Buch lesen: «Аквариум. Рассказы», Seite 2
Чудеса на санках
Жжжжжжжжжжж… Ползет по зимнему небу самолет, мигая разноцветными огоньками. Темно и звездно. Я тоже ползу, только по снегу: серые полозья тихо шелестят и взметают вверх облачка снежной пыли. Эта пыль прилипает к рыжему одеялу с чебурашкой, в которое я укутана, и к валенкам, и к пуховым рукавицам, если свесить руку с санок и проделывать в сугробах длинную канавку.
Меня везет бабушка. Только никакая она сейчас ни бабушка, а самая настоящая царевна: величаво шагает в высокой меховой шапке, на шее вязаный шарф под цвет снега – белый, с серебряными искрами, светлые локоны выбиваются из-под пушистой каймы. На мне такой же шарф, только с золотыми искрами, значит я тоже царевна, но поменьше. Нам очень удобно так передвигаться – она головой неба касается, а я внизу, на санках, полеживаю – мне оттуда небо еще лучше видно. Только вот собак боюсь: уж больно они огромные кажутся с санок…
Мы едем, едем, едем… едем… Уух! Сугроб! Я заваливаюсь на бок, а бабушка с санками задумчиво идет дальше, не заметив такой важной потери. А что… Очень приятно лежать в снегу, перевернувшись на спину, и смотреть, как светлячки-самолеты моргают в темноте… Да и нашушкали так, что не встанешь – настоящая капуста! Я с трудом поднимаюсь, вытряхиваю льдинки из шарфа и бегу за ускользающими санками.
Вообще-то мы едем в магазин. Какое приятное слово – "магазин", а еще лучше – "У-ни-вер-маг"! Потому что в магазине все вкусное, а в универмаге – красивое! Вот сейчас, например, в его витрине поселилась Снегурочка с огромными удивленными глазами и жемчужной сеткой на голове. Щеки у Снегурочки очень румяные, разрисованные розовым карандашом – мне они, почему-то, больше всего нравятся. Я такие же себе нарисую, когда домой придем.
А внутри универмага – все золото и серебро, и зверушки стеклянные, и мерцающий "дождик", и разноцветные огни!
– Ба-а! Купи игрушку!
– Зачем? У нас их дома полно! И разобьешь, пока возвращаться будем!
– Не разобью, я аккуратно!
– Ну ладно, выбирай.
Я жадно смотрю на россыпи сокровищ: шишки, медведи, деды морозы, бельчата… Такое у меня уже есть.
И вдруг вижу: море. Неспокойное, северное, спряталось в маленьком синем шаре, и над его волнами кружит желтая чайка… Такой незаметный малюсенький шарик – если забыть, что у него внутри! Озираюсь по сторонам: никто, кроме меня, моря не видел? Нет, никто! Ну и хорошо, значит моё будет.
Бабушка покупает мне море, я осторожно прячу его в варежку и так и несу до дома, будто в маленьком мешочке. Не хватало еще, чтобы оно вытекло куда-нибудь в снег!
*******
Мы подходим к трехэтажному зданию с темными окнами. Вокруг дрожат от мороза тонкие клены.
– Это что? – спрашиваю я бабушку и сползаю с санок.
– Школа. Там детки учатся. Ты тоже там будешь учиться, только попозже.
– Не хочу. Темно очень. Пойдем пещеру искать!
Школа скрывается в тумане, и вместо нее вырастают из снега мрачные разбойничьи скалы. Дверь в пещеру с сокровищами почему-то железная, к ней ведут скользкие заснеженные ступеньки. Я спускаюсь вниз и стучу три раза по зеленой, с ржавчиной, створке.
– Сим-сим, откройся! – заговорщицки ухаю я в замочную скважину.. Эхо отзывается где-то в недрах школы-пещеры, возвращается и снова стучится о дверь. Потом что-то внутри скрежещет и клацает, и ужасная дверь отворяется. Я стрелой взлетаю по ступенькам и прячусь за колонной.
Из темноты подвала (или подземелья?) выходят строевым шагом люди в серых шинелях и шапках с завязочками на макушке. Один, два, три, четыре… Я счет пока плохо знаю… А их вон сколько, целая банда…
Они выстраиваются перед школой и начинают считаться. Первый, второй, первый, второй… Они тоже считать, что ли, не умеют? Они все тонкие, замерзшие, уши розовые торчат… А тот, который ими командует, с звездочками на плечах, тот потолще, – на нас с бабушкой недовольно косится.
