Корректор Ольга Воробьева
Составитель Галина Щекина
Дизайн облдожки Никита Щекин
© Сборник, 2024
ISBN 978-5-0062-6150-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Галина Щекина
Анчаров, человек Благуши
Заметки о творчестве Михаила Анчарова
к 100-летию со дня рождения
К читателю
Данный выпуск сборника необычный, в нем собраны все статьи Галины Щекиной об Анчарове, написанные в разные годы для Анчаровских чтений. В чем секрет популярности Михаила Леонидовича, возможно, особенность его прозы, которая больше всего притягивает автора. Но поскольку М. Анчаров еше и сценарист, то некоторые вопросы касаются фильмов, снятых по его сценарию. Анчров вырос на Благуше, есть такой малый район Москвы с особенной, хулиганской песенной атмосферой. Анчаров прославил Благушу, поэтому его иногда называют благушинским философом.
Облик радости бесконечной
Более 20 лет своей жизни я прожила так, будто он рядом. Разговаривала с ним, как с давнишним другом, памятью обращалась к нему и в чёрные минуты, и в светлые, писала ему письма, которых он так и не прочёл. Не успела сказать ему главное – сообщить, что начала писать. Мне чудилось, что мне удастся это сделать в последний момент. Но вот заливает чёрным июль 1990-го: Михаила Леонидовича Анчарова не стало.
Анчаров возник в моей жизни неожиданно, когда мне было шестнадцать. Выйдя по весне из тяжёлой болезни, я оказалась на улице и обнаружила – сладкий тяжёлый воздух, крик грачей. Солнце било совсем по-весеннему, земля исходила паром, динькала капель. В таком мареве предстоящего счастья жизни я впервые взяла в руки его книжку: «Сода-Солнце» она называлась. Новая эра началась с того, что я ничего не поняла! Я схватила рукой голый провод, меня дёрнуло разрядом и не отпустило. Бежали строчки, смысл ускользал. Голова шла кругом, я смеялась и плакала. Целые главы оседали во мне, не растворившись. А я всё глотала и глотала. Но это было для меня спасением. Я была мрачным ребёнком, ершистым в общении, с заклеенными очками. Меня ненавидели за пятёрки и отца-директора. Это была отверженность недетская и глубокая. Жить не хотелось, причин было много, зато в книжке оказалось – всё просто.
* * *
Оказывается, жить можно без кошмаров, ничего не бояться, есть на свете добрые души, умным быть приятно, а смысл жизни в том, чтобы придумывать и бросать идеи пачками, «не заботясь об исполнении». Вот это была жизнь! Меня поманили вовремя, я не успела сдохнуть от тоски, деревенская девчонка, часами стоящая у сломанного проигрывателя, вертя пальцем пластинку. Вот из-за этого первого толчка я стала жадной до книг, до музыки, начала сочинять песни, писать дневники, учиться рисовать…
«Он принёс шесть таблеток творчества, и шестеро отравленных на следующий день решили пять проблем из шести. Не решил только самый результативный. Он таблетку не ел, он всю ночь делал анализы и узнал, что в таблетках нет ничего, кроме муки и сахара. Так в чём же дело? Растормозилось воображение! Так в институте археологии появился… ковёрный клоун».
По отрывку из повести Михаила Анчарова «Сода-Солнце» видно, что главное – это искусство и его роль в жизни человека. Творчество – самое естественное состояние человека. Способ жизни, причём высший её способ.
* * *
Михаил Анчаров – писатель, поэт, философ, художник, сценарист, изобретатель, один из первых в стране бардов, учитель Высоцкого. Родился в 1923 году в семье инженера в Москве. Владимир Высоцкий не раз говорил, что его песни начались с Анчарова. А как раз Анчарова сегодня знают гораздо меньше, чем Высоцкого.
