Buch lesen: "Слова Королей и Пророков"

Шона Лоулес

Schriftart:

Серия «New adult. Магические миры»

Гэльская Песнь 2

Shauna Lawless

The Words of Kings and Prophets

THE WORDS OF KINGS AND PROPHETS © Shauna Lawless, 2023

This edition is published by arrangement with Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency

Перевод с английского Дмитрия Перегудова

Действующие лица

Потомки Туата Де Дананн

Томас – предводитель Потомков, верховный друид.

Фоула – целительница, мать Ифы.

Ифа – покойная дочь Томаса и Фоулы, рожденная без волшебного дара.

Роунат – ведьма, сестра Фоулы.

Броккан – сын Роунат и Эгиля из Дублина. Рожден без волшебного дара.

Колмон – верховный воитель, двоюродный брат Фоулы и Роунат.

Фиахра – верховный оружейник.

Гобнет – верховная ведьма.

Аффрика – верховная целительница.

Лег – верховная виночерпица.

Шэй – верховный арфист.

Гронне – покойная верховная пророчица, последняя в своем роде.

Кербал – воитель.

Ардал – воитель.

Тирнах – воитель.

Эхна – друид.

Аннеле – покойный друид, отец Томаса.

Бойне – ведьма, дочь Аффрики.

Эйлиш – ведьма, дочь Бойне.

Мэйв – виночерпица, дочь Кербала.

Кенн – оружейник, сын Фиахры.

Сорнит – покойная ведьма.

Ирмид – дочь Сорнит, рожденная без волшебного дара.

Шила – сестра Анлуна, рожденная без волшебного дара.

Анлун – брат Шилы, рожденный без волшебного дара.

Дублинское королевство

Амлаф Рыжий – покойный король Дублина; отец Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика; муж Гормлат.

Рагналл – покойный сын Амлафа, брат Харальда и Дугалла, единокровный брат Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика.

Эгиль – покойный незаконнорожденный сын Рагналла.

Дугалл – покойный сын Амлафа, брат Харальда и Рагналла, единокровный брат Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика.

Глуниарн – покойный сын Амлафа, также известный как Железное колено, единокровный брат Рагналла, Харальда, Дугалла, Гиты, Муире и Ситрика; единоутробный брат верховного короля Шехналла.

Мор – жена Глуниарна, уладская принцесса, мать Гиллы.

Гилла – сын Глуниарна и Мор.

Харальд – покойный сын Амлафа, брат Рагналла и Дугалла, единокровный брат Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика; муж Фригги; отец нескольких дочерей и сына по имени Лейф.

Фригга – жена Харальда, мать нескольких дочерей и сына по имени Лейф.

Лейф – сын Харальда и Фригги.

Гита – дочь Амлафа, единокровная сестра Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Муире и Ситрика.

Муире – дочь Амлафа, единокровная сестра Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Гиты и Ситрика.

Ситрик Шелкобородый – сын Амлафа, единственный сын Гормлат, единокровный брат Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Муире и Гиты.

Фальк – корабел и друг Глуниарна.

Арни – сын Фалька.

Фрейя – дочь Фалька.

Онгвен – покойная рабыня родом из Корнуолла.

Эдизия – дочь Ситрика и Онгвен.

Асфрид – жительница Дублина, дочь Сванхильды.

Сванхильда – жительница Дублина, мать Асфрид.

Ульф – состоятельный дублинский купец.

Улли – мать Ульфа.

Вальдемар – провидец Дублина.

Ивар из Уотерфорда – король Уотерфорда, друг Амлафа.

Манстерское королевство

Бриан Бору – вождь клана Долкайш, король Манстера и Леа Мога.

Гормлат – вдова Амлафа, жена Бриана, мать Ситрика, дочь Этлинн, единоутробная сестра Рауля, сестра Малморды; фоморка.

Мурха – сын короля Бриана.

Ойнфен – покойная жена Мурхи.

Тарлах – сын Мурхи и Ойнфен.

Тейг – сын короля Бриана.

Слойне – дочь короля Бриана.

Бейвин – дочь короля Бриана.

Кива – воспитательница Слойне и Бейвин.

Оха – племянник короля Бриана.

Туама – дядя Охи.

Отец Маркон – двоюродный брат короля Бриана.

Лонон – покойный друг Мурхи, сын Муирин, муж Сайв, брат Сорхи и Кейлах.