Пересчитались они и зашагали прочь, громыхая сапогами. А мы с бабушкой все у двери стоим, молчим – как воды в рот набрали. А потом гляжу: бабушка хохочет, глаза варежкой вытирает.
– Вот тебе и сим-сим! – говорит она и снова начинает смеяться.
*******
– Зря мы ждем – не придет он! – ворчит Аленка и зачем-то пририсовывает снеговику фломастером третий глаз.
– Придет, я точно знаю. Когда же ему еще прийти – сегодня ведь тридцать первое! ВсЁ, завтра уже поздно.
Аленка недовольно хмыкает.
– Дедов Морозов вообще не бывает! Это родители подарки под елку кладут! – важно говорит она. – Ты как-нибудь подсмотри, сама увидишь!
Я отворачиваюсь и начинаю рисовать на снегу птичьи следы. Может, конечно, среди Дедов Морозов много переодетых обманщиков, но один, настоящий, где-то должен быть! И сегодня он придет ко мне. Я точно знаю.
– Ты уходи, если замерзла, – говорю я Аленке, – а я буду у подъезда ждать. Только когда он придет, я тебя звать не собираюсь!
– Ну и не надо! – обижается Аленка, забирает у меня красный фломастер и уходит. На ступеньках подъезда она оборачивается и показывает мне язык. Прищуривает черные глаза.
– Жди, жди! – кричит она уже возле своей квартиры. – Он тебе фигу в кармане принесет!
Вредная Аленка. И как только мы с ней подружились! Все время ссоримся и ссоримся. А потом миримся. Надо будет завтра опять помириться – посмотреть, какие ей игрушки на Новый год подарили…
Я стою, приплясываю. На улице тихо. Все уже по домам сидят, салат готовят… Бабушка с мамой тоже, наверное, горошек открыли, курицу жарят… Вон огоньки на нашей елке в окно светятся…
Подмораживает. Снег затвердел, покрылся корочкой. Птичьи следы застыли. Если метель не начнется, завтра утром вся площадка будет в птичьих следах – огромных, страусиных, наверное. Я много их веткой нарисовала.
Холодно-то как. Сейчас мама прибежит, домой потащит! Неужели не придет мой Дед?…
На углу дома мелькнуло что-то красное. Кто-то, в красное одетый! ОН, конечно, кто же еще! Вон, сюда идет, белая борода клубится как пар, мешок атласный подарками набит!
Я стою, не шевелюсь. Дед Мороз приближается, растирает замерзший нос рукавицей, осматривается. Потом подходит ко мне. Из-под шапки выглядывают темные волоски.
– Девочка, скажи, это дом N17? – спрашивает он устало.
Я киваю и еле слышно шепчу: да.
Он улыбается, задумчиво смотрит на мой подъезд, потом на оставшиеся три, что-то считает про себя. Потом поворачивается ко мне спиной. Поворачивается. Спиной. Спиной. Ко мне!!!? И…
– Слушай, – Дед снова обернулся, – слушай, у меня для тебя есть особенный подарок… Не такой, как другие. Волшебный.
Он долго копается в атласном мешке и, наконец, вытаскивает огромное красное яблоко – настоящего яблочного великана!
– Держи. Перед тем, как съесть, загадай желание. Обязательно загадай, а потом уже ешь, слышишь?
Я снова киваю и прижимаю яблоко к шубе. Я так и не заплакала. Не успела. Спасибо Дед Мороз! Даже если ты чей-то чужой Дед Мороз… Спасибо…
*******
Я на цыпочках вхожу в комнату: колокольчики на елке едва слышно тинькают, отзываясь на мои шаги. Елка сейчас совсем не такая, как вчера. Она залита серым утренним светом и почему-то хмурится. Похожа на северный замок у моря, как в моей любимой книжке.
Яблоко почти не помещается в руке. Всю ночь оно мне спать мешало: с таким яблоком под подушкой нелегко заснуть! Вчера, как и положено, загадала желание, но решила подождать, не есть. Уж больно много салата было внутри. И еще торт… Утром, подумала, успею.
Осторожно отвожу рукой колючие ветки, заглядываю под елку. Ничего нет. Только вата, блестки и игрушечный Дед Мороз с облупленным носом. Как это так? Я же загадала… И много всего: и калейдоскоп, и плиту с кастрюльками, и сказку про Али-Бабу, и конфеты "Мишка в лесу"… Может, это из-за того, что яблоко не съела?
Кто-то скребется в дверь. Аленка, наверное: до звонка не достает, вот и скребется… Мириться прибежала. Или подарками хвастаться.
