Buch lesen: «Цвет тишины», Seite 25

В коридоре вернулась Инга, протянула ему стакан с чем-то прозрачным, без отчетливого запаха.

– Что это? – спросил Киану.

– Глюкоза, – сказал Теодор. – У тебя очень низкое давление.

Он пил глюкозу. Одеяло раскрылось и свалилось с плеч, но вторая рука не действовала, и поправить его он не мог. Теодор разговаривал с медсестрой. Дверь в лабораторию оставили приоткрытой. Внутри крутился врач, который делал Киану рентген.

Хирург прикрепил снимок на смотровой экран.

– Кости целы, – сказал он. На снимке это было отчетливо видно. Даже Киану это видел.

Он пробыл в кабинете буквально несколько минут, и его снова повезли по коридорам. На этот раз на томографию. Тео снова помог ему лечь, и он лежал неподвижно несколько минут, в берушах, на твердом матрасе, пока аппарат гудел и щелкал. Потом Тео снова пересадил его в кресло, они снова ждали распечатку, и снова смотрели снимки в кабинете доктора Вонга.

Он пытался толкать кресло одной рукой, чтобы подъехать к экрану поближе. Левая рука не слушалась. Вместо того, чтобы ехать прямо, кресло начало разворачиваться. Тео подвез его к экрану.

– Будет лучше, если ты пока этой рукой вообще не будешь ничего делать, – сказал хирург.

– Связки? – предположил Киану.

– Да, частичный разрыв сухожилия. Я выпишу рецепт на лекарства. Обеспечь руке покой, – врач улыбнулся. – Тебе повезло. Обойдется без хирургического вмешательства.

– Меня не госпитализируют?

– Нет, в этом нет необходимости.

Доктор Вонг ввел ему внутривенно обезболивающее. Ввел ловко, в правое предплечье, и рука начала неметь, но боли от инъекции он не чувствовал. Ему наложили плотную эластичную повязку на руку и торс, согнули левую руку в локте и зафиксировали ее в таком положении. На плечах снова оказалось одеяло.

Пока врач выписывал рецепт и объяснял Тео, что к чему, Киану рассматривал снимок, который до сих пор висел открытым на экране монитора. Сейчас картинка начала плыть. Его затошнило. Руки сделались слабые, пошевелить ими было невозможно. Он порадовался, что сидит. Если бы он стоял, то наверняка бы упал.

– Киану? – позвал его Тео.

Его голос – как через толстое стекло. Эхом рассыпался и пропал в однородном гуле.

Он пришел в себя от едкого запаха нашатырного спирта. Теодор сидел перед ним на корточках. Кто-то, как оказалось, доктор Вонг, придерживал его за плечи. Он все еще был в хирургическом кабинете, в инвалидном кресле, в больничном одеяле. Инга разложила на кушетке аптечку.

– Киану? – снова позвал Тео. – Давай, просыпайся.

В голове все еще гудело.

– Простите, – прошептал он одними губами.

Он даже не понял, как так получилось, что он отключился. В уши как будто напихали ваты, потом появился писк, потом звуки начали проясняться.

Он выпил еще один стакан глюкозы. Раньше, в интернате, когда он падал в голодные обмороки, Сати тоже давал ему глюкозу. Тогда хватало половины стакана. Сейчас хоть полстакана, хоть два стакана – ничего не изменилось.

***

Теодор довез его на кресле до самого выхода, потом понес на руках к машине. Медсестра открыла для них пассажирскую дверь. Тео устроил его на переднем сиденье, поблагодарил медсестру и завел машину.

– Прости меня, – сказал Киану. – Прости меня, пожалуйста.

– Ты чего? – Тео смотрел удивленно. – За что я должен тебя простить?

– За все это, – он попытался улыбаться, и ничего не получилось. – Прости меня.

Теодор молчал довольно долго. Киану кутался в одеяло. Ему разрешили одолжить одеяло, поскольку надеть куртку сейчас он не мог. Тео обещал завезти им его на днях. Киану провел ладонью по джинсам.

– Я могу уйти, если тебе неприятно, – сказал он своим коленям.

– Ну ты и нахал, – сказал Тео, и он не сразу понял, что Тео шутит. – Я тут с ним, значит, по больницам езжу, на руках его ношу, помочь пытаюсь, а он теперь все, пошел.

