Buch lesen: «Миссия в пыли», Seite 4

12

Она встряхивает головой, словно отгоняет кошмар, и её густые волосы следуют за этим движением, пытаясь улечься снова.

– Так, – говорит она. – Я не намерена ни давать интервью, ни общаться с поклонниками. Уходите. У вас десять секунд, а потом вами займётся охрана.

Я поднимаю руки перед грудью ладонями к ней в знак примирения.

– Хорошо, – говорю я. – Я не хотел вам помешать.

Отступаю назад. От неё пахнет чаем, морем, свежестью, немного потом. Никакого парфюма.

Я и правда собираюсь удалиться. Но…

– Простите, – говорю я. – У вас что-то случилось?

– С чего вы взяли? – она едва заметно вздрагивает, и взгляд становится будто бы осмысленнее.

– Вы недавно принимали лабордазу-2, – говорю я. – Это очень сильное лекарство…

– Кто вы? – её лицо напрягается ещё больше. Какое странное лицо. Его нельзя назвать красивым, пожалуй. Круглое, бледное. Кажется очень молодым, почти детским, но я знаю, что это обманчиво. Нос тонкий, похож на маленький хищный клювик, с заметными ноздрями. Рот широкий, тонкий. Уши торчащие, как лопухи, хотя я могу судить только по одному, второе под волосами. Но глаза… – Вы врач?

– Нет, – отвечаю я. – Я агент Службы Безопасности.

Она вдруг начинает смеяться. Смех в одно и то же время и весёлый, заразительный, и немного истерический. Я запутываюсь в звуках и сверкании её зубов.

– Вы просто так всем на улице рассказываете, что вы секретный агент? – говорит она наконец.

– Нет, – отвечаю я. – Если моё начальство узнает об этом, оно, возможно, будет слегка недовольно. Но я переживу.

– Докажите, – она закидывает ногу на ногу и выпрямляет спину.

– Что? – не понимаю я.

– Докажите, что вы секретный агент, – поясняет она, указывая рукой в направлении Пучика. – Вырубите моего охранника.

– Я в отпуске, – говорю я. – И не уверен, что…

– Беру ответственность на себя, – говорит господинка Курц, и её глаза прищуриваются от предвкушения.

– Ну что вы, – говорю я. – Разве я могу…

На этих словах я выбрасываю ногу вправо, точно ударяя Пучика в солнечное сплетение. Не очень сильно, но достаточно, чтобы он согнулся пополам. Затем резко тыкаю пальцами в известную мне точку за ухом, и он падает на пол веранды.

Аньела Курц пристально рассматривает моё лицо, потом отводит взгляд.

– Садитесь, пожалуйста. Извините, что я заставила вас это проделать. Наверно, у меня просто едет крыша.

Она смотрит вдаль, и её глаза, которые я сейчас вижу сбоку – это будто бы прозрачные капельки воды.

– Дайте мне минуту, – говорит она. – Я соберусь с мыслями.

Я сажусь и смотрю на неё. Стройная, но не сказать, что худая. Удивительно бледная для этого жаркого города. Платье из тонкой синей ткани, с открытыми плечами, на ногах босоножки на небольшой платформе. Но как же здорово она поёт!

– Хорошо, – говорит она, поворачиваясь ко мне лицом. – Я вам расскажу. Но сначала объясните – откуда вы здесь взялись и чего хотели?

– Ничего, – отвечаю я. – Я просто слышал ваши песни, случайно узнал по… голосу и подошёл. Пожалуй, можно сказать, что я ваш поклонник. Меня зовут Сэм Дьюрек. Ыкс-майор.

– Вы тут в отпуске? Или на задании, возможно?

– В отпуске, – спешу сказать я.

– Я не знаю, с чего начать. Может быть, это просто удача, что вы здесь оказались… Пучик, как ты?

– Нормально, – говорит Пучик, кряхтя поднимаясь с пола. – Сейчас отдышусь.

– Извините, – говорю я. – Надеюсь, вы не в претензии?

– Не, – отвечает Пучик. – Я привык к её выходкам, всё норм.

– Тогда не мог бы ты нас оставить? – говорит Аньела. – Охрана у меня теперь есть.

– На сегодня? – уточняет Пучик.

– Да.

– Без проблем. Всего хорошего.

Он разворачивается и уходит прочь по проспекту, широко расставляя ноги, а Аньела глядит ему вслед.