Я так же тихо, чтобы никого не разбудить, иду в прихожую. На пороге стоит Аленка в ночной рубашке и тапочках, глаза у нее красные.
– Н-не пришел, – всхлипывает она, – ничего не подарил… А тебе?
Я беру Аленку за руку и веду в кухню. Надо действовать, и как можно быстрее. Достаю из буфета ножик, блюдце и стараюсь разрезать яблоко на две равные части. Аленка недоверчиво смотрит на меня из угла. Я протягиваю ей половинку яблока (кажется, все-таки меньшую).
– На, загадай желание и ешь! Мне вчера Дед Мороз подарил, сказал – волшебное.
Мы садимся на табуретки, загадываем желания и начинаем грызть яблоко: оно сочное и твердое, и без нескольких молочных зубов справиться с ним непросто. Пока едим яблоко, в большой комнате кто-то шуршит, шепчется, звенит елочными игрушками.
Потом дверь в спальню едва слышно закрывается, и опять наступает утренняя новогодняя тишина – сонная и серебристая. Я, на всякий случай, жду еще немного, а потом говорю:
– Ну вот, теперь можно снова идти и посмотреть. Все должно быть на месте.
– И у меня? – спрашивает Аленка и тревожно морщит личико. Я вспоминаю ее роскошные прошлогодние подарки и уверенно киваю:
– И у тебя. А если нет – подожди еще немного на кухне!
Аленка радостно убегает, шлепая тапочками по ступенькам, а я все сижу и сижу на табуретке, и смотрю в окно.
На улице потеплело, и метель засыпала все птичьи следы. Во дворе гуляет одинокий заснеженный дяденька с собакой и приделывает к нашему снеговику рожки. У кого-то в ванной тоненько и противно визжит кран: кто-то уже умывается, чистит зубы и готовится доесть вчерашнее угощение. Мои тоже скоро проснутся.
Я встаю с табуретки и потягиваюсь. Сейчас пойду в комнату, загляну под елку и найду там все, что я загадала. А может и не все: ведь мне досталась только половина яблока…
*******
Шшшшшшшшш… Все спят. Уставший Дед Мороз мирно посапывает под зеленым пледом, на стуле рядом с кроватью висит его красная шуба и белая борода. Ему снятся детские лица, кто-то поет тонко и фальшиво, кто-то читает стихи и танцует. Из темноты сна выплывает огромное красное яблоко, которое он зачем-то подарил девчонке в рыжей шубе, которой не было в списке. Чтобы не плакала… Дед Мороз улыбается и поворачивается на другой бок…
Солдаты из волшебной пещеры тоже спят. Их руки до сих пор пахнут стружкой, а перед глазами кружатся кухонные доски, которые они выпиливали в школьной мастерской. Во сне мама просит солдат открыть баночку шпрот, ее новый фартук надет поверх нарядной шелковой блузки, а на голове еще не снятые пухлые бигуди…
Спит море в синем шарике. Оно угомонилось, посветлело, в нем отражается кривоватая рама и снежная сетка веток за окном. Желтая птица над волнами сонно машет крыльями…
И я сплю. На одеяле, под ладошкой, лежит калейдоскоп, ноги упираются в игрушечную плиту: кастрюльки и ковшички позвякивают, когда я ворочаюсь. Проигрыватель рассказывает какую-то сказку про двух братьев и сокровища, и сладкую далекую Персию… Шшшшшшшшшш… Еще немножко, еще чуть-чуть поспать…
Три сна
Сон первый
Каменные псы охотились за мной. Я видела, как они оживали: как вздрогнули их мускулистые тела, приросшие к колоннам, как куски желтоватой штукатурки отвалились от их морщинистых щёк. Псы пыхтели где-то совсем рядом, бежали, цокая лапами по полу, касаясь носами моих следов.
Нужно было спрятаться. Я кружилась в анфиладах комнат, расползавшихся в разные стороны, открывала двери на улицы и в новые, смешанные пространства, в дали которых угасало голубоватое небо.
В длинном мраморном саркофаге, похожем на ванну, кто-то есть. Бледный лысый человек живёт в его нефритовых водах, ворочается на дне, выпуская из большого рта стайки пузырей. Лысый хватает меня за руку, затягивает к себе, гладит по голове мокрой ладонью. Не бойся, не бойся, ныряй со мной, собаки тебя не найдут, почуют только меня… Он опускает мою голову в воду, я захлёбываюсь, а потом снова дышу, и мне так хорошо и спокойно в тёплой плещущей ванне. Лысый укрывает нас верблюжьим одеялом, а собаки тяжело дышат и ходят кругом, кругом, нюхая водяные лужицы. Лысый выпрыгивает из ванны и прогоняет собак, длинные руки его цепляются за скользкие края, костлявые лопатки выпячиваются, словно маленькие крылья.