– Я ведь не это имел в виду, – сказал он тихо. – Прости.

– Как я вообще это допустил?.. – сказал Тео автомобильному рулю и замолк.

– Допустил?

Тео покачал головой, будто отмахнулся от мыслей. Он посмотрел на Киану и улыбнулся. Улыбка была не очень убедительная.

– Как так получилось, что ты живешь в таком месте?

Киану молчал довольно долго. Печка дула в лицо теплом. Вокруг стояла тишина глубокой ночи, чернело небо за темным салоном автомобиля, светилась только приборная панель. Серые глаза Тео казались черными, в них не было сил смотреть.

– Они подняли цены на общежитие, – сказал Киану. – Я не могу оплатить. Жить там – это единственное, что я могу себе позволить.

Теодор долго молчал в ответ, и от этой тишины оставался привкус соли на языке, першило в горле.

– Давай ты пока поживешь у меня.

Голос Теодора оставался ровным, монотонным, но Киану видел его руки – он теребил перстень на указательном пальце. Он не знал, скольких усилий потребовалось приложить Тео, чтобы его слова прозвучали будничным тоном. Он не знал, как ответить ему так, чтобы объяснить.

– Не надо, Тео, прошу тебя, – сказал он и не смог продолжать. Не мог выговорить.

– Ты не хочешь?

– Дело не в том, чего я хочу. Не хочу быть, – он помедлил перед следующим словом, но произнес его, – обузой.

– Не говори так. Ты не обуза. Решать, конечно, тебе. Я просто думаю, тебе будет полегче.

– Не надо, – прошептал Киану одними губами. – Не отогревай меня. Прошу тебя. Потом будет еще больнее.

– Потом? Это когда?

– Когда все это закончится, и все станет как было. Когда живешь в холоде, лучше не отогреваться.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты когда-нибудь замерзал на улице? – спросил Киану. – Зимой?

– Ну, бывало, да.

– И приходил потом домой. Или в кафе.

– Да, конечно.

– Отогревался. Пил чай или кофе, сидел в пледе, – Киану говорил чуть слышно. – Было?

– Ну было.

– А если потом ты шел опять на улицу… каково это?

Тео набрал в грудь воздух и медленно, с шумом выдохнул.

– Ох, Киану….

– Не отогревай меня, прошу тебя. Холод потом будет невыносимым.

– Я не выброшу тебя на улицу, ты чего.

Киану взглянул на него, попытался улыбнуться, и уголки губ дрожали. Он отвернулся к окну.

– Прости…

– Тебе не за что просить у меня прощения, – сказал Тео. – И никуда ты не пойдешь. Сейчас едем домой, и я даже слушать ничего не хочу. Договорились?

Киану стер слезы тыльной стороной ладони. Вздохнул неровно, но когда снова смотрел на Тео, на его лице была улыбка. Слабенькая, вымученная улыбка, на которую Киану потратил все оставшиеся силы.

– Договорились.

– Поехали домой.

Домой, эхом повторял про себя это слово Киану. Я даже слушать ничего не хочу. Поехали домой.

Над темными домами начинало светлеть небо.

Они ехали домой.

///

Серый несколько раз звал Сати пойти с ними гулять ночью. Но Сати было не интересно бродить по ночному дому. Он говорил, что видел уже здесь каждый угол. Такие моменты напоминали Серому, что Сати уже очень давно живет в этом доме. Намного дольше его самого.

Сати звал Киану пролезть ночью в лазарет, стащить спирта для настойки. Настойку они называли абсентом, хотя это была всего лишь бурда, настоянная на медицинском спирте. Называть бурду абсентом предложил Рильке, но никто из них тогда не знал, что такое абсент. Лезть в лазарет отказался Киану. Настойки ему были не особенно интересны. Распугать чертей он мог и так. С его собственными мороками местные тени не шли ни в какое сравнение.