– Ну, так вот, – она снова переключается на меня. – Сэм, я хочу вам рассказать нечто очень странное. Я даже думаю, что вы решите, что я схожу с ума. Или что я психованная истеричка и всё выдумываю. Я и сама в последнее время не уверена. Но… В общем, слушайте.

Я весь обращаюсь во внимание.

– Хотя нет, погодите, – вдруг говорит она. – Я не готова. Хочу понять, что вы за человек. Откуда вы знаете про моё лекарство?

– Я почувствовал запах, – отвечаю я.

– Оно же не пахнет, – возражает Аньела.

– Для меня пахнет. У меня обострённое восприятие. Я болен.

– Интересно. Могу я узнать, чем?

Её лицо – словно подрагивающая плёночка, я чувствую непонятное волнение в каждой точке его кожи. Мне начинает казаться, что Аньела действительно не совсем адекватна. Хотя в ином случае ей бы и не прописали, наверно, лабордазу-2.

– Я заражён вирусом Уннга, – говорю я. – Не волнуйтесь, он не передаётся ни контактным, ни воздушно-капельным способом. Впрочем, если бы вы меня съели или выпили мою кровь…

У неё округляются глаза.

– Из того, что я вас попросила напасть на охранника, вы сделали вывод о моей кровожадности?

– Нет, простите. Я часто несу всякую ерунду. Я, знаете ли, тоже не вполне нормален.

– Тоже?!

– Слушайте, мне надоело извиняться, – устало говорю я.

Мы смотрим друг на друга.

– Тогда извинюсь я, – говорит Аньела. – Я неправильно начала, признаю. Но мне трудно сейчас. Так я не поняла. Вы тоже принимали лабордазу?

– Недолго, – отвечаю я. – Мне её отменили. Из-за побочных эффектов. Она действительно очень успокаивает, но при этом притупляет внимание и, самое главное, размывает ощущение реальности.

– Это потом… проходит? – уточняет Аньела. Её пальцы дрожат, и я только сейчас замечаю, какие необычные у неё ногти. Короткие, но изящные, покрытые гравировкой со множеством мелких деталей. Символы, непонятные мне.

– Я не совсем уверен, – отвечаю я. – Я вижу и чувствую многие вещи, которые не должен чувствовать. Но это началось задолго до приёма лекарства.

– У меня то же самое, – признаётся Аньела. – Я уже не понимаю, мне всё мерещится из-за этой проклятой лабордазы или нет. Но началось раньше, точно…

– Вам её врач прописал? – спрашиваю я. – Потому что лекарство очень опасное.

– Да, – кивает она. – Доктор Ендердт. Он терапевт, но имеет лицензию психиатра. Он мой хороший знакомый, так что…

Она молчит. Я вдруг замечаю, что из её глаз начинают литься слёзы. Мне становится неловко, и я перестаю понимать, что здесь делаю. С другой стороны, мне её жаль. Я в некоторой степени чувствую в ней родственную душу, поскольку знаю, что психические болезни – это очень непросто.

– Простите, – говорит она, пытаясь вытереть глаза тыльной стороной запястья. – Так вы согласны сегодня провести со мной день?

– Эм… – я сначала не понимаю, потом догадываюсь, что она имеет в виду. Я должен заменить отпущенного охранника. – Да, конечно. У меня отпуск, и я никуда не спешу.

– Спасибо, – говорит она. – Я ценю это. А что вы обо мне знаете?

– Честно говоря, ничего. Я до этой встречи даже не знал, как вы по-настоящему выглядите. Но я слышал все ваши песни…

– Это уже неплохо, – говорит она. – Потому что в них рассказана вся моя жизнь. – Она вдруг улыбается, чуть закатывает глаза, будто что-то вспоминая. – Ну, почти вся. Как вы, наверно, понимаете по моей бледной коже, я из зепхардов.

– Не понимаю, – вздыхаю я. – Я даже не знаю, кто это такие.

– А вот это плохо, – говорит она, и я не вполне уверен, что она имеет в виду. То ли то, что я не оправдал её ожиданий и не подхожу для решения её проблемы, о которой она так и не начала рассказывать, то ли ей просто лень объяснять то, что и так все знают.

– Добрый день, – говорит внезапно возникший справа от меня официант. – А вы будете что-нибудь заказывать?

Пожалуй, я хочу есть, но мне неудобно жевать, когда меня собираются просить о помощи.

