Buch lesen: «Мудрецы из Хелма»

© Савелий Баргер, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ксендз хелмского костела Кароль Шледжик очень любил зайти вечерком в гости к хелмскому раввину. Они не вели теософские диспуты, мирно играли пару-тройку партий в шашки, иногда перекидывались в картишки, играя исключительно в «шестьдесят шесть». Пан Кароль отдавал должное пирожкам и печенью, испеченным рабанит к чаю, обсуждали хелмские сплетни, называя их городскими новостями.

И вдруг, протягивая руку за очередным пирожным пан Кароль сказал:

– За что я вас, евреев, люблю – что вы Езуса Христуса распяли…

– Как это?! – несказанно удивился хелмскийй раввин, услышав такое заявление.

– Ну все-таки, одним меньше…

***

В гости к хелмскому раввину зашел сосед и приятель Янкель, поболтать, попить чайку, отведать вкуснейшего печенья, испеченного рабанит. Неторопливый разговор обо всем на свете и ни о чем.

– Сосед наш Вацлав Косицкий пьет горькую уже вторую неделю. Скоро из дома поплывет мебель – на работу ведь не ходит, а водки требуется все больше и больше. Бедная Марыля, бедные дети… Налейте, ребе и нам по единой, супруга ваша готовит такую замечательную настойку на смородиновых почках!

После короткой паузы Янкель продолжил:

– А не скажете вы мне, ребе, почему среди евреев не встречается горьких пьяниц? Бывает, конечно, что кто-то и выпьет лишнего, но так, чтобы пить неделями, продавать вещи из дома…

– Не так много вещей в доме еврея, чтобы было что продавать, реб Янкель. А еще я заметил, что Г-дь наш очень редко наказывает кого-нибудь дважды. Если женщина глупа, то она хотя бы красива. Если пала лошадь у биндюжника, то он может быть уверен, что пожара в его доме не случится много лет. У Гурвичей младшая дочка сбежала из дома с гоем – можно быть увереным, что старшая сделает хорошую партию, может быть даже с самим Ротшильдом. Согласитесь, что быть евреем и пьяницей слишком тяжелая кара!

***

– Ребе, я постоянно борюсь с желанием убить мою Сарочку, мою женушку! Она запилила меня своими придирками, житья нет никакого!

– Может быть, Хаим, тебе просто развестись с ней?

– Нет, ребе, развестись с ней я не хочу, я люблю ее, но убить ее я готов!

– Ты знаешь, Хаим, ты не одинок… совсем недавно ко мне приходили с точно таким же вопросом – хотят убить, но не разводиться. И знаешь, кто приходил?

– ?

– Твоя Сара.

– !!!

– И знаешь что, её шансы предпочтительнее. Гольдман принимает ставки в своей букмекерской конторе, пока что ты идешь один к трем. Может быть, все-таки развод?

***

Хелмский раввин пришел домой, вымокнув под дождем до нитки, даже теплые кальсоны. которые он предусмотрительно надевал, выходя из дома, были мокрые. Удивительно (или не очень?), но под мышкой он держал свой большой зонт, который тоже был абсолютно мокрым.

– Ребе, удивленно спросил его лучший ученик Йоси, который удивленно наблюдал, как учитель переодевался в сухое, – если бы вы были сухим с мокрым зонтом, я бы понял. Если бы вы были мокрым, а ваш зонт был сухим, я тоже понял бы – вы держали его так, чтобы сберечь от дождя. Я даже догадался бы, если и вы, и зонтик были сухими – я догадался бы. что сегодня на улице не шел дождь. Но почему вымокли вы и промок ваш зонт?!

– Что тебе сказать Йоси… человек не бывает абсолютным праведником, ими не были праотец наш Авраам, его сын Ицхак и внук Иаков-Израиль. Не был исключительным праведником великий Моше. Но даже такие люди, как Александр Яннай и Великий Ирод не были только злодеями… И вся эта история с моим мокрым бельем и не менее мокрым зонтом …Я надеюсь, ты никому не расскажешь о том, что видел сегодня? Когда пошел дождь, я пытался вспомнить, что писал Раши о долгах наших и просто забыл раскрыть зонт. А когда я вспомнил о зонте его уже поздно было раскрывать, чтобы спасаться от текущей сверху воды. Да и зачем мне сухой зонт, если подштанники мои были уже мокрыми?