Поэтому Киану шел с Серым. Они бродили по темным коридорам. Серый тренировался ходить бесшумно. Раньше они выбирались на крышу и мерзли на ледяном ветру, смотрели, как светлеет ночное небо. Первые рыбацкие лодки уходили на рассвете, крохотные белые черточки на фоне черной воды. После того, как Серый упал в воду, выходить на крышу они перестали. Море казалось Серому слишком черным и большим, зеленая тишина стискивала его и душила, и он прятал лицо в колени. Поэтому в этом раз Киану пошел по черной лестнице не вверх, а вниз. Серый не сразу сообразил, куда они идут. Киану ходил своими собственными, путаными ходами. Серому иногда казалось, что он просто ходил сквозь стены.

Перед ними оказалась узкая дверь, за их спинами темнела ниша с еще одной дверью. Пахло выпечкой и разнотравьем. Пахло кухней. В глазах Киану яркими бликами отражался заоконный свет.

Он вытащил из кармана связку ключей, щелкнул замком, лег плечом на дверь, и она поддалась, с усилием. Они вошли в кухню. Душные сладко-острые запахи окутали их коконом.

* Откуда у тебя ключи? – спросил Серый.

* Это запасной комплект, – сказал Киану. – Я верну утром.

На севере живут на кухне. Это самое теплое место в доме. Когда живешь где-то достаточно долго, рано или поздно оказываешься на кухне. Кухня – это не просто место, где готовят еду. Кухня – это показатель близости. Как чай. Или даже, скорее, как чай среди ночи.

Внутри было тесно и сумрачно, по стенам стояли старые рассохшиеся шкафы с утварью. Пыльные от муки банки, мешки с мукой, сахаром и солью. Пучки засушенных специй. Ящики с овощами. Маринованный чеснок, соленые огурцы, законсервированные перчики и черемша.

Теплый, многоступенчатый амфитеатр запахов. Самый теплый запах во всем доме. А может, и во всем мире.

Запах кухни. Запах, который позже Серый назовет запахом «того дома».

Киану взялся учить Серого печь кривые пончики. Запах пончиков расползался по всему дому. А потом они перетерли в пудру сахар в каменной ступке, насыпали сверху снежной горкой. Киану заварил чай с лимоном и сахаром, и они ели пончики, обжигая пальцы, выхватывали их друг у друга, смеялись, и Серый смеялся в голос, хотя не подозревал об этом.

Кухарка поймала их, настучала Оску, и он запер их на целые сутки в пустой комнате. Всю ночь они доедали распиханные по карманам пончики, запивали столовым хересом, который Серый успел умыкнуть, пока кухарка возилась с рацией, и рассказывали страшилки.

Наутро Оску их выпустил. Они изображали виноватый вид, пока он заново читал им мораль, и старались не дышать на него парами хереса. Оску говорил в голос, Серый перестал слушать его на второй же фразе и смотрел, как в небе за окном кружили чайки. Киану стоял и изображал внимание и вину за двоих.

В итоге Оску засунул их в школьный автобус, курил вместе с водителем и следил за дверью, пока не пришло время отъезда.

Весь день Серый и Киану заговорщически переглядывались, светились от удовольствия и пересказывали Сати страшилки. Серый принес для него полтора пончика, все, что осталось, и Сати жевал их на улице, курил и слушал их истории.

* В следующий раз влезу к вам в окно, – сказал он. Ему было завидно, что Серый и Киану так весело провели время, а он в этом не участвовал.

* Пойдем вместе бродить, – сказал Серый. – Забей ты на этот абсент. Полезли лучше в кухню. Там есть пончики и херес.

* На твоем хересе абсент не настоится, – сказал Сати. Он ворчал для вида, все это знали. – Ладно. Пойдем.

* Круто, – сказал Серый.

* Пончики отпад, – сказал Сати.

Киану приложил руку к груди и улыбнулся. Солнечные лучики разбежались вокруг его глаз.

Не так давно все это было. Целую вечность назад.

***

Звонил будильник на электронных часах. Киану привстал на локте, отключил его и снова упал на подушки. Теперь он чувствовал боль. Болела рука, сильно, ноющей, навязчивой болью, от плеча до пальцев. Болели спина, низ живота, колени. Он сел в постели еще раз, скрючился в комок и упал обратно на подушки. Вчера боль блокировал адреналин, а за ночь его действие закончилось, вместе с действием новокаина, и теперь он чувствовал себя так, будто его закидали камнями. Не так уж далеко от правды, думал он, глядя в потолок. Чужой потолок. И в то же время знакомый.

