Buch lesen: «Цвет тишины», Seite 12
– Пока!..
Серый стоял бледный, будто только что увидел привидение. Тахти повращал кулаком. Друг.
*Д-р-у-г? – по буквам уточнил Серый.
*Хороший парень, – кивнул Тахти.
*Понятно.
В его руках так и осталась переполненная сахарница. Пальцы были плотно обклеены пластырями, нижняя губа была рассечена и припухла, на ней образовалась кровавая корочка.
* Все в порядке? – переспросил Тахти.
* Окей, – сказал Серый.
Он просыпал сахар на стол, и протирал его теперь тряпкой, и руки дрожали. Окей.
* Что случилось? – спросил Тахти. – С тобой. Лицо.
* Ничего, – сказал Серый. – Уронил кувшин. Снимал с верхней полки и уронил.
На первом этаже с лязгом хлопнула парадная дверь.
Окей.
***
Они лежали в темноте, ноутбук Рильке проигрывал заунывную музыку. Тахти так и подмывало спросить, что произошло сегодня днем в кафе, но он никак не мог выбрать подходящий момент.
– Я не знал, что ты с севера, – сказал Тахти.
– Ага. С заполярного Туле. Ой, там красиво, – сказал Рильке. – Только хрен теперь туда поедешь.
– Почему?
– А куда ехать? Там же ничего теперь нет. Теперь все в городе живут, многие перебрались в Лумиукко.
– Ты хотел бы вернуться?
– Не знаю. Может, уже и нет. Мне и тут неплохо. Там все равно только на каяке рыбу удить. Я уже не готов к такому. – Рильке переключил трек, и следующий оказался еще заунывнее предыдущего. – А ты?
– Чего я?
– Хотел бы вернуться?
– Очень хотел бы, – Тахти с шумом выдохнул. – Хоть прямо сейчас бы в аэропорт поехал.
– В Ла’а?
– В Вердель. Я там родился. Это потом мы переехали.
– А здесь – тебе не нравится?
– Не знаю, – Тахти помолчал, Рильке не торопил с ответом. – Я не хотел ехать. Это служба опеки отправила меня к Соурам.
Рильке подтянулся повыше на подушках, и ноутбук сполз с колен.
– Кто они тебе?
– Ой, да какие-то дальние родственники отца, я так и не понял, – отмахнулся Тахти. Он очень надеялся, что его голос звучал непринужденно. – Седьмая вода на киселе, короче.
– А с ними че, все сложно?
– Ну…да. Сложно.
– Пили? Били тебя?
Тахти взглянул на Рильке.
– Откуда ты знаешь?
Рильке фыркнул.
– Такого говна полно. Блин, хреново это, чего еще тут скажешь. Долго ты жил у них?
– С полгода, наверное. Потом сбежал.
– И где ты потом жил? Под мостом? – Рильке не шутил и не издевался. По голосу такие вещи всегда слышно. Он говорил серьезно.
– Нет. Хотя я бы лучше под мостом жил, чем у них. Но нет, соцслужба меня поселила на ферме у мужика по имени Сигги. А потом начался универ, и я свалил сюда.
– Помотало тебя, чувак.
– Да блин. Я просто хотел вернуться в Вердель. Только мне не дали. И теперь я здесь, и хрен знает, поеду я туда когда-нибудь или нет. Мне уже пофиг как-то. Мне вообще одно стало надо: жив, и на том спасибо. А где – какая хрен разница.
– Хорошо сказал, – кивнул Рильке. – Все так, братан, все именно так.
Жив – и на том спасибо.
///
Когда Киану открыл глаза, оказалось, что он в белой комнате. Он лежал в белой кровати, укрытый белым одеялом. На лице были трубки, от перебинтованных рук тоже тянулись трубки. Контуры предметов размылись, словно он смотрел через запотевшее стекло. Равномерный писк звучал над самым ухом.
Я все еще жив, подумал он.
Он снова закрыл глаза и провалился в бесцветную тишину, в зыбкий мир между сном и явью.
Когда он снова открыл глаза, то увидел человека в белом. Он сидел на стуле и что-то записывал в блокноте.
– С возвращением, – сказал врач.
– Я все еще жив, – сказал он.
Врач улыбнулся уголками губ.
