Buch lesen: «Воспоминания случайного железнодорожника», Seite 8
Еду опять в Хабаровск, захожу к декану, Рагозину Николаю Александровичу. Тот внимательно выслушал мою проблему и взял телефон. Звонил на военную кафедру. После разговора с кем-то из военных преподавателей, он назвал мне адрес, кабинет и фамилию полковника в Крайвоенкомате. Тот должен решить мою проблему положительно. Я попал в тот кабинет, но не к тому полковнику. Получил оценку, что я дезертир, но не откручусь, пойду служить. Вновь в деканат, вновь Николай Александрович берётся за телефон. С военной кафедры через некоторое время позвонили и сказали, что я попал не к тому полковнику. Теперь моё внимание заострили на фамилии, а не только на военном звании. На следующий день я попал к “своему” полковнику, и тот сделал ходатайство к Облученскому райвоенкому о снятии меня с военного учёта. Подпись генерала.
Когда я с ”бумагой” пришёл к декану (а он просил обязательно зайти), Николай Александрович сказал, что для надёжности он уже сделал такое же ходатайство от имени ректора института. Но, говорит он, ещё я должен пойти в Управление ДВЖД, и попросить такое же ходатайство от имени начальника дороги. Мне такую “бумагу” сделали и в управлении ДВЖД, спросив только о специальности, по которой я буду учиться.
Вооружившись тремя солидными документами, я вновь приехал в Облучье, в Райвоенкомат. Документы подавал по очереди. Прочитав ходатайство руководителя института, военком сказал, что он ему не указ. Подаю вторую, начальника дороги. Пока он её читает, кладу перед ним главную, генерала. Взглянув на неё, он, проворчав о моём нежелании служить, попросил принести моё дело. На нём написал: “Снять с учёта в порядке исключения”. Счастливая минута!
Сейчас я часто думаю, что мне очень везло на высоко порядочных людей. Или их тогда было очень много! Ведь и для Николая Александровича Рогозина я был просто один из сотен студентов, ещё не начавший учиться в ВУЗе. Ну, забрали бы меня в армию. На моё место приняли бы кого-нибудь из абитуриентов, числящихся в кандидатах. А он воевал за меня, как за своего сына.
Институт
Я очень гордился, что поступил в лучший (на мой взгляд) институт города. Здание института отличалось красотой, при нём солидное общежитие. Тогда, в 1960 году это общежитие в институте было единственным. Разрастаться ХабИИЖТ (Хабаровский институт инженеров железнодорожного транспорта), как по учебным аудиториям, так и в общежитиях будет позднее. Отзывы о преподавателях тоже были хорошими. Тем более что с одним из них, Николаем Александровичем Рагозиным, у меня уже состоялась приятное знакомство.
Когда, в конце концов, мне удалось сняться с военного учёта, уже было 5 сентября. В деканате сказали, что я являюсь студентом 114 группы, и что моя группа убирает картофель в селе Амурзет Еврейской автономной области. Мне необходимо следовать туда же. Добираться до своих сокурсников пришлось по реке Амур на теплоходе. Плыть и любоваться берегами понравилось. В то время ещё пели “русский с китайцем братья на век”, поэтому китайцы со своего берега нас приветствовали сцепленными над головой руками.
В совхозе все студенты жили в длинном, только что построенном сарае. Внутри по обеим сторонам и на всю длину сарая были сделаны деревянные нары. На них студенты укладывали матрасовку, набитую соломой, тем же набитую наволочку и стелили простыни с одеялом. Всем этим “инвентарём” нас обеспечивал институт. На этих постелях и спали без какого-либо деления студенты и студентки. День работали на поле, вечером после ужина было часа два свободного времени. Потом спать. Уставали сильно, поэтому спали на свежем воздухе крепко.
