Buch lesen: «Экзорцизм. Пролог», Seite 5
– Но я видела, как она пошла сюда! Женщина в темном платье! – собеседницей дворецкого оказалась экономка.
– Нет здесь никаких женщин! – отрезал мужчина. – Горничным беловолосая девушка мерещится, кухаркины дети играют с незнакомой девочкой, а теперь еще и ты? Хватит глупости выдумывать! Будто бы мне и без ваших бредней проблем не хватает!
Дверь со стуком закрылась, и библиотека снова погрузилась в тишину. Избель посмотрела на огонек свечи, потом на старый альбом, что продолжала сжимать побелевшими пальцами, и решила продолжить чтение в спальне.
«…Сегодня утром мне снова было плохо, я еле поднялась с постели, а когда одевала лиф, почувствовала, что меня затошнило. Никогда не видела у камеристки таких глаз – круглые от изумления, как два голдена!»
«Не смогла пообедать, меня вырвало от одного запаха моего любимого кролика в сметанном соусе с картофелем!»
Избель отложила альбом, чувствуя, что ее саму сейчас вырвет. Глупая девчонка! Что же она наделала?! О-о, Избель прекрасно знала, от чего по утрам начинает тошнить, от чего настроение меняется, словно ветер на побережье. Мать Дональда называла это «семейная стезя», а все вокруг – «чувствует себя деликатно», но на самом деле это было поражение самым страшным недугом из возможных! Тем, что выпивал все силы, а потом лишал внимания и любви, взамен требуя их стократно!
Избель глубоко вдохнула и вновь вернулась к чтению.
«Утренняя почта едва меня не убила. Я впервые проснулась в хорошем расположении духа и без этой изматывающей тошноты, камеристка и Валле помогли мне одеться, и завтрак был таким восхитительно вкусным… А потом принесли почту. Карточки и визитки папенька, не глядя, отдал Валле, и она принялась их разбирать: синюю сразу отложила, на коричневой задумалась, красную и еще одну синюю едва прочитала, а вот на бело-розовой ее пальцы задрожали, и она кинула на меня быстрый взгляд. Никто и никогда на меня так не смотрел: с жалостью и страхом. Я сразу же вырвала у нее эту карточку, посмотрела на ровный почерк, и сердце у меня, кажется, перестало биться. Папенька испугался, Валле вскочила, а я закрыла глаза, но и тогда видела строчки: «С радостью рассказываем дорогим друзьям о помолвке…» Дальше шло приглашение на ужин, а потом подпись – Элоиза Найтшоу и Эндрю Грейсдор…»
«Я беременна. Беременна! Беременна! Как же так вышло? Эндрю говорил, что первый раз совершенно безопасен, говорил… Да какая в бездну разница, что он говорил?! Лжец! Предатель! Рассказывал мне о любви, а сам… сам уже готовился к помолвке с гадкой Найтшоу, фейской полукровкой!»
«Передо мной на столе стоит средство, которое поможет избавиться от ребенка. Стоит ли воспользоваться им? Конечно, стоит. Тогда никто и никогда не узнает о моем позоре!»
Избель закрыла альбом. Дальше запись было не разобрать, а после нее в альбоме шли только чистые листы. Она не знала, что стало с девушкой, но догадывалась, что счастливого исхода у этой истории не случилось. Средства, которые помогали прервать беременность, иногда прерывали жизнь тех, кто их принял. Свеча прогорела наполовину, но гасить ее не хотелось, казалось – погаснет хрупкий рыжий огонек, и тени, что таились в углах, выползут, захватят комнату, проберутся в сердце, пустят там корни, как пустили яркие сны, лишенные запахов. Теперь Избель боялась их.
Глава 4 Лилии и лепестки
Все пошло совсем не так, как задумывал Дональд. Стало только хуже. Избель, Амалия, слуги – все они вели себя странно, даже дико. Только дворецкий как-то держался, но Дональд видел, какие усилия он прикладывает, чтобы все окончательно не полетело в бездну.
Кухаркины дети играли со златовласой девочкой.
Горничные то в одной комнате, то в другой встречали белоглазую красавицу.
Избель заперлась в комнате и никого не желала видеть.
Амалия по ночам кричала от ужаса.
А сам Дональд…
Он поднял взгляд от описи имущества – ее составили специально, чтобы он смог оценить, насколько нужно его клиенту бороться за завещание – и посмотрел на середину комнаты. Там стояла женщина из снов. В темном, похожем на вдовье платье, со старомодной прической, какую делала, может, бабушка Дональда, и с грустью в темно-карих глазах. Косманд оказался прав.