***

– Послушайте, ребе, вы всегда умеете дать совет, – молодой Нахумчик не любил тянуть длинную скамейку, он всегда шел прямо к цели, – вы умеете разъяснить сложное месте в Талмуде и мне иногда кажется, что создавая Мишну раббейну Моше прямо таки советовался с вами.

– Нахум, пойди на кухню к ребецн, там у нее лежит гусь и можешь морочить ему голову сколько хочешь. Что ты имеешь спросить у меня? Ты уже решил жениться и пришел ко мне с этим?

– Ни-ни-ни! Не приведи Б-г, я еще не готов, а вы ведь не хотите, чтобы день моей свадьбы стал для меня девятым ава*? Но вопрос мой и о женитьбе тоже, вы умеете угадать вопрос, когда я его еще не задавал! Скажите, ребе, ну почему еврею полагается иметь всего одну жену, тогда как мусульмане имеют целые гаремы? Ведь сколько жен было у царя Шломо, и это не считая наложниц! А наши праотцы – Авраам, Ицхак, Иаков – у них же было не по одной жене? Кто и почему прервал эту славную привычку? И почему можно татарину, турку и арабу, а нельзя, например, мне?

– Слушай, Нахум, мне кажется, что жениться тебе уже все-таки пора, надо будет поговорить об этом с твоими родителями. А что касается множества жен у мусульман… Отчего ты решил, что Б-г таким образом являет к ним свою милость? Мне так кажется, что это его кара!

* 9 ава по еврейскому календарю – день траура, в этот день были разрушены Первый Храм вавилонянами, а затем Второй Храм римлянами.

***

– Евреи, я хочу поговорить с вами о дураках, – раввин Хелма проводил холодный осенний вечер в городском кабачке за кружкой пива. – Не уходите, останьтесь, хелмцы, речь пойдет не о вас! Я просто расскажу вам, какого совета просил меня проезжий коммерсант, заглянувший в наш город проездом из Лодзи в Вену. Он заглянул ко мне вечером и спросил: «Ребе, я должен принять умное решение. Я решил дать развод своей жене…»

– Послушайте, мар Гольдман! Какое бы решение вы не приняли, разводиться или не разводиться, оно может быть правильным или неверным, хорошим или плохим, справедливым, как решение Соломона или нечестивым, как мысли Ирода Великого, но оно не может быть умным.

– Объясните, ребе, почему вы сейчас назвали меня дураком?!

– Потому что вы дурак, Гольдман. Вы решили развестись сейчас – значит вы были дурак, когда подписывали брачный контракт. Если тогда вы действовали, как умный еврей, значит вы стали дураком недавно, когда решили сказать «Гет!» вашей жене. У вас нет выбора, в этой ситуации вы дурак по-любому. Но не огорчайтесь, я знаю дураков еще более круглых, чем вы.

– Вы имеете в виду кретинов из Швейцарии?

– Ну что вы, тем бедолагам мог бы помочь йод, если бы мамочки давали им его с раннего детства. Я имею в виду Ицика Лейбович, который умудрился жениться, развелся и снова женился, и все это он сделал с одной и той же женщиной, о чем она только думает, рожая ему детишек одного за другим шестой раз подряд! Я все же думаю, что она не думает ни о чем, особенно ночью.

***

– Ребе, мне надо с тобой посоветоваться, – сразу взял гуся за лапы Янкель, зайдя в маленький домик раввина. – Я люблю девушку и она любит меня…

– Так в чем дело? Женитесь, я быстро составлю ктубу и вы будете стоять под хупой!

– Ребе, дело в том, что она гойка! Ты знаешь, ребе, я так ее люблю, что готов креститься и венчаться с ней. Но она не хочет этого, она готова пройти гиюр, чтобы встать рядом со мной под хупу. Но я не хочу, чтобы она ради меня порвала со своим родными и своим народом…

– Что, родители не дадут за ней приданое, если она перейдет в иудаизм? Я понимаю, что ты будешь проклят и я первый наложу на тебя проклятье…

– Не в том дело, ребе! Я не хочу от нее жертвы, и она не желает жертв от меня. И я подумал – если мы с моей Баськой перейдем в ислам – каждый их нас отречется от веры отцов и никто не будет считать свою жертву исключительной!