В начале октября нас освободили от тяжёлого крестьянского труда и вернули в Хабаровск. 114 группа отличалась от всех других групп тем, что была полностью мужской. Преподаватели её назовут гвардейской. А преподаватель практических занятий по высшей математике Мария Михайловна Комова потом даже скажет, что это единственная группа, где не надо оглядываться при разговоре, так как она твёрдо знает, что среди мужчин стукачей нет. Сразу оговорюсь, она ошиблась. В нашей группе как раз и был стукач, вернее – сексот, но об этом чуть позже.
Наверное, не только у меня студенческие годы остались в памяти, как самые счастливые годы. Хотя нагрузка, особенно на первых двух курсах, была большая. Так как у меня был четырёхлетний перерыв между школой и институтом, я боялся остаться в хвосте и занимался старательно. Ни лекций, ни практических занятий не пропускал. Всё свободное время посвящал тоже занятиям. Читальный и чертёжный залы были моим постоянным местом пребывания. На воскресенье ездил домой, к родителям. Посёлок Хор, где я вырос, и где жили мои родители, находился в 75 км южнее Хабаровска. Вот этот день и был днём моего отдыха. Да и то с собой часто брал какое-нибудь задание. Самое непривычное было то, что в течение семестра почти нет никаких оценок преподавателей. Поэтому оценить своё положение по знаниям трудно. Приеду утром в понедельник в институт и вижу, что кое-кто уже обогнал меня в выполнении заданий, курсовых работ. Догоняй!
Обстановка в группе и в институте была доброжелательная. Заниматься ничто не мешало. Если в комнате нас было семь человек и заниматься было трудно, то в учебном корпусе предоставлялись залы. В общем, первый курс у меня вмещается в три слова: занятия, столовая и сон. И я перестарался, так как по итогам первой сессии меня “повесили” на доску почёта. А это мне не нравилось. Во-первых, не люблю выделяться, а во-вторых, сразу начинают нагружать общественной работой, которую я тоже не любил. Потому я чуть-чуть сбавил в темпе и спокойно прозанимался на всех следующих курсах.
12.апреля 1961 года после занятий в чертёжном зале возвращался в общежитие. Слышу необычно большой шум, точнее рёв, который извергался почти из всех окон пятиэтажного здания общежития. Рёв торжествующий. Спрашиваю идущих из общежития студентов, что случилось. “Гагарин в космосе!” Радость огромная, как 9 мая 1945! На фоне лозунга “Нынешнее поколение Советских людей будет жить при коммунизме” этот подвиг Ю. Гагарина и нашей науки смотрелся убедительно.
О том, что в группе есть стукач, мы узнаем на первом же курсе во втором семестре. В соседней комнате, где также жили семеро студентов нашей группы, произошло “ЧП”. Их всех вызывали в отдел КГБ. За что? Оказывается, они в комнате перед сном, как всегда, слушали радио. Обсуждая последние известия, нелестно отзывались о деятельности Н.С.Хрущёва. Культ личности уже был осуждён самим же Н.С.Хрущёвым. Жертвы культа личности Сталина реабилитированы, репрессии осуждены. Поэтому их не арестовали, как это делалось в 1937 году, но с ними провели предупредительную работу и прилично попугали. По окончании той работы с них брали подписку о неразглашении содержания беседы и самого факта вызова. Один из жильцов комнаты не смог вынести такой тайны в себе, вызвал меня на улицу и рассказал об этом. Через некоторое время в курсе была вся группа. Начали гадать, кто “стучит”? Перебирали всех семерых. Методом исключения, а этому учат в ВУЗе, мы постепенно вычислили его. Бить не били, но обстановку создали такую, что он ушёл из общежития.
Стукач благополучно окончит институт. Кто куда был направлен и работал после окончания института, мы знали. О нём – нет. Его я случайно встречу через много лет в московском аэропорту, вместе будем лететь до Читы. Приглашу в гости. Побеседуем. Щепетильную тему не затронем. Одно удивит меня. С его слов, он работал в Рязани на одном из предприятий всего лишь старшим инженером. Был женат, имел, как и я, двоих детей. Но у него был и автомобиль, и дача. Я в то время работал начальником службы локомотивного хозяйства. О том, чтобы купить автомобиль или дачу, у меня и мыслей не возникало. Не за что. Пришёл к выводу, что труд “сексотов” советская власть оплачивала хорошо.
