Buch lesen: «Цвет тишины», Seite 13
– Вы можете сказать, что происходит? Он мой брат.
Оску посмотрел на Сати своими черными глазами, колючим взглядом.
– Брат?
– Брат.
Это прозвучало острее, чем Сати хотел – почти с вызовом. Оску вздохнул и улыбнулся. В его взгляде больше не было ни предостережения, ни враждебности.
– Юдзуру несколько дней побудет в госпитале, – сказал Оску. – Врачи обследуют его уши. Возможно, получится сделать что-то для восстановления слуха.
– Его будут оперировать?
– Нет, во всяком случае не в этот раз. Сейчас это просто обследование. Тесты, анализы.
– Он там один? Вы оставили его одного?
– Он не один, – Оску наклонил голову набок, отчего стал похож на хищную птицу. – С ним врачи, с ним медсестры.
– Почему вы не остались? Почему не позволили мне поехать?
– Ну это же не отель. Как ты там останешься? Не переживай, это всего лишь на пару дней. Скоро твой брат вернется домой.
Кололо в груди. Сати прижал ладонь к тому месту, где гнездилась боль – эфемерная, ее вызывали слова Оску, ее вызывало его собственное бессилие.
Оску, похоже, не понимал, что это значит – остаться одному. Никто из людей, окруженных другими людьми, этого не понимал. Они привыкли, что вокруг всегда кто-то есть. Что можно позвать – и к тебе подойдут, позвонить – и тебе ответят, постучать – и тебе откроют. Они не понимали, что такое на самом деле – одиночество. Они не ночевали на снегу под коробками на свалке, они не ели еду с пола, они не падали в голодные обмороки и не звали в пустоту до хрипоты. Они никогда не были по-настоящему одни. Но он был. Он знал, насколько это страшно.
– Иди ложись, Сати. Уже поздно. Все устали.
– Я не устал.
– А я вот устал. Давай, завтра будет новый день.
Он выпроводил Сати за дверь, прикрыл ее мягко, осторожно – но Сати слышал, как щелкнул внутренний замок. Пути назад не было, Сати снова остался снаружи, по ту сторону запертой двери. Как когда-то, как, в общем-то, всегда.
Он спустился на первый этаж. В кухне под дверью мелькнул свет. Сати приложил ухо к двери и прислушался. Кухня не была пустой. Он вытащил из сапога нож и поддел им личинку в замке. Дверь на кухню открылась с придавленным скрипом, словно испугалась его нерегламентированного присутствия. На него смотрели глаза. Пять пар глаз.
– Шшш, – Ув приложил палец к губам.
Сати кивнул и прикрыл дверь. В ту ночь они своровали из кухни весь херес, какой нашли. И еще батон сырокопченой колбасы. Весь схрон они сложили под диваном в холле, а колбасу порезали на газете. Сати одолжил им свой нож для разделки рыбы. Ув вытащил из кармана растрепанную колоду карт. В ней не хватало карт, и некоторые они порезали пополам, отчего получилось два одинаковых туза пик и червонных валетов, а шестерки треф так и не было.
Сати сидел с ними на полу, играл в карты и пил херес. Что угодно было лучше, чем идти в спальню.
Он приоткрыл глаза. На лестнице, на антресоли кто-то стоял – стоял и смотрел на них, на него, с высоты птичьего полета.
– Серый? – позвал Сати.
– Сати, ты чего? – отозвался Фалко откуда-то слева. – Спи.
– На лестнице, – сказал Сати. – Кто это, ты видишь?
– Чего? – Фалко приподнялся на локте. Волосы его торчали во все стороны, на щеке отпечаталась диванная подушка. – Там никого нет, дубина.
Сати еще раз посмотрел на лестницу. Никого.
– Че случилось? – сонный голос Ува прозвучал откуда-то снизу.
Он как будто спал под диваном, судя по голосу. Но оказалось, что не под диваном, а около дивана. На диванных подушках. Под курткой Сати.
– Ничо, Сати поймал белочку, – сказал Фалко и снова свалился на подушки.
Сати прикрыл глаза и провалился в гулкую темноту.
Кто-то тряс его за плечи. Сквозь гул в ушах и тупую бесчувственность он слышал голоса. Руки на его плечах казались каменными, грубыми. Сати продолжал лежать с закрытыми глазами. Нельзя так с людьми обращаться. Особенно когда эти люди всю ночь пили столовый херес. Голодные.