Дом Дональда оказался полон… призраков. Когда приятель рассказывал историю о семье Кроптон, Дональд хотел рассмеяться ему в лицо, но что-то останавливало. Чутье, да, чутье. Оно подсказывало, что правда в безумной истории о странной гибели, сначала Ромаль Кроптон, потом ее тети и отца, а потом и всех, кто пытался жить в их особняке, есть. То-то его никто не покупал! Впрочем, тогда Дональд списал это на то, что дом не был родовым имением – холлом или манором; не было у него и большого сада, охотничьих угодий, земельных владений под аренду. Просто небольшой особняк, построенный в начале века недалеко от столицы. Но именно здесь, оказывается, оборвался род, что по легендам произошел от фэйри. Дональд в чушь про волшебных существ и Добрых Соседей не верил, но Ричард относился к ней на удивление серьезно:
– Зря сомневаешься, – веско проронил он, – думаю, именно волшебная кровь и позволяет этим призракам убивать. Обычно-то духи разве что напугать и могут, безобидные.
– Волшебная кровь – красивая легенда, – рассмеялся тогда Дональд, но смех прозвучал натянуто.
А теперь вот. Призрак стоял перед его столом. Призрак просил уехать. Забрать жену, дочь, слуг и бросить дом, который Дональд ласково называл «Вейт-хаус». Оставить мечты о выздоровлении Избель, о наследнике, о счастливой семье.
– Прошу вас, Дональд, – поймав его взгляд, заговорила женщина. Она отказывалась назвать свое имя. – Прошу вас! Послушайте меня!
– Я не уеду, это мой дом!
Разговор повторялся. Прошло уже три дня с момента, как Дональд вернулся из Ноднола, и она приходила каждый вечер. Просила, умоляла, угрожала.
– Он станет вашей могилой, если не покинете его! – ее тихий голос, обычно звучащий, как шорох опавшей листвы, обрел неожиданную высоту и силу, в висках сразу забилась тупая боль.
– Не станет, – поморщился Дональд. – Я решу проблему. Избавлюсь и от вас, и от той, кем вы меня пугаете.
Еще вчера он написал письма в лучшие цветочные лавки, заказал лилий.
– Лилии, – произнес Косманд в тот вечер в Клубе, – они помогут отогнать призраков.
Дональд спросил тогда: как их не отогнать, а прогнать, но приятель пожал плечами:
– Если увидишь – спроси, что ему нужно. Может, если помочь, приведение успокоится, – глаза его оставались холодными, они говорили: «Легко не будет!»
И, конечно, когда женщина в темном платье предстала перед Дональдом не во сне, а наяву, он обратился к ней, спросил, кто она, и что ей нужно. И дать этого не смог.
– Избавитесь? – призрак покачала головой. – Вам не под силу.
Дональд промолчал, вновь опустил взгляд к описи, но читать не получалось. В голову лезли мысли о лилиях, об Избель, об Амалии, о том, что в последнем письме, полученном утром, Косманд обещал найти экзорциста. Услышал бы Дональд что-то похожее месяц назад, он бы посмеялся над заблудившимся в тумане легенд и преданий легковерным болваном-собеседником. А теперь этим болваном был он сам.
– Прошу вас, просто уезжайте! – снова произнесла женщина, с минуту постояла, а потом исчезла.
Дональд этого не видел – почувствовал. В комнате стало теплее, исчез почти неощутимый, но навязчивый запах мокрой земли, стало легче дышать, но тревога никуда не ушла. Тяжело вздохнув, Дональд откинулся на спинку кресла, отозвавшегося уютным поскрипыванием, с усилием потер лицо руками. Только бы дождаться лилий, а там продержаться, пока Ричард не найдет помощь. Увозить из дома семью Дональд не только не хотел – не мог. Покупка особняка, его обустройство обошлись семье слишком дорого, дом в Нодноле пришлось отдать в часть стоимости, а комнаты, которые Дональд снимал для поездок в столицу, двум леди совершенно не подходили.
Ему некуда было везти жену, дочь и слуг. А значит, нужно во что бы то ни стало защитить Вейт-хаус.
***
До чего же ласково солнце! Как нежно сияет чистое небо! Как сладко звучит шелест листвы за окном! Амалия даже зажмурилась от удовольствия, чувствуя на лице теплые лучи, легкие касания ветра, вдыхая полной грудью утреннюю свежесть. Мир стал таким красивым и добрым, когда отец вернулся и заказал лилии! Цветы в горшках и вазах были повсюду, их даже высадили вдоль дорожки к крыльцу. Лилейный аромат заполнил дом и… изгнал кошмары! Амалия наконец-то могла нормально спать, она больше не просыпалась среди ночи с криком и чувством, что легкие разрываются от боли, и девочка с кукольным лицом и злыми глазами ушла. Не появлялась ни во снах, ни наяву, оставила Амалию в покое!
