Миссия в пыли

© Сергей Бушов, 2021

ISBN 978-5-0055-6845-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

0

Бригадир с трудом разомкнул веки. Всё тело ломило, во рту стояла противная горечь, обволакивающая зубы и язык. Хотелось прополоскать рот, но кружка, стоящая на полу возле койки, оказалась пуста.

«Почему я проснулся? – подумал бригадир. – Приснилось что-то? Бывает от холода. Я ж худой, рёбра торчат, а одеяло совсем гнилое и тонкое. Так вот потянешь за уголок – и рассыплется в пыль».

Он потрогал шершавым пальцем стену. Ага, холодная. Металлическая и сырая. Там, за ней, жил целый мир, мерзкий, противный, а здесь можно было хоть ненадолго спрятаться. Но и это была всего лишь иллюзия. Завод и жилой отсек были плоть от плоти планеты Моуди, ничуть не менее мерзкими, чем всё остальное.

И эти гулы отовсюду, и эта вонь, как и везде на планете…

Вонь. Странно. Не слишком ли сильная сегодня эта вонь?

Бригадир сел в кровати, слегка дрожа. Принюхался. Потом начал слушать. Гул шёл снаружи, из-за стен, но не изнутри. А что же завод? А система вентиляции?

Он бросил короткий взгляд на запертую дверь и всё понял. Не горел глазок светодиода. Завод обесточило.

Бригадир вскочил, натянул толстые грубые штаны, сунул ноги в сапоги, повесил на шею замызганный респиратор, потом со скрипом отодвинул засов и вышел в коридор. Здесь воняло сильнее и стояла совсем уж кромешная темень.

– Эээй! – прокричал бригадир хриплым, простуженным голосом. – Дайк! Локх! Вставайте! У нас света нет!

Бригадир побрёл наощупь, вытягивая костлявые руки во мрак. Наткнулся на стену, нашарил замок, отпёр, сорвав пломбу. Достал и включил дежурный фонарь. Шатаясь, к нему навстречу двигалась высокая фигура, такая же костлявая, как он сам.

– Дайк! – обрадовался бригадир. – Ну хоть кто. Какого хера творится? Почему света нет?

– Света нет? – удивился Дайк и зевнул.

– Если не запустим вентиляцию за полчаса, – сказал бригадир, – все задохнутся. Надо включать резерв.

– Ага, – наконец дошло до Дайка. – Но квоты же нет.

– Под мою ответственность.

Дайк почесал щетину с сомнением, но всё-таки побрёл к лестнице. Они загрохотали сапогами по железу, двигаясь в подвал, рискуя в полумраке промахнуться мимо корявых ступеней и сверзнуться вниз, в чёрную бездну цеха очистки.

– Ключ же у Второго, – вспомнил вдруг Дайк. – А где он?

– Некогда, – сказал бригадир. – Тут ломики были.

Дайк засопел, предчувствуя, что ему ещё достанется за взлом камеры управления, но принял ломик из рук бригадира.

– Давай, – сказал бригадир. – Навались.

Они сунули оба ломика в щель, надавили. Дверь громко звякнула, проушины лопнули, и замок загрохотал, отлетев, где-то внизу.

В камере было сыро и ещё более мерзко, чем везде. Застоявшийся воздух казался плотным. Бригадир открыл шкафчик, дёрнул рубильник, другой, и с удовлетворением услышал, как запустились вентиляторы. На потолке загорелась тусклая лампочка.

– Так, – сказал бригадир. – Главное сделали. Теперь хорошо бы понять, что случилось.

Он щёлкнул кнопкой монитора в углу, зашуршали диски. Экран загорелся тусклым зелёным светом, появились линии и символы. Бригадир вгляделся в узор.

– Ты понял? – спросил он Дайка. – Перегруз был. И я догадываюсь, кто опять виноват. Этот урод недоношенный!

– Гем? – понял Дайк. Его вытянувшееся лицо отобразило одновременно омерзение и жалость. – Но как…

– Я его убью! – сказал бригадир. – Бери свой лом.

Они громко затопали по лестнице назад, в жилой отсек. По дороге встретили ничего не понимающего Локха, бригадир сунул ему ещё один ломик, и уже втроём, вооружённые, они двинулись по коридору.

– Он не сечёт, урод, что, если завод встанет, тут полгорода вымрет как нефиг делать… – бормотал бригадир.

– Пришли, – сказал Дайк. – Комната 761.

Бригадир постучал ломом по железной двери.

– Открывай! – закричал он. – Аброзятина ходячая!

Никто не отозвался.

