Если начать собирать московские курьёзы, мало не покажется. Граффити, к примеру, в центре попадаются довольно художественные. А иногда – идеологически выдержанные и даже патриотические. Вот что выросло в этом году на стене рядом с метро "Новослободская".
Всё есть – и хоккей, и флаг, и карта Крыма…Картинку эту давно закрасили. Сначала была реклама, потом вообще гладкая зеленая стена. Ну, пусть хоть здесь сохранится.
Теперь мало кто помнит, каков был Коктебель пятьдесят лет назад. Все там теперь по-другому, и название снова историческое, а тогда это было Планерское. Жили мы в пансионате для автомобилистов – так это тогда называлось. Вокруг было в полном смысле слова чистое поле, только на границе его виднелись невысокие горные гряды. Одна из них, если смотреть с шоссе, имела на торце характерную вертикальную ложбинку, за что получила у местных жителей прозвище «Мадам загорает». Среди низких гряд были две небольших горы. С первого взгляда казалось, что у их подножия рассыпаны круглые серые камни, но потом становилось ясно, что эти "камни" движутся, и что это – пасущиеся овцы.
Сам пансионат лежал на ровном месте, как на тарелке. Для автомобилей были мастерские и гаражи, а для людей – разное жилье. Были большие квадратные палатки, стоявшие рядами вдоль дорожек (отец говорил, что это военные, на десять солдат), были домики в специально посаженных садах, которые называли коттеджами (они на снимках на первом плане). Причем в садах действительно были и черешни, и яблони – совсем дачная жизнь.
Еще был новый пятиэтажный корпус (он стоял в ряду с двумя другими, но те принадлежали соседнему санаторию) и старый деревянный, куда нас и поселили. Корпус был, как я теперь понимаю, весьма старый и резьбой напоминал строение из фильма «Веселые ребята». Около него на фонарных столбах ночевали павлины. Они просыпались на рассвете и вопили дурными голосами. Вообще там было много живности. По газонам бродили павлины, между палаток жили голубые цапли.
Они были домашние – возможно, с подрезанными крыльями, и совершенно не боялись людей, только трогать себя не давали, что мне в семилетнем возрасте казалось жуткой несправедливостью – ну что, жалко им, что ли? А на пансионатской «главной площади» были клетки с другой живностью – обезьяной по имени Яшка,
вороной и белкой в колесе. Директор пансионата любил животных и держал их всех там круглый год. Фамилия его была, если не ошибаюсь, Досталь, отдыхающие острили: «Досталь все достал». Через пару лет его, как говорили, уволили – за какие-то бухгалтерские непорядки. А может, просто позавидовал ему кто-то, донес, уж очень хорошо шли дела в пансионате, даже мы приезжали два года подряд.
Ну и у самого моря, конечно, стояла слава и гордость Коктебеля – Карадаг, к которому мне было строго-настрого запрещено даже приближаться, рядом – заросшая лесом Святая гора и сбоку – голая острая скала Чертов Палец. Набережная была свободная и почти пустая. Были мы там в начале лета, и единственными признаками курортного места были торговцы с бусами из крашеных ракушек, палатка с воздушной кукурузой и другая – с блинчиками. Блинчики пеклись на глазах изумленной публики в специальной машине (как говорили, американской) – длинная лента теста выползала из подающего аппарата, резак нарезал ее квадратами, квадраты сваливались на горячую поверхность и там жарились. В море плавали морские велосипеды, тогда они были крупнее и тяжелее, чем теперь, но мы все же катались.
Однажды было событие – в Планерское пришел «Товарищ», учебный парусный корабль. Уже тогда он был не новый, но выглядел прямо-таки сказочно.
Многое, конечно, на снимки не попало – до сих пор об этом жалею. Если бы я была тогда взрослой, я, конечно, успела бы снять и мелких, сантиметров по пять в диаметре, крабов, которых местные мальчишки ловили и носили с моря в авоське. И птенцов скворца, которые жили под крышей домика-коттеджа (год спустя мы жили именно в домике). И Карадаг в тумане – он выглядел таким таинственным! Но с другой стороны, у меня все еще есть причина вернуться в Коктебель.
