне в дом, со мной жить будешь.

– Нужна тебе баба болотная? – с сомнением спросила она. – Горе у меня.

– Будешь в доме моём горевать, – я руку протянутую не убрал, стою по колено уже в болотной трясине, жду.

– Пошли коль не шутишь! – она руку свою протянула, за мою лапу схватилась крепко. Вытянул я из болота её и сам выбрался. Говорю Кикиморе:

– Ну пошли в чащу лесную. Где живу я, знаешь, но всё равно лучше не отставай.

– Кто ж я в твоём доме буду? – зашлёпала болотная нежить за мной, лапы переставляя перепончатые.

– Хозяйка будешь, – сказал ей.

– Хозяйка Леса? – испугалась она.

– Хозяйка Болота, а оно всё одно в моём лесу. Как и река. Посмотрим там, что дальше будет, а пока одна ты у нас водная нежить сильная, приглядывать будешь за рекой и болотом.

– Значит, и в твоём доме буду хозяйка? – осторожно спросила Кикимора.

– И в моём доме, – эхом повторил я.

– В бочку посадишь? – она семенила рядом. Лапы, по земле ходить не больно приученные, за всё цеплялись.

– Нет. Это я так… Стращал тебя. Притеснения тебе ни в чём не будет.

– Так я… жена буду твоя?

Я остановился, повернулся к ней.

– Если захочешь.

– В груди больно покамест, – ответила она, взглянув на реку.

– Одной лучше на болоте? – спросил я.

– За летом и осень придёт. Птицы улетят, вода холодной станет, – просипела Кикимора. – А потом и вовсе зима нагрянет, льдом стянет реку, вымерзнет болото. Нет, худо будет одной, – она взглянула тоскливо.

– Ну вот и решили, – я пошёл дальше. Так и привёл Кикимору к себе домой.

Глава 35. Потёмки

Обживались мы с Кикиморой сложно. Дал я ей время погоревать, не лез к ней с делами лесными, не беспокоил по хозяйству. Развела она мне в доме сырости, но я молчал. Наконец-то решил устроить её уже как-нибудь, чтобы мы друг другу не мешались.

Леса мало и рубить его на пристройку было жалко, так что я собрал всё поваленное, что рядом нашёл, соорудил для Кикиморы навес над болотом, которое теперь почти к дому подходило. Чтобы мне вода сруб не портила, я вокруг дома всё же почву осушил, оставил только в одном месте подход вроде канала болотистого да ванну природную для Кикиморы. Вот она там и повадилась сидеть.

К дому я сделал переход крытый, так Кикимора от болота до горницы моей по нему шастала да всю грязь домой носила. Наконец-то пообещал я этой болотной бабе, что действительно в бочку её посажу, если не прекратит. Лесной нечисти рядом с болотной под одной крышей, оказывается, обживаться сложно.

Помучавшись, сделал я ещё и купальню, и хотел ещё один переход соорудить от купальни этой в пристройку Кощееву, чтоб Кикимора там ночевала. Но болотная нежить наотрез отказалась. Там ей сухо слишком – кожа сохнет, шелушиться начинает, чешуя отваливается. Значит, надо ей влажность поддерживать в помещении. И спальню делать рядом с купальней. Наконец я всё обустроил.

С мелкой нечистью лесной я особо не общался, но все знали, что Кикимора – нынче жена мне. Так её никто в лесу обидеть не смел, относились с почтением.

Когда Кощей в гости пожаловал, Кикимора его старалась уважить. Накормить, напоить, беседой развлечь. Когда она в свою опочивальню болотную ушла, Кощей даже выдохнул.

Вышли мы с ним на крыльцо, сели на звёзды смотреть сквозь ветви, небо закрывающие.

– А женой зачем? Никак нельзя было по-другому? – первым спросил Кощей.

– А какая мне разница, пускай, – я отмахнулся, наблюдая за падающей звездой. – Всё одно это обман один, видимость.

– Как обман? – Кощей встрепенулся.

– Лес никогда не примет её, нежить болотную. Мне никак её, Кикимору, Хозяйкой Леса не сделать. А моя жена должна быть и лесной Хозяйкой.