Его звали Теодор. Он приходил его проведать несколько раз в день. Еще приходили медсестры и терапевты, пытались с ним как-то взаимодействовать, но ему было все равно. Он лежал один в палате, под капельницей, под вакцинами, под холодным больничным одеялом. Он был жив, но ему было все равно.
Он не знал, что в больницу его отвезла Лола, их домработница. Что его отец задержался на работе, что его мать зашла в этот вечер к коллеге. Он не знал, что Лола пришла только потому, что она забыла забрать в химчистку костюмы, когда собиралась в прошлый раз.
Простая случайность, благодаря которой его успели спасти.
Лола нашла его в ванной и вызвала скорую. Она хотела поехать с ними в карете, но ее не пустили, и тогда она приехала в госпиталь на такси. Ее не пустили в отделение. Она сидела в зале ожидания, не уходила до тех пор, пока ей не сказали, что его спасли. Ей не разрешили его навестить, сколько бы она ни просила. Ей сказали, что некоторое время он побудет в больнице.
Он не знал, что все решили какие-то пятнадцать минут. Приди Лола хоть немного позже, его бы не успели спасти.
Он не знал, что Лола провела в больнице весь вечер, приехав след в след за скорой, как и не знал, что его родители приехали только через шесть часов. Отец был зол, мать расстроена. Когда с ними вышел поговорить врач, она первым делом заявила, что разговаривать ей некогда и что из-за этого звонка им пришлось изменить планы.
Лола только молчала. Их сына еле откачали, фактически вернули с того света, чудом успели спасти, а их волновал их собственный график. Его госпитализировали в кризисное отделение, а их волновало, как скоро врач закончит с вопросами, и они смогут уехать из госпиталя.
– Мы благородные люди, – говорил мужчина в дорогом безвкусном костюме. – Не может быть, чтобы наш сын сделал что-то подобное.
– Это все влияние компьютеров, – говорила женщина. – Все от безделья. Нужно было сильнее занимать его учебой, чтобы ерундой не занимался.
– Может быть, что-то его беспокоило? – спрашивал врач. – Не замечали ли вы, что он был подавленным, расстроенным?
– Нет, конечно, – говорила женщина. – Он был занят учебой. Что его могло беспокоить?
– Может, что-то в учебе?
– Да как вы смеете! – кричал мужчина. – Мой сын гениален, у него все должно получаться легко.
– А потери аппетита вы не замечали? Или, может быть, нарушения сна?
Они переглядывались, молчали и пожимали плечами.
– Лола не говорила ни о чем таком, – пожимала плечами женщина.
Лола была в таком шоке, что врачу приходилось повторять вопросы.
– Аппетит? – ее голос дрожал. – Нет, что вы. Он всегда приходил к обеду вовремя.
– Хорошо, а съедал он свою обычную порцию?
– Ох, как же так, – Лола качала головой. – Как же так.
– Как вы думаете, почему он мог на такое пойти?
Она смотрела на врача серыми глазами, огромной тоской.
– Я не знаю…
В итоге врач их отпустил. Лола еще раз спросила, можно ли ей к нему зайти, хотя бы на минутку, ну или хотя бы на него взглянуть, и врач сказал, нет, нельзя.
Но сам он об этом не знал. О многом он никогда и не узнает.
К нему никого не пускали. С ним рядом были только врачи. Учтивые, спокойные, ловкие. К нему приходили медсестры, приносили еду, питье и лекарства. Он не хотел ничего есть, пытался отказываться, объяснять, что не голоден, а они не слушали и требовали, чтобы он съедал хотя бы половину. Ему давали в руки шарики и просили их сжимать, а руки ныли и не слушались. К нему заходил Теодор, садился на стул и заговаривал, а когда не получал никакого ответа, доставал блокнот и делал записи. Поначалу его присутствие настораживало, но постепенно Киану к нему привык.
Пару недель спустя юноша сидел на краю кушетки, свесив ноги. На нем была синяя больничная пижама с коротким рукавом. На запястье ему надели пластиковый браслет. Жалюзи были закрыты, через стекло было слышно, как шлепает по подоконнику дождь. Где-то вдалеке монотонно шумели машины. Гудела система климат-контроля. В коридоре слышались голоса, шаги, движение, жизнь. Кое-как он выплыл из безжизненного вакуума в зыбкую явь жизни.