Саркофаг уплывает от меня, уменьшается, деревенеет на глазах, и катится на колёсах в угол, чрезвычайно напоминая ящик с игрушками, а я плачу, потому что нет больше рядом лысого человека, бросаюсь на старенький скрипучий диван, пытаясь спрятаться в скомканных простынях. Это мой знакомый диван, на нём я проспала всё своё детство, и тусклый свет из окна напротив, как всегда, меня тревожит. Собаки уже здесь, поблизости, может в соседней комнате, или на ближайшей улице, – рыщут, выискивают мой след. Большой чёрный кот вдруг прыгает мне на грудь, ухмыляется, вертит хитрой мордой, месит лапами одеяло возле самой шеи. Белоснежная грудка, круглые уши, кот просто огромен и очень тяжел… Не бойся, лежи тихо, собаки тебя не найдут, почуют только меня… Я слушаюсь, и вижу обеспокоенные глаза собак, обследующих растрёпанный краешек ковра.
На улице снежная буря, рыхлые холодные облака снега гонят собак прочь, накатываются на город, наваливаются на крыши гигантскими белыми кроликами, исправляя пространство, которое теперь становится округлым и мягким. Нутро дома застыло, превратившись в прозрачный зеленовато-медовый лёд, и если посмотреть в глубину, то дна не увидишь. На этом льду, в изящном резном кресле сидит Королева Бурь и смотрит на меня через янтарное стеклышко в форме звезды с разновеликими лучами. Я осторожно проскальзываю к ее креслу, ломая кое-где ледяную корочку и погружаясь в воду. Вот, держи, это мой подарок… Королева протягивает мне стеклышко, и я смотрю сквозь него на снег. Снег золотится и веселеет, плавится, освобождая улицы, выпуская дома – пухлые перила балконов сверкают новенькой позолотой. Королева довольно трясёт головой в зелёной шляпке, похожей на пружинку с листьями, и тонет вместе с креслом в растаявшем льду…
Сон второй
В городе, по правде сказать, совсем нет женихов. Если, конечно, не считать Лысого, живущего в ванне с водой, – но он, хоть симпатичен и храбр, слишком застенчив с дамами. Баюка – тот и вовсе кот, правда огромный и говорящий – я подозреваю, что он заколдованный принц, или, на худой конец, козопас – однако в его нынешнем состоянии вряд ли можно считать его подходящим женихом для Аделины. Оттого она ходит по улицам, печально склонив точеную головку, и её рыжие волосы струятся за ней шелестящим шлейфом.
Вот Аделина подходит к высокой башне и смотрит вверх. На коньке крыши скрипят на ветру два деревянных ангела – две ярко раскрашенные фигуры, прислонённые друг к другу спинами. Аделина вздыхает и начинает карабкаться на башню, цепляясь за многочисленные балкончики, торчащие из каменной кладки. Она упорно лезет по стене, иногда наступая на своё длинное оранжевое платье и отрывая от его подола клочки материи. Я лечу рядом с нею и слышу, как трещит платье, – а ведь меня нет… Сквозь перила очередного балкончика просовывает острую мордочку мышонок – я поспешно хватаю его рукой, боюсь, что он ускользнёт, – но он спокойно сидит в ладони, упираясь в мои пальцы острыми коготками.
Мы поднимаемся всё выше и выше, наконец, достигаем крыши – теперь грубоватые лица ангелов можно хорошенько рассмотреть. Один из них стар, его лицо обвивает деревянная борода, и он хмурится, другой – молод и приветлив, на его резных чертах видны широкие мазки краски, румяна полыхают на щеках алыми яблоками. Аделина стоит на крыше, переминаясь по черепице босыми ногами, задумчиво смотрит на крутящихся вокруг своей оси ангелов – старый и угрюмый ей совсем не нравится. Наконец она подходит к фигурам и удерживает приветливого ангела за крылья. На его животе, покрытом синей краской, вырезаны слова:
Если поделишься со мной масляным блином – стану как живой!