– Ишь как! – Кощей покачал головой. – Ну а Рада кто?

– Раду можно было сделать Хозяйкой Леса, – ответил я без особого интереса к разговору. – У неё кровь есть наша, тёмная, и она человек. Ни к какой нежити – ни к водной, ни к огненной, пока не относится, хоть какой её делай – всё примет…

Как и Гостята бы могла – про себя уже подумал, но отогнал быстро эти мысли. Знахарке, видать, хорошо среди людей. Сама она говорила, что человек должен с людьми жить. Она свой выбор сделала. Не неволят ведь её там, но за всё это время она ко мне не пришла.

– Рада – Лесовичка, моя названная сестрица, вроде того, – я поднял и покрутил тонкий прутик в руках, – ну это тоже так, для неё больше название, чтоб не обижалась. Служка она моя и леса.

– А Кикимору служкой нельзя?

– Лесовичкой? – я повернулся к Кощею. – Тоже нельзя. Говорю же, она водная нежить, лес не примет. Но в том, что я Кикимору женой назвал, у меня тоже есть свой интерес.

Кощей посмотрел удивлённо. Не поверил. Я принялся объяснять:

– Мало того, что она так без всяких объяснений под мою защиту попадает, так ещё и я теперь имею право нос свой звериный, лесной совать в дела речные и болотные. Кикимора у нас одна водная нежить сильная, но нечисть помельче может её и не слушаться, от лап отбиться. А если будут знать, что я могу прийти да какому бунтарю усы, лапы и рыбий хвост отрубить – они уже и покладистее будут.

– А как ты в реку-то?

– А чего мне? – я плечами пожал. – Плавать я умею. В рыбу не обращаюсь, конечно, но в бобра какого, в ондатру могу. Язык речной выучу, ну и на правах мужа Кикиморы буду там свой суд вершить, порядок соблюдать. Пока нового Водяного не появится, надо же кому-то…

– Может и не появиться. Не у всякой реки он есть. А если тут Кикимора будет за главную владычицу водную, да ты со своим топором страх начнёшь нагонять – тем более.

– Умереть должен кто-то подходящий, – подумал вслух я.

– Дак это не так просто и не так часто случается, – Кощей вздохнул. – Сто лет может пройти или больше. А девка твоя что? Которая Гостята.

– Видел её, – нахмурился я. Говорить про неё не хотелось, скребло нутро. Всё ж таки, у нас, у нежити, сущность наша глупая. Прожила тут какая-то девка у меня три дня, нашла для меня слова ласковые, правильные. Обещала любить, вместе жить со мной обещала, а потом сбежала и всё.

– Ну и что? – Кощей продолжения требует.

– Да ничего. Среди селян она, пусть там и остаётся. Куда мне её? – я лапой слабо махнул на свой дом.

– А с Кикиморой, значит, так и будете, как муж с женой? – Кощей тоже на двери мои глянул. С того места, где мы сидим, пристройку да навес новый не видно, но Кощей, как прилетел, успел осмотреть всё. Поменял я свои хоромы основательно, под Кикимору всё перестроил.

– Без моего покровительства ей не быть речной владычицей. Нечисть помельче её загрызёт, – ответил я. – А меня боятся.

– Так она зелёная, в слизи какой-то, в чешуе, – Кощей поёжился. – Как ты с ней спать будешь?

– Да ещё Водяной только помер, не собираюсь я с ней спать.

– Тебе, вон, морду от одной мысли перекосило, – сообщил мне Кощей.

– Баба как баба, – заступился я за Кикимору. – Я нынче тоже красавец сомнительный. Звериную морду да тушу – и ту попортило. А человеческой ипостаси лишился.

– Да может ещё вернёшь.

– Мне ни к чему.

Посидели ещё, уже молча. Так и улетел Кощей в этот раз, но прилетал часто. Заглядывал. Лето подходило к концу.

Кикимора понемногу в новой роли обжилась. Пару раз просила меня сходить на реку, с нежитью речной разобраться. Я разобрался быстро. Никто больше недовольства не показывал.