– Ломайте, – сказал бригадир.

Дайк с Локхом взялись за ломики. Через мгновение дверь с грохотом распахнулась, и все втиснулись внутрь тесной комнатки. Никого, однако, в ней не было.

– А… Я не понимаю, – сказал Дайк. – Что это за херня?

Практически вся комната была забита ящиками со сложной электроникой. Везде моргали огоньки, по маленьким экранам бежали надписи. Между ящиками стояло одно пустое кресло, на котором можно было различить капельки крови. А в воздухе висело облако вонючей, мерзкой пыли.

Бригадир потянул носом.

– Не знаю… – сказал он задумчиво. – Но я выясню, можете мне поверить.

1

Мир – это пыль. Моя жизнь – это пыль. Сколько бы я ни пытался собрать её во что-то плотное, ощутимое, этого не выходит. Она разваливается, превращаясь в отдельные пылинки, которые почти нельзя потрогать рукой. Я слишком внимателен к деталям, наверное, но это происходит помимо моей воли. Я учусь видеть не детали, а целое, но я только в начале этого пути, поэтому всё так трудно.

Я парю. Меня окружают летающие белые точки. Они кучкуются, клубятся невесомыми облачками, поддерживают меня снизу, чтобы я пребывал в безмятежном приятном полёте. Почти всё вокруг -пустота. Даже я – лёгкий, полупрозрачный. Я и сам состою из мелких шариков, точечек, только не белых, а разноцветных. Я просто скопление яркой пыли, которая висит в облаке и наслаждается тем, что она есть.

Проходит несколько мгновений. Я вдруг понимаю, что полёт мой не такой уж бесплотный и спокойный, как мне казалось только что. Точки собираются в плотную завесу. Я – тело. Тело имеет вес, ощущения, а там, где должно быть колено, ещё и боль.

Тут же зрение моё фокусируется, переставая пронизывать потолок. Это сквозь него я проникал взглядом, будто сквозь облако частиц, но теперь понимаю, что он сплошной, гладкий, твёрдый.

Меня охватывает волна чувств. Страх, удивление, реакция на мельчайшие раздражители во всех клеточках моего тела. Здесь колет, там дёргает, тут чешется. Дыхание раздирает грудь. Я дышу. Я существую. Я вижу рядом с собой серую движущуюся тень, совершающую точные, механические движения. Видимо, она раскладывает инструменты по полочкам в шкафу.

– Доброе утро, доктор 239, – говорю я. – Как же я рад, что впервые за две недели могу с вами поздороваться.

Серый робот с вытянутой эллиптической головой вздрагивает, будто человек, вышедший из задумчивости.

– Доброе утро, господин шпион, – отвечает он, с жужжанием разворачиваясь на месте. – Однако вы меня удивили. В одной фразе вы выложили кучу информации, которую непонятно откуда могли взять. Во-первых, как вы догадались, что я 239? Во-вторых, откуда вы знаете, что сейчас утро и прошло две недели, как вы здесь лежите?

– Последнее понять легко, – говорю я, пытаясь приподняться. Сильно кружится голова. – В углу висит календарь, на котором отображается четырнадцатое пясца. А последнее, что я помню – как отключился на Рослине в двадцать восьмое четырсеца. О том, что сейчас утро, я догадался по направлению и оттенку солнечных лучей, которые падают сзади. А то, что вы именно доктор 239, читается в точности ваших движений. Когда вашим телом управляют другие личности, оно двигается иначе. Бирн подёргивает рукой, доктор Лавустри пытается свалиться на бок, и только вы…

– Я уже абсолютно освоилась с управлением этой железякой, – говорит вдруг робот женским голосом. – Это обидно, что вы до сих пор мне это припоминаете. Если вы будете продолжать в том же духе, я посчитаю вас сексистом.

– Простите, Люсиль, – говорю я. – Не хотел вас огорчить. Более того, я вам очень благодарен за ваши советы по концентрации. Они мне сильно помогли на Рослине, да и сейчас я только благодаря им чувствую себя относительно приемлемо. Кстати, когда меня отсюда выпустят?

– Если вы спрашиваете моего мнения, – вдруг голос робота меняется на низкий, вибрирующий, – то я бы на вашем месте не торопился. Во-первых, ваше колено только начало заживать. Мы провели операцию буквально позавчера, заменив сустав на искусственный. Для предотвращения процессов отторжения нам пришлось также удалить существенную часть мягких тканей, и теперь там выращиваются новые, биосинтетические. В ближайший месяц вряд ли вы сможете ходить.