После первого курса большинство студентов запишутся в студенческий отряд, который будет направлен в Охотский район на рыбную путину. Для нас это была реальная возможность самостоятельно приодеться к следующему учебному году. С улыбкой вспоминаю до сих пор, как мы писали заявления в комитет ВЛКСМ института. В тексте надо было писать высокопарные слова, типа “хочу помочь Родине” и т.п. А один наш студент (Юра Васин) написал честно: “Прошу зачислить меня в отряд, так как я одёжку поизносил”. В комитете приняли это за юмор и заставили переписать заявление.
На путину до Охотска летели на самолёте АН-10. Летел впервые. Интересно было смотреть с высоты карту Хабаровского края. Путина запомнилась тем, что первый месяц работать приходилось круглосуточно, с перерывами на еду и на не очень продолжительный сон. Казалось, что только усну, а гудок рыбозавода уже будит, зовёт опять обрабатывать рыбу, которую катера в ловушках тащили к берегу. Кета шла хорошо. Завод перевыполнил план, а мы хорошо заработали.
Первый курс ещё запомнится тем, что некоторые студенты, окончившие вечернюю школу, институтскую программу не одолеют. Их за многочисленные “хвосты” отчислят. Минуты расставания не приятны. Ощущение, что ты ему остался что-то должен.
На втором курсе для нас отменили военную кафедру. В армию в это время стали призываться юноши 1941-1945 годов рождения, которых по понятным причинам было мало. Поэтому правительство решило поправить дело за счёт студентов. Как и в настоящее время. В течение первого курса нас, не служивших в армии, по очереди вызывали в военкомат и обменивали свидетельство призывника на военный билет. Выдали военные билеты в нашей группе почти всем, кроме меня и А. Егиазарян. Это нам аукнется на 4-м курсе.
Второй курс запомнится лекциями, которые читали ректор института В.И. Дмитренко (“Сопромат”) и зав. кафедрой Ю. Зингерман (”Теоретическая механика”). Запомнится это ещё и тем, что среди студентов ходила такая поговорка: “Термех сдал – можешь влюбиться, сопромат сдал – можешь жениться”. А какие цветные чертежи на доске выполнял Зингерман! Залюбуешься! Ректор Дмитренко В.И. оставит в наших душах след не только своими лекциями. Мы узнаем, что он своего сына Игоря, окончившего этот институт (по нашей же специальности), направил на периферию отрабатывать трёхлетний долг молодого специалиста. А ведь мог, как это делают многие, пристроить хорошо и рядом! Дисциплина “Сопротивление материалов” оставит у меня на всю жизнь твёрдое убеждение в том, что можно опереться только на то, что сопротивляется. Жаль, что это многие руководители всех уровней не знают и знать не хотят. Учились плохо?
На этом же курсе буду ещё раз удивлён способностями девушек. В Облучье мне нравилась, и я больше года встречался с работницей сберкассы Марусей. (Я её звал Мурыськой). Одновременно с ней мы поступали учиться, я в Хабаровск, она в Благовещенск в Финансово-кредитный техникум. Оба поступили, переписывались. Ей надо было учиться всего полтора года. Она писала, что сдаёт последние экзамены и приедет ко мне в Хабаровск. Конечно, девушки в этом возрасте уже выходят замуж, а я об этом тогда и не думал. В моих планах было окончить институт холостяком, и ещё пару лет поработать, а уж потом, став на ноги, можно будет думать о женитьбе. На ком? Не задумывался. Возможно, моя Мурысечка это понимала не очень хорошо, но её мать в таких вопросах была посильнее. Когда с Благовещенска дочь приехала домой, мать убедила её выйти немедленно замуж за человека, которого она для неё уже подобрала, заверив, что лучшей партии ей не найти. Разумеется, в той партии я проигрывал (нищий студент всего лишь второго курса). Девчата из нашей прошлой компании мне всё это рассказали. После свадьбы моя “неспетая песня” приехала в Хабаровск.
