Buch lesen: «Апостолы игры», Seite 7
* * *
Клуб «Жемчужина» не был высококлассным заведением. Элитных, респектабельных, престижных клубов в Вильнюсе хватало и без него. Как для гетеросексуальной публики, так и для ЛГБТ-сообщества. В такие клубы ходили, когда нужно было поддержать или создать репутацию, встретиться с определенными людьми или произвести впечатление на определенных людей, подтвердить статус. «Жемчужина» не была статусным местом.
Не был этот клуб и притоном, клубом, рассчитанным на иногороднее студенчество и бюджетных секс-туристов. Таких клубов в столице тоже хватало. «Жемчужина» была стильным ровно настолько, чтобы это не казалось претенциозным, местом для своих, но при этом открытым для всех, кто готов с уважением относиться к атмосфере клуба. В общем, с учетом специфики, это было удивительно уютное место.
– Здесь уютно, – с некоторым удивлением сказал К-1, когда Саулюс проводил их за столик и отошел за напитками и подмениться. Уж согласно кивнул. Римлянин усмехнулся:
– Еще бы… – но, посчитав шутку про гомосексуальность и чувство стиля, слишком банальной для данной ситуации, оставил фразу незаконченной. – Как живёшь, Гнездо? Ужа-то я часто вижу, а тебя…
Уж согласно кивнул, оставив Каролису вести светскую беседу, хотя, по мнению К-1, логичнее было бы поступить наоборот, учитывая, что встречаются они с одноклассниками Жильвинаса. Но священник был крайне молчалив весь вечер – то есть весь тот час, что прошел с момента, когда Каролис и Жильвинас встретились в кафе рядом с «Жемчужиной», – и ничто не намекало на то, что его настроение изменится. Лиздейка пожал плечами.
– Нормально. Не женат, работаю в баскетбольной федерации… Собственно, по этому поводу и встреча, но это потом… А ты как? Я о тебе ничего не слышал аж… – К-1 запнулся. Римлянин рассмеялся, лишь самую малость переигрывая.
– С тех самых пор, как я погубил свою профессиональную карьеру, выматерив, используя идиомы языка идеологического противника, одного из игроков основы сборной Литвы во время прямой трансляции самого рейтингового ивента литовского телевидения прошлого года – это самое исчерпывающее определение того эпизода. Тоже нормально. Вон, Коксик меня к себе работать устроил…
– Сюда? Ди-джеем? – попытался угадать Лиздейка, вызвав новый приступ смеха Римлянина. На сей раз – вполне беспечного.
– Неплохая идея, я почему-то о таком жанре вообще не думал. Не, на складе, грузчиком работаю. Временно, – возможно, последнее слово прозвучало не слишком уверенно, но опять же – кто способен читать интонации собеседника, с которым никогда не был слишком близок? А Уж, по-прежнему погруженный в себя, молчал, рассеянно улыбаясь.
– А в интернет не пробовал? В блоги. В видеоблогах сейчас, говорят, бум. В Ютубе, там..
– В Ютубе… – Римлянин задумался. – Это нужно видеоматериал делать, а я всё больше по слову. Но спасибо, подумаю…
– За счет заведения! – торжественно объявил Саулюс, ставя на стол принесенный поднос. В центре подноса размещалась белая от изморози бутылка водки в наполненном льдом ведерке, рядом с ней – графин с апельсиновым соком, тарелка мясных закусок, тарелка сырных закусок и тарелка с хлебом. Завершали композицию три высоких рюмки, четыре бокала и кружка-заварник зеленого чая.
– Тогда за встречу! – Римлянин потянулся к бутылке, а Саулюс сноровисто освободил поднос и сунул его проходящему мимо официанту. Выпили – и Римлянин налил по второй.
– Так ты говорил – у вас дело? – спросил Ужа Саулюс. Уж, вертя на столе кружку, кивнул.
– Я… Я тут второстепенное лицо. Пусть Каролис рассказывает. Просто имейте в виду, дорогие – я одобряю, благославляю и сам участвую, – он улыбнулся все той же растерянной, обращенной скорее к самому себе, улыбкой. – Так что… Слушайте.