– Дрянь такая!!! Опять в кухню влезли!
Кто-то кричал, что-то гремело. Он лежал на спине и не мог заставить себя открыть глаза.
– Ну я вам устрою!!! Покажу вам, где раки зимуют!!! Только попадитесь мне, ноги из жопы повыдергаю, паразиты хреновы!
Кто-то с новой силой тряхнул его за плечи.
– Ммм? – отозвался он.
– Вставай, дубина, – сказал голос Фалко. – Делаем ноги!
– Чего?
Ему влепили пощечину, и он открыл глаза. Щека загорелась болью.
– Охренел совсем? Не огребал давно?
– Сматываемся, придурок, – бросил ему Фалко. Из-под капюшона Сати видел только его торс. – Вставай. Кухарка нас линчует, если найдет.
– Блядь, – Сати рывком сел, и комната закружилась перед глазами.
Фалко поставил его на ноги. Ув сгреб сигареты в покрывало, туда же побросал закрытые бутылки. Сати вытащил одну и сунул за пазуху. В коридоре кухарка шлепала в их сторону, ее пластмассовые шлепанцы гремели «пиздык-пиздык» все громче. Или это у него в голове гремело?
Они сныкались под парадной лестницей, а оттуда узким техническим коридором вышли к черной лестнице, которая шла от первого этажа до самого чердака. Когда-то ее построили для прислуги, потом, во время войны, заклеили обоями. А они ее нашли.
– Пойдешь к нам? – спросил Ув.
– Нет, – сказал Сати. – Мне надо кое-кого найти.
– Лады, – Ув кивнул и скрылся в темноте.
Сати поднялся на четвертый, оттуда – на их площадку под самой крышей. Но Рильке там не было. Он знал теперь, кого видел ночью. Не Серого. Рильке. И это были плохие новости.
Площадка была пустой. Замок висел на петлях решетчатой двери. Сати ударил кулаком в решетку, ударил от злости, а в результате выяснилось, что дверь не заперта. Замок был открыт – ржавый амбарный замок просто висел в петлях, но мы настолько привыкаем к повседневности, что не замечаем деталей. Сати даже не посмотрел на него сначала.
Сати пошел по ступеням и вышел к двери на крышу. Она тоже не была заперта. Он не был здесь раньше. Когда ее открыли? Кто?
Ледяной ветер ударил по лицу пощечиной. Щеки вспыхнули, дыхание перехватило. Сердце в груди пропустило удар и принялось выплясывать. Его начала бить дрожь.
Вставало солнце. Светлеющее море, туманные шхеры вдалеке, голые деревья вокруг дома. Он осмотрелся. На краю крыши сидел человек. Сати пошел к нему. У него было много вопросов.
Он протянул Рильке бутылку вина. Рильке взял ее, но открывать не стал, поставил на край крыши.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Рильке.
– Тебя искал, – сказал Сати.
Рильке курил. Ветер срывал дым с его сигареты и уносил в сторону моря.
– А ночью ты тоже меня искал?
Сати поежился.
– Серый в госпитале. Ты знал?
– Это-то как связано? – Рильке фыркнул. – Или ты теперь без этого Серого и шагу ступить не можешь?
– Рильке, ты чего?
– Предатель хренов.
– Предатель? Почему?..
Медленно он встал и подошел к Сати почти вплотную.
– Вали отсюда!
– Что?.. – Сати моргал пересохшими глазами. Свет казался слишком ярким после ночной попойки. – Что не так?
Рильке толкнул Сати в грудь.
– Вали нахуй отсюда, я тебе сказал.
– Рильке…
– Что Рильке? Заладили блядь все, Серый то, Серый это. И ты блядь туда же. Мало ты получал от Фалко и его компании? Теперь ты с ними? Я все, нахер не нужен теперь?
– Не говори так.
– Вон дверь. Катись к чертям, Сати.
– Слушай, прости, я ….
– Ты нахуй оглох, что ли? Вали нахуй, сказал. Пока не огреб. По-хорошему говорю.
Сати не двинулся с места.
– Блядь, – Рильке кинул сигарету под ноги, затоптал и пошел к двери.
Он намеренно задел Сати плечом и пошел дальше, сутулый. Он прихрамывал, и только теперь Сати увидел отпечаток подошвы на его спине. Бутылка вина так и осталась стоять на парапете. Сати не пошел за Рильке. Он пошарил по карманам. Сигарет у него не было.