Когда мне сказали, что на вахте меня ожидает девушка, я не подумал, что это была она. Зачем она меня ждёт? Ещё больше меня удивило, когда на улице она обняла меня и хотела поцеловать. Я отодвинул её руки и спросил, какая у неё сейчас фамилия? Она сказала, Морозова. Мне осталось заявить, что я ждал девушку, но у той девушки была другая фамилия. На том и расстались. Позже, после раздумий, меня не так уж и удивило, что она вышла замуж. Ей пришлось бы меня ждать долго. А годы идут. Но зачем она приехала ко мне?
Чтобы закончить “женский вопрос”, сразу скажу, что ещё раз буду очень удивлён, когда прочитаю дневники К. Симонова. Там он напишет, что когда первый раз отбили у немцев Новороссийск (сдавали и освобождали его за Отечественную войну дважды), то комендант города покажет ему пачку заявлений, изъятых из немецкой комендатуры, в которых советские девушки просили зачислить их “на работу” в открываемый публичный дом. Город был в руках у немцев всего полтора месяца. Заявлений было двести штук. Комендант сказал Симонову, что не знает, что же с теми девушками делать. А вот когда я узнаю, что в Турции (и не только в Турции!) всех проституток называют “наташками”, это меня уже не удивит.
После второго курса я опять был на рыбной путине. Но на этот раз кета шла очень плохо. Поняв, что там “ловить” нечего, я использовал травму ноги как предлог, чтобы улететь домой. Дома меня взяли временно поработать на лесокомбинат. Суть той работы в том, что надо из бассейна, заполненного сплавленными по реке брёвнами, подавать эти брёвна баграми на элеватор. Элеватор доставлял их в распиловочный цех. Там я проработал месяца полтора и заработал на новый костюм.
Третий курс. Один студент этого курса в своём стихотворении, напечатанном в газете “Дзержинец”, информировал, что теперь: “Я мимо двери деканата твёрдой поступью иду”. Многие третьекурсники находят себе какую-нибудь сезонную работу. Я и ещё двое парней из нашей группы устроились на период отопительного сезона на две ставки зольщиками в кочегарке автоколонны. Начало отопительного сезона в октябре, конец в начале мая. Работа очень “пыльная, но денежная”, давала нам прибавку ещё почти в две стипендии. В наши обязанности входило вывезти золу, которая накопилась за сутки под котлами. Затем на тачке завести в кочегарку угля столько, чтобы с запасом хватило на следующие сутки. Сделал работу, можешь уходить. Мылись в душе в котельной, но всё равно ресницы и нос отмыть от сажи полностью не удавалось. Работали добросовестно. И нас оценили. Предложили и на четвертом курсе повторить договор. Мы так и сделаем. Впоследствии эта запись в трудовой книжке даст мне право получить пенсию на полгода раньше, чем я предполагал.
С этой работой связано ещё одно воспоминание о человечности Н.А. Рагозина. У Гены Соболева умерла мать. Группой сбросились ему на дорогу и на похороны. Он уехал. А нам, оставшимся двоим (Гена был третьим), теперь надо было работать в кочегарке за троих. А это связано, хотели мы того или нет, с пропуском некоторых занятий. И теперь более частых. Однажды староста группы зашёл к нам в комнату и сказал, что в деканате ставится вопрос о лишении стипендии нас, оставшихся “кочегаров”. Иду в деканат и рассказываю Николаю Александровичу о смерти матери у Соболева, о том, что Соболев вместе с нами трудится в кочегарке. А сейчас мы работаем и за него. Следовательно, у него по возвращении будет зарплата. Вопрос о снятии нас со стипендии отпал. Николай Александрович сделал замечание, что надо вовремя ставить в известность деканат.