После такого представления, К-1 решил, что лучше всего начать с рюмки. Поднял, произнес необязательное: «Будем!» и заглотил рюмку. Римлянин последовал его примеру. Кокс хлебнул пива.
– Мне еще работать….
– Понятно, – Каролис зажевал. – В общем, не размусоливая: я предлагаю нам выступить в качестве сборной Литвы по баскетболу на предстоящем отборочном турнире в Венесуэле и, если нам повезет там – на Лондонской Олимпиаде. Все.
Оттарабанив, Каролис потянулся к уже снова наполненной Римлянином рюмке. На этот раз выпил и Кокс, а Артур, заглотив содержимое, налил себе и выпил еще.
– Ты серьезно? – не закусывая, спросил. Лиздейка кивнул и очередной раз описал ситуацию.
– Я пойду покурю, – разлив еще по одной и дождавшись, когда все выпьют, объявил Артур. Каролис про себя отметил, что оба друга, хотя и не проявили пока особого энтузиазма, от скептических замечаний тоже воздержались. Решил считать это хорошим знаком.
– Как он? – спросил Уж Саулюса, когда Римлянин отошел достаточно далеко. – На самом деле?
– Лучше, – коротко ответил Саулюс. Потом, вздохнув, добавил. – Только ему давно пора выпустить пар, а то он скоро лопнет. Но в целом – лучше.
– Понятно, – кивнул Уж и наконец-то принялся за свой чай. Каролис, напрасно надеявшийся на какие-то комментарии по теме, поднялся.
– Я составлю ему компанию.
На улице Римлянина не оказалось. И за столом, когда Лиздейка вернулся после перекура, Артура тоже не было. После того, как Лиздейка сообщил, что не встретил Роматиса снаружи, со вздохом поднялся Саулюс:
– Ну я же говорил…
Через пять минут он вернулся уже в компании Артурчика. Римлянин выглядел возбужденным. Его щеки горели сухим румянцем, глаза блестели.
– Ладно, – сев за стол, Римлянин сразу потянулся к бутылке, одновременно начав тараторить. – Скажем, мы согласны. Точнее, нет. Скажем, мы можем быть согласны. Ты выступаешь менеджером команды, да? Так вот. Мне нужен эксклюзивный контракт с федерацией и Олимпийским комитетом. Я буду единственным, кто описывает дела сборной, кому из литовской прессы участники дают интервью. Ну, кроме послематчевых… Единственным… В общем, единственным. Идет? – Он поднял рюмку и вопросительно посмотрел на Каролиса. Тот выдержал взгляд.
– А ты вообще сейчас адекватный? Что принял?
– Амфу, – не стал упираться Римлянин. – Вполне повод отметить. Не суть. Итак?
Каролис перевёл взгляд на второго рекрута. Кокс усмехнулся:
– Ну, Артурчик, конечно, обдолбанный, но ему это никогда не мешало. Спроси у Ужа.
Жильвинас кивнул.
– Это да. А ты, Саулюс, что думаешь?
– Не вижу, что я теряю, – рассудительно ответил Саулюс. – Отпуск мне и тут, и там дадут, если надо будет. Так что, если с требованиями Артура согласитесь – я готов.
– А если нет?
– Если нет… – Саулюс посмотрел на Лиздейку, посмотрел на застывшего с поднятой рюмкой Артурчика, на грустно улыбающегося Ужа… – Нет. Это комплексная сделка.
К-1 поднял свою рюмку.
– Я думаю, всё можно устроить. За удачу!
– За баскетбол! – поднял свою Саулюс.
– За баскетбол! – отсалютовал им кружкой Жильвинас.
– Ура! – подытожил Артур. – Замечательно! Восхитительно! Здорово! Во! Надо радоваться! Надо… Надо веселиться! Надо повторить! Надо подцепить кого-нибудь! Надо отметить! – он рванул из-за стола, уже на ходу бросив сразу всем:
– До завтра!
Лиздейка растерянно проследил за тем, как Римлян исчез в дверях второго, танцевального зала.
– Он в курсе, что это гей-клуб?