Он был дома у Тео. Лежал в кровати в гостевой комнате. Сквозь задернутые занавески пробивалась полоса чистого северного света. Солнце давно встало. Часы показывали девять утра. На первую пару он уже безнадежно опоздал, но мог успеть на вторую. Только нужно как следует собраться с силами и встать.

Как они ездили в госпиталь, он еще помнил. Помнил, как уезжали. Но как они приехали, он не помнил. Сколько времени они провели в госпитале? Во сколько приехали домой к Тео? Сколько прошло с того момента, как он в очередной раз отключил будильник?

Он пошарил рукой по тумбочке, поискал свой мобильный телефон и не нашел. Сначала он решил, что оставил его где-то в сумке, а потом вспомнил, что он сломан, и что вчера он так и не смог его включить. Где-то должна быть симка. Теперь нужно будет как-то извернуться и купить новый аппарат, хотя денег не хватает на еду. (или ее тоже нет? И

Он собрался для еще одной попытки встать и снова упал на кровать. Дело было не в силе воли. Не в усталости. И даже не в боли. Он просто не мог встать. Он с шумом втянул воздух. Если бы он смог заплакать, стало бы полегче. Если разжать пружину, всегда легче. Но он мог просто дышать, лежа в чужой постели, на лопатках, и только радовался, что сейчас, хотя бы ненадолго, он в безопасности.

Чуть слышно постучали, и дверь слегка приоткрылась. На пол упала полоса желтого света. Тео заглянул в спальню и прислушался.

– Я уже встаю, – сказал Киану и не узнал собственный голос. Слабый, бледный, почти как когда-то в госпитале.

Тео зашел в спальню. Непривычно было видеть его в спортивных штанах и флиске. На работе Тео носил медицинскую форму, брюки и сорочки. Но сегодня у него был выходной.

– Как ты? – спросил Тео.

– Не знаю, – сказал он. – Нормально. Сейчас. Сейчас встану.

Он поднялся на подушках через силу, оперевшись на одну руку, через боль сел в постели и повалился через правую сторону набок.

– Сейчас…

– Слушай, давай ты никуда не поедешь? – сказал Тео.

– Я… не знаю, – прошептал Киану.

– Опиши свое состояние.

Он молчал довольно долго. Тео врач. Ничего страшного, если он расскажет. Но каждый раз Киану чувствовал укол вины, когда приходилось просить о помощи. Он решил стать врачом, чтобы быть сильнее. Чтобы помогать другим. А вместо этого только и делает, что сам просит о помощи.

– Болит все, – сказал он тихо. – Хочу встать, и не могу. Не из-за боли. Просто не могу.

– Голова кружится? Тошнит?

– Не тошнит, нет. А голова… да, кружится немного. И слабость дикая.

– Где именно больно? – спросил Тео.

– Рука… низ живота… спина…

– По шкале от одного до десяти?

– Пока лежу, терпимо.

– А когда встаешь?

– Пять. Шесть.

Тео встал и направился к двери. Киану остался лежать в постели, разбитый и без сил.

– Тогда ты точно сегодня никуда не едешь, – сказал Тео. – Позавтракай, и я установлю капельницу. К завтрашнему дню должно стать полегче.

Целый день он пролежал в постели. Теодор поставил ему капельницу, и его отбросило воспоминаниями к дням, неделям, проведенным в кризисном отделении. Тогда Тео тоже сидел с ним, помогал ему, был рядом. От этих воспоминаний становилось и легко, и тяжело одновременно. Он не спросил, что в капельнице. Через какое-то время на смену боли пришла анемичная слабость, и он задремал.

Так, между сном и явью, проходил день. И хотя он сейчас был с Тео в одном доме, и он так давно этого хотел, и никогда не мог об этом попросить, сейчас он почти не мог по-настоящему проживать эти бесценные часы. День ускользал от него полусном, полуявью, пропитанный болью и анемичностью. Он бы хотел его удержать, но на это решительно не было никаких сил. Он то засыпал, то просыпался, и часы путано опускались один на другой.