«Сколь же мало человеку необходимо, чтобы вновь обрести счастье и полноту жизни! – записала Амалия в дневнике. – Всего лишь избавиться от страха и хорошо спать». Она снова могла читать и запоминать прочитанное, снова занималась рукоделием, снова могла спокойно разговаривать с камеристкой, да и сами слуги, казалось, вновь стали трудолюбивыми и старательными. На завтрак больше не подавали подгоревшие тосты, пыль, которая начала появляться на каминных полках исчезла, а экраны сияли чистотой. Зои снова начала улыбаться, робко шутить, а горничные больше не жались по углам, тихо и встревоженно переговаривариваясь. Настоящая леди, хозяйка дома, не допустила бы подобного, но Амалия, хоть и замечала, что работа прислуги выполняется из рук вон плохо, ничего не делала.
Ничего не делала и мать. Утром она могла сказать, что больна, а днем как ни в чем не бывало выйти из спальни и потребовать приготовить ей к ужину кролика в сметане и молодой картофель. В такие дни Амалия старалась держаться от нее подальше: пугал лихорадочный румянец на щеках, яркий блеск глаз и мимика. Она становилась чужой. Мать никогда не улыбалась так: обнажая зубы, а не просто приподнимая уголки губ; никогда не двигалась столь легко, плавно и живо, словно юная мисс; даже интонация и манера говорить менялись – в них появлялись капризность и леность. Поэтому в то утро, когда Амалия впервые проснулась не разбитой и измученной, а бодрой, в ее сердце вспыхнула робкая надежда на то, что и мать поправится.
Амалия ласково погладила лепесток лилии: ярко-розовый в середине, он медленно выцветал в нежный ближе к краям. Она сама выбрала этот цвет, принесла в комнату высаженные в горшки цветы, поставила в вазу на столе – срезанные. Еще привезли белые, рыжие, персиковые, багровые, с крапинками и без, но розовые почему-то сразу приглянулись, и Амалия попросила отнести их к ней в комнату. Любуясь ими, она впервые за неделю почувствовала, что майское солнце нагрело поверхность стола, а потом услышала крики и звон разбивающегося стекла. Когда она прибежала к спальне матери, горничные уже собирали черепки и осколки, сметали рассыпавшуюся землю, среди которой белели хрупкие изломанные цветы. Из-за двери не доносилось ни звука.
– Окно открыла, наверное, – негромко пробормотала одна из служанок. – Чувствуешь, как холодом тянет?
– Наверное, хотя на улице-то теплынь стоит! – ответила вторая, с жалостью глядя на смятые лилии.
Тогда Амалия поняла – надеждам сбыться не суждено.
***
Мерзкий запах был повсюду. Гадкий, отвратительный! Он забивал ноздри, от него раскалывалась голова, сердце то сжималось и замирало, то пускалось вскачь – все быстрее и быстрее, пока не становилось больно в груди. От него дрожали руки, пропадал сон и постоянно тошнило. От него тело сковывала слабость, поэтому Избель лежала на постели, не в силах пошевелиться. Сознание то меркло, окутанное холодным бледно-синим туманом, то отдалялось, из-за чего она не могла понять, где находится: в Нодноле, в Борроуфане, а может на вилле в Энуе, где они с Дональдом провели часть медового месяца? Потолок плыл, кровать кружилась. Иногда Избель проваливалась в спасительную темноту, но когда возвращалась из нее, обнаруживала себя стоящей у зеркала, сидящей в кресле у окна, лежащей на полу, а то и швыряющей вазу с лилиями в голову служанке…
Это должно было пугать, но Избель так устала, что не испытывала ничего, даже ненависть ушла. Когда в спальню постучалась Амалия и, не дождавшись ответа, вошла, то вместо привычной вспышки раздражения и злости, Избель не почувствовала… ничего. Зато Дональд, вместо страха, который она старательно прятала за капризами, упреками и придирками, будил в ней нечто, чему не было названия. Темное, вязкое, липкое, оно вскипало в сердце, и отвратительный запах лилий сменялся запахом холодной влажной земли. Он окутывал ее, успокаивал и толкал в забытье…
…Выходила из которого Избель в самых неожиданных местах.
Она перевернулась на бок и столкнулась лицом к лицу с той, кем была по ночам – с белоглазой красавицей в старомодном платье, открывающем плечи и грудь.