Дом, построенный на песке
Начинался день легко и ненапряженно. С утра Алекс выделил две линии. На одной – женщины медленно перебирали и взвешивали сливы. Ящики, которые Андрей ставил перед ними, уходили за три-четыре минуты. На второй линии шла «быстрая сортировка» персиков. «Быстрая сортировка» – это когда женщина достает из ящика панетку33, поверхностно, не вынимая, осматривает фрукты в ней и ставит на линию. Быстрее, чем со сливами, но зато на линии нет весов и есть место, чтобы поставить по дополнительной паре ящиков перед женщинами. Санаторий. Весь день, конечно, такое продолжаться не будет, но тем больший повод радоваться спокойствию утренних часов. Наслаждаться счастьем.
Да, Заяц был счастлив. Смешно сказать: лидер и активист с детства, выпускник престижнейшей «Высшей школы международных отношений при Вильнюсском Государственном Университете», член совета правления Ассоциации Студентов Литвы, член Партии Русских Литвы, а чуть позже – Партии Труда и уже от них: помощник члена Сейма, он был счастлив, работая в одном из упаковочных цехов графства Кент в Соединенном Королевстве. Любимая жена, не требующая эмоциональной вовлеченности работа, уверенность в том, что можешь купить в магазине всё, что захочется, а в случае необходимости получишь от государства социальную помощь, которая, опять же, не будет казаться насмешкой – что еще нужно для счастья? Разве что…
– Виталя, глянь мои линии, я в туалет отбегу…
После всего неторопливо помыл руки, глядя на свое отражение в зеркале, искалеченном надписью на двух языках: «Вы смотрите на лицо человека, ответственного за соблюдение правил безопасности на рабочем месте». Выбор языков очевиден: английский и польский. Улыбнулся «лицу»:
– Ну и рожа у тебя, Шарапов! – хотя и «рожей» своей был вполне доволен. В одной из кабинок раздался звук сливающейся воды и в зеркале рядом с ним возник Алекс – начальник секции панеток.
– Ты чего такой довольный и сам с собой разговариваешь? Обкурился на радостях, что жены нет рядом? – Алекс занял место у умывальника. Заяц послал ему через зеркало улыбку:
– Бывает всё на свете хорошо, в чём дело даже не поймешь: а просто очень вовремя посрёшь, ты правильно посрёшь! – пропел на манер песни из старого советского фильма. Алекс фыркнул и, приняв вызов, ответил на пародию цитатой:
– Одуванчик тычет в жопу – ух, какая благодать!.. Где твоя, кстати?
– В Лондон поехала, – завершив водные процедуры, мужчины прошли к осушителям. Заяц заговорил громче, перекрикивая гул вентилятора. – Мы решили, всё-таки поставить родное государство в известность о том, что связали себя узами брака. А то навестим как-нибудь на пенсии Родину – и окажется, что английский брачный сертификат для них недостаточно хорош.
– Это да, с наших стран станется, – кивнул Алекс. Он был русскоязычным латышом Сашей и к Латвии относился ненамного лучше, чем Заяц – к Литве. – Слушай, заказ на киви пришёл, а у меня людей нет. Возьмешь две линии?
Они вышли из туалета и встали возле дверей цеха, облачаясь в халаты. Застегнувшись на все кнопки, Андрей небрежно накинул на голову кепку:
– Да, мой господин! Только шнурки перевяжу.
– Окей, – Алекс открывает дверь цеха. – Третья и четвертая линии твои. Артур уже фрукты подвез, через минут пять начнем. Можешь готовить линии. И вообще – работай, солнце ещё высоко…
Затягивая потуже шнурки, Андрей мысленно перебирал список композиций внутреннего проигрывателя. Две линии киви – значит, нужно что-то быстрое и энергичное, возможно злое. Посомневавшись над «Ленинградом», остановился всё-таки на «G&G» – литовский хип-хоп бодрил и заставлял поймать простенький, но очень удобный для нужд Зайца ритм. Мысленно включил музыку. Быстрым стремительным шагом, таким, с которого в любой момент удобно сорваться на бег, прошёл к своим линиям. Несколько взмахов ножом – развязал паллеты. Собрал уголки, отнес к мусорному контейнеру. На обратном пути, не останавливаясь, схватил с одной из паллет два верхних ящика, поставил на линию. Открыл первый, резким движением потянул целлофановый кулек, высвобождая фрукты. Снял раскрытый ящик, повторил процедуру со вторым, вернулся к паллете. К моменту когда привели девушек – обе линии уже были заставлены ящиками с фруктами: по шесть ящиков с каждой стороны линии, все раскрыты, кульки вытащены, место для коробок под «второй класс» оставлено, решётчатая клетка для выбрасывания пустых картонных ящиков поставлена рядом с линиями. Работа пошла.