Муирин – мать Лонона, Сорхи и Кейлах.

Сайв – жена Лонона.

Сорха – дочь Муирин, сестра Лонона и Кейлах.

Кейлах – дочь Муирин, сестра Лонона и Сорхи.

Лукреция – освобожденная рабыня, мать Марии и Фелиции, вдова Доухи – покойного родича короля Бриана.

Мария – дочь Лукреции и Доухи.

Фелиция – дочь Лукреции и Доухи.

Подрик – житель Киллало, дальний родственник короля Бриана.

Кринок – жена Подрика.

Кассер – воин Манстера.

Оуан – воин Манстера.

Сестра Марта – монахиня.

Отец Дойре – священник из Килл-Ройша.

Дирмид – сородич Лонона.

Орла – дальняя родственница короля Бриана.

Нив – кузина Орлы.

Эйда – вождь клана О'Фидженти.

Лиадан – теща Мурхи.

Колгу – сын Лиадан, внук короля Эйды.

Ангас – жена вождя Оуанахт Хашил.

Муад – покойный король Манстера.

Имар из Лимерика – покойный король Лимерика, города викингов на территории Манстера.

Келлах – покойный король Манстера.

Митское королевство

Шехналл – король Мита и Леа Куинн; единоутробный брат Глуниарна.

Фланн – сын Шехналла.

Уладское королевство

Торна – дядя короля Улада.

Колум – покойный смертный.

Владения северных О'Нилов

Флаэртах – наследник клана Кенел Ноуан из рода О'Нилов.

Ленстерское королевство

Доннаха – покойный король Ленстера и вождь клана О'Дунхада, сын Доуналла Клоина.

Малморда – король Ленстера и вождь клана О'Фелан, сын Этлинн, единоутробный брат Рауля, брат Гормлат; фомор.

Этлинн – покойная королева Ленстера, вдова Мурхи мак Финна, мать Гормлат, Малморды и Рауля; фоморка.

Король Туахал – вождь клана О'Муиредег.

Конхобар – двоюродный брат короля Туахала.

Остров Оркни

Сигурд Толстый – ярл Оркни.

Гилли – родич Сигурда.

Леон – раб.

Скандинавские королевства

Олаф Трюггвасон – конунг Норвегии, ярл Вендланда, муж Гиты, друг Сигурда.

Свен Вилобородый – конунг Дании.

Олаф Шётконунг – конунг Швеции

Нортумбрия

Вальтеоф – элдормен (эрл) Нортумбрии.

Утред Смелый – сын Вальтеофа.

Этельвольд – племянник Вальтеофа, двоюродный брат Утреда Смелого.

Эдвард – воин Нортумбрии.

Христианское духовенство

Аббат Франциск – настоятель Шеркирена.

Брат Адоннон – монах.

Брат Бекан – монах.

Брат Скуихин – монах.

Животные

Шенна – ворон Томаса.

Торнех – конь Тарлаха.

Тинтрех – конь Мурхи.

Энна – кобыла Фоулы.

Пролог

Девятью годами ранее

ОСТРОВ ФЕННИТ, 991 год

Фоула

– Хочешь похлебки, Ифа?

Я зашла в покои дочери и обнаружила, что она дремлет, закутавшись в два толстых одеяла. Ее длинные седые волосы белой вуалью разметались по подушке.

Поставив миску с похлебкой на стол, я присела на самый край постели, чтобы не разбудить дочь. Должно быть, она сильно утомилась, раз проспала до полудня.

Увы. Кровать скрипнула под моим весом, и Ифа тут же с усилием распахнула веки.

– Доброе утро, любовь моя, – шепнула я. – Собрание наконец-то закончилось: разве это не чудесно?

Ифа застонала и дрожащими руками потянулась к лицу, чтобы смахнуть в сторону пряди волос.

– В чем дело, Ифа?

Я дотронулась до ее лба и почувствовала жар, пылающий под тонкой, словно бумага, кожей.

– Ифа! Почему ты не позвала меня, раз тебе нездоровится?

Я не верила своим глазам. Не успела дочь оправиться от одной лихорадки, как ее тут же принялась мучить другая. Пока ее тонкие костлявые пальцы убирали с лица последние пряди волос, одеяла соскользнули с ее плеч. Кожа да кости – Ифа являла собой еще более удручающее зрелище, чем во время моего последнего визита перед началом собрания.