Анчаров создал целый цикл повестей – «Теория невероятности», «Золотой дождь», «Сода-Солнце», «Голубая жилка Афродиты», «Поводырь крокодила». Общее в этих книгах – постоянные герои, озорной десант, заброшенный в наше время из светлого будущего. На ходу врываются они в нашу жизнь. Они баламутят всех, мистифицируют, любят и бьются насмерть…
А язык! Академисты могли ругать его за анекдотизм, за инфантильность и косноязычие, за перескоки из эпохи в эпоху. Но, товарищи, когда начинаешь читать Анчарова, важно не умереть со смеху. Для глубокого читателя найдётся и философия, и подтексты, и ретроспекция. А для зеваки – богатое развлечение. Язык Анчарова – лёгкий, блестящий, он всегда полон доброты и самоиронии. Когда Анчарова спросили, как он работает над словом, он сказал, что не понимает, о чём речь. В смысле – главное должно быть не слово, а впечатление. Читатель может почувствовать то же, что и автор (та самая адекватность текста). И если у читателя возникнут дрожь и слёзы, непонятно от чего – значит, всё удалось. А какие для этого слова потребовались, крепкие или, наоборот, нежные – неважно.
* * *
Когда мне стало по-настоящему худо, я решилась и поехала прямо к Анчарову в Москву. Мне говорили: «Ты сошла с ума, это же крайний случай, не стыдно? Если все начнут ездить?» меня пугали: «Любишь-любишь, а приедешь – там полный угол пустых бутылок и его небритая рожа». Родители говорили: «Нечего ездить и трепать языком. Денег не дадим. Баловство».
Но что деньги! Денег я заняла, и мы с подружкой из заводского общежития узнали в адресном бюро место жительства и пошли его искать по морозной яркой Москве. Это был февраль 1974 года. Три часа мы ходили вокруг его дома, замерзать дальше было некуда, а входа не нашли. Наконец, наблюдательная бабка спросила нас, чего мы, сердешные, ищем? Ответили – мы пришли по адресу, договорились, а войти не смогли. Бабка была доверчивая русская и провела нас через «Союзпечать». Это был дом, где жили артисты. Вот для того и хитрость эта, чтобы покой иметь. Лифт вознёс нас в мир иной на четырнадцатый этаж. Мы позвонили в дверь. От ужаса болел живот, подгибались ноги. После звонка в проёме двери появился большой красивый человек в дублёнке. Это был он, Анчаров. Он спросил нас о чём-то, я не поняла. Через раскрытую дверь увидела висящую на стене картину, на ней – красавица, а рядом с картиной стояла она же, только живая.
Я задумалась, глядя на неё, и перестала бояться. Как со стороны я услышала свой чужой голос: «Приехала из другого города, просить у Вас аудиенции». Анчаров, засмеявшись, уточнил: «А для чего? Показать что? Песни, стихи, сценарии?» – «Ничего нет, я так». – «Ах, за жизнь поговорить?», – рассвирепел вдруг он. – «Да когда же кончится это, когда перестанем болтать и дело делать начнём?» Красавица вмешалась: «Миша, не кричи, дай девочке телефон». И придерживая у горла сползающую кофту, сама протянула бумажку, как лекарство. Он куда-то опаздывал и побежал к лифту, и мы с ним. Мы съехали с небес на землю!
Всё-таки состоялся тот разговор, на следующий день. Не узнать было человека. Поцеловал руку, подвинул тапки. Накричав накануне, он извинился. Оказалось, приходил кто-то расспрашивать про Довженко. «Что теперь скорбеть? Раньше надо было ценить, до смерти. Горько мне стало, вот и завёлся».
У Анчарова то и дело звенел телефон. Это был композитор Катаев, автор музыки к спектаклю «День за днём». Он сказал: «Нет, не сейчас, тут небольшой разговор есть» (и смешливо глянул на меня).
Я разглядывала причудливую комнату писателя, кругом были книги, черепки, картины. На картинах повторялось лицо темноволосой красавицы, а сама она в соседней комнате гладила бельё. Это была актриса Нина Попова.
О чём мы тогда говорили? Я хотела тогда бросать институт, а он мне: «И что делать будешь?» – «Буду бродить по Руси». – «Да брось, ты же сопьёшься, пропадёшь. У нас есть писатель-врач, есть военный, есть граф. А ты, может, экономистом будешь. Занятие не так важно, всё равно опыт; ведь родители, небось, в горе, что ты с занятий сбежала?». – «А откуда знаете, что сбежала?» – «Так у тебя на лбу всё написано». Удивился, что замуж не иду. «Не берут? Что значит, косая? Ведь не из-за этого!»