Он посмотрел на свои перебинтованные руки, на пластырь от капельницы на левом предплечье. Пальцы были чуть теплые. Белый навсегда теперь будет ассоциироваться с красным.
Он встал, кое-как придержавшись рукой о край кровати, и подошел к окну. На окне стояла решетка, рама открывалась только на проветривание. Воздух за окном тек сырой и холодный, город шумел безразличным гулом.
Три месяца спустя юноша будет сидеть на стуле около окна. Ему будет холодно, но он этого не почувствует. На коленях будут лежать его тонкие руки, рукава толстовки он натянет до самых пальцев. Он теперь всегда будет натягивать рукава одежды до самых пальцев. Он будет прятать шрамы и следы от швов.
Ему предложат чай, но он откажется. Когда его о чем-то будут спрашивать, он ответит односложно. Представители службы опеки будут говорить с директором вполголоса. Он полистает папку из небеленого картона, сброшюрованную ленточкой. Выслушает их, кивая, о чем-то тихо спросит и снова кивнет. На его длинном столе почти не найдется бумаг, зато в шкафу за спиной все полки будут заставлены рядами папок и коробок.
Войдет хромой человек в черном. Пожмет руки собравшимся, улыбнется ему.
– Как тебя зовут? – спросит он мягким, негромким голосом.
Он ответит не сразу. Он будет смотреть на свои руки, он будет теребить манжеты толстовки.
– Киану.
– А меня Оску, – скажет человек в черном. – Я воспитатель. Пойдем, я познакомлю тебя с ребятами и покажу тут все.
Юноша встанет, пойдет вслед за ним. По лабиринту коридоров и лестниц, через холл, темный как дно океана, вверх по лестнице в дом, напоминающий ракушку. Люди из службы опеки не пойдут с ними, они останутся в кабинете. Чай в их кружках так и остынет, нетронутый.
7
***
Тахти добегался в куртке нараспашку и опять простыл. На учебу он ходил все равно. И в Старый Рояль он ходил все равно тоже. С полузаложенными ушами все звуки казались далекими и неестественными. Только на общении с Серым это никак не сказывалось.
Тахти и Серый меняли перегоревшие лампочки. Тахти стоял внизу и подавал ему лампочки, Серый балансировал на шаткой стремянке. На столе стояла рассохшаяся коробка, в которой вперемешку лежали перегоревшие и новые лампы накаливания. У части был стандартный цоколь, другие – миньоны. Некоторые лампочки не загорались даже тогда, когда они заменяли их совершенно новыми, из упаковки.
* Проводка, – сказал Серый.
Тахти иногда пытался представить, каково это, жить в постоянной тишине. Не слышать ничего. Ни поговорить, ни послушать музыку. Как-то Сати подошел к Тахти со спины, и Тахти не услышал из-за заложенных ушей, и подпрыгнул от неожиданности. Он и не подозревал, что так сильно полагался на слух. Как же обходился Серый?
У Серого на лбу белел лейкопластырь. Он старался прятать его под волосами весь день, но Тахти все равно заметил. А теперь, когда он закатал рукава, Тахти видел лиловые пятна на предплечьях.
* Что случилось? – спросил он.
Серый проследил его взгляд и пожал плечами:
* Споткнулся, – сказал он одной рукой, – упал.
///
Пространство внутри дома напоминало закрученную спиралью ракушку. Независимо от того, поднимался Серый по винтовой лестнице или спускался, ощущение появлялось такое, будто ввинчиваешься в глубь Дома. Чем ближе к цокольному этажу, тем гуще становился запах моря. Занавески качались на просоленном сквозняке, и казалось, что уже касаешься ногами фукуса у самого дна. Внизу воздух всегда стоял острее и жестче, холоднее, как холоднее под толщей воды. Он пах тем, заоконным морем. Этот запах не имел ничего общего с запахом моря в спальне на Пятом. Лунное море давно приручили, насколько вообще возможно приручить море. Натащили ракушек в подоле свитера, песка на ногах, натащили вещей, чтобы замаскировать пустоту. Чтобы не так было видно одиночество.