– Чай, – говорю я. – Холодный. Вот такой, как у господинки, например.

– Слушаю, – отвечает официант, шевеля усами, и удаляется, противно шаркая.

– Зепхарды – это народность, – продолжает Аньела. – Они… – тут она вдруг снова делает большие глаза и пытается засмеяться. – Как же быстро я начала называть их «они»… Я сама тоже зепхард. Хотя, конечно, и не типичный. Зепхарды живут в пустынях, обособленно. Их очень много, но никто не может точно пересчитать. Потому что они постоянно двигаются. Как насекомые, понимаете…

– Понимаю, – говорю я, но тут вдруг Аньела хмурится и шлёпает по столу ладошкой:

– Не перебивайте, пожалуйста! Я и так не уверена, стоит ли всё это рассказывать. Думаю, да… В общем, зепхарды живут своим укладом, мало общаясь с богатой частью Буда. Хотя торгуют и часто отправляют детей учиться в большие города. Так и со мной случилось. Многие возвращаются. Я не вернулась. В институте заинтересовалась музыкой. Заинтересовали, точнее, – она делает жест рукой, словно отодвигая тыльной стороной запястья в сторону невидимую преграду, но я не понимаю, что это должно означать. – Стала петь, играть на разных инструментах, музыку сочинять. В общем, это затянуло. Мы мотались по разным городам…

– Вы? – я не понимаю, как «я» вдруг превратилось в «мы», и переспрашиваю.

– Мы, да, – подтверждает она. – Вся моя группа. Потом я влюбилась, хотела всё это бросить, но, в общем, не смогла.

Меня тянет спросить, чего она хочет от меня, но я не решаюсь перебивать и надеюсь, что она дойдёт и до этого.

Она смотрит на меня, потом начинает ёрзать на своём стуле. Мне как раз приносят чай в малюсенькой пиалочке.

– Честно говоря, не знаю, какое отношение к делу имеет всё, что я вам рассказала, – говорит Аньела. – Существенно только то, что в конце концов я осела в этом городе, купила домик и выступаю с концертами, записываю музыку.

Опять пауза.

– Я так понял, что вас что-то беспокоит, – напоминаю я. – И вы думаете, что я могу помочь.

– Нет, – говорит она. – Думаю, что нет.

– Нет?

Я сижу молча, потом отпиваю чай, и ещё. Я жду, потому что надеюсь, что она объяснится.

– Извините, – говорит она. – Как вы считаете, путешествия во времени возможны?

Я чуть давлюсь чаем, откашливаюсь, брызгаю, чихаю.

– Простите, – хриплю я. – Сейчас…

Она смотрит на меня выпученными глазами, как на редкостную диковину, потом начинает улыбаться.

– А вы забавный, – говорит она.

– Нет, – отвечаю я.

– Ну как же нет? – возражает она. – Обчихали весь мой столик.

– Я не о том, – я наконец могу нормально говорить. – Нет, путешествия во времени невозможны, насколько мне известно. А что?

– Вы это точно знаете?

– Ну, да… – я вспоминаю. – У меня есть знакомый учёный, он говорил, что это так. Он говорил, что время – это вообще иллюзия, если я правильно помню.

– Тогда я вообще ничего не понимаю, – говорит она, вздыхая. – В общем, в последнее время я чувствую себя странно. Мне очень трудно сформулировать, что именно не так. Я обратилась к доктору Ендердту, он назначил мне сначала одно лекарство, потом второе… Но это не помогает, и я стала подозревать, что дело не во мне. Что в мире действительно что-то поменялось. Извините, у вас такое глупое лицо!

– Что? – я вздрагиваю. – Ну да, наверно, я просто ожидал услышать совсем другое. Что вас преследуют, или шантажируют, или… Но это неважно, вы продолжайте. Что поменялось в мире, по-вашему? С чего вы взяли?

– У меня ощущение постоянного дежа вю наоборот, – говорит Аньела. – Как будто всё, что я знаю, неправильно. Как вам объяснить… Ну, например, я смотрю на человека и думаю – что-то с ним не так. Но он ведёт себя совершенно обычно. Или, например, я беру давно знакомый предмет в руки, а оказывается, я беру пустоту, потому что он стоит чуть не в том месте, где мне казалось.