Много я в речном хозяйстве не понимаю, но вроде рыба водилась, зверям и птицам, что ею питаются, было что есть, а мне больше и не надобно. Вода чистая, я кое-как в ней купаться приспособился. Вспомнил, что баню ставить хотел. Одни глупости.

Хотя для Кикиморы вон сколько болота у дома развёл. Да ещё утеплил, чтоб зимой не промерзало.

Сегодня пришёл домой, Кикимора на стол накрыла. Покормила, причём съедобным вполне. Я уже давно заметил, что поладила наконец-то болотная баба с Мокошью. Уважила её, одарила чем-то. Теперь снова у меня в доме снедь всякая появилась, угощения да питьё хитрое.

Отужинали, посидели с Кикиморой за столом, дела обсудили речные. Уже потихоньку природа готовилась к осени и мне болотная баба рассказывала, что в сезон этот в глубинах речных происходит.

Кикимора тоже выглядеть иначе стала. Поначалу сильно она горевала, ходила нечёсаная, грязная, потом постепенно стала себя в порядок приводить и со мной шутить шутки разные. Вот и сейчас сидела, улыбалась, нахваливала меня, говорила слова ласковые. Всё это мне было подозрительно.

Я из-за стола поднялся, к себе пошёл. Кикимора меня остановила.

– Посиди со мной, Алёша.

Давно меня никто Алёшей не называл. Ещё и голосом ласковым. А Кикимора лапу свою мне на грудь положила, не давая пройти, а потом прислонилась лбом.

– Ты чего это, матушка? – спросил я осторожно. – Кожа у тебя высохнет, шла бы в свою опочивальню, окунулась в ванне да отдыхать легла.

– Сегодня сыро на улице, дождик был, я ещё окна открыла, проветрила. Так что влажно в доме, с кожей моей всё в порядке. А искупалась я ещё до ужина, – она ко мне прижалась сильнее. – Я же понимаю, что если бы не ты, Алёша, не признала бы во мне нечисть водная Хозяйку Речную. Уважил ты меня, женой своей назвал. При Водяном я Хозяйкой не была, а при тебе в своём доме – в реке и на болоте – вот стала, – она меня по руке погладила. По шерсти.

– Непривычно так, – сказала. – Чешуи у тебя нет. Может, человеком обернёшься? – и в глаза мне заглядывает. – В человеческом обличии ты мужчина очень красивый.

– Нет у меня больше обличия человеческого, – ответил ей. – На что смотришь, то и есть, мил или нет, а другого не будет.

– Ну и так ты хорош, – Кикимора погладила меня по второй руке, потом вложила свою руку в мою. – Пойдём в спаленку!

Всё мне было странно. И её обличие, и моё. И то что кожа у неё сухая, чешуёй покрытая, и что зелёная она, и что пахнет ряской. И то что я таким делом в обличии своём зверином никогда не занимался и не собирался никогда – меня тоже смущало.

– Нормально всё? – спросила меня Кикимора, потеревшись носом о мою грудь мохнатую. Нормального ничего в этом не было.

Прежде чем она сама начала раздеваться и меня раздевать, я её руки остановил, накрыл своими, так чуток подержал её, пока она не поняла, что надо успокоиться. Потом я взял её за плечи, переложил от себя подальше, головой на соседнюю подушку. Накрыл сверху одеялом.

– Непривычно так, матушка, – сказал ей. Никогда ни одну женщину в такой момент не додумался бы матушкой называть, а Кикиморе сказал нарочно. – Ведь никто не торопит нас. Всё ж таки мы с тобой нежить разная, оно как-то против природы нашей. Надо обвыкнуться.

– Не нравлюсь я тебе, – огорчилась Кикимора. – Считаешь меня страшнОй?

И опять в глаза мне заглядывает.

Не считаю я так. Вполне она хороша – для Кикиморы. Да и мне нос воротить не с чего. Она нежить и я нежить. Её мой вид не пугает, да и тело на её ласки женские откликается. Да вот только не она тут быть должна. А если та, которую я бы хотел сделать Лесной Хозяйкой, сюда дорогу забыла, стало быть, никого тут пусть не будет. Что тут делать Кикиморе?