Он сходил в душевую и вымыл голову. Оттер губы от запекшейся крови. Вычистил грязь из-под ногтей. Он надел школьную форму и как следует расчесался. И спустился на второй этаж. Ковровая дорожка скрадывала звуки. Он остановился под дверью.
Коридор был пуст. В такую рань спали все. Сати ждал.
Оску вышел в костюме, с портфелем в руках.
– Сати?
– Возьмите меня с собой. Пожалуйста.
– Что ты здесь делаешь в такую рань?
– Вы ведь едете в госпиталь? Сегодня ведь выписывают Серого? Я хочу поехать с вами. Я не буду вам мешать. Прошу вас.
– Ох, Сати…. – Оску выдохнул. Он посмотрел на часы, поправил галстук. – Ладно. Но только сегодня.
– Спасибо большое. Спасибо.
– Пойдем.
Сати потом не сможет вспомнить сам город. Он вспомнит только холодный ветер, запах дезинфектора и огромный белый зал с люминесцентными лампами. Он ждал в зале ожидания. Оску велел ему никуда не уходить. Сати сидел на стуле и только смотрел в сторону лестницы. Минуты тянулись медленно. Так же медленно они тянулись только в центре реабилитации.
Они спустились на лифте – двое врачей, Оску и Серый. Оску беседовал с врачом, Серый шел следом. На его плече лежала ладонь другого врача. Они остановились у стойки регистрации, врач заговорил с медсестрой, и она передала Оску папку с бумагами. Второй врач заговорил с Серым на языке жестов – Сати не мог с такого расстояния видеть, что именно он говорит. Он очень хотел подойти, но он обещал Оску, что будет ждать здесь, пока они сами к нему не подойдут. Он принялся раскачиваться взад-вперед. Очень не хватало капюшона с меховой оторочкой, очень не хватало сигарет. Сердце колотилось в груди, от запаха дезинфектора кружилась голова. Но он ждал.
Серый улыбнулся, когда увидел Сати. Они подошли – и Сати сгреб его в объятьях. Серый. Наконец-то.
* Как ты? – спросил Сати.
* Окей, – Серый кивнул.
Под глазами лежали тени, глаза его потемнели. Сати хотел его обо всем расспросить, но оставил беседу на потом. Главное, что Серый – вот он, живой и теплый, с ним рядом. И они уезжают из этого безликого места.
Их подвезли на машине – все на той же серой машине, на которой они уезжали три дня назад. Оску сел вперед, Серый и Сати ехали на заднем сиденье. Серый прислонился лбом к пыльному стеклу и смотрел в окно, ладони он сжал между коленями. Он так сидел, даже когда машину перевозили на пароме.
В спальне никого не было. Пустые матрасы на полу, комки пледов, разбросанная одежда. И родной запах ракушек, которые они притащили с побережья, втроем.
* Я принесу еды, – сказал Сати.
* Класс, – сказал Серый.
Сати спустился на первый этаж, вытащил из сапога нож и поддел им личинку в замке. Дверь на кухню открылась с придавленным скрипом. Сати прикрыл ее и прокрался внутрь. Из холодильника он стащил копченую рыбу, липкие колбаски и кусок утреннего омлета, он пошарил по шкафчикам и нашел слоеные печенюшки и серый деревенский хлеб. Еще он взял коробку с чаем, хотя был почти уверен, что Серый будет пить вино, а не чай.
– И ведь хватает наглости опять в кухню лезть.
Сати обернулся на голос. Кухарка стояла в дверях, уперев руки в бока. В правой руке она держала половник, и у Сати не было сомнений в том, что она без проблем отлупит его этим половником. Вот прямо сейчас.
– Серый только что вернулся из госпиталя, – сказал он.
– Серый?
– Юдзуру, – пояснил Сати. – Можно мне принести ему немного еды? Он не ел ничего сегодня.
– О господи, – она переложила половник в другую руку, и Сати зажмурился. – Ну конечно можно.
Вместо того, чтобы всыпать ему хорошенько за кухню, она открыла холодильник, повытаскивала оттуда остатки еды с ужина. В глубокую тарелку наложила целую гору колбасок в липком соусе, отломала половину буханки хлеба.
– Он же любит такие? Держи. Подожди. Дай, погрею.