Был этот вечер в конце восьмидесятых годов в Риге, и это был не просто вечер, а литературное мероприятие – вечер памяти Яна Райниса в честь его 125-летия.
В Риге я с тех пор не была и город почти не помню. Лучше всего запомнила не европейские средневековые улочки и не милые кафе с крошечными пирожными, и даже не рыбный рынок, а незадолго до того открытый новый вантовый мост. Вот это красота – я до сих пор узнаю его на всех видах Риги.
Но, конечно, в Домском соборе не побывать было совершенно невозможно, а тут еще и подвернулись билеты на литературный вечер. Не все эту удачу оценили. Один попутчик из нашей туристической группы, правда, оживился, спросив, а будет ли на вечере сам виновник торжества, перепутав с Раймондом Паулсом. Но когда ему объяснили, что виновнику – 125, и он – автор никак не музыки, а стихов и пьес, попутчик утратил кураж.
Подруга, с которой я вместе приехала, идти на вечер тоже отказалась, но я все же нашла себе компанию. Эта дама из нашей группы была библиотекарем, работала в провинции и внешне характеризовалась одними "не" – немолодая, некрасивая, невысокая, неинтересная. Зато очень любящая литературу и свою библиотеку.
На вечере было много всего. Сначала официальное выступление какого-то чиновника – о значении поэзии Райниса для современных жителей Латвии. Потом, кажется, что-то вроде модного в то время в школах "литературного монтажа" из стихов Райниса.
А потом объявили выступление Вии Артмане. Мы все ее тогда хорошо знали – за несколько лет до того вышел фильм "Театр", Артмане появлялась в "Кинопанораме" и других передачах об искусстве. И вот вышла величавая светловолосая дама, встала на возвышении, которое было устроено вместо сцены – и как нарочно сдвинулась так, что с моего места ее стало совершенно не видно! Я завертелась, попыталась вытянуть шею, заглянуть как-нибудь сбоку… И тут она начала читать! Сначала по-латышски – я не понимала ни слова, но звук голоса был такой, что я забыла о том, что не вижу ее. Не речь, а музыка! И вот удивительно – в фильме, в записи этот голос как-то не казался чем-то особенным. А здесь… Чуть выше, чуть ниже, легкая смена темпа и высоты, гамма благороднейших интонаций – хорошо, что я не видела лица, а слушала только этот замечательный голос в великолепной акустике Домского собора! Она перешла на русский язык, и все повторилось снова – музыка звучного театрального голоса, не изуродованная ни малейшей фальшью. Потом я нашла в книге то, что она читала – монолог Спидолы из пьесы "Огонь и ночь":
Нет, Ригу я никому не отдам,
Она для тех, кто трудился в ней сам…
Ну, конечно, Вия Артмане была не менее опытной и умной актрисой, чем ее героиня в "Театре". Наверняка знала, где надо встать и как руководить своим голосом, чтобы произвести на слушателя наилучшее впечатление. Но каков был эффект! Потом она читала еще какие-то стихотворения Райниса на русском и на латышском, мы долго хлопали и не отпускали ее…
А потом выступал Евтушенко, читал свои стихи. Он, собственно, был, как теперь говорят, "приглашенной звездой" этого вечера, на него возлагались все надежды. Сначала он прочел что-то непримечательное, похоже, специально к юбилею сочиненное, потом "Идут белые снеги" – хорошо прочитал, будто пропел. А потом был, как мне показалось, отрывок из поэмы – о внешне непримечательной, немолодой и неинтересной, но очень хорошей и доброй героине, которую другие персонажи поэмы (и сам автор вместе с ними) называли "теть Марусь". Стихи были трогательные, умные, каждому становилось ясно, что под видом неинтересным, некрасивым и будничным может скрываться прекраснейшая душа, в высшей мере заслуживающая любви и уважения.