– Красивая ты, – еле как язык расплёл, чтобы слово молвить. Давно ли вёл речи разные с красавицами залётными, а как будто всё в другой жизни было, сейчас как отрезало. Что сказать – придумать не могу, какие слова подобрать, чтобы не обидеть?

– Красивая? – Кикимора обрадовалась. Оно, много ей слов, оказывается, и не надобно.

– Волосы у тебя душистые, длинные, рекой пахнут, тело крепкое, ладное. Дивно ты хороша, – начал я ворочать мыслями тяжёлыми, мохом поросшими.

– Какие ты речи красивые говоришь, Алёшенька! – Кикимора расцвела. А Водяной-то, видать, совсем двух слов связать не умел, если по её мнению я сейчас говорю красиво. Вспомнил Воднейшество совсем не к месту. Не рано ли Кикимора его мной заменяет?

– Не так давно Водяной умер. Рано нам, может, вместе спать? – сказал ей всё-таки, что было на уме.

– Ты сильно горюешь, ой как сильно, – Кикимора мне положила лапу на щеку, меня по морде погладила. – И я сильно горюю. Может, так легче будет – рядом быть, чем по отдельности? Раз я Хозяйка и жена, мне место тут, – она похлопала по простыни рядом со мной.

– Хозяйкой Леса тебя не смогу сделать, – признался я.

– Да я понимаю это, – Кикимора кивнула, продолжая меня наглаживать. – Я речная нежить, мне лесной Хозяйкой не быть.

– И тебя устраивает?

– Всё у нас будет ладно, – она снова прижалась ко мне. – Ты за лесом следишь. Река и все болота в твоём лесу находятся. Нежить речная меня как Хозяйку приняла, а нежить лесная – как жену твою. А тебя и те, и эти сильно страшатся и уважают, так что всё в порядке будет – и в лесу и на реке.

– Ты если не хочешь к себе уходить, можешь здесь спать, – опять я её от себя отодвинул. – Только если вдруг ночью жарко станет, ты не бойся, спокойненько уходи к себе – это меня никак не обидит. А пока давай спать. Устал я.

Снова я накрыл её одеялом, решил погладить по голове. Замер, смотря на свою звериную лапу. Такая она стала уродливая. Шерсть вся свалялась, много где опалённая. А где вырвана, там новая не наросла, шрамы вьются рытвинами. Голова Кикиморы совсем небольшой кажется под лапой моей. Я же, наверное, если пальцы сожму, и… дальше я не стал размышлять об этом. Что лапой своей одной голову Кикиморе могу раздавить, и что всё-таки совсем я зверь стал, ничего нет от человека.

– Спи, – сказал ей и отвернулся. Почувствовал, как рука её по мне ползёт.

– Спи, сказал, – зарычал на неё. Она руку убрала быстро и всю ночь оставшуюся лежала тихо. Я заснул, по крайней мере, не слышал, чтобы она ворочалась или из постели уходила. А поутру оказалось, что спать Кикиморе со мной хоть как нельзя.

Проснувшись, я узнал, что Кикимора всё-таки выбралась из моей постели. Но не потому что ей стало жарко. Ночью я буйный. Сам про себя не знал, не замечал раньше. Да и никто на такое не жаловался. Не сразу я сообразил, что это, видать, я стал такой после битвы. Сны снятся или ещё какая напасть. Ночью ревел на кого-то диким зверем, буйствовал, скинул с постели Кикимору. Задел её когтистой лапой. Теперь болотная баба ходит с моей царапиной. Чешуи с неё снял малость, с бедолаги.

Я и не знал как извиняться, одно только решил, что если настолько всё запущено, Кикиморе точно в моей спальне делать нечего.

– Да не обижена я! – принялась успокаивать меня водная нежить. – Я сообразила, что не в себе ты. Да вовремя не успела проснуться, из постели выскочить. В другой раз выскочу.

– Ты что это, матушка, выдумала? – я злиться начал. – В какой ещё тебе другой раз?