– Я слышал о похожем, – говорю я. – Есть такая методика сводить людей с ума. Вернее, причинять им беспокойство. Применяется спецслужбами. Когда человек отсутствует дома, например, они могут переставлять предметы, менять обувь на такую же, но другого размера. Ему начинает казаться, что что-то не так…

– Думаю, здесь нечто другое, – говорит она, неуверенно качая головой. – Вряд ли я интересна спецслужбам. И потом, я точно знаю, когда это началось. Был тяжёлый день, мы давали концерт. На открытой площадке здесь, у моря. В тот день ещё все ссорились. Хотя это я помню очень смутно. Во всяком случае, я вернулась к себе домой. Айзис психовал, как всегда…

– Айзис? Ваш муж?

– Я не замужем! – возмутилась Аньела. – Он из моей группы. У нас с ним общий дом. Он живёт в другой половине. Так вот, я вернулась, почитала немного, приняла душ, собиралась лечь спать. И тут что-то произошло. Я не знаю, как описать. Мир вздрогнул. И везде была такая пыль.

– Пыль? – не понял я. – Был взрыв?

– Да нет же! Просто ненадолго мне показалось, что всё как бы вздрогнуло, и в воздухе кружилась пыль. Странная, не реальная. Вроде как нарисованная, что ли. И пахло такой, знаете, тухлятиной. Слабый запах, но неприятный. Что бы это могло быть, как вы считаете?

– Я… Я теряюсь, господинка Курц. А кто-то ещё это видел или ощущал?

– Нет, – она резко мотнула головой. – Я испугалась немного, оделась. Причём халат оказался не на месте. И как раз с этого начались все эти странности. Так вот, я забежала к Айзису, но он ничего не видел. Потом я немного успокоилась, но с тех пор вот это ощущение нереальности меня не оставляет. И ещё… Я стала чувствовать себя тревожно, когда мы вместе с группой. Как будто что-то не так. И вот сейчас… Мне надо идти на репетицию. Мы готовим новый альбом. Но я будто бы боюсь. Как будто все эти люди вокруг – не настоящие… Что?

– Ничего, – я, кажется, вздыхаю. Она, пожалуй, мне нравится. Мне её жалко. Но вряд ли я тут помогу лучше, чем врач. Я допиваю чай. – Хорошо. Сегодня я буду с вами.

– Вы поможете мне разобраться, что происходит? – она смотрит на меня широко раскрытыми влажными глазами.

– Попробую.

Это ложь. Я не буду потакать её больной фантазии. Но мне не хочется её бросать, тем более что я обещал заменить охранника. Может, удастся хотя бы успокоить.

– Мне нужно забежать на минуту домой, взять вещи и переодеться, – говорит Аньела. – Потом мы поедем на репетицию.

Её тон уже не жалобный, а командный, и я согласен подчиняться.

13

Мы приближаемся к её дому. Я иду чуть сзади, скорее по привычке осматриваюсь по сторонам. Никто не следит за нами, единственная камера висит на углу дома, смотрит в сторону и, похоже, вообще выключена. Аньела идёт уверенной походкой, бёдра качаются, натягивая ткань платья, волосы колыхаются тяжёлой волной. Ловлю себя на мысли, что любуюсь, хотя что в ней особенного? Может, то, что она знаменитость? Или мне нравятся её песни? В конце концов, в её странностях тоже есть нечто интригующее.

Дом салатовый с белой отделкой, двухэтажный, рубленых форм. Двускатная крыша. Такие я видел на множестве разных планет.

– Вот здесь я и живу, – говорит она. – Что, разочарованы?

– Нет, – отвечаю я. – Конечно, дом недорогой, в основном из лёгкого пластика, но пластик хороший, экологичный. И места тут, кажется, много.

– Да, вполне, – отвечает она, просовывая плоский электронный ключ в щель. – Вот это моя дверь, а дверь Айзиса слева.

Я отмечаю про себя ещё один вход метрах в пяти левее, возле угла.

– А другие входы есть? – уточняю я.

– Удивительно, что вы спросили, – Аньела наклоняет голову и косится на меня. – Вообще-то есть чёрный ход на мою половину, сзади, но он давно заперт. Я потеряла от него единственный ключ.

– Давно?

– Не помню. Заходите же. Или вы хотите ждать на улице?

– Извините, – я прохожу следом за ней.