Ракушки в спальне лежали в определенной последовательности. Ракушки, камешки и стеклышки. По порядку. По размеру. По цвету. По типу. Серому говорили, что внутри ракушек до сих пор живет море. Что можно услышать его, если приложить ракушку к уху. Ракушки помнят свой дом, хранят в себе шум волн, хотя их давно вытащили из воды. Призрак моря, что раньше жило в них и вокруг них, призрак прошлого живет в них все время, не покидая ни на минуту.
Серый прикладывал к уху ракушки. Он всматривался в линию горизонта, он шел по краю воды, и волны лизали его ноги.
Серый не знал шума моря. Он не знал ни о чем, когда только вошел в эти двери. Но пройдет время, и он узнает, как оно жестоко и своенравно. К нему лучше не приближаться, если не знаешь, как себя вести.
Люди похожи на ракушки. Внутри них – море. Снаружи – море. Их несет течениями, кидает волнами, и приходится приспосабливаться, чтобы выжить. И не оказаться выброшенными на берег или проглоченными толщей воды. В каждой ракушке сосредоточена маленькая копия большого моря. Маленькая копия огромной вселенной. Целый мир, закрученный непостижимой спиралью, надстроенной миллионами превращений. Залатанной, выхолощенной, выстраданной. Хранящей в себе всю историю мира, от самого простого к непостижимо сложному, и снова к самому простому, на новом витке. Одинаковые и непохожие, ни одной копии, и в каждом – Вселенная. В каждой внутри – целое море. Целый мир.
В столовой Серый сидел у стены. Слева от него, касаясь плечом его плеча, сидел Сати. Сати покачал ладонью, но Серый заметил, только когда он коснулся плеча.
Серый повернулся к нему. Сати заговорил с Серым на языке жестов. Серый выслушал, он всегда слушал очень внимательно. Он ответил – быстрыми, знакомыми жестами, намного более понятными, чем слова. Когда заговорил Стиляга, не на жестах, просто вербально, Серый снова отвернулся.
Люди похожи на ракушки. Внутри них – море. Снаружи – море. Их несет течениями, кидает волнами, и приходится приспосабливаться, чтобы выжить.
А Серый? Внутри него никакого моря нет. Он не помнит свой дом. Он никогда его не имел.
Если будет что-то нужно, его позовут.
Так он теперь живет.
***
Вошли посетители, трое незнакомых ребят в капюшонах толстовок поверх завернутых шапок, а следом за ними – Тори.
– Привет! – с порога крикнула она, увидела Серого и помахала ему рукой.
Серый неуверенно помахал в ответ и потряс головой, чтобы челка упала на лицо.
– Я не знал, что ты придешь, – сказал Тахти.
Они обнялись, он прижал ее к себе. От Тори пахло улицей и карамельками.
– Твайла позвонила буквально час назад, попросила прийти. Что-то хочет рассказать. Наверняка по универу что-нибудь.
Она вывернулась из объятий Тахти и подошла к Серому, они тоже обнялись. На севере все здоровались за руку, мужчины и женщины. И поди не пожми ей руку. Но рукопожатие все равно отдавало официозностью, поэтому при первой же возможности переходили на обнимашки. Ревновать тут было не к чему. Тахти все равно ревновал.
* Как дела? – спросила Тори на языке жестов.
Серый снова стряхнул челку на лицо, смотрел на нее через волосы.
* Окей, – сказал он. – Ты?
* Окей!
Немножко жестов Тори запомнила, но на полноценные диалоги этого не хватало. Когда не оказывалось рядом переводчика, они переписывались. У Серого каждый раз дрожали руки, когда он писал.
– Придумала! – сказала Тори в голос. – А давайте как-нибудь сходим в кино? Все вместе?
– Давайте, – сказал Тахти. – Если найдем фильм с субтитрами.
– Блин, – она посмотрела на Серого. – Не подумала. Тогда на выставку!
– Это скорее.
– Чего ты такой снурый?
– Ты стоишь слишком близко.
– Ой, перестань, а? – Тори театрально пожала плечами. Серый поглядывал на них и собирал в коробку лампочки. Тори посмотрела на него, потом на Тахти. – Как спросить, пойдет Серый на выставку или нет?
Тори потянула Серого за рукав, он дернулся, взглянул на нее. Она указала на Тахти.
* Тори предлагает всем сходить на выставку, – сказал Тахти на языке жестов. – Ты хочешь?
Серый медлил, посмотрел на нее, снова на Тахти.