– Дак я могу уходить, когда ты заснёшь, – Кикимора глазами похлопала. Я посмотрел на её царапину.

– Ты что же, совсем не боишься?

– Боюсь в самом деле, – Кикимора голову склонила. – Больно уж страшно ты рычишь.

– Давай так договоримся, матушка, – вздохнул я, взял за плечи её, посмотрел в зелёное её лицо. – Тебе ни в чём не будет никогда упрёка и притеснения. Ты всегда будешь Хозяйкой речной и моей женой. По крайней мере, пока я живой и пока ты сама не против. Я тебя не прогоню и плохого слова ты не услышишь. От тебя я жду порядка в доме и должного исполнения обязанностей речной Хозяйки. А в моей спальне и со мной вместе тебе спать не обязательно.

– Да я же не неволю себя, Алёша, – Кикимора вроде как надулась, а потом сама же на царапину свою глянула. – Только разве что опасно это покамест. Ну раз уж вышло так, что мы Хозяева тут, то надо друг к дружке приноравливаться.

– Ну вот пока опасно, делать тебе рядом со мной ночами нечего, – решил я её приободрить. – Может, в башке моей лесной прояснится, перестану буйствовать, тогда и посмотрим.

А сам думаю, что вряд ли что-то прояснится там. Как будто наоборот всё – костенеет ум. И сам становлюсь неповоротливым. Или действие воды мёртвой закончилось, или разбередил раны, пока пристройки ставил, топором махал, а всё теперь ноет, особенно ближе к ночи да в вечернюю сырость. И мышцы болят, и кости ломит. Главное, что башка трещит, как будто там муравейник, али гнездо осиное.

Глава 36. Прости, прощай, лето

Выдался денёк хороший. Светлый, ясный, тёплый. И небо видно было, и зеленела кое-где листва. Хоть и осень подкралась уже, позолотила местами, багрянцем украсила, а ещё не сдавалось лето. И как будто специально дня ждала погожего, явилась ко мне Василиса.

Прилетела, из ступы вылезла – девица румяная, в платье ярком, стан обхватывающем. Кожа белая, едва солнцем тронута, глаза как два лесных озерца с чистой водой. Стояла она, расправив сбившееся платье, в землю взором потупившись, а от самой жар летний шёл. Такая она вся красивая, знойная, свежая. Я замер, как в землю врос, её разглядывая. Давно, выходит, не видел красивых девиц. Просто смотреть на неё глазу приятно.

– Алёшенька!

И голос у неё звонкий, весёлый, слушать радостно.

Она сделала пару быстрых шажков, протягивая руки. Потом в нерешительности их опустила и тоже замерла.

– Алёшенька, а ты почему же меня не встречаешь?

– Как же не встречаю, вот он я, – проскрипел я ей что-то. Василиса, конечно, красавица. На Мару глаз уже привык смотреть, да в последнее время она ходит без волос и без настроения. Кощей старается не попадаться под руку. Про Кикимору промолчу, а Василиса хороша…

– Ну ты хоть человеком перекинься, я обниму тебя! – она всё же подошла ближе и снова протянула белую ручку. – А что это ты, Алёша, стал такой… – она замерла, подбирая слово. – Совсем как зверь лесной!

– А был какой? – спросил я, всё, как дурак, любуясь.

– Забавный был такой, мохнатенький, пушистый.

Я был пушистый? Что там в голове у Василисы?

– Большой правда, больше чем медведь, и со свирепой мордой, – продолжала она, – но как-то выглядел повеселее! Перекинься, а, дружочек! Ну что же ты, не обнимешь Василису?

Я неуверенно протянул к ней лапу. Она осторожно прикоснулась к моей ладони пальцами.

– Леший, знаю я, что была тут битва. Я потому и не являлась. Ты, дружочек, не подумай, что я тебя забыла. Если ты на меня обиделся и не хочешь показываться человеком, ты не обижайся! Тут было у вас не очень-то приятно! Летал пепел, всё в грязи было, лесом воняло подгоревшим… Сейчас вроде как всё оправилось, стало получше. Вон и травка зеленеет, хоть и скоро осень, и на деревьях сочные какие листьев кроны! Вот и я решила заскочить, тебя проведать.