И быстро доказал мне, что для писательства ни бросать институт, ни увиливать от замужества не надо. «Надо пройти через всё, получить уникальный опыт, и тогда тебе будут доверять люди».
* * *
«Это наступит внезапно, это как роды – не остановить. Ты сама поймёшь, если не растеряешь своё светлое… тебе нужен коммунизм – ну, пусть будет, в рамках отдельно взятой личности. Где ты – там и коммунизм». Говорили мы об инерции голода и испытании сытостью, которая ещё не скоро настанет. А вот когда настанет, тогда волей-неволей придётся искать другие потребности.
«История – вещь небыстрая… Писатель и художник могут приблизить хотя бы косвенно, догадкой… Хочешь помочь человеку – не долби его. Сейчас все умные, все мысли накручивать умеют. Ты попробуй, отогрей лучше, а отогретый человек сам до всего додумается».
Он ничего не наврал, понимаете! Всё оказалось правдой, он жил по тем же законам, которые открыл, и он же их первое подтверждение. И никаких там пустых бутылок в углу.
Много раз я хотела вернуться и сказать, что всё так и случилось, как он сказал. Сбылась семья и работа, сбылся первый рассказ. Нашлись люди, которые любят его так же, как я. Но не сбылась наша вторая встреча. Что толку выть в голос, осознавая потерю? Можно ведь раскрыть любую его книгу и радость обрести бесконечную.
Опубликовано 2 августа 1990 года в газете «Вологодский подшипник». Тираж 1600 экз.
Комментарий Раисы Коротких
«Облик радости бесконечной» – рассказ об очень многом. Радость бесконечная, но такая, что, читая, чувствуешь бесконечно много. Боль, удивление, восхищение поступком девушки, поехавшей к тому, кто был так нужен. «Меня поманили вовремя, я не успела сдохнуть от тоски, деревенская девчонка, часами стоящая у сломанного проигрывателя… Вот из-за этого первого толчка я стала жадной до книг, до музыки, начала сочинять песни, писать дневники, учиться рисовать…».
Читаешь, и вопишь – непонятно от чего. «Было ли это у меня?». Был ли тот, к кому, как ОНА, поехала бы, преодолев все. Наверное, живых не было. Был только Чехов, которого чувствовала сердцем, кажется, знала о нем все, переживала за Лику, ревновала к Лидии, ощущая связь их отношений с сюжетом «Дамы с собачкой». Жила каждым его рассказом. Переживала, когда собрался на Сахалин». Он до сих пор со мной. Но почему не пошла за ним? «Что толку выть в голос, осознавая потерю».
Наверное, не хватило той силы, страстности, чтобы – было бы так, как у НЕЁ.
В науке тоже хватает творчества. «Способ жизни, причём высший её способ».
Но почему же душа скорбит, словно о несбывшейся «радости бесконечной?».
Ах, Галина Александровна, Галина Александровна! Почему мне так радостно и больно от бесед с Вами? Поберегу Ваши глаза. Я ведь все равно прошла мимо Вашего сердца.
А это уже совсем конец разговора с Вами: «А если у читателя возникнут дрожь и слёзы, непонятно от чего – значит, всё удалось». Анчаров порадовался бы за Вас: «Все удалось».