– Ты хоть что-нибудь ела, пока меня не было?

Я схватила ее за руку, прикрыла глаза и призвала на помощь свой дар, но прежде, чем я успела ее исцелить, Ифа застонала вновь. Я отдернула руку в страхе, что причинила ей боль.

– Кто ты такая? – спросила она, изумленно вытаращив на меня глаза. – Я тебя не знаю. Оставь меня в покое.

– Ифа, это же я – твоя мама.

– Убирайся! Я тебя знать не знаю! – Тонкие пальцы вцепились в меховое одеяло, и она прижала его к себе, словно прочную броню. Острым мечом в ее воображении выступала я сама.

– Ифа, это я. Твоя мама. Фоула.

Мои слова не возымели воздействия: Ифа все так же беспомощно дрожала под одеялом. В последнее время подобное происходило все чаще и чаще. Этой весной память впервые начала ускользать от нее. Сначала мысли дочери мутнели лишь отчасти и ненадолго, но за последние три месяца ей стало намного хуже. Ифа уже не могла вспомнить целые годы собственной жизни. Впрочем, до сей поры она ни разу не забывала меня.

– Ифа, прошу тебя, – взмолилась я дрожащим голосом. – Постарайся вспомнить.

Я отступила от кровати и вместо того, чтобы дальше увещевать дочь, начала напевать знакомый мотив. Я нередко исполняла для Ифы эту песню: и когда она была совсем маленькой, и когда мы вместе пекли хлеб и резали овощи на кухне.

– Любовь моя, – едва слышно запела я, – мы над озером проплыли. Любовь моя, мы промчались вдоль реки. Куда-то вдаль, любовь моя, где умирают тисы…

Ифа не сводила с меня взгляда, вцепившись ногтями в край одеяла. Внезапно охвативший ее страх исчез, как по волшебству, и она разжала пальцы.

– Мама?

– Да, это я.

Она нервно улыбнулась мне и огляделась по сторонам, словно пытаясь понять, где очутилась. Увидев серое платье, сложенное на спинке стула, она нахмурилась:

– Уже пора на работу?

– Нет, сегодня тебе можно не работать.

– У меня день отдыха, да?

– Да, любовь моя. Хочешь похлебки?

Взяв миску со стола, я поставила ее себе на колено. Ифа еще прошлой зимой перестала работать на кухне, но я решила ей об этом не напоминать. Она просто немного запуталась. Я знала, что скоро она обязательно успокоится и снова станет самой собой. Нужно было просто немножко потерпеть.

Дочь взглянула на содержимое миски и покачала головой.

– Всего глоточек, – вкрадчиво предложила я, поднося полную ложку к ее рту.

– Нет. Сама ешь. – Ифа уставилась на кусочки говядины, моркови, капусты и лука, которые плавали в бульоне. – Это же твоя любимая еда, разве не так?

– Так, – улыбнулась я.

– Папа мне еще вчера вечером сказал, что сегодня она будет у нас на ужин.

– Слишком у тебя умный папа.

Ифа кивнула, хотя в ее глазах по-прежнему стояла пелена. Значит, она все еще путалась в воспоминаниях: Томас уже давно не заходил к ней в покои. Ему было слишком тяжело смотреть на Ифу в таком виде и слышать ее голос, но я не хотела ей об этом напоминать. Она и так выглядела слишком хрупкой. Достаточно было и того, что она перестала прижиматься к стене от страха.

– Можешь попросить папу больше не приходить ко мне? Мне не нравится лекарство, которое он для меня варит.

– Конечно, любовь моя.

Вот-вот. Ифа должна была прийти в себя с вот-вот. Должно быть, сейчас она вспоминала, как отец в детстве давал ей теплое молоко, когда у нее крутило в животе. Я была только рада, что она в кои-то веки ухватилась за приятное воспоминание.

Поставив миску с похлебкой обратно на стол, я подошла поближе, чтобы поправить подушки дочери. Мои пальцы коснулись влажной от пота ткани. Сколько же она провела в постели? Неужели все время, что я была на собрании?

– Расскажи, как прошло голосование, – попросила дочь. – Кто победил: Аффрика или Лег?