Дом старомоден – обычная прихожая с вешалкой и двери в пару комнат, никаких новомодных шкафов-сушилок и мембран-дверей. Но мне нравятся простор и свет, большие окна и мало мебели. Хотя у больших окон есть и плюсы, и минусы. Многое видно изнутри, но и снаружи тоже.

– Проходите направо, это гостиная. Я переоденусь и соберусь, потом поедем.

Захожу в гостиную, присаживаюсь на пластиковый стул. Совсем как в дешёвом кафе. Странно для знаменитости. Ну, а чего я ожидал? Дорогущих кресел с массажем, в которых можно утонуть?

Комната почти пуста. Нечто вроде садовой скамеечки напротив меня. Кадка с растением. Столик с компьютером в углу. Маленький шкафчик, несколько полок. На полках замечаю бумажные книги, удивляюсь. Иблику бы здесь понравилось. Хотя, судя по названиям, лёгкое чтиво… Нет, не только. «Применение нестандартных тональностей». Что-то из музыки, должно быть.

Слышу возню Аньелы из-за стены. Чувствую соблазн подглядеть, но становится неловко, и я не делаю этого. Зато смотрю направо. Там малюсенькая дверка. Пронизывая её взглядом, я нахожу небольшое помещение, заставленное коробками. Коробки стоят так, что мимо них можно пройти к выходу. Да, вот он, чёрный ход.

– Я готова, – слышу я журчащий голос, знакомый по песням, и оборачиваюсь. Она одета в плотные и узкие белые брюки, лёгкие белые ботинки на резинках и свободную белую же блузу с рукавами до локтя. Странно, что я называю всё это белым. Аньела вовсе не выглядит белым пятном. Ботинки не идеально чистые, брюки скорее очень светло-светло серые, а сквозь блузку кое-где просвечивает телесный оттенок. Во всяком случае, Аньеле идёт.

– А я давно готов, – говорю я. – Ну, то есть…

Я почему-то стесняюсь, чувствуя себя почти что ребёнком.

– Вы не возьмёте сумку? – спрашивает она, передавая мне приличного размера холщовый мешок на длинных ручках. – Я решила прихватить с собой старые записи, есть, знаете ли, идеи… И перекус, на вас тоже. Мы обычно не прерываем репетицию на обед. Хотя сегодня и так начинаем поздно…

Она умолкает, глядя на меня.

– Конечно, – говорю я, вешая сумку на плечо. – Почему бы и не потаскать вещи, если я всё равно собираюсь потратить этот день на вас?

Она поднимает бровь, потом улыбается.

– Пошли?

Мы выходим из дома, она запирает дверь.

– Ну и как вам мой дом? – спрашивает она.

– Мне понравилось, – искренне отвечаю я. – Неожиданно просто, но уютно.

– Когда мы с Айзисом заселились, у нас было не так уж много денег, – говорит она. – Поэтому, собственно, и купили дом вскладчину. Место здесь хорошее – море рядом, всё необходимое тоже. И, соответственно, на нормальную мебель нам не хватило. Я купила, что смогла, а потом подумала, что мне всё нравится. Нет лишнего хлама, нет ничего вычурного. Свобода, простор… Так и оставила. А вот Айзис – нет. Видели бы вы его половину. Он любитель роскошных вещей. Даже удивляюсь, почему он до сих пор не съехал в какой-нибудь особняк, каких здесь много.

Мы уже выходим с участка, когда я оборачиваюсь и смотрю на дом.

– А почему у вас не работает камера наблюдения? – спрашиваю я.

– Камера? – она удивляется, будто не понимает, чём речь. – А, эта. Не знаю. Я как-то и не обращала внимания. Вроде бы здесь спокойно. Я ни разу не слышала ни о каком воровстве.

– Я тут всего один день, и то слышал, – замечаю я.

– Ну, может, когда-нибудь займусь, – она пожимает плечами.

Мы подходим к дороге. На стоянке стоит оранжевый мотолёт – крохотный, но двухместный.

– Поместимся, не волнуйтесь, – говорит Аньела.

– Я и не волнуюсь, – говорю я.

Она садится спереди, перекидывая ногу через сиденье. Я вскарабкиваюсь назад, закрепляю сумку на кронштейне за собой. Аньела включает защитное поле, прозрачное, но слегка зеленоватое.

– Держитесь крепче, – говорит она.

– Держусь, – успеваю ответить я, схватившись за ручку за её спиной, и тут мотолёт срывается с места.

