Buch lesen: «Главный козырь»

Schriftart:

ISBN 978-5-4490-1395-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вы можете подумать, что это история обычной дружбы между двумя обычными мужиками. Да, наверное, так оно и есть, хотя на все можно смотреть по-разному. И, потом, хочу оговориться сразу, Валет никогда не был обычным в том понимании слова, которое лежит где-то на границе с тривиальностью и стереотипом. Валет. Валерка Томин. Валерий Леонтьевич Томин, если на то пошло. Мой самый лучший друг. Теперь уже бывший. Черт. Почему мне на ум пришла вся эта история? Почему она пришла мне на ум именно сейчас? Уж конечно не потому, что мы разошлись с Еленой. Нет, не развелись, поскольку оба считаем себя несколько староватыми для таких жестов. Наверное, я просто устал. Чертовски устал, не прожив еще половины. Жизнь ли потрепала, сам ли надломился и начал прогибаться, как знать? Просто попал в какой-то клинч и все.

Конечно, недостойно здоровому, сильному и более-менее стабильному мужику разводить такие сопли, но почему-то сейчас мне стало на все наплевать. Именно поэтому я сижу сейчас как сыч в своей однокомнатной квартирке на Фрунзенской набережной, пью коньяк и вспоминаю… вспоминаю…

Новенький диктофон, поблескивая металлической полировкой, ждет меня, но я еще не готов включить его. Не готов.

Воспоминания нечетки и обрывочны. Так, всплывают какие-то рваные эпизоды. Да и не мастак я рассказывать. Ну и ладно. Когда же я впервые увидел Вальта? (Валета, вообще-то, ну уж позвольте склонять его кличку в разговорном стиле). А, да. Мы с родителями получили новую квартиру в районе Таганки. Я был жутко расстроен, поскольку менялся круг общения – школьные друзья, дворовые приятели. Мне было 13 лет, поэтому, что и говорить, я уже был кое-каким авторитетом, что в школе, что на улице, а тут… Вообще-то родители у меня хорошие, особенно отец. Он тогда был одним из тех первых предпринимателей-пионеров, которые довольно успешно организовывали свой бизнес, умело лавируя в море налогов, рэкета, курса доллара. Это сейчас все просто, а тогда… Вообще, мой отец – молодец. Правда, он всегда любил выпить, да нет, не то чтобы надирался, а так, снимал стресс. Но без запоев и всякой такой похмельной чернухи. Ну и насчет женщин, конечно. Тогда в 13 лет я только-только начал понимать кое-что. Но все равно, он молодец, и я его люблю. Сейчас он старый совсем. Мама… Моя мама была врачом. Настоящим врачом-хирургом в городской больнице. Со всякими там научными степенями и ночными дежурствами. Умная женщина и очень сильная. Папина зарплата давала ей возможность заниматься любимым делом. Может быть поэтому на кое-какие вещи она смотрела сквозь пальцы. Может просто любила отца, хотя всегда была несколько холодновата. Но в целом они были довольно благополучной парой, нашедшей компромисс и вполне довольной друг другом. На меня давили не сильно, то есть не пихали во всякие музыкальные школы и спортивные секции. Так вот, когда мы переехали, две из четырех квартир на лестничной клетке были заняты. В одной жила какая-то многодетная семья, главой которой была вздорнейшая старуха, баба Сима. Я сразу ее невзлюбил, от нее вечно пахло луком и просто разило приближающейся склокой. Во второй квартире жила молодая пара физиков-ядерщиков, рассеянных и полуинтеллигентных.

И вот потянулись недели бесконечного ремонта, перестановок, перебранок с рабочими, которые драли с отца три шкуры. Все эти разговоры – поставить кровать вдоль или поперек, как постелить ковролин, да какие поклеить обои достали меня очень быстро. К тому же я был зол, что меня не отправили в пионерский лагерь. Поэтому в один из таких развеселых денечков отправился во двор прогуляться. Настроение было паршивое. На лестничной клетке я наткнулся на мальчишку моего возраста. Дядька в военной форме, очевидно его отец, негромко, но как-то четко и очень властно разговаривал с грузчиками. Ага, новые соседи. В общем, пробегая мимо мальчишки, мне показалось, что он меня толкнул. Хотя, наверное, это я его толкнул, поскольку довольно быстро пробегал по темному коридорчику, мечтая скорее попасть на улицу. Короче, мы подрались. Разнял нас дядька военный. «Иди домой», – сказал он сыну, и тот беспокойно на меня взглянул, но подчинился. Дядька наклонился ко мне:

– Это кто же у нас такой боевой? Ну, чего молчишь? Как тебя зовут-то?