Работа с киви отличается от работы с персиками, нектаринами, сливами и абрикосами – всем остальным, что пакуется на секции панеток. Если корзинки с прочими фруктами каждая девушка выставляет на линию сама, с удобной для себя скоростью, подгоняемая только внутренними нравственными императивами и начальником линии, то линия с киви идёт в лучших традициях конвейерных лент. На линии работает четыре девушки. Одна выставляет на линию пустые панетки, так, чтобы они шли непрерывным потоком, а три оставшиеся кладут в проезжающие мимо них панетки по два фрукта каждая, причём последняя из стоящих на линии девушек должна следить за тем, чтобы во всех уходящих дальше панетках действительно было по шесть фруктов. Скорости тут несравнимо большие и категорически не рекомендуется оставлять работниц без фруктов даже на короткое время, необходимое для замены пустого ящика на полный, как нельзя и ставить перед ними ящики нераскрытые, с оставленными в них кульками – в общем, неподготовленные к работе. Работа на киви, как любил говорить Заяц, если кому-нибудь приходило в голову спрашивать его о специфике работы в «пакхаусе» – это высший пилотаж. Это почти так же круто как финальная игра с равным соперником – только идет она не до двадцати одного очка или сорок минут, а несколько часов, чаще всего – большую часть дня.
Пока девушки разбирались с первой партией фруктов, выворачивал кульки, время от времени поглядывая на линии. У дальней на четвертой заканчивается первый ящик. Взял полный, полетел. В тот самый момент, когда девушка отбросила опустевший ящик, поставил на линию новый и им пододвинул еще два, так чтобы крайний занял освободившееся место. Схватил выброшенный ящик, пошёл назад, заодно подобрав еще один. Шаг, два, на третьем – оба ящика летят в клетку, следующий подготовленный ящик снимается с паллеты, ставится взамен убранного. Красивый разворот на месте, следующий ящик в руки – на четвертую линию. На обратном – выхватывается с линии пустой ящик до того, как сама девушка его бросила на пол, шаг вперёд и пол-оборота с уклоном вправо, чтобы пройти мимо двух девушек, не задев ни одну из них, ещё один ящик забирается другой рукой, ещё один разворот в лучших традициях Джордана, секундная остановка – ящики отправляются в корзину. Есть несколько секунд, чтобы подготовить новую парочку ящиков. Пустой ящик на ближнем углу третьей – с паллеты берется новый… Поймал взгляд проходящего мимо Алекса, выставил в его сторону два пальца, средний и указательный, и несколько раз одновременно согнул и разогнул их. Хорошо, что киви начались всего за полчаса до первого перерыва. Вот после него придётся отбегать два часа сорок минут, и к следующему перерыву будет хотеться только курить и материться. Желательно на кого-нибудь, был бы повод. А потом еще два часа и еще сорок минут…
Неринга позвонила на третьем перерыве.
– Как там у вас?
– Нормально, – лаконично ответил Заяц. – Закивался, но нам четыре паллеты на две линии осталось. Хурма. Что у тебя?
– Фигово, – Неринга вздохнула. – Не позволяют они мне мужскую фамилию брать. Сказали, могу выбирать либо Кишкене, либо Кишке. Кишкис – никак нельзя. Вот.
А вот и повод материться. Хотя Неринга и до этого прекрасно знала о его отношении к литовской бюрократической системе во всех её проявлениях, так что выгружать усталость на жену не было смысла. Спросил только:
– И что ты?