Сати стоял и с пришибленным видом смотрел, как кухарка греет колбаски, как перекладывает их обратно в тарелку, как достает с верхней полки упаковку печенья с капелькой повидла в серединке. Сати едва смог удержать в руках все эти тарелки.
– Спасибо вам большое.
Она придержала для него дверь.
– Как ты попал внутрь?
Сати остановился, но не ответил.
– Если что-то нужно, просто попроси, – сказала она.
Он кивнул, глядя в пол.
– И постарайтесь не напиться до чертиков.
Он снова кивнул и пошел к лестнице. В вестибюле его шаги умножало перекатывающееся эхо. Других звуков не было. Кухарка стояла и смотрела ему вслед.
Серый лежал на матрасе лицом к стене, подтянув колени к животу. В первый момент Сати показалось, что он уснул. Сати присел на корточки. На подушке лежал снятый с уха слуховой аппарат. Серый обернулся, посмотрел на Сати и улыбнулся:
* Прости.
Впервые Сати видел, как Серый плачет.
///
Сати оставил пакет с едой на полу и присел на край матраса. Осторожно он взял в руки слуховой аппарат. Этот был другой, красного цвета, маленький – и в этот раз почему-то только один. Серый повернулся к нему лицом. Щеки блестели от слез, и он вытер глаза рукавом пиджака.
* Что тебе сказали в госпитале?
* Ничего, – сказал Серый. – В смысле, можно попробовать операцию. Но это вряд ли поможет. Они сделали мне новые аппараты.
* И как тебе в них?
Серый покачал головой.
* Ничего нового.
* Не слышишь?
* Как обычно.
Сати вздохнул. Слуховой аппарат на его ладони нагрелся от тепла тела. Ему захотелось его примерить, но он не решился.
* Тяжело было? В госпитале.
* Устал, – сказал Серый. – Давай поедим, правда.
* Конечно. Я принес твои любимые липкие колбаски. И есть бутылка вина. Будешь?
* Все буду. Все, что есть.
Серый сел, стянул с себя пиджак, распустил волосы, и снова стал похож на знакомого, привычного Серого. Сати протянул ему на ладони слуховой аппарат. Серый не стал его надевать, сунул под подушку и перебрался в кресло. Без аппаратов он не слышал вообще ничего, это Сати уже знал. В аппаратах он мог разговаривать. И тем не менее именно сейчас, когда в спальне больше никого не было, он предпочел тишину.
А потом в комнату зашел Рильке – и Серый полез рукой под подушку.
***
Золотой свет затекал в окна, в нем можно было плыть, раствориться и плыть, и все вокруг становилось золотом. Воздух тек свежий, кристальный, хрусткий, и дышалось легко, дышать хотелось еще и еще. Цвета стали насыщенными, звонкими, теплыми. Так бывает только осенью.
В такие дни Тахти пил грубый горький кофе. Скоро зима. Скоро понадобится больше тепла, больше горячих напитков. Пора потихоньку настраиваться. А пока – оксюморон. Сочетание холода и тепла, солнца и дождя, лета и зимы. Сейчас самое время пить грубый кофе. Без сахара, без молока.
Утром на дорогах лежали туманы. Рассекаешь их, когда идешь по делам. Нахохлившись, идёшь, подняв воротник. Почти растворяешься в этой погоде, в осени. В сухую погоду идешь почти вприпрыжку, насколько Тахти вообще мог ходить вприпрыжку. Сухо и сладко хрустят листья под ногами. Рассыпаются в цветную пыль. Слетают, кружатся, падают к ногам. Днем свет такой плотный, что хочется все бросить и бежать снимать. Пусть все ждут. Лишь бы поймать это золото в объектив.
Дожди сорвут все краски в момент. Все действительно красивое, как правило, очень хрупкое.
Но дожди Тахти любил еще больше. Несмотря на ноющую боль в колене и пачки обезболивающего, которые они провоцировали. Дожди напоминали ему Ла’а, вечнозеленый беззаботный край, где всегда хорошо. Дожди там шли стеной, окутывали город синей пеленой и погружали в белый шум. Цвета дождя были совсем другие. Синие, глубокие. Особенно красив желтый. И город другой. И люди в это время другие. Как ночью. Настоящие, живые, уязвимые. Спроси, и тебе ответят. При солнечном свете не ответят. Спроси, когда будет дождь. Или когда будет два часа ночи.