– Егор, – промямлил я.

– А, Георгием, значит. А я – Леонтий Иванович.

Тут я немножко фыркнул – подумаешь, Леонтий. Но все-таки его военная форма вызывала мое уважение. Этот Леонтий Иванович был такой высокий, сильный, подпоясанный кожаным ремнем. А у моего отца была лысина и пузо, и не было никакой формы. Но все равно мой папка лучше и зовут его не каким-нибудь Леонтием.

– Тебе сколько лет, Егор? – продолжал Леонтий Иванович.

Я колупнул нос:

– Тринадцать.

– И моему Валерке тринадцать, – обрадовался Леонтий. – Ладно, беги, сосед, – он хлопнул меня по плечу.

Приближалось 1 сентября. Я ждал и боялся этого. Ждал, потому что мне уже хотелось в школу – надоел бесконечный ремонт, хотелось пообщаться со сверстниками, такими же мальчишками, как я. И боялся того, как меня эти мальчишки примут. Соседского Валерку видел пару раз, но мы с ним не разговаривали. То 1 сентября запомнилось мне какой-то неестественной торжественностью. Я очень стеснялся в глупом синем костюмчике и с идиотским букетом метровых гладиолусов. Было так стыдно. Мать хотела пойти меня провожать, но я разорался – мне тринадцать лет, а не пять, и все такое. Разорался, но трусил ужасно. В лифте столкнулся с соседским Валеркой. Он был одет чистенько, но я презрительно покосился на его уже совершенно не модные, прямо-таки лоховские джинсы. Но впрочем, я ничего против не имел – двое все-таки не один. К тому же выяснилось, что учиться мы будем в одном классе. Не восторг, конечно, но с другой стороны, на его прямо-таки провинциальном фоне я выглядел суперменом. Даже свои гладиолусы, которые выглядели по-королевски против его чахленьких астр, нес гордо.

Нам с Валеркой досталась одна парта, чуть ли не первая, поскольку элитные места на галерке давно уже заняли старожилы. Правда, новичков было довольно много – из тех же новостроек. В общем, все прошло довольно сносно. Но в последующие недели стало твориться что-то невообразимое. Валерка в своих старых джинсах и стоптанных кроссовках постепенно завоевывал авторитет среди ребят. Он не только мог за себя постоять, поскольку дрался не просто хорошо, а как-то бесшабашно-отчаянно, он был прекрасным рассказчиком. Его мать умерла, и Валерка с отцом-военным объездил полстраны. Впечатлениями он делился охотно, приукрашивая рассказы неожиданными подробностями. А чувство юмора? Господи, Валерка мог рассказать любой сто раз слышанный бородатый анекдот так, что все просто лежали и писали кипятком. И при этом делал такое наивное лицо – мол, чего это вы ржете, я даже не понимаю. Именно тогда, в школе, чуть ли не с первого дня, когда учителя записывали в классные журналы не только имена, но и отчества с фамилиями, к Валерке намертво приклеилось прозвище – Валет.