– А что, ты получал от меня звонок, или сообщение, где я просила совета? – Фыркнула в ответ Неринга. – Анкету о регистрации брака заполнила, фамилию менять не стала пока.
– И правильно. Будем думать. – Заяц кивнул. – Ладно, зайка, я еще разик курнуть хочу, пока брэйк не закончился.
– Сам ты зайка, – привычно огрызнулась жена. – За тобой заехать?
– А я не знаю, нас после киви домой отправят или до восьми будем… Сам доберусь… – изобразив звук поцелуя, Андрей отключил звонок. И только после этого громко, привлекая внимание всех находящихся на «территории для курения», выматерился, виртуозно перемешивая русскую, польскую и английскую бранную речь. Литовский мат Заяц не любил, считая его нежизнеспособным.
– Что случилось, Андюха? – спросил кто-то. Заяц закурил, глубоко затянулся и, выпустив дым, ответил.
– Боже, храни королеву. Воистину.
* * *
Они жили в Англии уже четвертый год. Сначала работали «через агентство» в одном цеху, потом – через другое агентство в другом, потом получили контракт в третьем: Андрей как упаковщик, Неринга – в качестве оперативника контроля качества. Поменяли несколько мест проживания: начинали жить в комнатушке «польских общежитий» – многокомнатных домов, которые некоторые предприимчивые поляки снимали у англичан и сдавали в них койкоместа новоприезжим за цену, кажущуюся на первый взгляд дешевле, чем у других, но на самом деле – с учетом условий проживания, непомерно высокую. Потом была комната, снимаемая у индусов, мало чем отличающаяся от «польского варианта», разве что людей в доме было ощутимо меньше и никто не пытался подселить им в комнату еще человека-другого. Потом была комната в доме у английской семьи: вполне прилично, но жизнь вместе с хозяевами всё-таки несколько напрягала. Потом – снимали дом, вместе с парой таких же как они приезжих и только совсем недавно переехали в отдельную квартиру – зарентованный однобедрумный флат, как называли это местные русскоязычные. Следующим этапом в плане был собственный дом и по прикидкам Зайца, не меняя работы, они скопили бы достаточную сумму для депозита на ипотеку года за три, при этом не слишком ощущая, что они именно экономят. Менять работу при таком положении вещей он не собирался. Тем более – ни в ближайшие три года, ни вообще – не собирался возвращаться в Литву. Зачем? – если работая чернорабочим по графику четыре рабочих дня, четыре выходных, он живёт здесь лучше, чем большая часть «среднего класса» на родине. Этого аргумента в объяснениях с оставшимися в Литве родственниками и большинством друзей хватало. Говорить, что просто от мысли о жизни в Литве его тошнит, Заяц считал лишним. По его персональному убеждению, для того чтобы понять как мерзко обстоят дела в Литве достаточно просто иметь глаза и самоуважение. И даже опыт проживания в других странах необязателен, а уж если и он есть… Нет, возвращаться он не собирался, а тех, кто, пожив-поработав на Западе, все же возвращался – считал либо идиотами, либо наивными романтиками, надеющимися, что что-то в стране может поменяться, возможно даже с их помощью. Впрочем, наивных романтиков почти не было – все те, с кем доводилось разговаривать самому Зайцу, планировали возвращаться исключительно ненадолго и только для того, чтобы привести в порядок какие-то дела или вывезти с собой каких-нибудь родственников. В реальность «возвращенцев», рассказывающих литовской прессе о том, как плохо им было за бугром, он не верил, хотя и натыкался иногда на их истории на литовских новостных порталах. «Опять пропаганда ГосДепа», – комментировал он такие статьи жене за ужином, на что та лишь пожимала плечами: «А как им ещё молодёжь удерживать?»
– Значит, не хочешь быть ни Кискиеней, ни Кишкиеней? –вернувшись домой, Андрей снял кроссовки и подошел к жене. Неринга подняла голову от компьютера и потянулась к нему для поцелуя.
– А уж тем более меня не прельщает идея быть Кишкой или Киской.
– Интересно! Значит, ты собираешься отзываться на «Неринга, кис-кис», но в киску при этом превращаться отказываешься?