Киану пришел в кофейню мокрым до нитки. Он никогда не брал с собой зонт, даже когда обещали ливни и шторм. Все его вещи промокли насквозь. С волос капала вода. Тонкие пряди прилипли к лицу. Чавкая кедами, он зашел в зал, оставил после себя лужи воды.
– Опаньки, – только и сказал Фине.
До этого в кафе уже пришли Тахти и Фине, и пол был мокрый. Киану сделал пару шагов и чуть не поскользнулся. Он схватился рукой за полку с крючками, и она с грохотом полетела на пол.
Фине подскочил на подушках, ударился коленом о край стола, и кружки звякнули. Киану с Тахти стали поднимать вешалку вместе со всеми вещами. Фине снял часть курток, положил ворохом на ближайший стол.
– Вот это да, – сказал Фине. – Ничего себе. Ты как будто купался в одежде.
– Ничего страшного, – спокойно отозвался Киану. – Просто дождь.
– А зонт?
Киану только улыбнулся на эти слова, пожал плечами. Обратно полка не вешалась, кое-как втроем они водрузили ее на шкаф. Киану охлопал себя, достал из заднего кармана пачку сигарет. Сигареты тоже были мокрые, зажигалка не чиркала. Он выжал волосы, снял туфли, вылил из них воду. Тахти собрал в охапку куртки и стал вешать их обратно.
– Тебе бы в горячий душ сейчас, – сказал Фине. – Ну или мокрое снять хотя бы.
Киану вытянул из сухой пачки на столе сигарету.
– Все нормально.
– Нет-нет, – сказал Тахти. – Так не пойдет. Снимай все. Переодевайся, потом покуришь.
– Да мокрое все, – Киану чиркнул зажигалкой, но Тахти опустил его руку. – Я и обсох уже…
– Снимай все, сейчас найдем, что одеть.
Тахти затолкал его в кухню, защелкнул щеколду и стал стаскивать с Киану мокрую одежду. Свитер можно было выжимать, футболку тоже. Из ботинок он вылил воду. Он был такой мокрый, будто только что плавал в море. Губы стали синие, ледяные руки дрожали. Тахти вытянул из шкафа кухонное полотенце.
– У меня есть брюки от хирургички, – сказал Киану сипло.
– Вот и хорошо, – сказал Тахти. – Сейчас переоденешья.
Пока он надевал брюки, Тахти вытер кухонным полотенцем его волосы. Почти до пояса, светлые как лен. А кожа бледная, как у альбиноса. Он был такой тонкий, что это выглядело болезненно. Чересчур.
Тахти стянул с себя толстовку и протянул ему.
– С ума сошел? Ты же замерзнешь.
– На мне и так два свитера, – сказал Тахти. – Все пучком.
– Я не могу. Правда.
– Одевайся. Просто одевайся, и все.
Киану осторожно взял в руки толстовку.
– Спасибо.
И теперь Тахти понял, что нет, не показалось. Тогда, давно – ему не показалось. На внутренней стороне запястья Киану были в длинных узких шрамах. И следах от швов.
Такие шрамы остаются только в одном случае.
В прошлом Киану перерезал себе вены. На обеих руках. Но его спасли.
– Откуда у тебя толстовка от медицинской формы? – Он натянул рукава до самых пальцев.
– Подарили, – сказал Тахти. – Один знакомый врач выручил, когда у меня не было теплой одежды. Что-то не так?
Киану покачал головой. Было непривычно видеть его в белом. Светлая кожа, светлые волосы, светлая одежда. Считай, альбинос.
– А тебе идет белое.
– Да?
– Почему ты всегда ходишь в черном?
– Не знаю. В черном как-то комфортнее.
Он стоял, охватив себя руками. А еще говорил, что ему не холодно. Тахти собрал его одежду в охапку.
– Пойдем, тебе надо выпить что-нибудь теплое.
Он стоял и смотрел на Тахти. Крапчатые глаза в обрамлении синих бессонных кругов, еле заметные веснушки на светлой коже, влажные волосы до пояса. Тахти улыбнулся ему и толкнул дверь в зал.
И чуть не налетел на Серого.
Киану подошел со спины и выглянул в зал поверх плеча Тахти.
* Прости, – сказал Киану. – Мы вошли без спроса.