Когда он под вечер проснулся, Тео стоял в дверях и смотрел на него. Комнату наполнял полумрак, стекла приглушали шум машин. Где-то выла сирена, кто-то просигналил клаксоном. Тео увидел, что он открыл глаза и улыбнулся.

– Как ты? – спросил он мягким полушепотом.

– Я проспал весь день, да?

– Это хорошо. Сейчас это лучше всего.

Тео прошел по комнате тихим шепотом шагов и присел на край кровати. Киану приподнялся на подушках. Тео протянул ему небольшую картонную коробку.

– Звонил Тахти, – сказал Тео. – Ты спал, я не стал тебя будить.

– Тахти?

– Он беспокоился, все ли с тобой в порядке. Я сказал ему, что ты приболел и спишь, но все нормально. Я не говорил ему ничего о том, что случилось. Я подумал, ты лучше знаешь, что сказать.

– Да, наверное. Спасибо.

Он посмотрел на коробочку. Телефон. Новый.

– Твой сломан, как я понимаю, – сказал Теодор.

– Тео… – выдохнул Киану. – Я не могу.

Тео даже слушать ничего не стал. Он хлопнул ладонью по одеялу и встал.

– Перезвони Тахти. Он волнуется. Они все волнуются.

Киану отклеил от экрана заводскую пленку и включил телефон. Тео восстановил номер. Аппарат загрузился, нашел сеть, и посыпались сообщения. Телефон пищал и пищал у него в руках, и оповещениям не было конца.

На экране высветились неотвеченные вызовы. Двадцать семь пропущенных от Теодора. Он почувствовал укол вины.

Два неотвеченных от Тахти. Одно новое сообщение от Серого. Киану открыл его.

«Моэш пе ехат? Тахти нувнапо мос. Высвол зколуу.» ²⁸

Сердце забилось в груди часто-часто, и руки в момент стали холодными. Дрожащими пальцами он набрал номер Тахти.

– Все в порядке? – спросил Тео.

Киану смотрел в пустоту и слушал. Гудки. Гудки гудки гудки. Потом трубку сняли.

Но ответил не Тахти.

15

***

Тахти стоял на улице около входа в метро и ждал Серого. После его смены они договорились съездить к Серому домой и перевезти картину в кофейню. Тахти утащил из павильона целый мешок пупырчатой пленки и моток скотча. Этого могло хватить на десяток картин, но пусть лучше останется, чем не хватит, так он решил.

Серый весь день нервничал. Тахти никогда у него не был. Как он отреагирует, когда войдет в квартиру, а потом и в его комнату? Как отреагируют хозяева, когда он придет с Тахти? В голове крутилось столько страхов, опасений и мыслей, что сосредоточиться на работе он едва мог. В теле спорили усталость и нервный мандраж. Как будто он убегал от стаи собак.

Он снял фартук, повесил его на гвоздь в кухне и надел свой старый овечий свитер, темно-серый, с белым узором по горловине. Когда-то давно он выбрал темный осознанно: на темном фоне было лучше видно руки. Эйл как-то связал ему белый, но Серый толком не носил его. Его и так с трудом понимали, а его светлые руки с белым вообще сливались. Когда Эйл это понял, он связал для Серого этот темно-серый. Свитер был уже жутко старым, закатанным, вытянутым. Сколько лет его уже носил Серый, считать было страшно. Свитер получился слишком большим, и его это устраивало. Как будто ныряешь в шерстяной кокон, будто заворачиваешься в одеяло, и толстая вязка защищает тебя от внешнего мира, от холода, от страхов.

Серый свитер Серый сносил до катышков и дырок на локтях, а белый хранил до сих пор. После того, как Эйл погиб, рука не поднималась что-то сделать с вещами, в которые он вложил душу.

Тахти читал, прислонившись спиной к стене трамвайной отсановки. На нем была куртка нараспашку, поверх голубой толстовки с логотипом госпиталя, тоже слишком для него большой. В ней он был похож на белька. Серый не знал, откуда Тахти ее взял. Свитера он не носил, все время ходил в толстовке от учебной полевой медформы.