* Хорошо, – он посмотрел на нее. – Окей!
Улыбка была не слишком убедительная. Ну конечно. Незнакомое место. Язык жестов. Все будут на него смотреть. Не все ли равно? Со своими же пойдет.
Тори заглянула Серому в лицо, брови собрали складку на переносице.
– Что случилось? – спросила она в голос.
Серый отвернулся. Мигом собрал коробку с лампочками и сбежал в кухню.
– Что это было сейчас? – спросила Тори, не стала дожидаться ответа и пошла вслед за ним на кухню. Тахти сложил стремянку и ушел вслед за ними.
Серый вжался в уголок, между окном и шкафом, Тори приподняла его челку и рассматривала лоб. В гематомах и пластырях.
– Ты видел? – спросила она Тахти, когда он оставил в углу стремянку и подошел к ним.
Серый смотрел на него с мольбой, Тори – с тревогой.
– Серый сказал, что доставал с верхней полки кувшин и уронил его, – сказал Тахти.
– Принеси аптечку, будь другом?
Серый пытался по стеночке протиснуться мимо нее к двери. Она потянула его за рукав и практически помимо воли усадила на перевернутый ящик.
– Тахти, аптечка!
Все в порядке, мог бы сказать он. Но не сказал. Потому что все было не в порядке. Очевидно не в порядке. Все эти синяки на предплечьях, гематомы на лице, разбитые губы и запекшаяся кровь. Упал, уронил, не заметил. Серый врал, и Тахти не собирался сейчас его крыть. Пусть Тори делает что решила. И он принес ей аптечку.
Серый сжался в жалкий комочек. Тори усадила его поближе к окну, отлепила старые пластыри и теперь протирала разбитую кожу салфетками, смоченными чем-то спиртовым и пахучим. Серый смотрел в пол, теребил рукава, сутулился и очевидно мечтал побыстрее слинять. Но от Тори попробуй слиняй. Тахти знал, какими цепкими могут быть эти руки, каким требовательным бывает голос. Не спорь. Просто сдайся.
Он смотрел на Серого и едва сдерживал улыбку. Угодил в добрые руки – терпи теперь.
Брякнул колокольчик, и Тахти выглянул в зал. Он надеялся, что пришел Сати или Киану. Или Фине.
В кафе зашел Рильке. Он сделал всего пару неуверенных шагов, будто шел босиком по битому стеклу. Он осматривался так, словно ждал засады. Он ожидал увидеть Серого, это было очевидно, и заметно расслабился, когда вместо него увидел Тахти.
– Чувак, – выдохнул Рильке и нервно улыбнулся.
– Все нормально? – спросил Тахти.
Они собирались встретиться вечером около метро, и Тахти посмотрел на часы. Он вроде следил за временем. Нет, все нормально, он не опоздал. Это Рильке пришел на полтора часа раньше.
– Рано получилось, – сказал Рильке. – Ты занят? Пойдем?
– Я сейчас, – сказал Тахти. – Только оденусь.
Из кухонных дверей вышел Серый, понес в бар поднос с чистыми кружками. Новенький белоснежный пластырь на лбу, с уголков губ исчезла запекшаяся кровь. Пахло спиртом и аптечной мазью, тревожный больничный запах. Тори победила, Серый подчинился. Других вариантов и быть не могло.
Рильке увидел его и замер, неподвижный. Серый поставил поднос на столешницу и только теперь заметил Рильке. Кровь в момент отлила от его лица, и он стал белее призрака.
Минута бездвижности тянулась вечность.
Серый медленно задвинул поднос глубже на столешницу. Кружки звякнули. Рильке смотрел на Серого, не мигая. Рильке сделал шаг вперед, поднял руку. Их разделяла барная стойка, но Серый сделал полшага назад и уперся спиной в барный шкаф.
Рильке коснулся головы раскрытой ладонью. Жест получился смазанный, неуверенный, размытый.
«Привет».
Его рука дрожала. Он спрятал руки в карманы куртки. Серый смотрел на него во все глаза. С задержкой он повторил тот же жест.
«Привет».
Они смотрели друг на друга несколько бесконечно долгих секунд. Рильке отвернулся первым.
– Я подожду тебя внизу, – сказал он Тахти. – Курить хочу.
– Хорошо, – сказал Тахти.