Малюсенькое лобовое стёклышко почти не защищает от потока воздуха, который пронизывает защитное поле без препятствий, поэтому развевающие волосы Аньелы начинают хлестать меня по лицу. Свободные рукава её блузки трепещут, словно флаги, а мотолёт закладывает крутые виражи, еле вписываясь в прямоугольные перекрестья улиц. Зачем она так несётся? Я тут же вспоминаю, что Аньела сидит на лабордазе-2, и напрягаюсь ещё сильнее. Вообще говоря, она нарушает закон. Нельзя водить под воздействием таких препаратов.

С другой стороны, это весело. Я начинаю ощущать кайф от того, как быстро проносятся мимо машины, платформы, флаеры, здания, бесконечные рекламные щиты и экраны. Даже с моей сверхзрячестью я едва успеваю разглядеть их, прежде чем они размазываются в вытянутые пятна и улетают прочь. Запах её волос, постоянно лезущих мне в нос, тоже, признаться, довольно приятен.

Однако вдруг скорость снижается, и мотолёт спускается на маленький бетонный пятачок, окружённый газонами.

– Приехали, – говорит она.

– Так быстро? – невольно роняю я.

– А что, понравилось ко мне прижиматься? – смеётся она, отключая поле.

– Я и не прижимался, – обижаюсь я. – Зато вы меня волосами отхлестали.

– Ладно, я шучу, – говорит она, вставая. – Сумку не забудьте.

Я тороплюсь за ней, а она вышагивает к огромной площадке, нависающей над морем. Нечто вроде терраски, огороженной невысоким заборчиком c двух сторон. С третьей стороны – небольшой жёлтый домик, похожий на относительно недорогой отель. Ну, а с четвёртой – та дорога, возле которой мы припарковались.

На краешке площадки стоит огромная конструкция, похожая на космический корабль странной формы. Это почти параллелепипед, вытянутый, серебристо-стальной, со скруглёнными углами. На корпусе несколько вставок, крашенных в синий и красный цвета, вдоль большей части корпуса – выпуклые полосы, вроде рёбер жёсткости. Кое-где – небольшие оконца, с каждой стороны несколько дверей. Внизу сзади, под полом – красное утолщение, антиграв, громадный и наверняка дорогой.

– Что, нравится наш бус? – спрашивает Аньела.

– Бус? – растерянно переспрашиваю я. – А что это?

Я пронизываю бус взглядом и, кажется, понимаю. Там много комнаток разного размера, двигатели, провода. А большая часть корпуса забита электроникой. Успеваю заметить колонки, стойки с усилителями и другие, непонятные для меня, аппараты.

– Это наш дом, – отвечает Аньела, и лицо её начинает словно бы светиться. Она улыбается. – И одновременно склад, место для репетиций, транспорт. Мы перелетаем на нём из города в город, даём концерты. Как бродячие артисты в древности, только вагончик побольше. Намного.

Я понимаю, что слово «бус» – земное. Не могло оно тут появиться. Но наверняка есть какое-то объяснение, местная этимология. Не хочу об этом думать.

– Ты опоздала! – кричит идущий навстречу нам человек. – Мы договаривались на двенадцать!

Он ростом ненамного выше меня, но очень тощий. Лицо вытянутое, острый тонкий нос, тёмные брови, сейчас сердито сведённые вместе, густые чёрные волосы, взбитые вверх, будто сноп травы. Похоже, обмазаны гелем, поскольку неестественно блестят и пахнут. На ногах чёрные остроносые туфли, чёрные же брюки в обтяжку с выпирающим гульфиком, сверху рубашка из струящейся тёмно-синей блестящей ткани, расстёгнутая до пупка.

– Успокойся, Айзис, – говорит Аньела чуть насмешливым тоном. – Нас никто никуда не гонит. Познакомься, это Сэм. Он меня охраняет, временно.

– Здравствуйте, – бросает Айзис в мою сторону, не обращая слишком много внимания. – Я просто хочу, чтобы был порядок… Через неделю мы планировали закончить материал для альбома, и было бы правильнее для раскрутки…

– Айзис, ты это много раз говорил, – отмахивается Аньела. – Мы успеем записать пару новых песен. – Она оборачивается ко мне. – Сэм, пойдёмте, я познакомлю вас с остальными.

Они вдвоём идут бок о бок в сторону буса, а я чуть отстаю.