Серый протянул ему большую кружку черного кофе. Киану принял ее дрожащими руками. Серый вывел ловкое «окей». Тахти улыбнулся и пошел развешивать одежду – на спинках пустых стульев. В каком еще кафе можно было бы такое провернуть?
Киану всегда заботился о других. А о себе – нет. Тахти вспомнил его вечные коробки конфет, пакеты с фруктами, сладости, которые он всем раздавал. Как он носился с чайниками и чашками. Отдавал свою одежду. Убирал на место книги. Поправлял стулья. Помогал с заданиями. Его даже не нужно было просить. Он всегда был здесь, он всегда помогал. Добрый, приятный парень.
И вдруг – самоубийца.
///
В первый момент Оску даже ее не узнал. Она теперь носила короткую стрижку и сутану священника, а он помнил ее с длинными волосами цвета мокрого асфальта и в рваных джинсах. Они учились вместе на психфаке. Аату, она, он.
– Нана, – он улыбнулся.
Он не знал, можно ли обнимать священников, и все равно обнял ее за плечи. Жизнь разбросала их кого куда. Аату стал психологом, потом – преподавателем. Он сам после института получил сертификат переводчика – и теперь был воспитателем спецгруппы в интернате. А она стала священнослужителем.
При храме они организовали центр психологической помощи. Для всех. Люди приходили кто с чем. У кого-то что-то случилось, кто-то перегорел на работе, у кого-то клиническая депрессия. А еще они работали с теми, кто пытался совершить самоубийство, но кого удалось спасти.
Как того парня.
Он стоял около машины и смотрел прямо перед собой. Длинные волосы собраны в хвост, куртка не застегнута, перчаток нет. Нана с улыбкой подошла к нему, едва коснулась плеча, жестом пригласила пойти с ними. Оску тоже улыбался, хотя на душе скребли кошки.
Нана звонила ему пару дней назад. Они долго говорили по телефону. Больше говорила она, он слушал. Она рассказала ему историю этого парня, и чем больше она говорила, тем больше Оску хотелось заткнуть уши.
Но он слушал – про его семью, внешне респектабельную, безупречную, успешную. Про его отца и его бизнес, про его мать, которая ходила на работу ради сплетен. Про него самого. Казалось бы, все выглядело хорошо. Деньги, оба родителя, никто не пьет. Даже есть домработница. Все галочки поставлены. Все есть.
Но семья – это не галочки в списке по госту.
О том, что происходило за кулисами, дома, никто не знал. Он говорил мало, но Нане кое-что удалось у него выведать. Она пыталась разговаривать с медиками в кризисном отделении, где он лежал, но никакой полезной информации ей не дали. Врачебная тайна. Как тайна исповеди. Только вместо священника был психотерапевт, а вместо святой воды – транквилизаторы. Только и оставалось, что довольствоваться крупицами, которые он изредка ронял в разговорах с ней. Поначалу он вообще не говорил. Нана была рада уже тому, что смогла хоть немного растопить лед. Хоть что-то.
Оску знал, что парня распределят в его группу. После попытки самоубийства его не зачислят в обычную группу. Не сейчас, не сразу. Скорее всего, никогда.
– Есть что-то, что я должен знать?
Нана вздохнула.
– Его только выписали из кризисного. Поскольку родители отказались забирать его домой, неделю он жил у меня. Он все время на транквилизаторах. Почти не разговаривает. Ему нужно время. Спокойное, нейтральное принятие. Думаю, лучше особо к нему не лезть, но быть рядом, если ему это понадобится.
– Они от него официально отказались?
– По закону нет. Формально, по бумагам, они его родители. Он по-прежнему прописан в их квартире, у него есть доля в площади. Это по бумагам. Но они решили отправить его в интернат. Его отец решил, так будет лучше.
– Лучше для кого? – сорвалось у Оску.
Нана не стала отвечать на этот вопрос. Чего толку, если это риторика. И так все ясно.
– Кроме родителей у него еще кто-то есть? – спросил Оску.
– У них есть домработница. Насколько я поняла, раньше она была его няней. Лола. Это она вызвала скорую. Она хотела с ним встретиться, но он отказывается. Родственников, насколько я поняла, у него других нет.
– Надо следить, чтобы он принимал лекарства?
– Одним глазом, – она помолчала. – Он вроде сам принимает. Но сейчас непонятно как будет – он никогда не жил в интернате. Он с этим всем еще не разобрался, на него новое навалилось.