Серый так и стоял, где стоял – спиной прижавшись к шкафу. Рильке вышел, и за его спиной захлопнулась дверь и брякнул колокольчик. Отчего-то Тахти оказалось трудно посмотреть на Серого. Он видел краем глаза, как тот поворачивается в сторону двери, за которой только что исчез Рильке. Волосы упали на лицо, плечи ссутулены.
Медленно, словно в замедленной съемке, Тахти надел парку, и никак не мог застегнуть молнию, руки не слушались, не гнулись пальцы. Серый протирал барную стойку с таким тщанием, словно пытался протереть в ней дыру.
Тори вышла из кухни, вернула на место аптечку. Серый смотрел на нее глазами раненого зверька. Было больно, но спасибо. Кажется, мне чуточку лучше.
– Уходишь? – спросила Тори.
– Обещал Рильке, – сказал Тахти. – А Твайла где?
– Идет пешком, – сказала Тори. – Ветка встала.
– Зря бежала.
Тори посмотрела на Серого.
– Не зря.
Он обнял ее за плечи, притянул к себе. Она спрятала лицо у него на груди, уткнулась носом в толстовку. Тревожный запах аптечки, приторный запах карамелек. Ее сердце билось часто, тонкие руки гладили его по спине.
– Пойду, – сказал он ей в макушку.
– Позвони вечером, – попросила она.
– Само собой.
Тахти намотал шарф, запихнул папку в рюкзак и пошел к выходу. Серый протирал барную стойку. Во второй раз. Тахти покачал ладонью так, чтобы он заметил. Когда он посмотрел на Тахти, его взгляд был обычный – ни тени того страха, той паники.
* Иду домой, – сказал Тахти. – Пока.
* Пока, – сказал Серый, – спокойной ночи.
Чаще всего их прощание с Серым затягивалось на полчаса, а то и больше. Сегодня странно короткое «пока» оставило осадок недосказанности и пустоты. Тахти вышел на лестницу и увидел Рильке. Он сидел на ступенях.
– Ты не пошел курить? – спросил Тахти.
– Курить? – переспросил Рильке с непонимающим видом.
– Ты вроде сказал, что хотел курить.
– А, да? Я передумал. Идем?
– Идем.
Рильке шел чуть впереди, и Тахти еле успевал за ним. На его колене был эластичный бандаж, сам он кренился к перилам, и всеми силами пытался это скрыть.
– Давно вы знакомы? – спросил Тахти.
Рильке не повернулся к нему, но шаг замедлил, так резко, что Тахти, который только приноровился к его темпу, практически в него врезался.
– С кем?
Рильке прекрасно понял, о ком спросил Тахти. И по какой-то причине ему не хотелось отвечать. Но Тахти притворился, что этого не заметил.
– С Юдзуру.
Рильке помолчал, пожал плечами.
– Ну так. Все относительно.
– Относительно – это как давно?
– Ну так, – повторил Рильке. – Неважно.
Он не стал отрицать, что они знакомы. Это было очевидно. Детали он при этом тоже не стал уточнять. Настаивать или нет, вот в чем был вопрос. Тахти решил не настаивать. Возможно, однажды ему расскажут. Очевидно, не сейчас.
Колено практически не сгибалось. Тахти висел на поручнях и даже радовался, что Рильке ушел в себя и шагал впереди. Шел бы он рядом, наверняка начались бы вопросы. А это уже была тема, на которую Тахти не хотел говорить. Не задавай тех вопросов, на которые сам бы не стал отвечать. И он молчал.
Он старался не отставать, чтобы не заставлять Рильке оборачиваться и проверять, куда он там запропастился. Ступени оказались такие высокие и так их было много. И как он этого не замечал ни разу за столько дней подъемов и спусков?
Только спустя пару улиц Рильке немного пришел в себя и снова начал разговаривать. И даже шутил свои дурацкие шутки и сам же над ними смеялся. Тахти смеялся за компанию. Ему бы сейчас закинуться двойной таблеткой обезболивающего, завернуться в плед, подсунуть под колени подушку и лежать так, и чтобы никто его не трогал. Чтобы боль в ноге поутихла, чтобы подействовало обезболивающее. Вместо этого он шел по морозу пешком до общаги, потому что трамваи не ходили с самого утра, и на холоде колено болело еще сильнее.