– А что с Пучиком? – спрашивает негромко Айзис.

– Отдыхает сегодня, – отвечает Аньела, косясь на меня.

– Зачем тебе вообще тут охрана? Мы же все вместе…

Мы по небольшому трапику поднимаемся в бус и оказываемся в неожиданно просторном и светлом помещении. В нём довольно хаотично расставлены стулья, пара столиков, разная аппаратура и музыкальные инструменты, некоторые из которых я даже не могу назвать.

Хотя нет, вот это я знаю! В руках у мужчины с курчавыми блёкло-рыжими волосами, похожими на мочалку, и такого же цвета коротенькой бесформенной бородой – определённо додекайзер! Вишнёво-красный, с золотистым раструбом и соблазнительными выемками для пальцев, куда рыжий как раз засунул свои.

Тут я понимаю, что человек с додекайзером мне что-то говорит. Он бормочет тихо, под нос, и очень неразборчиво, но обращается явно ко мне. Напрягаю слух. Вроде всё слышно, но ничего не понятно. Может быть, мой психотранслятор барахлит?

– …заинтересовал… мой малышик… – разбираю я.

Он покачивает корпусом додекайзера, и я понимаю, что он говорит о нём.

– Да, любопытно, – отвечаю я, но тут понимаю, что не представился. – Здравствуйте. Я – Сэм Дьюрек, сегодня охраняю господинку Курц.

– Шмедер Линьх, – говорит рыжий, хотя я опять-таки не уверен, что разобрал правильно. – … музыкант… учились?

– Нет, – отвечаю я, догадавшись о смысле вопроса. – Хотел когда-то, но вряд ли смогу…

Веснушчатое лицо рыжего расплывается в улыбке, бледно-зелёные глаза довольно щурятся.

– А вы вот… робуйте…

И он, протерев тряпочкой мундштук, вкладывает мне в руки свой додекайзер.

– Я же не умею, – говорю я, чувствуя, что краснею, а этого не было уже очень давно… Но принимаю увесистый инструмент, запускаю пальцы в отверстия. Прикладываю мундштук к губам.

Тем временем Аньела спорит с Айзисом.

– Даже Аоев ещё нет, – сердится она.

– Мне не Аои нужны, а ты, – возражает Фой. – Я хотел тебе предложить…

– Я знаю, что ты хотел предложить. Но пока тебе предложить нечего.

Айзис вдруг распрямляется и произносит с пафосом:

– Интеллигентность – не род занятий! Это желание думать!

– Это к чему? – удивляется Аньела, и Айзис невнятно мычит в ответ.

– Правой глубже… – бормочет Линьх. – Кнопочки… два ряда…

Да, собственно, я знаю, как устроен додекайзер. Три звуковых канала, которыми управляет двенадцать клавиш, по четыре на каждый. Восемь на правую руку, четыре на левую. Дуешь на все три канала сразу, но при этом возможно образовывать аккорды. Ещё бы я понимал, как устроена музыка. Однако я нажимаю случайные клавиши и осторожно дую.

Звук вылетает из раструба – сильный, звонкий, но не гармоничный, раздражающий.

– …обуйте А и Ё, а третью не …огайте, – почти что шепчет Линьх.

Я успеваю заметить обозначения у отверстий. Слева ближайшая – «А», на которой стоит мой указательный палец. Ё – в глубине, возле моего правого безымянного. Вот так. Дую. И получаю красивый, глубокий звук.

– Да я же не против! – говорит Аньела своим певучим голосом. – Но где твой материал? Вот эти твои риффы и запилы – этого мало. Нужна мелодия, идея, концепция, текст, в конце концов!

– Я же не поэт, – говорит Фой. – Напиши мне текст.

– Я так не могу, Айзис, – отвечает Аньела. – Я целиком сразу песню придумываю. Ну, закажи у кого-нибудь… Мы обсуждаем это уже в который раз…

– …час я другой возьму, – говорит Линьх, и берёт в свои руки другой додекайзер, зеленоватый, потоньше, который стоял до сего момента прислонённым к стене. – Повторяйте.

Я слежу за его губами и пальцами, пока он производит своим додекайзером несложную музыку из четырёх аккордов. Повторяю, почти автоматически. У меня получается!

– … теперь ещё, – шепчет Линьх. – Только держите аккуратнее… переходы плавнее…

Он накладывает на мои руки свои, подталкивает мне пальцы, словно вправляя наше соединение с додекайзером, этот искусственный сустав. Его руки тёплые, мягкие, словно набиты пухом.