Я с облегчением выдохнула: наконец-то она вспомнила что-то из недавних событий. Наклонившись к Ифе, я обвила ее руками и крепко прижала к себе. Впрочем, мое облегчение сменилось тревогой, как только я почувствовала жар ее тела. Усевшись на кровать, я вновь взяла ее ладони в свои руки и приготовилась использовать дар.

– Мама, пожалуйста. Не надо. – Ифа отстранилась. Ее подбородок дрожал. – Не надо меня исцелять.

– Что? Почему же не надо?

– Мне… мне не нравится… Мне страшно. – Она зашлась таким жутким кашлем, что вздрогнуло сердце. – Я помню, как была маленькой девочкой, и помню наш разговор перед началом собрания, а все остальные воспоминания куда-то исчезли. Я их больше нигде не вижу. Не могу вспомнить, как стала такой старой.

– Да, но я же с тобой. Не забывай об этом. Со мной ты в безопасности. Я тебя люблю.

Многие пожилые смертные страдали от потери памяти – исцелить эту болезнь разума мне было не под силу. Я понимала, как Ифу все это пугает. Наблюдать за ней в таком состоянии было невыносимо. Ей уже исполнилось восемьдесят три, а некоторые смертные доживали и до более преклонного возраста, пусть даже они становились забывчивыми и рассеянными. Впереди ее ждали еще долгие месяцы, если не целые годы.

Ифа вздохнула.

– Я чуть не умерла, когда меня охватил жар в прошлый раз, – прошелестела она. – Я знала, что стою на пороге.

– Нет, любовь моя. Тебе было вовсе не так плохо. Уверена, что ты бы и сама обязательно поправилась, но мне так не нравится видеть, как ты страдаешь. Зачем же позволять тебе мучиться от боли, если мой дар может ее унять?

– Я не мучилась. Я… куда-то плыла. Вокруг было так красиво. Я оказалась посреди поля, где росло девять могучих деревьев. Ко мне брел какой-то мужчина, похожий на тебя. – Ее руки задрожали. – Отец ошибается. Да, я смертная, но мне кажется, что я смогу попасть в иномирье, когда умру. Так мне сказал тот мужчина… Дедушка. Да, там я встретила дедушку. – Ифа сжала мою ладонь. – В этот раз ты должна позволить мне остаться в том мире. Ты должна меня отпустить.

Я отвернулась и протерла глаза пальцами. Зачем она все это мне говорила?

– Пообещай мне кое-что, когда меня не станет.

– Давай лучше поговорим про…

– Не позволяй отцу держать тебя здесь взаперти, как он держит меня.

На этот раз мне не удалось сдержать слезы, и я всхлипнула, закрыв лицо руками.

– Прости меня, Ифа. Прошу тебя. Я пыталась тебя отсюда вызволить, но не справилась и подвела тебя. Твой папа… Понимаешь, он ведь тебя любит. Расставаться с тобой для него невыносимо. Ему так трудно видеть тебя…

– Такой? – Ифа уставилась на иссохшую морщинистую кожу своих ладоней. – Давай не будем про папу. Я просто хочу, чтобы ты помнила: я ни в чем тебя не виню. – Какое-то время она молчала. – Впрочем, скоро все изменится, и, когда меня не станет, ты должна снова научиться жить своей жизнью. Пообещай мне. Любовь… Она действительно существует. Ты должна ее обрести.

Я кивнула, позволяя дочери обвить руками мою шею.

– Я люблю тебя, мама.

– И я тебя люблю.

Накрыв ее ладонь правой рукой, левой я дотронулась до ее щеки. Даже не прибегая к помощи дара исцеления, я почувствовала, как медленно стучало ее сердце и как хрипели ее легкие, в которых плескалась жидкость. Если бы она только позволила помочь…

– Нет, мама. – Ифа мягко оттолкнула меня, словно прочтя мои мысли. – Только не в этот раз. – Натужно улыбнувшись, она вновь закуталась в одеяла. – Останься со мной, пока я не усну, и расскажи мне что-нибудь. Какую-нибудь легенду или сказание, которые вы с Роунат слышали от дедушки.

Я дрожала всем телом, но при этом не могла и пошевелиться.

– Пожалуйста, мама, – сказала дочь, прикрыв веки. – Я так хочу послушать твой голос.

Подсев еще ближе, я убрала прядь волос ей за ухо. Когда Ифа опустила голову на подушку, ее морщинистые щеки расслабились, но кожа на ее подбородке продолжала дрожать от напряжения с каждым вздохом.