– Месяц! – восклицаю я, и от потраченного на возглас усилия в глазах моих темнеет, а окружающий мир снова распадается на молекулы. – Эрдэпфель, да вы с ума сошли! Я же здесь со скуки помру…

– Я согласен с доктором Эрдэпфелем, – спокойно добавляет 239, и я понимаю, что меня уже совершенно не смущает, что вся эта толпа делит одно тело, я стал их легко различать. – Дело в том, что, кроме колена, в вашем организме ещё много других проблем. После повреждения инъектора вы некоторое время были беззащитны перед вирусом, и он успел заметно модифицировать ваше тело. Мы наблюдаем чужеродные структуры практически везде. Вот взгляните.

Робот протягивает руку, и из его ладони в потолок бьёт луч проектора, так что я вижу на белой поверхности достаточно чёткое изображение самого себя в разрезе.

– Это визуализация результатов вашего последнего сканирования, – поясняет 239. – Чёрным цветом показаны фрагменты, сильнее всего видоизменённые вирусом.

По всему изображению проходят тёмные линии, неровные, где толще, где тоньше, которые складываются в нечто похожее то ли на сеть сосудов, то ли на скелет. Как раз там, где эта структура утолщается и подходит близко к поверхности кожи, я вижу на своём реальном, не нарисованном, теле, бугры. Они стали заметнее, это точно.

– Но чувствую я себя довольно неплохо, – замечаю я. – Если не обращать внимания на мою сверхчувствительность и некоторую слабость, я бы сказал, что я в порядке.

– К сожалению, – говорит 239, – это не совсем так. Многие ткани разрушены настолько, что с трудом исполняют свои функции. Но мы успели вовремя. Как вы, должно быть, уже заметили, у вас новый инъектор.

Я только тут понимаю, что на моей шее больше нет надоевшей белой коробочки.

– Я вообще не вижу инъектора, – возражаю я.

– Он есть, – поясняет 239, – но под кожей и совсем крошечный. Технологии не стоят на месте. Теперь он не только подавляет развитие вируса, но и пытается с помощью наночастиц восстанавливать ваши ткани. Там, где это возможно. Не скрою, это достаточно рискованная процедура, мы опасаемся возможных мутаций, но в сложившейся ситуации мы не нашли другого способа сохранить вам жизнь.

– Спасибо, – искренне говорю я.

– Ваши жизненные показатели очень нестабильны, – продолжает робот. – Вам нужно будет довольно долго восстанавливаться до состояния, в котором мы сможете ходить и выполнять базовые функции. Месяц – это минимум, но я бы предположил, что времени понадобится больше.

– Что ж… – бормочу я. – Учитывая, что ещё две недели назад я думал, что умираю, это не такой уж плохой исход. Чем, однако, я смогу здесь столько времени заниматься?

– Я думаю, что вы можете поупражняться в концентрации… – говорит робот голосом доктора Лавустри, но её тут же перебивает другой голос, по-видимому, Бирна:

– Позвольте себе отдохнуть! Расслабьтесь. Жизнь даётся не только для того, чтобы выполнять ваши идиотские задания. Книжку почитайте, посмотрите фильм. Поспите, в конце концов. Если будет совсем скучно, можете позвать меня, и я развлеку вас разговорами. А уж 239 знает миллиарды анекдотов, причём несколько из них можно даже назвать смешными.

– Вот, кстати, – вмешивается 239. – Если вы пришли домой и не застали своего лопера, то существует три варианта. Первый – у вас не было лопера. Второй – лопер убежал. Третий – это не ваш дом. Ха-ха-ха…

– Нет, я не этот анекдот имел в виду, – возражает Бирн. – Но, во всяком случае, мы всегда рядом. В тумбочке ваши вещи, телефон и книга, которую вам оставил ваш коллега.

– Иблик? – спрашиваю я. – А где он сейчас, вы не знаете?

– Понятия не имею, – отвечает Бирн. – Разрешите откланяться. Зайдём к вам позже. В экстренных случаях жмите на красную кнопку возле изголовья. Хотя, если вдруг что случится, мы поймём это по вашим жизненным показателям, которые непрерывно мониторим.

– Хорошо, – говорю я, отмечая про себя, что отслеживаются тут явно не только жизненные показатели. По углам под потолком расположены аж четыре камеры наблюдения. Что ж, это госпиталь СБ.

– Отдыхайте, – робот разворачивается и с жужжанием выезжает из палаты.