Затем он берёт свой инструмент, встаёт рядом и играет ещё одну последовательность аккордов, местами переходя в быстрый перебор нот. Я повторяю.

– Отлично! – восхищается Линьх, повышая голос почти до нормальной громкости. – Ани!

Аньела оборачивается, встряхивая волосами.

– Что?

– Я нашёл себе замену, – говорит Линьх. – Сыграйте, – это уже ко мне.

Я повторяю сыгранную фразу, стараясь держать ритм и не сильно надрывать инструмент.

– Ох и ничего себе, – говорит Аньела, подходя. Брови удивлённо приподняты. – Вы умеете играть?

– Нет, – говорю я. – Держу додекайзер в руках второй раз в жизни… И первый можно не считать.

– Поразительно, – говорит Аньела. – Это же просто безупречно. Шмед, покажи ему ещё. Может быть, добавить вторую партию?

Честно говоря, от её слов мне становится немного жутковато. Я вдруг вспоминаю, что мои пальцы раньше так плохо слушались меня. Видимо, во всём виновата моя приобретённая способность к концентрации. И это кажется ненормальным. Но меня уже захватывает поток, и я готов играть дальше.

– Здравствуйте, – говорят сзади низким басом, так что я вздрагиваю. Оборачиваюсь и вижу позади себя огромного накачанного верзилу в красной странной формы кепочке, белой футболке и плотных тёмно-синих штанах. Он стоит в проёме открытой боковой двери, которая оказалась прямо за мной.

– Здравствуйте, – говорю я.

– Извините, – говорит гигант, потирая рукой плохо выбритую щёку. – Я вас, кажется, напугал. Просто услышал новый голос и выглянул. Водитель я. Дрант Однак.

Он улыбается и по-старомодному протягивает руку для приветствия. Я осознаю, что он уже немолодой. Лицо мясистое, морщинистое. Из-под кепки выбиваются жиденькие волосы, светлые с сединой. На носу справа большая уродливая бородавка, которую на его месте даже я бы, несмотря на то что мне наплевать на свою внешность, давно бы удалил.

– Сэм Дьюрек, – я путаюсь в собственных конечностях, поскольку не хочу выпускать додекайзер, но всё-таки у меня получается пожать водителю руку. – Охраняю господинку Курц…

– Дрант, не прибедняйся, – говорит приблизившаяся Аньела. – Ты не только водитель, но и наша палочка-выручалочка. Он всё может организовать, поднести, расставить, наладить, – объясняет она уже мне.

– Это же вы сейчас играли? – уточняет Дрант, шевеля носом.

– Я.

– Очень даже, – говорит он. – Я, конечно, не специалист, у меня даже слуха толком нет, но красиво.

– Спасибо, – говорю я. Я чувствую себя неловко. Не заслуживаю я этих похвал. Просто сыграл небольшой кусочек, повторив за Линьхом. Что такого?

– Ладно, – говорит Аньела. – А где Аои? Не звонили?

– Нет, – отвечает Айзис. – Я звонил Яи – она даже трубку не берёт.

– А наш герой-любовник? – спрашивает Аньела.

– Ну его, – отвечает Айзис. – Может, начнём без них? Хочешь, я покажу тебе, что придумал?

– Ох… – Аньела закатывает глаза. – Ну, покажи.

Айзис берёт в руки инструмент – насколько я помню, это называется румпешнолле – короткая доска с фитиловыми, очень громкими, струнами – и присаживается на высокий табурет. Он разминает шею, будто собирается драться, потом зажимает струны левой рукой близко к середине инструмента, чтобы звук был очень высоким, и правой рукой начинает струны быстро перебирать.

Играет он своеобразно. Я много слушал румпешнолле, но манера игры у Айзиса необычная. Он играет, с одной стороны, не аккордами, а последовательностью нот, перебором, но при этом размывает звук, то дёргая левой рукой, то торопясь начать новую ноту прежде, чем отзвучали несколько предыдущих. Не могу описать это внятнее, я не знаю названий всех этих техник и приёмов, но звук у Айзиса получается сочным, ярким, хотя и несколько размазанным. Мелодия тоненькая, высокая, быстрая. Мне, в общем, нравится, хотя, как мне кажется, ей не хватает законченности…