Валерка учился хорошо, даже с каким-то рвением и прилежанием. Мне, да и не только мне, было непонятно почему. Тринадцать лет. Чего там, такие крутые парни. Мы уже говорили не только о том, у кого какая будет тачка, у кого сколько зарабатывает отец, да какой мобильник или там компьютер круче. Уже тогда мы, мальчишки, начали с интересом поглядывать на девочек, многие из которых ходили в школу в коротеньких юбочках из модного вельвета и блузках, под которыми угадывались очертания бюстгальтеров. Какие там оценки, тройки-пятерки. Да и вообще, в нашей мальчишеской среде считалось чуть ли неприлично быть отличником, что сразу переводило тебя из разряда крутых парней в слюнтяи-ботаники. Но Валет был исключением из правил. Он заставил себя уважать, заставил признать свои пятерки. Если что, мог и врезать. Впрочем, он никогда не отказывался поучаствовать в полулегальных забавах – подраться с этими наглыми пижонами из 7«Б», полистать порнографический журнальчик в раздевалке перед физкультурой, выкурить сигаретку из украденной мной у отца пачки. И все-таки что-то было с Вальтом не так. Конечно, парень он был что надо – отчаянный и все такое. Но слишком часто приходил он в школу с синяками, фингалами, а однажды даже в гипсе – сломал левую руку. На все вопросы Валерка хмурился, отмалчивался или так – упал, мол и подрался. Упал, ха-ха. Учителя грозились поговорить с его отцом, но тянули, поскольку учился он хорошо, а для них ведь что главное, а… да что там. И только я один знал в чем дело.

Его отец, тот самый Леонтий Иванович, крепко пил. Ну вроде пил и пил – мой батяня тоже пил, и что из того. Но мой батяня был успешен, а Леонтий, приехав в Москву, ушел на гражданку. Однако, на этой самой гражданке тепленького местечка ему никто не приготовил. Да и кто позовет к столу, если все посадочные места уже заняты. И вот Леонтий, привыкший все вопросы решать с позиции силы, облажался. Ну, типа, против лома нет приема. Против лома-то, конечно, нет приема, если нет в кармане танка. То есть нашлась другая сила, где грубая работа героя-военного с большими звездами на погонах просто не прокатила. Вот такой вот полный звездец. Обломался Леонтий и сломался. Ну и вымещал свою мужскую несостоятельность в финансовых, конечно, вопросах, на сыне. Может Леонтий и был солдафон, но он был далеко не дурак, и видел, во что одеты другие дети, на каких машинах ездят их отцы, в каких шубах матери ходят на родительские собрания. А у Валерки даже паршивого компьютера не было.

Видел, все видел Леонтий, да только сделать ничего не мог. Уровень не тот или воспитание другое, черт знает. Устроился охранником – выперли из-за пьянки, пошел чего-то там сторожить – ввязался в драку да кому-то не тому врезал – еле отмазался. Но все-таки на самое дно не опускался – из-за Валерки, хотя бил его смертным боем. Конечно, мы, соседи, все видели, да что сделаешь. Физики-ядерщики вообще ничего не замечали кроме своих протонов, мои родители предпочитали не вмешиваться, типа, «в каждом дому по кому». Только баба Сима, у которой тот же Валерка, вместе со мной, конечно, воровал газеты из почтового ящика, да отключал лифт, когда она поднималась со своими кошелками в руках, встала на его защиту. Пару раз даже вызывала милицию. Да только ничего не вышло.

Валерка стоял намертво – упал, мол, и ничего не знаю, а отца и близко не было. Мы тогда с ним здорово сдружились, и я спросил, чего он так за своего отца стоит, если тот его до смерти лупит? Валерка покраснел тогда и сказал, что любит отца, да и в приют неохота, родственников-то нет. Я не понял тогда ничего – его бьют, а он любит, вон как. Валерка и меня просил молчать в школе про эти дела, ну я и молчал. Все равно не понимал его. Мои предки меня никогда не били, считали, что это непедагогично. Орали, конечно, но не били.

Но один эпизод меня прямо-таки убил. Шел дождь, и я сидел дома за компьютером. Дома была только мать. Я уже почти раскидал всех терминаторов на четвертом уровне – какой там Пушкин, на фиг, с Достоевским к завтрашней литературе, и тут меня позвали к телефону. Валет.

– Привет, Егор, не зайдешь ко мне? – голос у него был как из могилы.

– Да ну… – я не любил ходить к нему, в их убогую, прямо-таки казарменную квартиру с минимумом мебели… Давай ко мне.

– Есть дело, – сказал он и повесил трубку.

– Куда? – спросила мать, выглядывая из кухни.

– К Валерке.