– Какое сказание?

– О Второй битве при Маг Туиред.

Я прилегла на кровать рядом с дочерью и увидела капельки пота, проступившие на ее лбу.

– Ифа, ты действительно этого хочешь? – Я смахнула слезы, которые стекали по моим щекам. – Прошу тебя, позволь мне помочь. Ты же сразу почувствуешь себя лучше, если я…

– Нет, мама. – Несмотря на кроткий голос дочери, в ее словах слышалась твердость. – Это мой выбор. Мое время истекло. – Она взяла меня за руку, которой я гладила ее по волосам, и положила ее мне на бедро. – Расскажи мне про Вторую битву.

У меня уже не осталось сил с ней спорить. Сдерживая слезы, я поведала Ифе о сражении Луга и Балора – повелителя фоморов, в одном глазу которого горел волшебный огонь. Я поведала ей о том, как наши предки освободили смертных от фоморского гнета, и о том, как Луг низверг короля Балора метким броском копья. Поначалу на губах Ифы играла знакомая улыбка, но совсем скоро она погрузилась в глубокий сон. Вечный сон.

Часть первая

ОСТРОВ ФЕННИТ,

февраль 1000 г.

Колмон

Древние легенды гласили, что на восходе первые лучи солнца пронзают злобных ночных демонов.

Глядя на небо за окном, я понимал, почему люди некогда верили в подобные истории. Считаные мгновения назад я наблюдал непроглядную пустоту. Ныне же над горизонтом поднималась янтарно-охряная рябь, что освещала и сушу, и море.

От местных видов невозможно было оторвать взгляд: начиная с золотого песчаного перешейка, соединяющего остров Феннит с Ирландией, до полуострова и мелких осколков суши на западе, которые клинками пронзали морские волны. Даже дикие цветы, цепляющиеся тонкими корнями за поверхность обрыва, несмотря на утренний ветер, очаровывали меня красотой своих истерзанных лепестков.

И все же, какой бы чудесной ни была эта картина, мои собственные злобные демоны с восходом солнца, напротив, пробуждались ото сна.

Я нехотя оторвал взгляд от окна. В нашей крепости у любого разбегались глаза при виде многочисленных волшебных сокровищ Туата Де Дананн. Каменный потолок украшали шитые золотом ковры, над которыми некогда потрудились друиды. На стенах висели стальные мечи и копья, выкованные великолепными оружейниками: их украшали самоцветы и серебряная филигрань. Главный стол ломился от блюд со спелыми фруктами и овощами, которые выращивали целители.

Не обращая внимания на золото, серебро и драгоценные камни, я направился прямиком к еде. На серебряных блюдах лежали куски жареной свинины, баранины и оленины, а золотые миски полнились похлебками и кашей, диким медом, ягодами, яблоками и овощами с маслом. Такому пиршеству позавидовал бы любой ирландский король.

В дальнем конце стола я приметил корзину с буханками хлеба. Я попробовал одну из них на вкус: неплохо выпечено, пусть хлеб и слегка передержали в печи. Его явно приготовил один из детей, лишенных дара. Некогда выпечкой хлеба заведовала Ифа, дочь Фоулы. В те дни мне не попадалось ни одной подгорелой корочки.

– Доброе утро, друг мой.

Подняв голову, я встретился взглядом с Фиахрой, который уже сжимал в руке кубок с вином.

Заметив, что я смотрю на кубок, он собрался было поставить его на стол и притвориться, будто это не его вино или же что он вовсе не пьет, а помогает наводить порядок. Впрочем, в конце концов он решил не разыгрывать комедию. Кто же еще мог понять оружейника, если не воитель?

– Томаса ждешь? – заметил Фиахра и хлебнул вина. Я кивнул. – Он едва ли будет тебе рад.

– Отчего же?

– Он никому не рад. С тех самых пор, как прикончил Рауля Нормандского.

Слышать эту ложь было ничуть не более приятно, чем в самый первый раз, девятнадцать лет назад. Тогда нас встречали в крепости как истинных героев. Той ночью во время пиршества арфисты пели о том, что Потомки расправились с последним из фоморов и больше ни одному из потомков Де Дананн не суждено было сгинуть в их пламени. Некогда мы и мечтать не могли о подобном свершении.