Мой «День за днем» на экране и в жизни
Вместо послесловия к телеспектаклю 1971 года
Строчку в телепрограмме увидела случайно. Я тогда училась на первом курсе экономического факультета, одинокая в городе Воронеже и в университете, куда меня с трудом устроили родители. Я к тому времени вполне себе представляла, кто такой Анчаров, так как шестнадцатилетней школьницей прочитала «Соду-Солнце». Это был шок. Повесть меня совершенно опьянила. Жизнь в глухой провинции (райцентр Эртиль, под Воронежем) казалась мне дико мрачной. Учеба в школе, много нервов, прополка огорода, чтение книг, как правило, втайне, кручение пальцем пластинок на сломанном проигрывателе – вот из чего состоял каждый день. Я сталась крутить ровно, чтоб пластинка не завывала. Нашу семью не любили. Я помню, как из мести отцу-директору наших собак душили или разрывали и вешали на заборе. Отец хотел работать честно, многих увольнял. Эта вражда была не личной, скорее социальной. Точно помню, жить не хотелось, мечтала уйти из жизни без шума. После столкновения с Анчаровым изменилось все: из мрачного ипохондрика превратилась я в настоящего оптимиста. У меня появилась надежда, что жизнь теперь пойдет не напрасно. «День за днем» смотрела в Воронеже, сидя в пустой «телевизионке», как называлась комната в рабочем общежитии завода им. Ленина, куда меня определил папа, когда мне не дали общежитие от университета. Я сначала смотрела одна, а потом стала всем рассказывать, и народ подтягивался. К концу второй части прибегало человек 10—12. Все смотрели на меня странно, потому что во время просмотра я вскакивала, сверкала глазами и восклицала: «Видите?» И в голосе были волнение и гордость, как будто содержание имело ко мне отношение. Конечно, все видели. Моментами у меня закипали слезы и на меня опять смотрели, пожимая плечами, однако понемногу тоже проникались и радостно кивали мне. И я видела – на моих глазах они из чужих становились своими. А ведь это были простые рабочие завода – девушки, матери-одиночки, цеховые работницы, труженицы заводской столовой, пенсионерки. Семейные жили в другой половине. Был человек по кличке «вахтер Иванов», как он сам себя называл. В острые моменты, например, там, где провоцировали медсестру Таню, или где фигурировал бывший муж Лели, он вскакивал, топал ногой и ругался матом. Он не мог нормально сказать, что его волновало, но реагировал сильно. Вахтер Иванов, сядьте, успокойтесь.
Когда я училась в университете, нас часто посылали в колхоз. Днем работа, а вечером, если холодно, либо песни под гитару в круг, либо кто-то что-то рассказывает. Я рассказывала «День за днем». Правда, один сюжет, без философских выкладок. Каждый раз, когда сериал повторяли, я получала все более мощное впечатление, мне постепенно раскрывалась его глубина. Или, может, я умнела с годами. Сама того не замечая, я менялась, подражала героям телефильма.
Когда я, окончив университет, начала работать, у меня поменялось не только настроение, но и поведение, я уже не молчала на собраниях, пыталась высказать какую-нибудь упрямую крамольную мысль. Меня поджигали мои друзья из сериала, я надеялась, что это им бы понравилось. Внутри была сжатая пружина, она при несправедливостях разжималась. «Нормальные же люди не молчат!» – оправдывала сама себя, имея в виду жителей коммунальной квартиры из сериала. Они и стали для меня примером «нормальных» людей. Если попадались на моем пути люди, которые были похожи на героев сериала, я их сразу узнавала, издалека. Если не попадались, начинала очень тосковать.
Из-за Кости Якушева я поступила в Заочный университет искусств в Москве, Армянский переулок, 13. Кажется, на сегодняшний день он не существует, а тогда, в 70-х, был. Говорилось же – надо на всякий случай уметь все. И вот мне так яростно захотелось уметь все. В общем, я училась на отделении станковой живописи и графики всего два года, но моя наставница Наталья Константиновна успела не просто приучить меня, несобранную и порывистую, к систематической работе, но еще дала почувствовать вкус и радость соприкосновения с цветом. И гораздо позже, разглядывая живописные работы Анчарова, я вспоминала сразу, как сладко держать в руке кисть и мелок сухой краски. Помню, когда рисовала глиняный кувшин и глиняный стаканчик, небрежно провела мелом там, где должны быть блики. И вдруг все ожило, засветилось. Такая радость была.
Отдельная история с песнями Анчарова.
Поскольку в сериале все поют, мне тоже петь захотелось. И я на гитаре стала учиться играть. Начала ходить в клуб еще в Ейске, потом был клуб «Откровение» в Вологде. Дети были еще маленькие, ходили за мной хвостиком… И я пыталась не только Анчарова петь, но и вологодских авторов узнала, вместе со всеми подпевала песням Митяева, Визбора, Окуджавы. Да что говорить, Цветаева тоже пришла ко мне вместе с гитарой. Это было освоение большого и близкого заранее мира.