– Добрый вечер, милая, – голос, что во сне звучал глубоко и мелодично, в реальности обрел хрипловатое эхо.
Девушка улыбнулась, обнажив ряд жемчужно-белых, влажно поблескивающих зубов, и у Избель от ужаса скрутило живот. В этой улыбке не было тепла, не было радости, не было ничего, кроме пустоты смерти. Избель попыталась отползти, но красавица цокнула языком и нахмурилась:
– Неужели ты боишься меня? – капризно растягивая слова, спросила она. – Мы же с тобой такие хорошие подруги! Ненависть связала нас, открыла мне путь в твое сердце, и я в благодарность подарила тебе чудесные сны. Тебе же нравилась моя жизнь?
Избель с трудом сглотнула, язык словно примерз к небу, но она все-таки выговорила:
– Ненависть?
– Я сразу почувствовала, что мы похожи, – красавица легла на спину, посмотрела в потолок, – и тебя, и меня убила связь с мужчиной. Только ты и твоя дочь еще дышите, а вот я – нет. И даже из дома этого омерзительного выбраться не могу! Все что у меня есть – могила за садом и эти комнаты, а ведь я так хочу найти Эндрю…
Услышав имя, Избель вздрогнула. Оно прозвучало так, что не осталось никаких сомнений – его владельцу вынесен приговор; от восхищения и влюбленности, звеневших в каждой строчке дневниковых записей, не осталось и следа.
– …найти каждого, в ком течет его кровь, – тем временем продолжала девушка, – и уничтожить! У меня даже возникла одна идея, но тут явился твой муженек и все испортил! Но мы это исправим, верно, милая? – она снова повернулась, и Избель увидела, как ярко блестят ее невозможно-светлые глаза. – Ты ведь тоже хочешь избавиться от лилий, верно? От их запаха болит голова, от него невозможно дышать…
Красавица продолжала говорить, но смысл слов ускользал от Избель, со всех сторон на нее надвинулись тени: погасили нежное золото заката, заглушили живые звуки дома, заслонили спальню – осталось лишь бледное прекрасное лицо с горящими глазами. И мольбе в них, пониманию, собственному отражению невозможно было сопротивляться.
– Хочу, – едва слышный шепот сорвался с губ Избель, и это короткое слово стало последним в ее жизни.
***
День доктора Джойса Оскара Вита проходил отлично. Он плотно позавтракал, почитал свежую газету, прогулялся по главной улице, раскланиваясь со знакомыми, потом навестил миссис Лауфин – жену богатого фермера, – а вернувшись домой подкрепился отменными отбивными. Послеобеденный сон наполнил мистера Вита силами, и он с энтузиазмом взялся за продолжение научной работы. И именно здесь, в любимом рабочем кабинете, обставленном с таким вкусом и тщанием – красное дерево, бронзовые безделушки, роскошный шкаф, в котором ровными рядами стояли книги, – доктора Вита впервые за день посетило неприятное чувство.
Тревожно засосало под ложечкой, когда он, входя в кабинет, кинул взгляд на корзину для бумаг. В ней не набралось и половины, но сверху лежало письмо от одного весьма неприятного молодого человека, и Вит хотел бы забыть и его, и их сделку. Какая жалость, что сэр из богатой и влиятельной семьи подобного желания не испытывал! Доктор надеялся, что от обязательств его освободит отъезд молодого человека из Королевства, но стоило этой надежде появиться и укорениться в мыслях, как тут же пришло письмо, вырвавшее ее.
Вит прошел к столу, пододвинул к себе чистые листы, открыл чернильницу, но все его внимание притягивало к себе злосчастное письмо. Он помнил каждую его строчку, запятую и точку:
«Дорогой доктор!
Очень нелюбезным будет с Вашей стороны отказаться от собственных обещаний. Пусть я покинул Королевство, но поверьте, мне не составит никакого труда… принудить Вас к исполнению наших договоренностей. Услуга, которую я оказал Вам не сравнится с тем небольшим и необременительным поручением, что Вам надлежит выполнить. Все необходимое я прислал ранее.
Не разочаруйте меня,
Ваш друг, Г. А.»
Каков наглец! Другом назвался! Доктор Вит не выдержал и позвонил в звоночек, получилось даже слишком резко и громко, но пришедший на зов помощник никак не показал своего отношения к этому.
– Вынесите корзину для бумаг! – доктор считал, что «тыкать» слугам унизительно не столько для слуг, сколько для него самого.
Помощник коротко кивнул, и письмо наконец-то пропало из поля зрения Вита. Сразу даже как-то дышать легче стало, и повеселевший доктор вернулся к своей научной работе.