Ну а после всего Евтушенко давал автографы, его со всех сторон окружили люди, он со всеми разговаривал, улыбался, а особенно красивым молодым девушкам писал что-то в стихах. Я автографов никогда не просила принципиально – если известный человек захочет что-то мне написать или случайно мне в руки попадет написанная знаменитой рукой записка, тогда другое дело. А вот моя попутчица-библиотекарша взялась за дело решительно. "Возьму автограф хоть на билете! В библиотеке положу на видном месте, пусть все смотрят!" – и она рванулась в бой. Ввинтилась в толпу, нырнула, протиснулась – и вот она уже у самого локтя Евтушенко (он высокий, а она совсем невелика). И застряла. И так, и эдак подсовывает ему свой билет, даже ручку вытащила, а он никак ее не замечает! Она и окликает, и говорит что-то (мне издали плохо было слышно, что именно), а он ни в какую! Ну, в общем-то было неудивительно, как раз в этот момент его осаждали с другой стороны столь прекрасные светловолосые валькирии, что отвлечься от них ни один мужчина не смог бы. Ну что делать – я решила помочь, нырнула пару раз под чьи-то локти, продвинулась – и вот уже я за спиной моей попутчицы. А она совсем уже вошла в раж, окликает его, чуть не в ухо кричит: "Евгений Александрович, Евгений Александрович, подпишите мне, пожалуйста, мне для библиотеки надо!". Но, видно, совсем ему не хотелось отвлекаться от прекрасных рижских валькирий, он повернулся к библиотекарше и проворчал: "Да успокойтесь вы!". Она отодвинулась, ее тут же оттеснили, и меня тоже. Придя в себя, она снова бросилась на штурм, и минут через пять вернулась с победой – с кривой подписью синей шариковой ручкой поперек глянцевого билета.
Моя попутчица радовалась, а мне было как-то досадно. Понятно, конечно, что с милыми девушками поэту приятнее общаться, чем с немолодой и надоедливой особой, да и терпение у него не бесконечно. Но ведь это же о такой немолодой, некрасивой и незаметной "теть Марусь" он написал стихи, ведь именно к таким несовершенным людям вызвал сочувствие своими словами! А вот встретив "теть Марусь" лицом к лицу, он не узнал ее. Или узнал, но не захотел с ней связываться. Сочувствовать "теть Марусь" на расстоянии было легче. Как написал Кайсын Кулиев, "легко любить все человечество – соседа полюбить сумей".
Год был две тысячи второй, после чудес перестройки и дефолта мы только начали входить во вкус новой жизни. На работе не было ни работы, ни зарплаты, зато можно было наловить халтуры, частных заказов. Так вот я заработала на поездку в Прагу. Поехали с сыном, муж объявил, что в Праге был, она ему не нравится, и он лучше останется дома с собакой. До сих пор я уверена, что в основе этого "не нравится" был "режим экономии", но уговорить тогда его так и не удалось. Поехали, конечно, именно в том самом "режиме экономии", путевку взяли такую, чтобы не лететь самолетом, а ехать поездом.
На вокзале получили от сопровождающей в последний момент билеты и документы, сели в купе. Для начала оказалось, что купейные вагоны в поезде не российские, на четыре места в каждом купе, по два с каждой стороны, а европейские (кажется, делались такие в ГДР). В купе было по три места, причем все три с одной стороны, на противоположной стороне был, кажется, столик и одно откидное место, чтобы за столиком сидеть. Три лежачих места были удивительно неудобны для дневной поездки – если они были разложены, сидеть нельзя было ни на одном, только лежать или наклонять голову куда-нибудь на сторону, слишком низко. Ну, понятно, в нецивилизованной Росссии люди сутками живут в поезде, и сидят, и лежат, а в местах цивилизованных – либо едут несколько часов, либо летают.
К этому неудобству еще добавилось то, что мы с сыном попали в разные купе, я в одном на нижней полке, он – в соседнем, на третьей, самой верхней. Ну, думаю, человек он уже взрослый, пятнадцать лет, сам разберется, как ехать и что в дороге делать. Единственное, что я определенно от него потребовала – чтобы документы и деньги разложил по карманам жилетки, и не снимал ее вообще, да еще – чтобы не устраивал в купе беспорядок, и заложил свою дорожную сумку в верхнее отделение, над коридором, и мою тоже. Внизу я оставила только хозяйственную сумку с припасами в дорогу – булками и "Дошираком", – а сумочку с документами засунула под подушку. Мои соседи – молодая пара интеллигентного вида – тоже заложили вещи наверх, а соседи сына – пара совсем молодая, едущая в свадебное путешествие, наоборот, все оставили внизу. "Ну что вы, зачем убирать, – сказала новобрачная, – я всю жизнь с родителями переезжаю, у меня папа военный, я знаю, как надо, чтобы удобно было." Ну ладно, дело хозяйское, думаю.