Один раз на вечеринке спела «Мне в бокал подливали вино», на свой собственный мотив и сказала, что слова Анчарова. «Чего? – удивился один из гостей, – это тот, что Грина любит?» Я потеряла дар речи. Грина-то я любила еще до того, как Анчарова узнала. Такие совпадения каждый раз подтверждали, что мне крупно повезло: я наткнулась на что-то настоящее. И я стала другие книги Анчарова искать…
И «Теория невероятности», и «Золотой дождь» понравились мне еще больше, чем сериал. Получилось, что все мои родные люди – в его книгах и в сериале, в одном мире, а я по-прежнему одна, в другом мире. Этот разрыв меня доконал, и в 1974 году я поехала в Москву искать Анчарова. Это история уже описана благодаря писательнице Татьяне Тайгановой, но началось-то все с сериала «День за днем». Естественно, я начала писать автору длинные письма, которые упали в бездну. Письма после сериала приходили Анчарову мешками, он их даже читать не успевал. Когда я оказалась у него дома в 1974 году, я своими глазами видела эти серые мешки из почтовой бумаги. Как бы я сейчас почитала те письма! И свои, которые провалились туда, как в пропасть, и чужие. Ведь это был поворотный момент. Душа, до того блуждавшая в потемках, вылетела куда-то к свету. В 1990 году Анчарова не стало, об этом мне сказали друзья из Литературного института. Умер. И я не успела показать ему свои первые рассказы, как мы договорились при встрече, а они тогда уже были! Горе было неимоверное.
От личного к общему
Прошли годы. Я все жизнь искала тех, кто любит Анчарова. И однажды они пошли на меня настоящим прибоем. Я создала в сети две группы «Анчаровский круг» в интернете, сама стала администратором. Я раздувала пламя памяти, но уже не одна…. Однажды человек Александр Шитик, прислал мне десять тысяч – «я все равно пропью». Так зародился Анчаровский фонд.
Потом начались Анчаровские чтения, где стало возможным обмениваться взглядами на книги, песни, картины Мастера. Как следствие – сборник статей «Почему Анчаров?». Такое делать в одиночку невозможно.
Мне сейчас помогают многие. И мне просто повезло, что я среди «своих», среди единомышленников. Это Анчаров «встретил» нас, сделал друзьями. И Анчаровское движение сейчас есть во многих городах России, и я многих знаю лично.
После просмотра телефильма 2016 года у меня во многом поменялось восприятие первого советского сериала «День за днем». Если раньше я смотрела на каждого героя по отдельности, и он (она) слепили мне глаза, то теперь, с возрастом, важнее стали явления более общего порядка. Закономерности, что ли. Позволю себе эти маленькие открытия здесь привести.
Акценты 1 серии, которые пропущены нечаянно. Общий скандальный перегрев, где все бурлят, ругаются, где все вышли из терпения, все шиворот-навыворот все же не производит на меня мрачного впечатления. Хотя так не должно быть: добряка Большого бранят за разбитую машину, а паршивец Толич уходит как ни в чем ни бывало. Но это же реализация добра: Большой берет на себя чужую вину… Это сильно, нетипично. Прием «хороший человек в трудной ситуации» действует во всем своем размахе. И тетя Паша художника просит – нарисуй на портрет покойного мужа звездочку Героя. Вроде бы нельзя врать, но он рисует. Потому что правда жизни и правда искусства не одно и тоже. Вообще тут сразу чувствуется масштаб замысла: не об одном человеке, а обо всех. Об общности! И каждый дорог.
Акценты 2 серии: первое – всех притягивает центр действия, что случись – все стягиваются в круг… И второе – как умеют разглядеть «хорошего» в «плохом». Спрашивается: зачем им нужны «тупая» Леля и «хулиган» Толич? Нет, дают авансы! А потом «переливают»! Для меня это загадка. Устала я перековывать людей, ухожу от тех, кто предает. Но когда вижу, как это делают жители коммунальной квартиры, просто дух радуется.