– Ну… – Неринга медленно поднялась со стула. – Разве что для тебя…
– Всё-таки отвык я без тебя работать… – сказал Заяц, пятнадцать минут спустя, поднимаясь с пола. – Всего-то неполных четырнадцать часов не виделись, а я, представляешь, соскучился!
Переезжая в отдельную квартиру, они вынуждены были выслушать от друзей и знакомых сотню вариаций шутки: «Теперь вы сможете голыми по дому ходить». Не то чтобы Андрей или Неринга испытывали тягу к нудизму, но, как показал опыт, доля истины в этой банальной шутке была. И достаточно ощутимая доля. Неринга поднялась следом и прошла по коридору в спальню, откуда вышла уже в халате.
– Я заметила, зайчик. Бойлер я ещё час назад включила, так что смело можешь идти в душ. Я, конечно, не против наблюдать рядом с собой красивого обнаженного мужчину, но красивый чистый обнаженный мужчина – это, согласись, даже круче!
– Круче, – Согласился Андрей. – А ты мне пока можешь чаю заварить. Сегодня я пью «Lady Grey», я так решил! Тем более мужественность свою я уже доказал и могу, не опасаясь, пить чай с таким маркетингово однобоким названием.
– Уже доказал? – Неринга картинно приподняла брови. – Ты считаешь, что это было всё доказательство?
Заяц мелко закивал:
– Я старый больной уставший человек, каких еще подвигов ты ждешь от меня, женщина? – они рассмеялись. – Ладно, я всё-таки в душ…
Поездка Неринги в литовское посольство в Лондоне пришлась на предпоследний день смены. Отработав еще один и отоспавшись, на выходных, супруги занялись тщательным выяснением всех нюансов литовских правил смены фамилии в связи с вступлением в брак. Выяснили они, в частности, что хотя какое-то время рассматривалось предложение разрешить женщинам брать мужские, оканчивающиеся на –ас/ис/ус формы фамилий, особенно если супруги проживают за пределами Литвы. Но было бы слишком удивительно, если бы в Литве приняли закон, удобный для её граждан, и, дабы не травмировать психику народа, его отклонили. Получить «мужскую» фамилию супруга всё-таки может, но для этого семья должна писать ходатайство на имя президента республики, указать там веские причины по которым супругам необходима полная идентичность фамилий и ждать, пока ходатайство будет рассмотрено. Повлиять на исходмогут специальные заслуги перед государством кого-либо из супругов.
– У тебя таких заслуг нет? – с надеждой спросила Неринга, когда Андрей зачитал этот пункт. Андрей задумался.
– Ну… – наконец, неуверенно протянул он. – Я оттуда уехал… Как ты думаешь, это считается?
Неринга вздохнула:
– Вряд ли проявление здравого смысла – это заслуга. Тем более, когда речь идет о Литве: там здравый смысл граждан никогда не идет на пользу государству, во всяком случае если судить по тому, как старательно государство этот здравый смысл из граждан выбивает…
– Значит, нет, – Вздохнул Заяц, возвращаясь к изучению текста на ноутбуке.
Звонок с литовского номера прозвучал днем предпоследнего выходного. Не успевший сразу ответить на звонок, Заяц задумчиво рассматривал экран своей Lumia-800.
– Кстати, нужно как-нибудь до Мэйдстона доехать… Вроде скоро должна девятисоточка в продаже появиться у нас…
– Хочешь? – из служившего кухней закутка в гостиной отозвалась Неринга.
– Всегда, – Заверил Заяц. – Но, наверное, сначала поужинаем. А телефон – ну, посмотрим, на каких условиях они контракт предлагают. Как ты думаешь – перезвонить анонимным соотечественникам?
– Перезвони, вдруг что-то важное. Или просто номер у кого-нибудь из твоих поменялся…
– Или Грибаускайте34 звонила… – хмыкнул Андрей. – «Мои службы донесли, что вы интересуетесь сменой фамилии, так что же вы, уважаемый Кишкис, сразу ко мне не обратились». Ладно, давай выясним…
– Знаешь, – сказал он, завершив разговор. – А я почти прав.