– Спасибо, что заскочила, – я умудрился выдавить. А солнечно сегодня, дует свежий ветер. Пригласить бы Василису хотя бы чаю попить с малиной. Засесть с ней перед домом на полянке, послушать, как она рассказывать мне будет свои побасенки.

Вышел Баюн, мяукнул недовольно. Василиса отскочила.

– А что это за страшный облезлый кот? – она сморщила носик. – Фу-фу, уйди, нечисть! – девица смешно руками замахала. Баюнка зашипел.

– Кота не обижай, он… пока ещё болеет. Может, оправится.

– А, после битвы наверное, – Василиса кивнула, протянув, – кис-кис, бедный котик! – она хотела его погладить, но чуть когтистой лапой по руке не получила. Странно, я думал, девицы Баюнке нравятся. По крайней мере… Шевельнулась мысль, но не успела проявиться, Василиса звонко засмеялась.

– Ну и кот у тебя! Под стать тебе! Алёша! Я всё жду! – она топнула ножкой.

Как ей объяснишь в словах двух, что того Алёши, что катал её по реке на лодке, бобров пугая, и травил ей шутки, чтоб она смеялась погромче – на зависть Водяному, того Алёши больше нету?

– Я больше не умею в человека. Во время битвы принял звериный облик и с ним сросся. Теперь такой и есть.

– Да быть не может… – Василиса протянула расстроенно. – Ну ладно, – снова подошла и взяла в свои маленькие ручки мою лапу. Оглядела меня внимательно.

– Так ты зверь теперь?

Вообще-то я по-прежнему существо мыслящее, и по-прежнему мужчина, хоть и в этом зверином теле. И смутно понимаю, что таких красивых нежных девиц мне осталось разве что держать за руку, если повезёт.

– Я Леший. Хозяин Леса. Как и был.

– Ну лес вроде выглядит неплохо, всё образумится, – сказала и улыбку всё же выдавила. Умеет Василиса поддержать беседу светскую… Стояла она здесь и улыбалась мне, а в глазах её увидел я другое.

Впервые в жизни в женском взгляде почувствовал к себе брезгливость. Видать, совсем противен стал вид мой внешний. Кикимора – та ничего, даже не морщилась. И Василиса вроде лицом ну разве только чуть дрогнула, но глаза выдавали. Или это жалость в них? Так я вроде не калечный. Ну так много где порубленный, шерсть попортило, ну чуток задело морду.

– Хорошо что повидались, полечу, наверное, – она стала пятиться назад, нащупала рукою за спиной свою ступу.

– Я б самовар раздул, ты не останешься?

– В каком… это смысле? – что-то она стала заикаться.

– Да на чай. Погоди, сообразим! Сейчас позову Кикимору, – я повернулся. Крикнул. – Эй, Матушка!

И ведь только сейчас вспомнил, что женат. Совсем нигде в башке лесной не отложилось, что я больше не один здесь.

Кикимора вышла. Василиса, может, и рада удрать, но ведь теперь невежливо будет с Хозяйкой не поздороваться. Кикимора злобно зыркнула на Василису, но поприветствовала.

– Здравствуй, Кикимора, – Василиса ей едва кивнула.

– Алёшенька, что звал? – мне болотная нежить пропела ласково.

– Да вот, у нас с тобою гостья, наверное надо чаю ей сообразить, сегодня день погожий, сядем на полянке. Что скажешь?

– Давай уважим гостью. Схожу, самовар поставлю, – Кикимора скрылась в доме.

– А что она у тебя в гостях? И почему Матушка? – Василиса нахмурилась.

– Не в гостях. Живёт она здесь. Кикимора нынче жена моя и Хозяйка реки и болота.

– Вот как… – Василиса брови сдвинула. – Ты и женился?

– А что тут удивительного? – я всё же подошёл к ней.

– Думала, ты никогда не женишься, – она чуть-чуть плечами дёрнула. – Ещё и на Кикиморе, – тут Василиса откровенно сморщилась. Неужто это как-то задевает женское её самолюбие?