Оставшись один, я вдруг понимаю, что короткий разговор меня утомил. Я и правда слаб. Укладываюсь поудобнее на подушку и пытаюсь заснуть. Веки пропускают слишком много света. Я вижу сквозь них потолок, а сквозь потолок комнату сверху, над ней небо, над ним звёзды. Я знаю, что не могу всего этого видеть, но вижу. А я ведь просто хочу поспать. Как там? Сосредоточиться на чём-то одном. На дыхании. Вдох, выдох. Ещё и ещё. И всё несущественное отступает, и я уже не замечаю света сквозь веки, и мои мысли словно бы уже не мои, и я понимаю, что сейчас отключусь.

2

Вот уже пару дней я нахожусь в палате. Здесь неплохо, и я много чего уже успел попробовать. Заглянул, например, под повязку. Жуткое зрелище. Выглядит, будто мне вырезали кусок ноги вместе с коленом и заменили на плотный сгусток крови. По ощущениям тоже похоже. Удивительно, что я могу чуть сгибать ногу, но боль при этом сильная. Не пишу «невыносимая», потому что я научился не обращать на боль слишком много внимания.

Я могу приподняться, но головокружение и слабость не позволяют сидеть подолгу. Однако уже появляется желание что-то делать. Возле моей кровати – небольшая пластиковая тумбочка, и в ней я обнаружил потёртую книгу Рудого «Залежи счастья». Пытаюсь читать. Начало там примерно такое:

«Многие из нас, существ, которые считают себя разумными, ставят себе жизненные цели. Мы хотим стать известными, богатыми, защищёнными. Иногда получаем то, что хотим, но на этом не останавливаемся. И возникает вопрос – а что, если бы наша жизнь была бесконечной? Достигли бы мы некоего предела, за которым уже нечего желать? Есть ли во Вселенной место, куда мы на самом деле стремимся? Существует ли волшебная страна, полная счастья, из которой уже не хочется никуда идти?

Об этом думал инспектор Фаулин, стоя посреди огромного великолепного дворца в процветающем городе Штандехольдефлих. На полу перед ним было распростёрто безжизненное тело с простреленной головой, изуродованным лицом и содранными отпечатками пальцев, предположительно принадлежащее хозяину дворца. Инспектору предстояло выяснить, покончил ли этот человек – известный, богатый, окружённый любящей семьёй и сотнями охранников – с собой или ему помогли уйти из жизни?»

Этот коротенький текст я преодолел с трудом, после чего пробормотал: «Какая чушь!» и снова захотел спать. Возможно, я отвык читать. Чтение требовало слишком сильной концентрации. Мне нужно было сосредоточить зрение на буквах, а не на частичках бумаги, нужно было не отвлекаться на звуки и запахи, которые долетали до меня со всех концов планеты Эгозон, а кроме того, попытаться понять смысл написанного. На два абзаца меня хватило, и я решил, что для первого раза хватит.

Потом, отдохнув немного, я попробовал позвонить Иблику. Его номер был недоступен. Возможно, отправили на задание. Хотел связаться со вдовой Анса, но тоже не смог. И вот лежу и думаю, не позвонить ли Зиберту или Апулинафи.

С одной стороны, я сейчас на больничном, не на службе. С другой, я чувствую потребность с кем-то поговорить, и этот кто-то – вряд ли одна из личностей в теле доктора 239. А кто?

Мои сослуживцы, с которыми я выполнял разные задания – друзья ли они мне? Переживал ли кто-нибудь за меня, когда я чуть не погиб на Рослине? В палате меня пока никто не навестил. С другой стороны, есть ли среди них те, о ком бы я сам переживал? Да, мне жаль Анса, и я буду всю жизнь помнить, что отчасти виноват в его смерти, но чувствую ли я, что мне его не хватает теперь? Как это ни жестоко звучит, пожалуй, нет. И если убьют ещё одного из тех, с кем мне довелось вместе работать, вряд ли это будет для меня слишком большой потерей. Это грустно, но это так. Ну вот. Кажется, я уже звоню Зиберту.

– Да, Сэм, – отвечает он несколько гудков спустя. – Доброе утро. Слышал, что тебе лучше?

– Привет, Клос, – говорю я и чувствую, как неудобно говорить лёжа. Да и голос мой странно звучит. – В некотором смысле. Я очнулся и узнал, что мне предстоит тут лежать ещё очень долго, так что я могу пока отдохнуть от заданий.

– Это хорошо, – говорит он после необычно долгой паузы. Может, занят был, а я отвлёк? – Отдыхай, сколько нужно.

– Пытался позвонить Иблику, – говорю я, – но трубку не берёт. Как он?

– Он в отпуске, – отвечает Зиберт. – Прилетел с тобой, день поболтался тут и подал заявление. Улетел.