Ещё одна история оставила след в моей памяти о третьем курсе. Групп по подготовке тепловозников было две: одна наша (уже под номером 134) и 133-я. В 133–ей учился Гриша Куркин, одарённый и очень трудолюбивый студент. К нему валом шли за помощью сокурсники, и не только из его группы. Он никому не отказывал. И получалось часто так, что на экране успеваемости в лидерах шли те, кому он помогал. А сам он был в числе отстающих. Его даже вызывали в деканат. Тогда он садился и за неделю, другую догонял всех передовиков. По итогам учёбы на первых курсах ему дали персональную стипендию им. Дзержинского. Это справедливо. Мы признавали, что он в учёбе на голову выше других. Так как у него на учёбу уходило времени меньше, чем у других, а тратить его на увеселительные мероприятия он не любил, то Гриша всегда был ещё чем–нибудь увлечён. У него у первого в институте появился транзисторный приёмник собственного изготовления в мыльнице. В это время господствовали ламповые приёмники. Потом Гриша увлечётся изучением английского языка. Над его кроватью в комнате будет висеть график ежесуточного освоения новых английских слов. В последствие на скучных лекциях он будет с помощью своей “мыльницы” слушать передачи на английском языке, и передавать нам их содержание.
На первых двух курсах он терпеть не мог обязательных занятий физкультурой. Преподаватели этой кафедры, соответственно, не ставили ему зачет. Деканату приходилось утрясать этот вопрос. Сам Григорий считал это пустой тратой времени. И вдруг на третьем курсе, когда уже не было в расписании обязательных занятий физкультурой, наш Гриша купит спортивный костюм, кеды (о кроссовках мы тогда ещё не слышали) и каждое утро перед занятиями начнёт бегать. А так как он не курил и почти не употреблял алкоголь, то результаты у него заметно росли. На 4-м курсе его уже будут включать в легкоатлетическую команду факультета в соревнованиях на первенство института.
На третьем же курсе мы проходили такую дисциплину, как “Детали машин”. Дисциплина трудная. Мало кто с ней мог говорить на “ты”. Преподавал нам её Д.Высоцкий. Самодур. Он нам ещё на лекциях сказал, что эту дисциплину знает на “отлично” только один какой-то учёный. Сам Высоцкий знает её на “хорошо”. Студенты могут знать только на “удовлетворительно”. Поэтому к нему на переэкзаменовку ходили многие студенты. В основном, они брали измором. Вот этот доцент в силу своих убеждений поставил Грише “удовлетворительно”. При этом пробурчал: “Это ты зазубрил или подсмотрел”. Куркин вышел с экзамена чуть ли не плача. В их группе учился “твёрдый троечник”, но уже с большим жизненным опытом студент Э. Филипсон. Он берёт Гришкину зачётку (сам он уже получил законную “удочку”) и заходит в аудиторию к Высоцкому. Открывает зачётку и показывает первый семестр, второй и т.д. А там сплошные “Отл”. Потом указывает пальцем на “удовлетворительно” и спрашивает: “Разве так бывает?”. Высоцкий расхохотался: “Бывает. У меня так было!” Провозгласив, что их кафедра не кафедра крохоборов, он зачеркнул предыдущую оценку, ниже поставил “Отлично”, и расписался. Остальные данные на этой строчке посоветовал заполнить самим.
После 3 курса мы по программе проходили практику в Хабаровске на заводе “Дальдизель”. В основном, это была экскурсия по цехам. В механическом цехе мне доверили снимать заусенцы с шестерёнок после изготовления их на станке – автомате. Помнится, что мне за это даже что-то заплатили. Но запомнилась не так сама практика, она носила ознакомительный характер. Запомнился метод распределения деталей по их качеству.
После снятия заусениц я сдавал шестерёнки в ОТК. Обмеривала и сортировала их женщина, которая оказалась землячкой. Она тоже была с Хора. Я обратил внимание, что после обмеров землячка делила “мои” шестерёнки на три кучки. Спросил, почему так. Она объяснила. Детали, как известно, должны изготавливаться по чертежу, но с определёнными допусками. Тоже по чертежу. Кто связывался с ними, тот знаком с «+» и «-». Так вот, если деталь изготовлена строго по чертежу (без отступлений), она считалась идеальной и шла в одну кучку. Те же, которые были в середине допуска, в другую группу. Ну а те, которые были на пределе, те в третью. Я спросил о дальнейшей судьбе этих кучек. Оказывается, из идеальных деталей готовились дизеля на экспорт. Из средних – дизеля шли для нужд Минобороны. Ну а из остальных деталей дизеля отправлялись на заводы, готовящие гражданскую продукцию, в частности, речные суда.