– Недолго, – мать настороженно относилась к таким визитам, зная о выходках валеркиного отца, хотя со всеми соседями тот был очень вежлив. Холодно и подчеркнуто вежлив. Дверь долго не открывали. Когда же Валерка открыл, я обалдел. Он был белый-белый и пошатывался, как-то не мог сфокусировать на мне взгляд, из носа и ушей у него шла кровь. Он слабо кивнул мне, чтобы я прошел, а когда я это сделал, закрыл дверь и привалился к ней спиной, а потом медленно сполз на пол. Я испуганно позвал:

– Валер, Валерка, ты чего?

Он медленно поднял голову.

– Отец?

Он кивнул:

– Слушай, Егор, пойди в ванную и разбей там лампочку.

Я офигел:

– Чего сделать?

– Меня баба Сима видела, сейчас менты приедут.

– Ну?

– Не врубаешься? – он посмотрел мутно и отер капающую из носа кровь. – … Я же вроде как опять упал. Ну, и чтоб для достоверности – в ванной темно, скользко…

– Не поверят, – засомневался я.

– Поверят, не поверят! – хрипло выкрикнул Валет. – Поди раскокай чертову лампочку и выброси осколки. Я сам не могу – здорово он меня отделал, – он опять уронил голову на грудь, а потом добавил тихо-тихо, – … а то его посадят.

Я сделал, как он сказал, а потом позвал маму. Она почти не изменилась в лице, когда увидела Валерку. Почти.

– Егор, помоги, – резко сказала она и побежала к нам. Вернулась очень быстро со своим медицинским чемоданчиком. Мы вдвоем перетащили Валерку на кровать. Мама сделала Валерке укол в вену, я не мог на это смотреть и вышел в коридор, однако слышал, как мама говорила своим резким, хрипловатым от курения голосом:

– Сотрясение мозга. Все равно рентген надо делать. Милиция приедет? Я все расскажу.

И тут заговорил Валерка:

– Нет.

– Что нет?

– Я упал. У нас в ванной лампочка разбита. Вот я и упал. На кусок мыла наступил.

– Чего? Да любой врач подтвердит факт побоев. И я как врач подтвержу.

– Лариса Васильевна, – Валерка впервые назвал мою маму по имени отчеству, – ну, пожалуйста, я просто упал. Упал и ударился головой. Я все равно так скажу. И милиции, и всем…

– Нет, это черт знает что! – воскликнула моя мама, и тут в дверь позвонили.

Я открыл дверь и впустил двоих ментов.

– Что здесь происходит? – поинтересовался один.

– Я не знаю, – честно ответил я.

– А ты кто?

– Сосед.

– А кто милицию вызвал?

– Другие соседи.

Тут в прихожую вышла моя мама. Она тихонько о чем-то поговорила с ментами. Потом мы все гурьбой прошли в комнату, где лежал Валерка с уже перевязанной головой.

– Что случилось? – опять спросил один из ментов. Валерка переглянулся с моей мамой, длинно-длинно так на нее посмотрел, а потом начал рассказывать про то, как собирался помыться, а в ванной не было света, и как он упал, и ударился головой о кафель, как его увидела соседка по лестничной клетке и вызвала милицию. Валерка рассказывал спокойно, складно и правдиво. И моя мама не сказала ни слова, ни единого слова.

– Опять ложный вызов – бросил один из ментов.

– Нет, погоди, Саня, – другой глянул остро. – В эту квартиру уже вызывали по подобному поводу. Что-то ты, парень, часто падаешь? Ты с отцом живешь?

– Да, но он на сутках.

– Я позвоню ему.

– Не надо. Лариса Васильевна уже звонила, – он опять длинно посмотрел на маму, и та опять промолчала, говоря всем своим видом: «Это черт знает что».

– Ничего не хочешь добавить? – опять задал вопрос въедливый мент.

– Нет.

Потом Валерку увезли в больницу, где он провалялся две недели. Переживал ли об этом его отец? Пожалуй. Все эти две недели, пока Валерка отдыхал в больнице, он не пил. Ну, то есть это я так думаю, во всяком случае, я не видел его пьяным. Хватило его, впрочем, ненадолго.