Отстояли в Бресте четыре часа, переставили нас на другие колеса, и вот мы уже в Европе. Вообще-то разницы никакой мы не ощутили – все те же деревья, увешанные омелой, вдоль дороги, те же тыквенные грядки в полосе отчуждения, да и деревни в Польше немногим тогда отличались от белорусских. Таможенники в черных мундирах все как один хорошо говорили на русском и предупреждали (хотя мы и так знали), что выходить на станциях нам нельзя. До сих пор не знаю, всегда ли так делается, или они боялись, что мы, голодные и грязные, побежим милостыньку просить на польских и чешских вокзалах? Ну, мы особенно не обижались. Последних таможенников проводили уже в двенадцать ночи, проводник – невысокий худой молодой человек лет тридцати – сказал, что в Праге будем в семь утра по местному времени, мы перевели часы и легли спать. Перед сном еще немного поспорили – запирать ли дверь купе. В общем-то, незачем, ну кто нам что сделает, если дверь будет открыта – это же не Россия, а тихая, спокойная, добропорядочная Европа. Вроде даже и неловко свою необразованность и трусость проявлять. Но в конце концов решили все-таки запереть – просто чтобы никто не ошибся дверью.
Проснулась я часа в два ночи. Поезд стоял, мои соседи тихо сопели на своих полках, в окно был виден темный вокзал с крупной светящейся надписью: OSTRAVA. Название города знакомое – вроде бы, Острава – это Моравия. Кажется, должны быть горы, но ни одной горы видно не было. И вообще ничего не было толком видно, только пустой перрон. Двадцать минут прошло, полчаса, почти уже час. Сколько же поезд должен стоять в Остраве? По расписанию получалось минут двадцать, не больше. Стало быть, мы опаздываем. А если поезд опоздает в Прагу, будет ли тамошний сопровождающий с машиной нас ждать? Сотовые телефоны тогда еще не у всех были. А если не будет, как объяснить таксисту, куда ехать? Ну, адрес гостиницы у меня есть, можно будет показать бумажку. А если он нас, оккупантов, не захочет везти? Как купить карту города, чтобы добраться? А где сумка с документами? Ага, вот она, я на ней лежу… Пока я размышляла на все эти беспокойные темы, спать вообще расхотелось, зато поезд, наконец, тронулся.
Не успела я внушить себе, что в любом случае от меня ничего не зависит, и заснуть, как в замке двери зашевелился ключ, и дверь открылась. Интересно, думаю, как это закрытую изнутри дверь открыли? Впрочем, у проводников всегда есть такой специальный ключ, который открывает все купе. Но вошел вовсе не проводник, а рослый, крупный человек в черной куртке на поясе. Это еще кто? Снова таможенник? Вроде куртка похожа. Но почему он не зажигает свет, а садится на корточки и начинает возиться руками в моей хозяйственной сумке? Лапша сушеная шуршит, человек ворчит что-то… Да что это за безобразие, они что, думают, что если мы из тоталитарной России, так в наших вещах можно рыться без спросу? "Вы что тут делаете? – спрашиваю. Он бурчит что-то, языка не понимаю, но интонация ругательная. "Вы кто такой?" Он опять рычит что-то, я от возмущения во весь голос ору: "Выйдите отсюда и оставьте вещи!". Мои соседи проснулись. "Что случилось, кто это?" Он вскакивает на ноги, открывает дверь, а в коридоре светло и стоят еще трое таких же здоровенных субъектов в черных кожаных куртках. "Ага, думаю, это точно не таможенники, у тех куртки саржевые." Но если не таможенники, то кто? А из-за их спин высовывается проводник и говорит: "Это ничего, ничего, вы сидите тихо, они сейчас уйдут…" Задвигают дверь, снова становится темно, и тут до меня доходит – это грабители, самые настоящие, а проводник сам отдал им служебный ключ! И они намерены тут всех обобрать! Но ведь сын-то в соседнем купе, ему пятнадцать, и он насмотрелся приключенческих фильмов, как бы в драку не полез! Ведь любой из этих громил его одной левой убьет! Надо предупредить!