Позже я узнаю, что США тоже делят детали, но с точностью до “наоборот”. Лучшая продукция остаётся в своей стране.
Так как лето 1963 года мы проводили в Хабаровске, то по субботам я, по-прежнему, ездил домой. В июле месяце моя младшая сестра готовилась к вступительным экзаменам в Уссурийский сельхозинститут. До этого она в составе группы одноклассников целый год зарабатывала необходимый на то время производственный стаж на заводах г. Арсеньев Приморского края. Домой готовиться к экзаменам она приехала не одна, а с одноклассницей Людмилой, которая тоже готовилась поступать, но в Хабаровский медицинский институт. У нас ей было готовиться удобно, никто и ничто не мешало – мои родители в то время уже жили одни, дети разъехались. А на экзамен в Хабаровск ездила на пригородном поезде. Когда я окончил школу, моя младшая сестра перешла в 5 класс. Поэтому я относился к ней и её одноклассникам, как к детям. Но они подросли.
В субботу вечером я с двоюродным братом был на танцах. У меня была подруга, с которой я танцевал и которую провожал домой. На этих же танцах в кругу своих одноклассников была и подруга моей сестры. Сама сестра в это время уже уехала в Уссурийск. Незадолго до окончания танцев ко мне подошёл брат и сказал, что, если я не приглашу на танец Люду, она очень обидится. Так она сказала ему. Делать нечего, она у нас в гостях, обижать нельзя. Я подошёл и пригласил, думал, на один танец. Отойти не могу уже 48 лет.
С моей женой (тогда ещё будущей) было, мягко говоря, недоразумение при поступлении в институт. Экзамены она сдала все, кроме одного, с оценкой отлично. За один получила четыре. Но в списках зачисленных в институт её фамилии не будет. Вечером со слезами об этом она рассказала мне. А я с возмущением рассказал об этом же в своей группе. Группа тоже возмутилась. Один студент в нашей группе был член комитета ВЛКСМ института. Он нашёл ещё одного “комитетчика”, и они вдвоём пошли в комитет ВЛКСМ мединститута. Описали там ситуацию. Те пошли разбираться в приёмную комиссию. Оказалось ……. её не зачислили по “ошибке”. В общем, она уехала в колхоз студенткой. А через год у нас была студенческая свадьба.
В начале четвертого курса я и А. Егиазарян, единственные из группы, имеющие на руках приписные свидетельства, получили повестки из военкомата с вызовом на медкомиссию. Комиссию мы оба прошли, и нам обоим сказали, что мы призываемся в армию сроком на три года (тогда так служили, а во флоте – четыре!). Меня посадили за какой-то стол заполнять длинную анкету. В ней было около 60 вопросов. Мне даже кто-то из членов военкомата подсказал, что это требуется для направления в ракетные войска. Настроение паршивое, рука еле пишет. В графе “образование” написал, учусь на 4 курсе ХабИИЖТа. Какой-то мужчина из состава призывной комиссии остановился за моей спиной и стал читать мою анкету. Спрашивает: ”Что, действительно учитесь на 4 курсе?” Показываю ему студенческий билет. Он уходит. Через некоторое время возвращается с военным комиссаром, указывает ему на меня. Тот смотрит мой студенческий, затем на меня. Заявляет, что он оговаривал старшекурсников не трогать, но его ослушались. Говорил он это для того мужчины, который его привёл. Затем взял моё личное дело, что-то написал на нём и сказал, что я свободен. Я говорю, что здесь ещё и мой однокурсник. Где его дело? Написал тоже что-то на нём и говорит, приведи его. Иду за Анатолием. Тот в это время с группой призывников слушает инструктаж сержанта. Беру его за руку и тащу. Он ничего не понимает. Говорю: ”Уходи отсюда, а то забреют”. Смеюсь, что для него наступил уже дембель. Полковник убедил его в правильности моих действий. Прямо с комиссии мы пошли в ресторан.