После этого случая Валерка изменился. Нет, изменилось не его отношение к отцу, просто сработали некие инстинкты самосохранения. Валет записался в секцию дзюдо. Вернее, сначала мы ходили туда вместе. Да какое вместе – Валерка заразил этой секцией полкласса. Но бесконечные тренировки, ненужные синяки и расквашенные носы, непонятная философия – это извините. Вокруг кипит жизнь, столько соблазнов, прогресс несется вперед бешенными скачками, короче, спорт не актуален. Но Валерка заболел дзюдо всерьез. И я знал, что для него это – вопрос жизни и смерти.

– В следующий раз батяня не ограничится мордобоем, – сказал мне Валерка на резонный вопрос, какого черта он так бездарно тратит свободное время, – … засунет перо мне под ребро, – криво усмехнулся он. – Да нет, он неплохой мужик, не повезло.

– По-моему, это тебе не повезло, Валет.

Валерка присвистнул:

– Дурак ты, Жора.

Да, я понимал и не понимал его, но это было неважно. Неважно, потому что я хотел находиться рядом с ним, слушать его бесконечные рассказы о Севере и Дальнем Востоке, где он жил вместе с отцом. И я никогда – ни тогда, ни позднее, не задумывался о том, хороший человек Валерка или нет. Это тоже было неважно. Он был мне интересен, притягивал как магнит. Я заразился им, как заражались после многие, но у меня, похоже, не было иммунитета против этой болезни. Впрочем, существовала и обратная связь. Валерка привязался ко мне. Я стал его другом, пожалуй, что единственным другом. Валерка-Валет – человек-фейерверк – был одинок. Все эти годы, всегда, он был отчаянно, я бы сказал клинически одинок. Но знал об этом только я.

Все лето Валерка с отцом работали – что-то разгружали на железке. Конечно, нельзя эксплуатировать детский труд, но широкоплечий Валерка со своими метр девяносто запросто сошел за шестнадцатилетнего, а паспорта там не спрашивали.

Меня предки увезли в Сочи, где я маялся от безделья. Под конец каникул просто выть хотелось, и опротивело мне это море да пляжные развлечения в виде глупых аттракционов. Я скучал по Валерке, мне не хватало его. Тогда я не очень-то сознавал это, но теперь… Да, теперь я знаю точно, я скучал. Именно тогда я начал писать стихи. Под этим южным солнцем я как-то осоловел. Мыслей в голове не было абсолютно, поэтому я развлекался тем, что рифмовал слова, просто любые слова, пришедшие на ум от балды. Слова выстраивались в некие фразы – рифмовать становилось интереснее. Короче, в Москву я привез толстую тетрадку со своими, блин, произведениями – отстой полный: «…море голубое… и все такое родное…», и прочий бред. К тому же я жутко стеснялся – четырнадцатилетний парень, весь такой из себя царь горы, со стальными нервами, крепкими кулаками да компьютерным мозгом пишет стихи – смешно… Однако, где-то в глубине души, я страшно собой гордился. Все-таки я не утерпел и поделился своими успехами с Вальтом. Боялся его насмешек, но он не засмеялся, а попросил почитать.

– Да ты читать-то не умеешь.

– На себя посмотри – давно с пальмы слез?

– Хочешь в глаз?

– Я тут собираюсь пойти в одно место – на х…, не составишь мне компанию?

После лета Валерка здорово изменился – возмужал, осунулся, много курил и матерился. Он уже давно жил какой-то другой, взрослой жизнью, но сейчас это стало заметнее. И все-таки я видел, что курит и матерится он как-то через силу, пытаясь за коконом грубости скрыть свои обычные комплексы четырнадцатилетнего мальчишки. Валет вернул тетрадку через день. Я с нетерпением ждал его приговора: обсмеет? будет презирать? перестанет общаться?

– Ну, что отметим? – ошарашил он.

– Ага.

Мы взяли пива и каких-то там чипсов.

Вообще, Валерка не любил пить – режим спортсмена, но, думаю, дело было не только в этом. Он боялся, боялся наследственности, как бы глупо это не звучало.

Мы протопали на детскую площадку и уселись на качели. До сих пор помню – конец августа, сумерки, вечер и эти скрипучие качели. И мы на них пьем пиво.

– Прочел? – начал я, внутренне содрогаясь.

– Прочел.

– Ну?

Валерка отхлебнул пива и посмотрел странно:

– Что думаешь делать?