– Что, не Грибаускайте, а Кубилюс? – пошутила Неринга, не отвлекаясь от нарезания картошки. Однако против обыкновения муж не поддержал шутки.
– Да не, так… Один… Призрак прошлого… Но мне на полном серьезе предлагают заиметь перед государством специальную заслугу. Причем такую, что и попытки на должно хватить.
Андрей прошелся по комнате и остановился возле шкафа. На его крышке стояла коробка, с надписью: «Разное» – за время жизни в доме, пусть и делимом с другими, они успели обрасти хламом и не все теперь находило себе место в квартире. Например, не находил его извлеченный сейчас Зайцем из коробки баскетбольный мяч.
– Я пойду, прогуляюсь чуть-чуть, – сообщил он. – Аппетит нагуляю, опять же.
* * *
Город, где Заяц нагуливал аппетит назывался Ширнесс. Это был обычный английский городок – с узкими улочками, где дома выше трех этажей –редкость, обязательным названием Хай-стрит для центральной улицы и со стандартным набором магазинчиков на ней. Город, в котором большая часть жителей знала друг друга по именам и все, кто прожил здесь больше трех месяцев, знали прочих горожан в лицо. Всё это для выросшего в Вильнюсе Зайца было странным, но не более. По-настоящему непривычным и неудобным было почти полное отсутствие баскетбольных колец в городе. В городе вообще было только две спортивных площадки и только на этих двух площадках и были баскетбольные кольца, хотя практически каждому дому принадлежал внутренний дворик, где, по мнению Зайца и прочих, проживавших здесь литовцев, самое место для баскетбольного щита. Отсутствие этих щитов заставляло по-настоящему почувствовать: здесь не Литва. Это и другой, на порядок лучше, уровень жизни.
Заяц подошел к кольцу. Рядом, на обнесенной проволокой площадке подростки играли в мини футбол, но баскетбольный участок спортивной поля был традиционно свободен. Встал перед линией трехочкового, прицелился, бросил. Прошел под кольцо, подобрал мяч, вернулся к дальней линии, бросил опять. Через какое-то время его окликнули:
– Восемь подряд! Невероятно! Ты профессиональный игрок?
Заяц обернулся. Потревожили его молодые англичане – четыре парня лет восемнадцати – двадцати. Один несет двадцатибаночную упоковку «Foster»‘а, другой – дожевывает «BigMac», выглядят прилично. Не заплывшие жиром. Улыбнулся им.
– Я из Литвы, там баскетбол – вторая религия. Некоторые люди утверждают, что он у нас в крови. Хотите присоединиться?
Парни переглянулись.
– Пожалуй, нет, друг. Кому-то одному ждать придется, а ждать – скучно.
– Зачем ждать? – Удивился Заяц. – Давайте три-на-два! Вот ты, – он кинул мяч тому, кто начал разговор. – Со мной. До двадцати одного. Играем?
Что там, когда-то, в одной из прошлых жизней, говорила одноклассница Вика? Жизнь – если и последовательность, то нелинейная. Эта мысль со временем очень понравилась Зайцу. Жизнь каждого человека подходит под это правило, считал он, уж во всяком случае, его жизнь подходит. Это вообще нельзя называть жизнью – одной, единственной. Скорее несколько, каждая из которых тянется определенное время, а потом – бац! – и в одночасье становится прошлым. аким, о котором сам вспоминаешь с недоумением: с тобой ли это было, ты ли это был? Хотя и пройти могло всего несколько недель с того времени.
«Пивной парень» прямо под кольцом принял очень и очень приличный пас от «Поклонника Мака». Всего на долю секунды замешкался перед тем, как бросить мяч в кольцо, но этой доли Зайцу хватило, чтобы отскочить от «Третьего», в красивом прыжке поставить блок «Пивному» и самому подобрать мяч. Пас на «Своего» за пределы трехочкового – на самом деле в атаке противника мяч не коснулся кольца, но кто его знает, этих англиков, для верности можно и вывести мяч. «Свой» резко вернул. Обманный взмах, бросок. Очко!