Открываю дверь, грабитель кричит и с грохотом задвигает снова. Мой сосед сверху шепчет: "Вы куда, они же грабители! Заприте дверь!" Я уже в злости, рычу на него: "Запритесь, когда я выйду! А я к сыну!". Его жена укоризненно сверху: "Ну что ты, в самом деле…" Снова открываю дверь, выскакиваю в коридор, грабитель на меня опять что-то рычит, я только отмахиваюсь – некогда разговаривать! Сосед захлопывает за мной дверь, а в соседнем купе дверь уже открыта. Внизу сидит один из грабителей в черной куртке и роется в вещах молодоженов, а мой потомок выглядывает сверху. "Мам, это что тут?" Я ору: "Запритесь и не открывайте никому!". Субъект в черном вылетает из купе и бежит в конец вагона.
А там еще один его приятель схватился с пассажиром из первого купе – тот только что проснулся, в одних красно-черных полосатых трусах, и кричит: "Ты, подлец, деньги бери, а документы отдай! Отдай, говорю, документы! " Вижу, они друг у друга сумочку дамскую дергают, вырвать из рук пытаются. Наконец, грабитель сунул руку внутрь, вытащил сотовый и кошелек, отпустил сумку – и бегом в тамбур. А там их уже трое, и все ростом под метр девяносто. Парень в полосатых трусах прыгнул в свое купе и с грохотом задвинул дверь.
А в довершение всего из последнего купе высунулась аккуратнейшая, хотя и полусонная, дамочка в халате и с сумочкой в руке, и спросила на весь вагон: " Ой, это уже Прага? Мы приехали?" Никто ей не ответил, потому что грабители убрались в другой тамбур, хлопнув в очередной раз дверью, а проводник исчез.
Тут уже мне стало страшно, я подергала свою дверь – оказалась не заперта, сосед все-таки не стал особо паниковать. Кинулась под подушку, сумка на месте, документы целы, все в порядке. Заперла дверь и сразу же заснула.
Наутро предатель-проводник не показывался, все сами проснулись часов в шесть, и тут же началось обсуждение. Как грабили, у кого что пропало, и можно ли на вокзале в Праге написать заявление на грабителей из Остравы. Отдельно обсуждалось, кому жаловаться на проводника, который явно был с грабителями в доле, но пришли к выводу, что доказать его вину будет трудно. Выяснилось, что всерьез ограбили только молодоженов, которые хоть и знали, как надо ездить, но умудрились в одну и ту же сумку с вещами положить видеокамеру и все деньги, да еще выставили ее на проходе. Грабитель успел их обобрать как раз перед тем, как я всунулась и крикнула: " Запритесь!". В моей сумке была только лапша, а жена парня в красных трусах (это ее сумочку он отнял у грабителя) пострадала только на двести долларов и сотовый телефон. В остальные купе грабители не полезли, слишком много получилось шума, могло быть и сопротивление, а даже самый тупой грабитель понимает, что обчищенные сумки – это одно, а членовредительство – это уже другое. В нашем случае, как, должно быть, и во всех других, у них и был расчет на относительно небольшой убыток. Как мы ни были злы, но увидев, что поезд прибыл в Прагу вовремя (как это удалось машинистам, не знаю), сопровождающий с машиной нас уже ждет, а погода прекрасная, тратить драгоценное время отдыха на заявление мы не стали.
На обратном пути мы ехали в другом вагоне, пожилая проводница в открытую предупредила, что могут грабить, и посоветовала изнутри не только запираться, а еще закладывать дверную ручку чем-нибудь. В нашем купе заложили отвинченной от лесенки металлической планкой, а в соседнем – пляжной туфлей на толстой резиновой подошве. Впрочем, грабителей больше мы не встречали нигде – ни в Европе, ни в России. Такое не часто бывает. Но и сказочных мест, где все идеально, спокойно и добропорядочно, тоже на свете немного.