Серый подошел к нему, и Тахти поднял на него глаза. Улыбнулся. Ходить бесшумно и делать все тихо у Серого не получалось, сколько он ни старался. Киану еще в интернате учил его ходить на цыпочках, ступая с носка на пятку, чтобы не было слышно шагов. Серый старался, а проконтролировать себя не мог, и получалось все равно громко. Все получалось громко. Ходить, переставлять предметы, даже дышать. Понимал он это по реакции окружающих.

* Идем? – спросил Тахти.

* Идем, – ответил Серый.

***

Тахти к этому моменту уже напридумывал для себя достаточно картинок на тему того, как живет Серый. И видел на нем достаточно синяков. Он шел чуть впереди, с этим своим огромным рюкзаком, с которым он напоминал старую черепаху.

На районе ничего не изменилось. Когда Тахти был там в первый раз, он шел по основным улицам. Серый знал, как срезать дворами, и они шли по темным закоулкам, где не было ни одного фонаря, зато было битое стекло под ногами. Ничего не изменилось. Все то же заброшенное, всеми забытое место. Именно в такие районы и советуют не заходить – не то что по темноте, а вообще не заходить. Никогда.

В подъезде пахло табаком, мочой и тухлятиной. Резкий, отвратительный запах. Грязь хрустела под ногами. На одном из этажей кто-то прикрутил к перилам старую консервную банку, в которой плавали окурки. Серый забряцал ключами, открыл дверь.

Квартира была разбитая. Разодранный линолеум под ногами, облезлые выцветшие обои болотно-зеленого цвета, на потолке расползлось темное пятно протекших когда-то труб.

У квартир, в которых сразу хранится столько разных, особенно старых вещей, где готовят еду, курят на кухне и почти не проветривают, есть свой, особый тяжелый запах, токсичный запах. Тахти плохо его переносил, он как будто оседал на плечах, въедался в кожу. Сразу становилось нечем дышать, и хотелось сбежать на улицу – и бежать так далеко, как только хватит сил.

Где-то в глубине квартиры работал телевизор, какая-то вечерняя передача, в каких люди говорят наперебой, не слушая друг друга, и эти обсуждения ничем не заканчиваются.

Хозяева были пьяные. По старой памяти он это видел сразу. После Соуров Тахти стал бояться пьяных, их этого неконтролируемого восприятия, скрытой агрессии. Никогда не знаешь, чего выкинет пьяный человек. Может, просто пройдет мимо. Может, обругает последними словами. А может, как тогда, у Соуров, достанет пистолет, будет угрожать, а потом выстрелит. Тогда они промазали. Пара сантиметров от его головы. Тахти просто повезло. Может, даже повезло, что они были пьяные и не прицелились как следует. Он ведь был близко. Его тело до сих пор помнило, как все было. Казалось, он уже давно забыл, жил своей жизнью. Но тело тут же сжалось, тут же вспомнило, как все было. Память, зрение, слух очень легко обмануть. Тело помнит крепко.

На одном усилии воли Тахти остался стоять на месте, хотя ему хотелось сбежать, хотелось сжаться в комок в самом дальнем углу, спрятаться, чтобы его никто не нашел.

Серый поздоровался с ними жестом – взмахом руки, универсальным приветствием. Достал блокнот, написал что-то наскоро, протянул хозяйке. Она даже не стала смотреть в блокнот, только фыркнула. Тахти собрался с силами и улыбнулся:

– Добрый вечер, меня зовут Тахти.

Она оглядела его с головы до ног, пристально, хмуро. От ее взгляда на теле остались полосы льда. Серый потянул его за собой, и Тахти был рад сбежать в его комнату. Им в спину хозяйка кинула:

– Еще один торчок пришел. Устроили здесь притон. Ночлежку какую-то…

Тахти проигнорировал эти слова, хотя от них остался привкус горечи.

Как Серый умудряется жить в таком месте?

Они зашли в комнату, и Серый прикрыл дверь.

***

Серый прикрыл дверь и прислонился к ней спиной. Тахти осматривался, водил взглядом по полкам, по углам. Накануне Серый попытался навести хотя бы подобие порядка. Почти все вещи были чужими, поэтому выбросить ненужное он не мог, и просто разложил по полкам более-менее опрятно.