– Думаешь, может быть рецидив? Мне не хотелось бы его изолировать. Сейчас ему лучше быть среди людей.
– Однозначно. По поводу рецидива – я не знаю, но надеюсь, что нет. В больнице он не пытался себя ранить и вообще шел на контакт. Сложно сказать, что именно стояло за его желанием себя убить. И хотел ли он умереть на самом деле.
– Думаешь, цель могла быть другой?
– Крик о помощи, – Нана пожала плечами. – Я говорила с другими ребятами, школьниками чаще всего. Они говорили, что хотели, чтобы их любили. Знаешь, не за оценки, а просто так. Но – нет. И они шли на суицид в надежде, что их успеют спасти и что тогда люди вокруг них задумаются и все поймут. Даже если на время посмотреть – это как правило вечер. Время, когда родители должны прийти домой – и успеть увидеть, испугаться и все исправить. К сожалению, не всех успевают спасти. К счастью, его спасли.
– Лола, да?
– Да. Она пришла в тот день как раз вовремя. Все решили какие-то пятнадцать минут.
Оску крутил в руках неприкуренную сигарету. Нана держала в руках папку с документами. Выписки, заключения, свидетельства.
– Тяжело с ним работать? – спросил Оску.
– Тяжело не навредить. Он сейчас закрытый, неразговорчивый. И все же я считаю, что давить не надо. Настаивать не надо. Он нормальный парень. Он не псих. Ему просто нужно нормальное человеческое понимание. Что бы там ни говорили, но я считаю, что он здоров.
– Здоров? В кризисном? На транках?
– Да, Оску. Потому что когда внутреннего ресурса недостаточно, вылезти из черноты не получится. Он искал помощь. Он всегда ее искал, – она улыбнулась ему теплой улыбкой, с пониманием. – Так что следи за ним, но не дави на него.
Оску пошел в кабинет директора. Его вызвали с самого начала, но ему нужно было поговорить с Наной. Ему нужно было понять, как себя вести. Он не был врагом. Он хотел помочь.
Он всегда хотел помочь.
Директор разговаривал с людьми из службы опеки. Парнишка сидел на стуле около окна. Оску подошел к нему.
– Как тебя зовут?
Парень ответил так тихо, что Оску едва разобрал его имя.
– Киану.
Оску старался выглядеть приветливым и непринужденным. Парень был таким тощим и бледным, что казалось, он вот-вот грохнется в обморок. Оску улыбнулся.
– А меня Оску. Я воспитатель. Пойдем, я познакомлю тебя с ребятами и покажу тут все.
Он кивнул, но смотрел в пол. Руки теребили манжеты толстовки. Рукава он натянул до самых пальцев.
Оску видел его родителей всего один раз. Они приезжали, чтобы подписать документы. Он был в костюме, она – в платье. Его брови собрали складку на переносице. Она переминалась с ноги на ногу. Он говорил мало, она – вообще ничего. Им предложили увидеться с сыном. Они отказались.
///
Прошло довольно много времени, прежде чем он узнал, что именно Теодор оказывал ему в тот раз медицинскую помощь. Именно он вернул его с того света.
Он не знал, что именно чувствовал по этому поводу. Когда Теодор спросил, хочет ли он встретиться ненадолго с родителями, он покачал головой, и врач только кивнул. К нему не пускали ни родителей, ни Лолу, ни кого-либо другого. Врачи объясняли это тем, что ему пока нужно побыть одному, а на самом деле Киану и сам не хотел ни с кем встречаться. В каком-то смысле он был рад тому, что ему прямо сейчас не нужно ничего решать. И можно побыть в стороне от мира, который столько от него ждал. Который, по сути, ничего от него не ждал.
Теодор был приветлив. Он не настаивал на том, чтобы он обо всем сразу рассказывал. Он спрашивал, и если вопрос проваливался в молчаливую пустоту, они говорили о чем-нибудь другом, нейтральном, безопасном. Они говорили о музыке, о фильмах, обсуждали книги.
– Кем ты хочешь стать, не думал еще? – спросил он как-то.
– Отец хочет, чтобы я стал политиком.
– А ты сам этого хочешь?
Он помолчал.
– Не знаю.
Он помолчал еще.
– Наверное, нет.
Он помолчал.
– Отец все равно не позволит мне выбрать.
Теодор молчал довольно долго. Киану сжимал в руках эспандеры. Руки ныли.