Я не понял ни вопроса, ни этого странного взгляда, поэтому ждал продолжения, но Валерка молчал.

– А что делать?

– Ну… не знаю… это здорово.

Я ошалело на него уставился:

– Ты шутишь?

– Эх, Жора. Ты куда поступать собираешься? – неожиданно залепил он.

– Озверел что ли? Три года еще учиться.

– Ну, это кому как, – усмехнулся Валет.

– Не понял.

– Отучусь восьмой, и баста.

– Сдурел?

– Да нет, Жора. Работать надо. Ну то есть хочу учиться и работать. Тут медицинское училище рядом, работы в городе навалом.

– Врачом намылился, Валет? – прищурился я.

– Ну, это вряд ли. Этим, фельдшером. Мать моя хотела.

– Ты же гордость нашего класса.

– А… – махнул рукой Валет, – …ты лучше мне скажи, будешь еще писать?

Я пожал плечами.

– Придурок ты, Егор. У тебя так здорово получается. Неужели бросишь? Есть же институты, ну, где этому учат, на какого-нибудь писателя. Тебе отец поможет поступить… – Валет вздохнул.

– Точно, вот только фамилия у меня не Толстой.

– Это, Жора, не важно

Мы долго еще сидели тогда в этот августовский вечер – качели скрипели, пиво горчило, сгущались сумерки, а мы сидели и болтали. Болтали про все и ни о чем. И это было здорово.

Писателем я, конечно, не стал, но разговор этот врезался мне в душу и, в конце концов, профессия моя завязалась-таки с писаниной, но об этом позже.

Последний год мы учились вместе с Вальтом, и, опять же, только я знал о его планах. Все наши ребята и учителя были уверены, что Валет с его способностями прямиком попадет в МГУ. Однако, по иронии судьбы, в МГУ попал я. Впрочем, quit pro quo (одно вместо другого), только Валет был в курсе моего рифмоплетства. Этот год я помню очень хорошо – вроде бы прошло всего ничего, а как поменялись приоритеты. Компьютеры, модные хиты, диски, шмотки, учеба – все как бы отходило на второй план под легким, но таким ощутимым напором сексуальности, а попросту говоря, подростковой гормональной бури. Разговоры, намеки, мысли – все было только об этом. Девочки наливались соком юности, у мальчишек ломались голоса. Мои стихи стали полны какой-то наивной похоти, а простыня по утрам частенько бывала в подтеках. Наши девчонки были влюблены в Вальта поголовно и повально. И совсем не потому, что он был самым красивым, хотя он был интересен. Но сила обаяния, да и не в этом суть. Он повзрослел гораздо раньше всех нас, и эта ранняя взрослость чувствовалась во всем. И все-таки возникла одна закономерность, которая прослеживалась потом на протяжении всего нашего общения. По сравнению со мной, Валет был красивее, обаятельнее, умнее, точнее, остроумнее. Он был увереннее в себе и от него исходила такая сильная энергетика, в том числе и сексуальная, что просто голова шла кругом. Но в любой компании девчонки, девушки, женщины выбирали меня. Да, именно так. Западали на него, но выбирали меня. И черт его знает почему. Да, женщины выбирали меня, но потом уходили к нему. Всегда уходили. Наверное, мы оба были в чем-то ущербны. Да, наверное так.

Не знаю, отчего так получалось, может экстремальные условия формировали характер Вальта, может от рождения он был таким – пробивным и упертым, да только он всегда получал то, что хотел. Я лишь следовал за ним, как ниточка за иголочкой, но ничего не имел против такого расклада. Да, в общем, и понятно. Ему нечего было терять, потому что он ничего не имел. У меня же всегда была некая защищенность – благополучная семья, родители и все такое, ну, вы понимаете.