Тогда я тоже пил вино и поднимал кубок во время тостов, ведь последний фомор действительно был повержен – но убили его вовсе не мы. Эта скотина захлебнулась в собственной рвоте, наглотавшись смертельного яда. Рауль оказался трусом, как и большинство фоморов. Об их малодушии знали все. Впрочем, Томас пожелал, чтобы гибель последнего из них положила начало легенде. Славная победа потомков Туата Де Дананн. Величайший враг нашего рода, поверженный нашими же клинками.

Я заставил Томаса рассказать всем, будто это он нанес Раулю смертельный удар. Эту ложь изобрел он сам, и воителю вроде меня не пристало приписывать себе подобные заслуги.

Фиахра отпил еще немного вина и нахмурился, из-за чего морщины вокруг его губ вмиг сделались глубже.

– Может, он просто не знает, чем себя занять после того, как цель всей его жизни выполнена и на свете больше не осталось ни единого фомора? Ты об этом не думал? – Я промолчал, но Фиахра не унимался: – Иногда мне кажется, что Томасу стоило бы родиться воителем, а нам с тобой – друидами.

– Отчего ты так считаешь?

Его слова меня действительно удивили. Томас редко брал в руки оружие. Его воротило при виде крови.

Казалось, Фиахра прочел мои мысли:

– Война – это не только поле брани. Скучать можно и по многим другим вещам: по предвкушению битвы, по собраниям Совета, по размышлениям о стратегии. По всей этой… драме. – Фиахра вздохнул, неуклюже плеснув на пол немного вина. – А теперь взгляни на нас. Мы-то всеми этими войнами сыты по горло. Воитель и оружейник, которых все увиденное и пережитое уничтожило изнутри. А вот Томас… Уж ему-то все это не навредило, а как только мы покончили с фоморами, ему стало больше не с кем сражаться. Вот потому-то он сейчас с нами и ссорится. Вот потому-то он смертных и ненавидит.

Взяв со стола яблоко, Фиахра принялся вертеть его в ладони. У него была ужасная привычка сначала говорить, а уже потом – думать, да и вино делало его безрассуднее обычного. Его всегда раздражало то, сколько власти друиды сосредоточили в своих руках по сравнению с остальными хранителями даров, а в последнее время он все чаще направлял свой гнев лично на Томаса. Когда Фиахра брал молот и ковал клинки да стрелы, его мысли были заняты только работой. Сейчас же его голова пустовала, как и его кузня.

Совсем недавно я бы бросился защищать Томаса от любой хулы, но после смерти Рауля делать это стало куда сложнее. Впрочем, здесь я никак не мог согласиться с Фиахрой. Да, решение Совета, что мы должны жить порознь со смертными, далось нам непросто, но поступить иначе было нельзя. Теперь Потомки больше не погибали в их войнах. Нет. Пороком Томаса была отнюдь не ненависть.

– Шел бы ты в постель, Фиахра, – произнес я, устало вздохнув. – А то скажешь что-нибудь, о чем потом пожалеешь.

– А с чего бы мне о чем-то жалеть? Мое мнение значит не меньше твоего. Так отчего же… отчего же мне не говорить то, что я думаю?

– Потому что ты не готов подкрепить слова делом.

Фиахра уставился на меня, часто моргая. Поначалу он напоминал ребенка, которому устроили выволочку, но вскоре его губы расплылись в насмешливой ухмылке.

– Нет уж. Дело – это твоя работа… Впрочем, о чем это я?.. Томас ведь твой приятель. Ты-то на него смотришь совсем другими глазами.

Отвернувшись, я вновь перевел взгляд на блюдо с булками. У меня не было ни малейшего желания общаться с пьяным Фиахрой. После долгого молчания оружейник заковылял восвояси, изо всех сил пытаясь скрыть неустойчивость своей походки.

Сам того не замечая, я обнажил меч и начал обрабатывать клинок точильным камнем. Избавиться от старых привычек было непросто. Тяжелый стальной меч блестел в моих руках, словно его выковали всего лишь днем ранее. Некогда его смастерил дед Фиахры для моего собственного деда. Он не нуждался в заточке, как и любое другое оружие Потомков. И тем не менее клинок требовал моего внимания. Словно растущая в поле пшеница, меч жаждал заботы, добрых слов, песен и любви. Дать ему испить крови я больше не мог, поэтому пришлось довольствоваться малым: порадовать клинок возможностью столкнуться с чем-то твердым и неуступчивым.