– Понятно. А Маа Арри?

Опять пауза.

– Она потеряла ребёнка, Сэм. За день до того, как ты вернулся.

– Как… – я не понимаю, что сказать. Осознаю, что это тот самый день, когда погиб Анс. – А где она сейчас?

– Никто не знает. Уехала, почти не взяв вещей.

Мы молчим.

– Поправляйся, Сэм, – говорит Зиберт и кладёт трубку.

Он сегодня не похож на себя. К чему бы это?

3

Мне необходимо придумать себе занятие, чтобы занять мозг. Чтобы отвлечься от шумов и ароматов, мрачных мыслей о смысле моей жизни и службы, бесконечных вопросов самому себе, почему я сделал так, а не иначе.

Книга не читается. Не понимаю текста. Сосредотачиваться на дыхании, однако, стало получаться неплохо. Я ощущаю при этом весь мир вокруг со всеми его скрипами, вздохами, яркими пятнами, но от дыхания не отвлекаюсь. Однако же дыхание – это не то, на что хочется тратить остаток жизни.

Беру телефон. Сам не знаю, чего хочу. Полистать соцсети? Я и не зарегистрирован нигде из соображений секретности. Посмотреть смешные ролики? Не тянет.

Натыкаюсь на иконку приложения «Шпет». Музыкальный стриминг-сервис. Почему бы и нет? С моего счёта уже много лет списывается мелочь за подписку, но я толком ничего и не слушал. У «Шпета» есть много достоинств. Во-первых, чтобы им пользоваться, не нужны наушники, он может передавать музыку прямо в мозг, примерно как психотранслятор. Во-вторых, он умеет слушаться мысленных команд и предугадывать желания. Он чувствует твоё настроение и подстраивается под него, находя музыку. Может, это как раз то, что нужно. Запускаю, включаю случайное проигрывание без выбора жанра.

Моя голова заполняется звуками. Я чувствую себя так, будто погружаюсь в море. Сначала теряюсь, путаясь в ощущениях, звуках, ногах и руках, потом начинаю следовать за потоком. Я плыву.

«Шпет» подсовывает мне строгие, классические, сочные композиции. Высокое струнное соло выводит мелодию, которая в начале кажется печальной, но потом, когда подключаются духовые и клавишные, в ней появляется мощь, натиск, музыка захватывает и влечёт. Как только композиция начинает немного надоедать, включается другая, танцевальная, с ударниками и электронными инструментами. Я слушаю и слушаю.

Кажется, я задремал. Что-то будит меня. Лёгкая, светлая мелодия. И необычный голос, журчащий, глубокий, следует за мелодией, сливается с ней в одно целое. Я не могу видеть женщину, которая поёт, но чувствую её дыхание, вибрацию её губ. Какая чудесная песня… Когда она закачивается, я мысленно прошу «Шпет» повторить. На этот раз вслушиваюсь в слова:

 
В городе Уртвахердон
Жарко летом, как в печи,
Скучный воздух раскалён,
Хоть исчезни, хоть кричи.
Голос станет твой силён,
И отступит быстро грусть…
В городе Уртвахердон
Петь, пожалуй, научусь.
В городе Финдракехоф
Ветры влагу принесут,
То ли слёзы, то ли кровь
Защекочут мне в носу.
Странно очень жить одной
В городе Финдракехоф.
В забегаловке ночной
Я найду свою любовь.
В месте Штандехольдефлих
Всё изменится опять,
Чувства – это только миг,
Их никак не удержать.
Я одна среди живых,
Где богатство и уют.
В месте Штандехольдефлих
Я для вас ещё спою.
 

Я, наверное, не до конца понимаю смысла слов, но звучание завораживает. Я прослушиваю песню ещё раз или два, гляжу на экран, отмечая имя исполнительницы – Аньела Курц. Потом «Шпет» переключается на следующую композицию, и я расслабленно слушаю.

Пожалуй, музыка – это лучшее, что я сейчас могу себе позволить. Я сосредотачиваюсь на звуках, для меня почти не существует окружающего мира, и так я учусь концентрироваться на важном. Возможно, прослушав так пару сотен композиций, я сумею пользоваться своим обострённым чутьём избирательно. Когда надо, видеть отдельные молекулы, а когда надо – сплошную стену. Иногда – слепнуть от яркого света, а иногда – только отмечать, что он есть.

На этой позитивной мысли я вдруг понимаю, что в палату въехал доктор 239.

– Извините, ыкс-майор, – говорит он. – К вам посетитель.