После восьмого класса Валет поступил, как и хотел, в медицинскую путягу – на фельдшера. Все учителя были, конечно, в шоке, но он сделал свой выбор. Отец его, Леонтий, был зол как черт, поскольку видел Вальта, естественно, в погонах… Так или иначе, но вразумить Вальта проверенными методами уже не мог. Ну и пошел на попятную… Валерка и работу нашел – сторожем в детском саду. Но все это было после. А сначала было лето. Пожалуй, лучшее в моей жизни.. Леонтий договорился с родственницей какого-то своего бывшего сослуживца, и мы поехали в деревню. В Тверскую область. Самое интересное, что мои родители, которые тряслись надо мной как над тепличным растением, с Валеркой отпустили без звука. Он внушал им доверие. Что ж, резон. Это было так здорово. Мне так нравилось все: и природа – плакучие березки, и ворчливая бабка Рая, и мутноватая речка. Какое там на фиг море? Но главное, мы были вместе с Валеркой. Тогда для меня, четырнадцатилетнего мальчишки, Валет стал просто кумиром. Да, я хотел походить на него. Не на Юрия Гагарина или там Била Гейтса, а на такого же мальчишку. Ему льстил мой телячий восторг, но иногда он болезненно передергивался:

– Зря ты, Жорка, напрягаешься. Разные у нас дорожки.

– А чего это разные? Мы же друзья. Разве дружба, если она настоящая, не на всю жизнь?

– Ну, это конечно. А… пошли купаться.

Да, все это лето было пропитано тем мальчишеским задором, который, с годами угасая, переходит в некую солидную степенность. Эта жизнь, деревенская суета будоражили меня необыкновенно. Голые по пояс, мы с Валеркой пилили дрова или чего-то там копали до прозрачных пузырей на заскорузлых ладонях. У меня мозоли! Ходили на рыбалку, шлепая по ледяной росе, окутанные предрассветными сумерками. Разжигали дымные красные костры и, покуривая местные вонючие сигареты, смотрели на звезды. Слушали блатные песни на старом валеркином кассетнике. Мы лазили за огурцами в чужие огороды. Хотели огурцов? Своих навалом. Нет, сам процесс, поймают – не поймают, а огурцы – трофеи. Однажды отлили у бабки Раи самогона. Гадость жуткая. Валерка так и сказал, но слукавил, потому что это тоже был некий ритуал, преодоление запретов. Ходили на дискотеки в соседнее село, за четыре километра от нашего. Пару раз дрались с местными ребятами – кто в доме хозяин. А потом подружились с ними, и в этом тоже была заслуга Валерки. Воспоминания о том лете сохранились у меня очень яркими, и я берегу их как некую драгоценность. Тем летом закончилось мое детство. Было очень грустно – наши пути с Валеркой расходились, хотя еще какое-то время шли в параллель. Теперь за партой я сидел один. Вальта я видел все реже. Он учился, работал, ходил на дзюдо. Да, Валет теперь не жил с нами на лестничной клетке. Ушел в общагу. Вы спросите почему? Его отец нашел себе спутницу жизни – молоденькую барменшу Риту, и в однокомнатной квартирке стало тесновато. После ухода Вальта все мы были уверены, что Леонтий сопьется, поскольку на краю его удерживал все тот же Валет. Но вышло по-другому – Валет своим уходом как бы развязал Леонтию руки. И дело тут совсем не в Рите. Валет снял со своего отца груз ответственности. И понимал он это лучше всех. Однажды мы опять вернулись к этому разговору – бьет, но я люблю. Мы сидели у меня после школы, путались в геометрии. Я опять спросил:

– Валет, ну какого черта ты прощаешь отцу?

Валет смял конспекты:

– Я не знаю, я просто не знаю. Когда мать моя умерла, были похороны и все такое. Мне было шесть лет. шесть лет, понимаешь? Тогда я впервые видел отца пьяным. Я плакал, сильно плакал. А ее засыпали. Мою мать. Ну, конечно, он был пьян, сильно пьян. Он поглядел на меня и пропел, типа того: «… Тебе я не желаю зла, но смерть бывает не права». Я тогда не понял. Теперь понимаю.

Я глядел на него почти с ужасом:

– Брось, Валер…

– Да, хоть брось, хоть подними…

До сих пор я помню его лицо – заострившееся, с темными прядями, упавшими на лоб.

Почему сейчас я думаю об этом?.. Не хотелось бы впадать в чернуху, но голова гудит, я выпил таблетку аспирина и думаю об этом. В моем детстве, юности не было надрыва, я катился по жизни по инерции, и вся эта чернуха вызывала у меня отвращение. Да, я боялся испачкаться и все же стремился к этой грязи. Зачем? Шут его знает.