– Если бы ты выбирал сам, что бы тебе хотелось делать?
Теперь он молчал долго, еще дольше, чем Теодор. Он знал ответ. Только выговорить, произнести вслух, все не решался.
– Я бы стал врачом, – сказал он, наконец.
Он долго лелеял в голове эту мысль. Помогать другим. Помогать другим жить.
Это было даже цинично. Лежать в кризисном отделении после попытки самоубийства и говорить, что хотел бы помогать другим жить. Он ждал, что Теодор над ним посмеется.
Теодор не посмеялся. Он кивнул очень серьезно.
– Отец все равно не позволит.
– Не думай сейчас об этом.
Киану отложил эспандеры, вытянул пальцы, потряс руки – и снова взял эспандеры. Пальцы кололо иголками, руки не слушались, каждый сеанс физиотерапии был связан с болью и неудачами. Но мелкую моторику можно было восстановить только так. Через боль, день ото дня. Постепенно станет лучше. Скоро он сможет нормально держать в руках вилку и нож. Ну или хотя бы ложку. Острые предметы ему теперь не скоро доверят.
– Если хочешь, могу рассказать тебе о медицине побольше, – Теодор улыбнулся и указал на свою форму. – Раз уж я сам врач.
– А можно?
– Конечно.
Он долго не решался задавать вопросы. Их было много, ему все было интересно. Но он слишком боялся, что Теодор предложил это чисто из вежливости, потому что был назначен его врачом.
– Еще чего, – беззлобно отозвался Теодор, когда он собрался с духом и сказал ему о своих предположениях. – Я предложил это, потому что я хочу тебе помочь. Не потому что я твой врач, а потому что я твой друг. Я надеюсь.
– Конечно, так и есть, – прошептал он, чуть не плача.
И тогда он стал спрашивать обо всем, что его интересовало. Теодор рассказывал очень подробно. Он говорил основательно, пояснял термины, которые он не понимал, и радовался новым вопросам. Он разрешал ему заходить в служебные помещения, когда они не использовались, и рассказывал о том, что там хранилось и для чего использовалось.
После выписки он переехал в интернат и жил теперь там. По плану реабилитации он должен был периодически приезжать в клинику, и тогда они разговаривали. Он оставался допоздна, ждал, когда Теодор закончит смену, и они шли в ближайший парк, а потом перекусить в кафе. Теодор рассказывал о том, как прошел его день, а он рассказывал про свой.
– Куда поедешь на праздники? – спросил как-то Теодор в конце ноября.
Шел дождь, и они не пошли в парк, а сразу спрятались в кафе. По стеклам текли прозрачные струи. Соседние дома почти растворились в дожде, было видно только размытые огни фонарей, витрин и окон. На столе лежали апельсиновые блики уличных фонарей.
– Останусь, – сказал он.
– В интернате? Скучно, наверное, будет.
Он пожал плечами, глядя в чашку с недопитым кофе.
– Там есть библиотека. Почитаю.
Теодор улыбнулся.
– Приезжай ко мне, – сказал он.
– Что?
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять смысл услышанного.
– Приезжай ко мне на праздники, – спокойно повторил Теодор. – Я, правда, пару дней буду дежурить, зато в остальные дни буду дома. Приезжай.
– Почему я?
– Я тут думал, как хочу провести эти дни, и решил, что будет здорово, если ты приедешь.
У него кружилась голова. С тех пор, как он оказался в госпитале, никто нигде его не ждал. Да и дома не сказать, чтобы ждали. Точнее, не ждали совсем.
– Ты приедешь? – спросил Теодор.
Он осторожно кивнул. Глаза Теодора засветились, улыбка стала шире.
– Да, хорошо, – сказал он тогда вслух.
И улыбнулся. Впервые за много месяцев.
Он смотрел в пол. Было утро. Теодор варил кофе в латунной турке. В кухне висел горьковатый, теплый запах. Он все утро репетировал перед зеркалом, как он подойдет к Теодору и попросит его помочь. Сама идея просить о помощи, особенно у него, казалась неуместной. Теодор и так сделал для него так много. Сначала в госпитале, теперь вне его. Кроме Лолы он был единственным человеком, который от него не отвернулся. В интернате он тоже завел знакомых, но они совсем о нем ничего не знали. Они не видели его руки. Не было гарантии, что они останутся с ним, если узнают.