Например, школьно-дворовая жизнь. Казалось бы, в старших классах Заяц был уже вполне сформировавшейся личностью, которая должна, по идее, служить основой для Зайца тридцатилетнего. Но не чувствует Заяц в себе ничего общего с тем мальчиком, основные проблемы которого заключались в том, как не обижая ближайших друзей, принимать удобные ему самому решения. Ради правильных и исключительно высоких юношеских целей. На благо всей компании, не только ему. Конечно. Странно, что его портативная совесть Уж шьёт Зайцу эгоизм сейчас, когда он абсолютно далёк от того, чтобы кому бы то ни было навязывать свою волю, но не считал его поведение эгоистичным в ранней юности. Или считал, но не упрекал? Вряд ли, Уж с детства не был сторонником замалчивать грехопадения друзей. Когда закончилась та жизнь? Где-то на втором семестре первого курса, при заполнении анкеты на вступление в VUSA35. Тогда завертелось: студенческие скидки, мероприятия, финансирование газеты, льготы, которые нужно выбить, льготы имеющиеся, которые очень могли бы помочь, знакомства, связи, заинтересованность людей из штаба разных партий – и дальше, дальше, дальше. И тогда казалось, что всем этим обрастал не просто так, а ради будущего – когда весь собранный арсенал можно будет использовать ради своих целей. Безусловно правильных. Безусловно, на благо общества. Для народа.
– Эй, друг! – это «Свой» кричит, оказавшись наконец на удачной точке для того чтобы получить мяч и бросить раньше, чем его накроют. Заяц три круга зигзагами по площадке прошел с мячом, чтобы «Своего» на эту точку вывести и противников правильно расставить. Ну, раз получилось – пас. Рывок «Своего» под кольцо, бросок. Очко!
Потом была короткая жизнь «после учебы», когда оказалось, что ни его взгляды на жизнь, ни его цели, ни его идеалы – ничего из этого не имеет никакого значения. Потому что система построена так, что бегать можно только по кругу. Или вообще – на месте, чтобы сил зря не тратить. И опять – ничего общего Заяц той жизни, вдруг оказавшийся наивным идеалистом, столкнувшимся с суровой реальностью, не имел с Зайцем прошлым – студенческим функционером: гибким, хитрым, скользким. И совсем-совсем ничего – с Зайцем будущим: потерянным, озлобленным, разбитым.
А теперь посмотрим. «Пивной» старательно теснит его к «Третьему» – хотят зажать в коробочку. Наивные! «Свой» толкается под кольцом с «Любителем», ждет паса. Молодец, все правильно делает, но не дождется. Хорошо, пусть «Пивной» считает, что его план работает. Шаг назад, влево, еще назад, теперь корпусом податься назад и влево, но нога уходит вперед, резко вытаскивая за собой и все тело из «коробочки». «Любитель», видя, что его друзья по команды остались за спиной Зайца, оставляет «Своего». Теперь можно отдать ему пас, но можно не отдавать. Можно изящно обогнуть набегающего «Любителя», выйти на кольцо, прыжок – сверху! Очко!
Из той жизни он вообще мало что помнит. Кроме Неринги. Той, что собственно и не позволила ему рассыпаться на мелкие кусочки – это сейчас смешно звучит, а тогда казалось вполне реальной перспективой. Схватила, намотала его длинные уши себе на руку и потащила в Мекку всех не нашедших себя на родине литовцев – Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии. Ты здесь не можешь дышать, а я жить – мне мой диплом свежеполученный за месяц в двадцати местах предложили в рамочку на полку поставить. Здесь мне одна дорога: в кассирши и тремя поколениями в одной квартире. Не хочу так. Едем. Очухаться. Отстраниться. Остынуть. Жить. И началась совсем другая жизнь, и её жил уже совсем другой Заяц – умудрённый, не ждущий ничего хорошего от родного государства, не считающий себя вправе вести или пытаться вести куда-то за собой хоть кого-то, да и не хотящий этого. Без целей на благо общества. Исключительно со своими, шкурными целями. Заяц, твердо знающий, чего он стоит и не собирающийся никому больше ничего доказывать. Счастливый Заяц.