Ладно. Потом я редко видел Вальта. Разговоров о нем ходило много, но я как-то отошел от него. Учеба, раздолбайский досуг, первая любовь. А он был где-то в другом мире. Мы виделись, конечно, виделись. Но урывками. Валет выглядел голодным, тощим и замотанным. Но не сломленным. Да, меня, мальчика, воспитанного под лозунгом: «Как бы чего не вышло», предостерегали от таких сомнительных знакомств. Но я хотел видеться с Вальтом. Он рассказывал о своей учебе – уколы в вену на макетах, препарирование трупов, кровь из пробирки на анализ.

Я фигел – как можно жить в общаге, как можно ночами работать? Мне все это казалось диким, нереальным. Но это было так. Для Вальта. Мы отдалились. Про него ходили жуткие слухи. Из них следовало, что, по крайней мере, четверо девчонок из общаги беременны от Вальта. Но это была неправда. Кодекс чести военного в отношении женщин Леонтий передал и своему сыну. Чтобы там ни говорили про солдафонов-военных, но в отношении женщин, несмотря на гарнизонное блядство, кодекс был четок и неумолим. Это шло откуда-то из гусар и прочей муры.

Мы отдалились. Нет, не то, чтобы нам было не о чем поговорить. Иногда мы встречались, и я по-прежнему, смеялся анекдотам, рассказанным Вальтом, мы по-прежнему, строили планы на будущее и обсуждали соседских девчонок. Но это было не то, не то… Отдалились мы по другой причине. Мы вращались как бы в разных слоях. Как ни крути, а путяга, хоть и с престижным названием – колледж – все равно оставалась путягой. И, по сравнению с десятым-одиннадцатым классами школы, стояла на ступень ниже, просто по определению. Мой мир был другим – сотканным из компьютерных игр и дисков, модных шмоток, института в перспективе. В этом мире не было места всяким Вальтам. Но меня тянуло к нему. И где-то в глубине своего еще детского сознания, я понимал всю чудовищную несправедливость положения, в котором оказался Валет. Я – тут, а он – там. Понимал это и сам Валет, и сказал как-то в юношеском запале:

– Знаешь, Егор, а у меня все равно все получится. Может я дурак и теплого места мне в институте никто не пригрел, а я все равно поступлю и заработаю много денег, куплю тачку как у Вовкиного отца, и дачу и… не знаю что…

Все это звучало пафосно и по-детски, но вы не знали Вальта. А я вот ни минуты не сомневался, что все будет именно так, как он сказал. Я тогда страшно обиделся, ну, про теплое местечко в институте. Потому что учился я не ахти, но очень надеялся на своего папашу. Он, конечно, орал на меня, обзывая ленивым раздолбаем, но я-то знал, что в случае чего на него можно положиться. Мать морщилась и не понимала, как это я путаю Чехова с Тургеневым, а я зависал в Интернете, воровал кассеты с легкой порнухой из отцовского ящика стола и балдел под какие-нибудь клевые диски. Да нет, я не был испорченным, но мне хотелось им казаться хоть чуть-чуть. Достало это мнимое благополучие. Отношения между родителями тогда стали несколько холодноватыми, однако внешне поддерживалась иллюзия некой сусальной сказки. Поддерживалась ради меня. Ну, что б не травмировать ребенка, и все такое… Смешно и глупо.

Жизнь неслась с бешенной скоростью. У меня появились новые друзья, новая подружка. И все-таки моим единственным другом был Валет. Виделись мы урывками. Выглядел Валет плохо – похудел и даже как-то почернел. Без обычного налета спокойной самоуверенности он выглядел довольно жалко. Отстраненно я понимал, что живет Валет в общаге, плохо ест, учится, подрабатывает. Но я не хотел понимать и принимать этого, не хотел видеть Вальта таким. Да, виделись мы редко, но Валет незримо присутствовал рядом со мной. Я часто ловил себя на мысли, что в той или иной ситуации Валет поступил бы совсем не так. И эти мысли были неприятны мне. Хотя, если уж быть честным до конца, в те дни я мало задумывался о жизни, о себе, да и вообще.