Мне вновь повезло, встретился порядочный человек, который исправил действия непорядочных чиновников. Я даже не знаю ни его фамилии, ни должности. Но знаю, что это один из множества честных людей того времени.
Мы, студенты, были уверены, что наша жизнь улучшается и улучшается устойчиво. В то же время, мы знали про дефицит рабочих рук в стране. Поэтому на 4 курсе нами были организованы платные курсы шоферов – любителей. Рассуждали мы так. Мы будущие инженеры. Инженеры будут ездить в производственных интересах на служебных автомобилях. Этот вывод мы сделали, просмотрев несколько технических фильмов, снятых в США. Хрущёвская оттепель! Закон о космополитизме уже не действует. Рабочие руки, потребность в которых в стране постоянно росла, надо беречь. Вот мы и будем самостоятельно водить служебный (да и личный, в покупке которого не сомневались!) автомобиль. От личных шоферов откажемся. Сейчас это смотрится очень наивно. Но тогда мы в это верили свято.
После 4 курса подавляющее большинство тепловозников было направлено на преддипломную практику в локомотивные депо Средне-Азиатской железной дороги. На этой дороге, проходящей по пустыне Кара-Кум, паровозы, требующие много воды, в первую очередь были заменены тепловозами. Поэтому там уже был накоплен большой опыт эксплуатации и ремонта тепловозов. Первые тепловозы серии "Да", "Дб" ещё в 40-х годах для них построили американцы. В период нашего пребывания там еще работали машинисты, которые ездили за этими тепловозами в США. Последующие тепловозы серии ТЭМ, строящиеся у нас на Брянском машиностроительном заводе, почти не будут отличаться от тепловозов, построенных в Штатах. Нам предстояло этот опыт перенять. Я в составе группы из 10 человек был направлен в город Ашхабад.
Так далеко ездить на поезде мне тогда ещё не доводилось. По предварительной договорённости, я должен был заехать в Облучье к другу Демьяну, а потом подсесть на поезд, в котором будут ехать из Хабаровска “однокашники”. Друг Демьян уже был женат, у него был ребёнок, у которого прорезались зубы. Ребёнок плакал, не давал нам спать предыдущие две ночи. На третью ночь, когда я должен был подсесть в поезд к сокурсникам, мы будильник не заводили. Были уверены, что не проспим. Но ребёнок в эту ночь спал. Спали и мы. И поезд Хабаровск – Москва я проспал. Чтобы его догнать (а он был не скорый), я через восемь часов сел на скорый поезд под названием “Россия”. В Новосибирске у нас должна была быть пересадка. Так вот, до Новосибирска я тот обычный поезд не догнал. Почти за четверо суток скорый сократил разрыв всего на 4 часа. А я – то думал, что скорым он назван не только из-за цены билетов.
По Средне-Азиатской дороге мы ехали в июле. Жара. Никаких кондиционеров тогда не было. Но разницу в обслуживании пассажирских поездов паровозами или тепловозами почувствовали сразу. Если по Транссибу поезд вели паровозы, и в открытые окна на постель садилась гарь из паровозных топок, постель быстро чернела. На Средне-Азиатской дороге постель оставалась белой.
В Ташкенте у нас была очередная пересадка. Имея время до следующего поезда, ходили купаться на Комсомольское озеро. Там на песке мои шлёпанцы расклеились. Температура! Ещё больше температуре песка мы поразимся в Ашхабаде. Там, покупавшись в озере, мы по хабаровской привычке с разбегу бросились на песок. И тут же взлетели вверх. Живот красный. Ожог! Температура песка градусов 80.