– Он тебя ждет.

Заходя в зал, Гобнет помахала мне рукой. Ее щеки светились румянцем, а губы сами собой расплылись в ироничной ухмылке. Как и всегда, она выглядела безупречно: длинное шелковое платье сидело на ней словно вторая кожа, светлые волосы струились по плечам, а чарующие бледно-зеленые глаза обрамляли длинные ресницы. У нее за спиной послышались шаги, и вслед за ведьмой в зал вошли Шэй и Лег – верховный арфист и верховная виночерпица. Лицо Шэя искажала тревога, и он всю дорогу смотрел себе под ноги, не обращая на меня никакого внимания. Лег вежливо улыбнулась мне, но и она предпочла не заводить со мной разговора, а вместо этого сразу направилась в один из коридоров, ссутулив плечи.

Где же была верховная целительница Аффрика? «Что-то случилось», – решил я. И явно что-то скверное. Я тотчас же подумал о Фоуле. Неужели что-то произошло с ней? Нет, это вряд ли. Пусть Гобнет и была той еще прелестницей, она искренне дорожила дружбой с моей двоюродной сестрой. Она бы так не улыбалась, если бы Фоула действительно попала в беду.

Вложив меч в ножны, я вышел из зала через заднюю дверь и направился к башне Томаса. Ветер бросал мне в лицо соленые морские брызги и норовил сорвать плащ. Золотой утренний свет уже выцвел и обратился в серую дымку. С запада надвигалась очередная буря.

Со мной поравнялась Гобнет, уже успевшая завернуться в меховую накидку.

– В чем дело? – спросил я.

– Томас попросил меня поприсутствовать на вашей встрече.

– А ты теперь, значит, не только верховная ведьма, но еще и верховный писарь?

– Нет, конечно. Я всего лишь исполняю его просьбу.

Я остановился и сурово взглянул ей в глаза:

– Если Томас желает со мной поговорить, пусть приходит ко мне в покои. Один.

И я зашагал прочь прежде, чем Гобнет успела открыть рот. Да, Фиахра заходил в своих обвинениях слишком далеко, но я прекрасно понимал, отчего Томас нравился ему все меньше и меньше. Пусть он и верховодил Советом хранителей, день ото дня он вел себя все заносчивее и заносчивее. Главе Совета и хранителю одного из даров подобало общаться с глазу на глаз, вдали от любопытных ушей. Обычно я не лез в политику и позволял Томасу делать все, что он хотел. Я бы запросто мог позволить Гобнет отправиться со мной на верх башни и остаться до конца нашей встречи. В конце концов, я же не собирался говорить ему ничего, что могло породить ненужные слухи.

«Фоула в опасности, Колмон. Ей угрожаешь ты сам и наши сородичи».

– Колмон. – Из узкого окошка башни послышался голос Томаса. – Поднимись ко мне, друг мой. Нам нужно поговорить.

Усилием воли выбросив из головы слова Роунат, я кивнул в сторону Гобнет.

– Наедине, если пожелаешь, – ответил Томас.

Гобнет медленно опустила голову с бесстрастным видом:

– Мы с тобой поговорим позже, Колмон. Расскажешь мне, что ты повидал во время странствий по Миту. Очень уж хочется послушать.

Я подождал, пока она вернется в крепость, и лишь затем зашагал в сторону башни. Воспользовавшись даром воителя, я взобрался вверх по длинной лестнице за считаные мгновения и опустился в кресло, стоявшее перед письменным столом Томаса.

Когда я стянул плащ, он рассмеялся:

– Я настолько привык ждать, пока мои гости совладают с этой лестницей, что ты почти застал меня врасплох.

Я вежливо улыбнулся в ответ. Дар воителя наделял меня нечеловеческими силой и скоростью, и Томас прекрасно знал, как быстро я могу справиться с подобным препятствием. Этой репликой он явно пытался начать непринужденную беседу, а мне полагалось рассмеяться и пошутить про то, что он впустую тратит жизнь среди всех этих книг, или же обратить внимание на гору пыльных свитков у него над головой. Несколькими годами ранее я бы именно так и поступил, но в последнее время мы с Томасом все больше и больше начинали напоминать своих отцов.

– В чем же дело, Томас? Для чего ты меня вызвал?