– Ну вот женился, теперь мы вместе на всём в лесу хозяйстве, – я понимал, что Василиса скоро улетит, и на чай не останется. Так её рука вцепилась в край ступы, пальцы побелели, так сжались. А мне хотелось просто смотреть на неё. Или было ещё что-то. Какое-то плохое чувство, горькое. Я злился на неё. За то что она такая нежная, красивая, воротит от меня нос и избегает смотреть на меня. А я же помню, как у нас было до.

– Я полечу пожалуй, Алёша. Я так, проведать, как дела твои. Вижу, что хорошо… – последнее слово едва вымолвила. Я положил свою ладонь ей на шею. Хотел на щёку, то есть, вышло что и шею, и пол щеки закрыл Василисе. Она замерла в испуге. Вроде и сама не простая девица, не должна бояться нечисти, а я слышал, как сердце у неё в страхе колотится. Как пульсирует на шее венка – не чувствовал. Утратила рука чувствительность, разве что чутьём звериным чуял всё.

Ещё на стройке заметил, что топор в руке хорошо лежит, пальцы под рукоять как раз обхват делать привычные. А если что помельче требуется, если вдруг хотя б рубанок взять, уже не слушаются лапы зверевы. Не то что инструмент поменьше… Как не пытался я выстругать узоров хитрых, такой работы мелкой пальцы не послушались. А ведь умел. И в этом теле, и в человеческом.

У Василисы глаза испуганные, дышит порывисто, но снова смотрит на меня. Теперь правда не с брезгливостью, а со страхом больше. Что я, звериная лесная образина, с ней делаю, зачем мне знать, что там в голове у Василисы, под этой белой кожей, тонкой косточкой, под шапкой её волос шелковистых? Что она думает – мне, сидя в лесу глухом, какая разница? Что мне за дело, что они все разом думают? Никакого дела, только испугал зазря…

Я подхватил её, она вскрикнула. Я спросил.

– Чего кричишь?

Василису в ступу посадил, на одно мгновение взял на руки. Вроде не свернул ничего, не помял, не повредил.

– Так, испугалась что-то, – она хихикнула. А я продолжал её разглядывать. Ведь для меня оделась. Платье это нацепила хитрое, неприлично открывающее многое, для меня расчёсывала волосы, смотрелась в своё отраженье, прихорашивалась. А тут я такой, какого не ждала увидеть и встречаю не так, как встречал раньше. Так почему я злюсь?

– Я полечу, Алёша, – она ступу приподняла, чуток её от земли оторвало уже.

– Лети, Василиса. И ещё… знаешь что… Ты передай подружкам, что я женат. Чтоб не прилетали больше проведывать. Вы же все друг друга знаете.

Кажется, задел её. Зачем – не понял сам. Так-то она всегда знала, что не одна у меня. Но я её никогда ни с кем не сравнивал и никогда не вспоминал при ней других.

– Не думала, Алёша, что между нами вот так всё кончится, – ведь разозлилась сильно. В глазах гнев запылал. Ну так точно лучше, чем жалость. Но мне наверно после будет стыдно за всё.

– Прощай! – Василиса взметнулась ввысь. Я поймал ступу. Не дал улететь, подтащил к себе.

– Отпусти! – красавица уже кричала на меня.

– Подожди… – я ступу продолжал удерживать. – Ты прости меня, я не хотел обидеть. Голова после битвы стала дурной. Что хотел сказать… – ведь уже забыл. – Ты если что-то надо будет, смело прилетай. Если какая моя помощь понадобится.

– Пусти ступу! – Василиса всё пыталась вырваться.

– Сейчас отпущу. Ты скажи сначала, что меня услышала.

– Услышала! – сказала с вызовом и снова дёрнулась. Я лапы разжал, наблюдал, как Василиса улетает вдаль.

Ну раз услышала, то хорошо, а то я нынче стал сомневаться, что девки мои речи понимают сразу же. Если сильно ей чего-нибудь понадобится, то наверно Василиса явится, и не больно важно будет ей, насколько у меня рожа нынче страшная.