Я оглядываюсь. Здесь и печка имеется – закопченная и маленькая, видна сквозь открытое окно мансарды. Аделина проникает в пустую кухню, в которой пахнет сырой картошкой и дрожжами, колыхает половником тесто в желтой кастрюльке. Блин пузырится на разогретой сковороде, покрывается маленькими кратерами, Аделина переворачивает его на бок – трогает лопаткой румяную поверхность. Прямо с огня – горячее масло капает на пол – Аделина поедает блин, дуя на обожённые пальцы и закрывая от удовольствия глаза. Я тоже хочу попробовать блина – но ведь меня нет…
Аделина подходит к ангелам, ловит весёлого за крылья и целует его своими блестящими сливочными губами. Ангел скрипит и глупо улыбается. Потом расправляет покорно сложенные руки, шевелит красно-коричневыми крылами, отрывая их от крыльев своего хмурого соседа. Щепки стреляют в разные стороны, а на местах разрыва виднеется некрашеное дерево в заусенцах. Ангел подхватывает хлопающую в ладоши Аделину и уносится в небо, оставляя старого бородача раскачиваться на ветру и обиженно кривиться.
Я бы испекла ещё один блин – для этой одинокой деревяшки – но ведь нет меня… Только мышонок с серым пятнышком на боку подрагивает на карнизе.
Третий сон
На город упала зима. А может, это и не город – а так, городишка, с рядом унылых облупившихся пятиэтажек и прилепившейся на отшибе котельной, из которой торчит нарядная, бело-малиновая труба.
Зима совершенно настоящая – без подделок. Морозная, снежная, будто холодную густую сметану вылили на улицы. Небо над головой голубое и пронзительное, пожалуй, февральское или мартовское, слегка размытое мелкими облачками и дымом из трубы. Даже глазам больно от этого неба.
Иду по узкой тропинке над рекой – здесь не развернуться в тяжелой шубе, и широкие сапоги едва умещаются между сугробами. Иду – пыхчу, иду – пыхчу… Гадкая заводская стена из бетонных плит почти не видна, снег вокруг глубок и сияет крупными кристаллами, отражающими небо.
Впереди кто-то неопределенный. Тёмная коренастая фигура странно и неприятно смотрится на фоне снежного великолепия. И мне становится страшно. Тёмный Кто-то приближается, лица его не рассмотреть, а очертания немного расплываются, как акварель на мокрой бумаге.
А куда мне деться? По обеим сторонам сугробы, можно утонуть. Я всё же пытаюсь уйти с тропинки, вязну в рассыпчатом снеге, холодные хлопья шпионски проникают внутрь сапог. Шаг, ещё шаг – я проваливаюсь по пояс и растерянно шарю вокруг ладонями в варежках, пытаясь за что-нибудь уцепиться. Глупо, за что здесь цепляться? Даже травинки прошлогодней не видать…
А тёмная размытая фигура неумолимо приближается и таит в себе опасность.
Вдруг мне сделалось смешно. И что это я испугалась? И зачем это мне убегать-то? В сугробы проваливаться, ножки мочить? Я ведь улететь могу! И ничего, что в шубе тяжело, и в шубе взлетим…
Я растопыриваю руки и поднимаюсь над сугробом – с блестящих сапожков сыпется вниз снежная труха. И делается мне легко-легко, и сразу забываю я про акварельного злодея и несусь вверх, ворочая торчащей из шарфа головой и щурясь от слепящего солнца. Под ногами остаются знакомая тропинка-ниточка, и замерзшая река перетянутая мостком, и заснеженный косогор, на котором спят под белыми шапками таинственно-молчаливые сосны…
А я поднимаюсь всё выше и выше, стараясь дотянуться до синего небесного воздуха. Где и когда начинается эта синева? Нужно узнать. Откуда она берётся? Что это такое – небо?
Я лечу и лечу, пока не стукаюсь головой о небесный свод. Вот тебе и на! Фанера, покрытая масляной краской – видны даже разводы от кисточки! Кое-где краска облупилась и отстала, а местами прохудилась и сама фанера… Я снимаю варежку, оттягиваю вниз кусочек фанерного неба и заглядываю в щель. Там, за скрипучим куполом – небо настоящее, тёмное и глубокое, усеянное крапинками звёзд… Бесконечное. И ветер оттуда дует странный, будто живой, – невидимыми лапками тебя ощупывает… А эта масляная голубизна – так, для настроения, чтобы людям жилось веселее.
Ну, вот я всё и узнала. И туда, в бесконечность, совсем не хочется. Может быть, потом когда-нибудь, весной, когда без шубы… Оно и легче будет подниматься – без страхов и шубы.