В этой комнате давно не бывали хозяева. Чеслав жил со своей девушкой, его родители жили в большой квартире в новостройке. Эта комната досталась Чеславу в наследство от какого-то дяди, и Чеслав сам бывал в ней считанные разы. Он ничего не разбирал и предложил Серому выбросить все ненужное, но Серый не знал, что здесь нужное, а что нет, и ничего не стал трогать.

По стене стояла старая стенка довоенных времен. В дверцы были вправлены стекла, и все содержимое шкафов просматривалось как на витрине. Стопками громоздились книги и журналы, подборки старых пожелтевших газет, рассохшиеся альбомы с потрепанными фотографиями, нерабочие коробочки радио. Здесь всегда пахло как в библиотеке – или как у Чеслава в лавочке. Кисло-сладким запахом, к которому примешивался першащий запах табака. Шкафы были низкими, и на крышках стояли коробки с севшими батарейками, перегоревшими лампочками и гнутыми отвертками. Мороз по коже, на самом деле. Но Серому они не мешали.

Он поставил раскладушку впритык к витрине с книгами. Нижними полками он все равно не пользовался. Он спал одетый, в спортивном костюме. Зарывался в гнездо из пледов и шерстяных одеял. В интернате он тоже спал одетый. Не привыкать. Платяной шкаф был забит чужими вещами, он переложил их, освободил полку для небольшой стопки своей одежды. У окна он втиснул мольберт-хлопушку и рисовал ночами, когда его реже всего беспокоили.

* А где портрет? – спросил Тахти.

* Он еще не закончен, на самом деле, – сказал Серый. – Я прячу его за шкафом.

* Прячешь? Зачем?

* Чтобы его никто не нашел.

Он имел в виду хозяев квартиры. Сати здесь почти не бывал. И не стал бы копаться в вещах Серого. Но хозяева – это отдельная песня. Серый не знал, что будет, если они найдут портрет. Ничего хорошего точно. Они могли сделать что угодно, особенно когда его не было дома.

Они лазали по его вещам. Вечерами он приходил на негнущихся ногах, уставший и сонный, открывал шкафы, и в них был такой бардак, словно вещи сначала вывалили кучей на пол, а потом так же кучей затолкали на полки. Возможно, так и было.

Он не знал, что они искали. Сигареты? Наркотики? Деньги? Он не хранил ничего ценного или запрещенного. А его закатанные свитера и штопаные носки – что в этом было интересного? Но запереть дверь он не мог, поэтому старался не оставлять ничего ценного дома. Деньги и паспорт уже давно лежали в комнате Сати у Мари, а слуховые аппараты он запрятал на шкафу в кафе.

Но портрет он не мог унести. Ни к Сати, ни в кафе, где Сати бы его тоже увидел. И не мог он превратить кухню в Старом Рояле в склад своих вещей. Триггве и так сделал для него очень много. Принял на работу, хотя и знал, что Серый на инвалидности, ничего не слышит и не может разговаривать ни с коллегами, ни с посетителями. Триггве все равно его принял, и относился к нему с добротой и пониманием. Серый не смел испытывать его терпение. Поэтому портрет он засунул за шкаф, туда, где хозяева не додумались бы смотреть. Тайник был ненадежный, Серый все время переживал – а вдруг они отодвинут шкаф в один прекрасный момент? Но лучшего тайника все равно не было.

Тахти стоял около шкафа и пытался заглянуть в щелку между задней стенкой и стеной. Серый моргнул светом.

* Будешь чай? – спросил Серый.

* Давай, – сказал Тахти. – У меня с собой леденцы есть. Стащил в фотолабе.

Серый улыбнулся. Тахти увел его мысли в более позитивное русло. Они попьют чай в комнате, Серый помоет посуду сразу, вытрет кружки полотенцем и поставит на место. Они завернут потрет в пленку и отнесут в кафе. Сделают все быстро и сбегут отсюда.

Серый копался в серванте на кухне. Он искал коробку с печеньем, которое он купил на распродаже пару дней назад, специально, потому что знал, что Тахти приедет, и он угостит его чаем с печеньем. Это, может, и фигня, это дешевое печенье, но зато от чистого сердца.

* Что ты ищешь? – спросил Тахти.

Он присел с Серым рядом на корточки.

* Я купил к чаю печенье, – сказал Серый, – но не могу найти коробку. Наверное, ее переложили.