В общаге Тахти стряхнул с плеч пальто и первым делом достал сумку с принадлежностями для душа. Так быстро, чтобы Рильке не успел за ним. Чтобы в душевой успеть снять бандаж до того, как Рильке придет и его раскроет. Он засунул бандаж в стопку вещей и даже успел нырнуть под горячую воду, когда Рильке зашел в ванную. Вода обожгла колени, а спиной казалась чуть теплой. Тяжелые капли били в спину, а Тахти никак не мог отогреться. Когда он вернулся в их комнату, Рильке лежал на кровати с ноутбуком на животе. Его лицо окрашивалось то белым, то голубым, то зеленым.
– Ты не спешил, – сказал Рильке.
– Просто замерз, – сказал Тахти.
– Никак ты не подружишься с севером, – Рильке ухмыльнулся. – Не получается у вас любви.
– Ни разу, – сказал Тахти.
Рильке часто шутил по поводу того, что Тахти никак не мог привыкнуть к местному климату. Иногда это доставало, а иногда Тахти был этому рад. В дни, подобные сегодняшнему, когда от ноющей боли в колене он не мог найти себе место, в такие дни за акклиматизацией он прятал настоящая причина.
Иногда Тахти думал просто сесть напротив Рильке и рассказать ему все, как есть. Что Рильке скажет? Как отреагирует? Разозлится? Бросит его? Будет шутить и издеваться? Или пожмет плечами? А может, скажет, чтобы Тахти шел к врачу? Или примет его таким, травмированным и разломанным? В конце концов, Ханс же не отвернулся от него после операции?
Но Ханс – это отдельный разговор. С тех пор, как Тахти помимо воли отправили на север, он потерял всякую связь с Ла’а. После той истории с перестрелкой он поменял номер, заметал следы, чтобы Соуры его не нашли, но вместе с тем потерял связь со всем прошлым миром. Теперь он ничего не знал про Ханса, про Ирсу, про их город. Изменилось ли там что-нибудь? Наверняка изменилось.
Тори знала. Единственная из всех – знала. Целовала его шрам с сожалением и любовью, а он чуть не плакал. Сказала, что история грустная, но ей все равно, ходит он с тростью или нет. Это вообще не главное. Но Тори – это тоже разговор особый. С ней они давно уже перешли ту точку невозврата, когда все ямочки и впадинки тела знаешь наизусть и покрываешь особой нежностью. Тори – это Тори. Что еще сказать.
Что до Рильке… Тахти все откладывал и откладывал разговор по душам и признание Рильке – в том, что он вынужден страдать от последствий травмы. И что, возможно, так будет всегда. Что так будет всегда – скорее всего.
Обезболивающие хранились тумбочке и в сумке. Если он сейчас будет греметь аптечкой, Рильке, скорее всего, спросит. А вот про плед не спросит точно. Поэтому Тахти совершенно безопасно завернулся в плед и устроился на кровати, поверх покрывала. Акклиматизация. Он просто замерз.
И холоду этому не видно конца.
///
Сати видел Серого в школьной форме впервые в жизни. Им ее выдали всем, но Серый ее не надевал даже в те редкие дни, когда ездил в школу. Линялые джинсы, серый свитер и угги – вот была его форма, на все случаи жизни. Сейчас на нем были черные брюки, выглаженная белоснежная рубашка и пиджак. Его волосы были расчесаны и собраны в низкий хвост, а с ногтей исчез обглоданный лак.
Вслед за Серым в спальню пришел Оску, тоже в костюме: черные брюки, белая рубашка, черный пиджак, галстук. После его вечной черной водолазки с джинсами он выглядел непривычно строго, даже пугающе. Сати выглянул в окно и увидел у ворот машину. Он ее уже видел однажды, когда в дом приезжали двое людей в серых пиджаках. В тот день Серого вызвали в кабинет директора, и они закрылись там: директор, врач, воспитатель, те двое и Серый. Они пробыли в кабинете несколько часов. Серый вернулся бесцветный, с трясущимися руками – и вырубился в спальне прямо за столом.
Сейчас за окном стояла такая же машина – из центра помощи глухим и слабослышащим.