Акценты 3 серии. Можно ли устраивать проверки на порядочность? Нет, тот, кто это делает – сам непорядочен. В чем разница между художником Костей и художником Борисом? В том, что Борис хочет казаться, а Костя – хочет быть, но не казаться. Самая сильная картина – та, которой еще нет. Почему это происходит? Потому что работает воображение, а когда уже есть картинка, воображение молчит.
Акценты 4 серии. Большой не хочет уступать Седому свою девушку. Ему кажется, он такой большой, что его не объехать: «Я не могу тебе уступить». А Седой – а я могу тебе уступить, уеду. Тут кто кому подарок делает? Кажется, что Седой Большому. А на самом деле Большой тоже делает подарок, не отдает, чтобы Седой ощущал ценность Тани. Да Большой и завлабу подарок делает, что уговаривает сдать заявку завлаба, которая лучше. Выходит, они все время делают друг другу подарки. Только ждут, чтобы великодушие свое проявить! Что творят! Добро борется с добром в целях еще большего добра. Вот захочешь стать добрее, черта с два. Не сможешь. Но иногда так обидно, что ни при тебе, ни для тебя такого не случалось. Ничего такого! Женя резюмирует – когда один другому подарок делает, это еще неизвестно, кто кому… У обоих душа с крыльями… Настроение серии грустное, но она сама такая гармоничная, мягкая. Потому что люди не бегут никуда, у них есть время выслушать друг друга. Ничего-ничего…
Акценты 5 серии. Здесь все вверх дном – праздник 9 мая и драматизм прошлой любви заставляют Женю корчиться на огне ревности. Ревнует ко всему – к войне, Дзидре, ко всему, что отбирает ее любимого. Такова участь младших жен. Ясно также, что этот праздник раньше был всенародный. А теперь локальный. Но не только для солдат! Сейчас это непонятно. И солдат почти не осталось.
Акценты 6 серии. Леля по умолчанию плохая, хотя она ничего такого не сделала. Как избавиться от установившегося предубеждения? Никак. Но ведь коммуналка принимает Лелю даже такой. Все ненавидят ее мужа, хотя он тоже ничего не сделал. Диплом Большого – стихийное бедствие, все жужжат вокруг, так здорово. А за меня никто так не переживал… Поэтому меня питает чужое сочувствие…
Акценты 7 серии: мужчины без женщин всегда хорохорятся, мотаются на военные сборы, надутые как индюки. Они, как Костя, бьются над картиной, но только не над холстом, а над картиной мира. Они, как Большой, бодрятся, собирая чемоданы, и руки их дрожат, когда они от себя женщину отрывают. Они, как Дядя Юра, орут на всех, достают всех своим пережитым опытом (я не умный, я старый). Они, как Толич, сцепив зубы, уезжают, потому что мама замуж выходит… и стараются перестать быть маленькими. Но душа ноет, и они кричат в трубку – приезжай!
Акценты 8 серии. Когда хорошим людям плохо – Жене, Косте, теть Паше и дядь Юре, то плохим людям особенно хорошо. Чем хуже Дядь Юре – тем лучше его хитрой дочке. Круг коммуналки резко сузился, потому что все уехали. И каждый, как в мощном прожекторе, весь-то виден. Такая нервотрепка, такое напряжение связей. И когда это разрешается счастливо, и ты уже не верил в это – грудь лопается прямо, сердце вот-вот разорвет… Да неужели же будет по-нашему? Наверно, это самое фантастическое место…
Акценты 9 серии. Когда у людей все новое – новый друг, новая квартира, Новый год – они почему-то цепляются за старое. И зачем-то тайком ходят на старую квартиру углы трогать – зачем? Затем, что память о пережитом еще горяча. Именно поэтому Дядь Юра смотрит больными глазами на привычные стены! И именно в этот момент идет главная песня. А когда они сдвигают бокалы, нельзя удержаться от слез, ведь я затылком и спиной вспоминаю минуты, когда я пережила с ними Новый год впервые, это впечаталось в меня на генном уровне. И с тех пор каждый Новый год я радуюсь и тревожусь, дрожу от ужаса и восторга. Именно поэтому. Ведь лучших друзей у меня и не было.