В Ашхабаде, чтобы устроиться в общежитие, пришлось искать директора железнодорожного техникума. Нашли его в погребе. Прятался от жары. Жара в Туркмении особенная. В тени +44.. В Хабаровске, сколько бы я не загорал, мои волосатые ноги никогда не облазили. В Ашхабаде, куда мы приехали, уже “поджарившись” на пляжах реки Амур, мои ноги, не говоря уж о спине, дважды облезли.
Когда устраивались в общежитие, комендант сказала нам, что селит она нас в такие-то комнаты, но ночевать мы там не сможем. Поэтому она сразу подсказала, что надо брать кровати и выносить во двор, в тень виноградников, сплошным потолком, висевшим над головой и отделявшим двор от невыносимого солнца. Действительно, в комнате температура была как в духовке. Спали мы во дворе три месяца. Но и во дворе уснуть было не просто. Постель под тобой быстро становилась мокрой от пота. Поэтому перед тем как лечь в постель, идёшь к колонке (она здесь же, во дворе), под ней окунаешь себя полностью и в постель. Если повезёт, уснёшь, пока испаряется вода. Не повезёт, операцию с колонкой повторяешь. Иногда это делаешь трижды. Однажды уже почти в два часа ночи какой-то мужик, измучившись бессонницей, заорал: “……(нецензурные слова), да будет здесь когда-нибудь зима!” Мы сразу догадались, что это мучается сибиряк.
По городу ходишь весь мокрый от пота. Постоянное желание пить. Именно там я поверил, что опытные продавцы на квасе (не на пиве!) могли покупать себе машины. Такие доходы на недоливе, при таких длинных очередях!
Практика у нас была длительная. Два месяца работали слесарями в цехе подъёмочного ремонта (ныне ТР-3) в бывших Ашхабадских тепловозоремонтных мастерских. В этих мастерских на начальном этапе освоения ремонта тепловозов, изготовленных в США, производился и заводской ремонт. Ремонтная база была мощная. Там мы видели Рахматуллина, автора книги по ремонту тепловозов и частого гостя этого цеха.
Через два месяца нас, после нескольких дублёрских поездок, поставили в наряд помощниками машиниста. Поезда водили на участке Душак – Ашхабад – Бами. Четыре месяца нам давали между поездками отдых только 12 часов. Остался в памяти ритм жизни: еду, ем и сплю. Опять будят, опять столовая, опять кабина тепловоза. Не знаю, что случилось там с бригадами, но нам свободного времени не оставляли.
Но мы и зарабатывали неплохие деньги. Получив первую приличную зарплату, я отправил перевод жене. Через некоторое время пришло ругательное письмо, объясняющее, что она не за этим выходила замуж. Впоследствии, когда я напоминал жене о том письме, приговаривая, что могла же она тогда обходиться малым, отвечала, что была глупой.
31 декабря нас всех десятерых вызвали в поездку. В результате Новый 1965 год мы встретили в кабинах тепловозов. Утром 1 января съехались в общежитие. Решили, что встретить новый год надо сейчас и ложиться спать. Чувствовали, что скоро вызовут опять в поездку. Так все и сделали, кроме одного. Тот спать не лёг, принял “на грудь” и после обеда. Его от поездки отстранили. Потом (2 января) его вообще переведут до конца практики работать слесарем.
В то время никаких медкомиссий не было, поэтому состояние локомотивных бригад оценивал дежурный по депо. Ну а в праздник ему в помощь назначался кто-то из машинистов – инструкторов. Когда вечером 1-го января был вызван в поездку, то меня он и обнюхивал. Наклоняясь ко мне, он спрашивал, с кем я еду. Не уловив запаха, наклонился ещё раз и спросил: “А машинист ещё не пришёл?” После этого дежурный по депо сказал мне, какой тепловоз надо принимать.
Начинали мы ездить на тепловозах серии ТЭ-2. Но уже в процессе нашей практики их начали менять на серию ТЭ-3. Этот тепловоз против ТЭ-2 был не только в два раза мощнее, но и более мягок на ходу. Когда вели пассажирский поезд, мне не верилось что скорость 100 км. Не чувствовалось!