Хозяева опять все переставили. Иногда ему казалось, что они делали это специально. Свои вещи он хранил в комнате, но были и общие, и их он постоянно искал. А с этим печеньем… Он помнил, какой он был пару дней назад. Приполз домой за полночь, уставший, оставил пакет из магазина на кухне. Зашел в душ и забыл про него. Видимо, хозяева квартиры его нашли. Они не брали его продукты, но могли засунуть их на самые дальние и неудобные полки. А может, вообще выбросили.

Вышел хозяин, снова пьяный, от него пахло водкой и луком. Каждый раз, когда Серый выходил на кухню, они тоже выходили – когда вместе, когда поодиночке, и не было ни дня, чтобы они оставили его на кухне одного. Он смотрел на Серого мелкими бесцветными глазками с желтыми белками, что-то говорил. Тахти смотрел на него. Тахти слышал. Серый – нет.

Серый встал с колен, достал из кармана блокнот. Руки предательски дрожали. Он протянул хозяину блокнот и ручку. Хозяин не взял их, только что-то прокричал, и Серый прочитал по губам отдельные слова, по большей части, кажется, ругательства. Серый показал на ухо и покачал головой. Он так делал всегда, люди понимали этот жест. Хозяин тоже понимал. Все знали, что он глухой. Все знали, что он инвалид.

Он сделал осторожный полушаг вперед, протянул блокнот и ручку на раскрытых ладонях. Мужчина выбил их из рук, наотмашь ударив ладонью по его рукам. Вспышка боли от удара прострелила руку. Блокнот полетел на пол, ручка покатилась по кафелю и закатилась под стол. Серый тер ушибленную руку. Хозяин кричал, указывал то на него, то на мебель вокруг.

На плече Серого оказалась ладонь, и он вздрогнул. Но это всего лишь Тахти. Вышел к хозяину и заговорил, указывая на Серого. Тахти побледнел, его руки подрагивали, но спина была гордой и прямой. Он говорил, не дублируя слова на жесты, и все равно жестикулировал.

Мужчина что-то ответил Тахти, грубо, криком. Серый считал по губам слова «лезь» и «дело» и еще, кажется, «щенок». Серый повернул к хозяину раскрытые ладони – это еще один жест, который чаще всего понимали слышащие. Что-то вроде белого флага.

Серый боялся встречаться с ним на кухне или в коридоре. Столько раз он чувствовал грубость этого человека. Столько раз он оставлял Серого в синяках и ссадинах. Одно его появление уже было равнозначно угрозе. Но сейчас это не имело значения. Главное, чтобы он ничего не сделал Тахти.

Хозяин отшвырнул Серого в сторону, его руки всегда были такие грубые и жесткие, в нем было столько силы, хотя внешне не скажешь. Серый врезался в стол, но удержался на ногах. Фильтр с водой соскользнул на пол, но не разбился. Только вода разлилась по полу. Ноги теперь у всех были мокрые.

Тахти наклонился, подобрал с пола фильтр, снял со спинки стула кухонное полотенце. Хозяин схватил Серого за грудки, за свитер, почти поднял над полом. Серый пытался разжать его руки, и не мог, сил не хватало. Тахти бросил фильтр на стол, вмешался, потянул хозяина за предплечье. Он разжал руки и отпустил Серого, рывком, словно швырнул мусор в ведро. Пихнул его в сторону коридора. Кричал – кажется, «вон отсюда».

Они вернулись в комнату Серого. Серый прикрыл дверь, тихонько, по возможности неслышно, хотя хотелось хлопнуть со всей силы. Он сполз на колени, его трясло. Тахти присел рядом на корточки, положил ладонь ему на плечо.

* Прости, пожалуйста, – сказал Серый. – Прости. Прости.

Его руки так дрожали, что жесты едва угадывались. Тахти положил ладони на его руки, останавливая его. Белый как бумага, руки ледяные.

* Ты не виноват.

* Прости.

Дверь в комнату открылась, ударила Серого по плечу. Он рывком поднялся на ноги, сжался. Вошла хозяйка. Указала на кухню. И говорила, что-то говорила на взводе.

* Она говорит, что мы не вытерли воду, – перевел Тахти. – Пойдем, вытрем.