Он неспешно опустился в кресло и наклонился вперед, крепко сцепив пальцы.

– Ты, должно быть, помнишь, что я отправил Эйлиш наблюдать за королем Коннахта из женского монастыря близ Киллаконена. Она сама попросила послать ее туда.

Втайне радуясь, что он не сообщил никаких дурных вестей о Фоуле, я обдумал услышанное. Я хорошо помнил о просьбе Эйлиш. Ей опостылела жизнь в крепости, и она пожелала хотя бы на время покинуть остров Феннит. Когда она в прошлый раз наблюдала за смертными по поручению Совета сто лет назад, монашеская жизнь быстро ей наскучила, но, поскольку в наши дни у Потомков, желавших отправиться в мир смертных, не было иного выбора, она сочла, что сумеет справиться с этим бременем. Я не винил Эйлиш: не она одна желала вновь побывать в Ирландии. Потомки часто вполголоса обсуждали подобные желания длинными зимними ночами, когда золотисто-бурый эль и медовый хлеб напоминали нам о недавнем прошлом.

– Она разузнала что-то важное? До меня доходили слухи о том, что на севере Коннахта недовольны мирным соглашением между королем Брианом Бору и владыкой Мита Шехналлом.

Томас покачал головой:

– Нет. Она давала королю Коннахта советы. Указывала ему, как поступить. Говорят, они даже делят ложе. Иными словами, она нарушила Новое соглашение. Я собираюсь лично вызвать ее обратно в крепость. Следующей весной на очередном собрании мы будем ее судить.

Теперь я понимал, почему не увидел в зале Аффрику и почему Шэй выглядел таким встревоженным. Аффрика приходилась Эйлиш бабушкой и пользовалась огромным уважением среди Потомков, даже несмотря на свой суровый и надменный характер. Я знал, что подобное известие едва ли обрадует всех остальных. В Новом соглашении было четко обозначено, что любого Потомка, посмевшего вмешаться в жизни смертных, ждала либо смерть, либо утрата дара.

– Ты слишком торопишься, Томас. – Заслышав мой быстрый ответ, он прищурился: обычно у меня уходило куда больше времени на размышления. – Пока речь идет лишь о слухах, а Аффрику и Эйлиш едва ли можно обвинить в легкомыслии. Эйлиш будет отрицать все твои обвинения. – Какое-то время я молча изучал старого друга. Он побледнел и исхудал, хотя глаза его горели все так же ярко. – Ты рассуждаешь об убийстве одного из наших сородичей, словно ее вина – уже решенный вопрос, а ведь дело обстоит совсем иначе. – Я цокнул языком. – Ты столько времени просидел взаперти в этой башне, что в твоих словах нынче не меньше безрассудства, чем в пьяных речах Фиахры.

– Согласен, что добиться от нее признания вины будет непросто, – молвил Томас, не обращая никакого внимания на мой укол. – И тем не менее я его получу.

– Каким же образом?

– Когда она во всеуслышание начнет настаивать на своей невиновности во время суда, я предложу ей выпить зелье истины.

– И она откажется. Заставлять Потомка принимать напиток, сваренный друидом, запрещено.

– Ты абсолютно прав, но подумай, как ее ответ воспримут остальные Потомки. Отказаться выпить зелье – все равно что сознаться во лжи.

– И все же это не признание.

– А это уже не важно. Аффрика лишится права голоса, поскольку судить будут ее близкую родственницу, и принимать решение предстоит остальным хранителям даров. Если четверо из нас сочтут ее виновной, мы обязаны будем наказать ее по всей строгости закона. А это означает смерть или отказ от дара и превращение в смертную. Ей предстоит самой…

– Я не стану этого делать.

Томас пристально поглядел на меня:

– Что именно? Не признаешь ее виновной, даже если это так, или не приведешь приговор в исполнение? Разве убивать предателей и врагов – не обязанность воителя?

– Я не стану делать ни того ни другого. – Я не сводил взгляда с его лица и потому увидел, как черты его исказило глубокое удивление. – Все это зашло слишком далеко. Мы приняли этот закон затем, чтобы предотвратить гибель наших сородичей. Тогда я поддержал тебя, потому что множество Потомков сложило головы на полях брани по всей Ирландии, защищая жизни своих возлюбленных смертных. Но какой же прок держать нас взаперти в этой крепости, если мы начнем убивать друг друга?