Серый стоял у стены спиной к окну и рассматривал собственные руки. Сати привык видеть его с растрепанными, распущенными волосами, вечно спадающими на лицо, в закатанном, слишком большом для него свитере, в уггах на босу ногу. Сейчас Серый казался чужим, далеким, незнакомым.
– Что происходит? – спросил Сати Оску.
Оску сидел за их столом и перебирал бумаги.
– Потом, Сати, – сказал он, не поднимая глаз.
* Куда вы едете? – спросил Сати Серого.
Серый покачал головой. Он смотрел на руки Сати, на собственные туфли, в пол, куда угодно – но только не глаза в глаза.
* Что-то случилось?
Серый не ответил. Сердце в груди Сати пропустило удар и забилось неровным ритмом. К горлу подкатил спазм, а ноги стали ватными, тяжелыми. Так его тело реагировало на опасность. После той ночевки на складе он хорошо запомнил это ощущение.
* Ты вернешься? Прошу тебя, скажи что происходит.
* Все в порядке, – Серый посмотрел на Сати. Лицо в веснушках, светлые глаза на бледном лице. Интересно, какого цвета его глаза? Серый вздохнул. – Мы едем к врачу.
Серый ездил к врачу время от времени. Они проверяли его слух, как будто он мог вдруг начать слышать. Это занимало полдня, не больше, и проходило в более непринужденной атмосфере. Но сейчас все выглядело чересчур помпезно. Все эти пиджаки и начищенные туфли не предвещали ничего хорошего.
* Зачем?
* Плановый осмотр, – Серый пожал плечами, – наверное.
Оску встал, по полу скрипнули ножки стула. Сати обернулся на звук, Серый проследил его взгляд.
* Пойдем, – сказал Оску. – Пора.
Серый отлип от стены и пошел вслед за Оску. Сати пошел вслед за ними.
– Можно мне с вами поехать?
– Нет, Сати, – сказал Оску. – Извини, но я не могу взять тебя с собой.
– Пожалуйста.
– Не проси, не сегодня, – Оску посмотрел на него и улыбнулся. – К тому же, за группой должен кто-то присмотреть. Оставляю тебя за старшего.
Сати стоял на антресоли и смотрел, как Оску и Серый пересекают холл. Под их ногами плавали рыбки кои, темные, черные рыбы, словно предупреждение, словно призраки тяжелых снов. Серый сутулился, но его шаг был ровным. В дверях их встретил мужчина в сером костюме. Он пожал Оску руку, они немного поговорили и вышли – он и Оску, и за ними – Серый, на пару шагов отставая от них.
Дверь захлопнулась с гулким, тяжелым хлопком.
Оставляю тебя за старшего.
За старшего? Меня? Сати в другой раз бы расхохотался.
Оску тогда улыбался, но в глазах улыбки не было.
До вечера он сидел как на иголках. Разодрал руку, кое-как остановил кровь наволочкой, ходил туда-сюда по коридорам. Это был не первый раз, когда Серый уезжал в город к врачу. В доме был врач, Синраи Линд, но он был медбратом и помочь Серому не мог, и время от времени Оску возил его к лору. Сати каждый раз просился в попутчики, и каждый раз Оску ему отказывал. Они возвращались вечером. Оску нес портфель с бумагами, Серый едва волочил ноги. Вечером они с Рильке отпаивали Серого настойками и пытались привести в чувство, но чаще всего он вырубался буквально через полчаса, в кресле или поверх матраса, одетый.
Но в этот раз что-то было не так. Это безмолвие, этот уход от ответов. Эти дурацкие пиджаки, от которых Сати трясло почти так же, как от белых халатов.
///
Уже после ужина вернулся Оску. Серого с ним не было. Сати пришел в его кабинет. Оску отступил внутрь, и Сати вошел и остался стоять в дверях. Оску протянул ему бумажный конверт. Он до сих пор был в костюме и туфлях.
– Это тебе, – сказал он, – пришло по почте.
Сати посмотрел на обратный адрес. Госпиталь, в котором он провел детство. Время от времени медсестры до сих пор присылали ему открытки. Они должны были приходить ко дню рождения, но на острова почту привозили нерегулярно, и даты почти никогда не совпадали. Сати сунул конверт в задний карман джинсов, не открывая. Позже. Это может подождать.
– Где Серый? – спросил он.
– С ним все в порядке. Не волнуйся ты так.