В домике у раввина установилось тяжелое молчание, на кухне перестали греметь кастрюли и звякать ножи.

– Знаешь что, Янкель! А вы сразу станьте буддистами, у нас в Хелме так не хватает буддистов! И когда ваши души перевоплотятся, я точно знаю, что в будущей жизни ты станешь дубом. Но на твоей умственной деятельности это не отразится никак!

***

С плачем, размазывая слезы по щекам и наматывая сопли на кулак к ребе ввалился Хаим.

– Хаим, что за горе у тебя?! – страшно переживая, спросил ребе. – Кто-то умер, не приведи Б-г? Неужели Ципора, бедная твоя матушка?

Завывая в голос, захлебываясь и заикаясь, Хаим промычал:

– Я же-же-ню-ню-сь!

– Мазл тов! Так ты не любишь свою невесту?

– Люблю больше жизни!

– Она не любит тебя? Или не согласна выйти за тебя замуж?

– Любит! Согласна!

– Тебе не повезло с будущей тещей? Родители не хотят отдавать дочку за тебя?

– Малка – мать моей Леи-Двоси замечательная женщина! А какие хремзелах она печет – объедение. И меня она любит, как сына…

– Так что ж ты ревешь белухой, дурень! Умойся и расскажи по порядку.

Пока Хаим умывался, успокаивался и пил холодную воду, стакан которой ему принесла рабанит, раввин успел прочитать не менее пяти страниц из сочинения Рамбама.

– Ребе, мой старший брат Гирш женат уже 10 лет. Он так любил свою невесту, он любит свою жену до сих пор, и детишек любит. Но как он несчастен! Он закончил ешибот, целыми днями он изучает Талмуд. Его жена Ривка работает и прачкой, и уборщицей, она ходит по богатым домам перед праздниками, чтобы помочь еврейкам на кухне и заработать грошик или геллер… Мой средний брат Мендель женат 6 лет, он любит свою Цилю и Циля любит его. Мендель закончил ешибот, он изучает Талмуд и слушай, ребе – никто не знает Рамбама так, как его знает Мендель! А если бы не помощь тестя, в доме не было бы и крошки еды, а в субботу они не могли бы сделать лехаим. Они так переживают, мои братья, а жены пилят их каждый день, ругают ленивыми дурнями и желают им, чтоб они ослепли.

А я не хочу, чтобы моя Лея-Двося желала мне ослепнуть, не хочу, чтобы ее папа, чтоб ему прожить до ста двадцати, вынужден был кормить своих внуков. А я ведь в прошлом году закончил ешибот и очень люблю читать книги бен Маймона и ха-Наси! Несчастный я человек… – и Хаим снова заревел в голос, да так, что рабанит не удержалась, и тоже начала плакать…

***

– Ребе, скажите мне, пожалуйста, для чего все-таки евреи делают обрезание? Я понимаю, тысячу раз слышал «брит, брит», но все-таки! Я никак не могу для себя найти ответ на этот вопрос.

– Видишь ли, Моше, – ребе задумчиво теребил свою бороду, – ну, во-первых, это очень красиво…

***

Два друга встретились далеко от дома. Настоящие хелмцы, но родители решили, что они должны получить образование, «вытянулись в нитку» – и Гирш стал учителем, Меир – провизором. Пришлось уехать из родного Хелма, чтобы закончить гимназию, а потом училище, каждый по выбранной специальности. Чтобы отметить встречу, друзья зашли в кафе.

– Рассказывай, Меир, как ты и что? Почему грустный, что-то случилось?

– Получил место домашнего учителя у графа Эстерхази, три года назад женился… И надо же мне было подслушать, как граф объясняется в любви моей жене. А та, представляешь, отвечает на его признание поцелуями!

– Ой, беда! И что, ты скажешь ей «гет» – развод?!

– Как я могу сказать «гет» – она беременна, она ведь не сможет прожить – граф никогда не возьмет ее в жены, да и кто после скандала женится на ней! А моя Эстерка такая красавица И беременна не от меня, от графа – я высчитал, ребенок не мой. Но ничего, я отомстил обоим – Эстерхазиха тоже ждет от меня ребенка!

– Вейз мир, какой ты молодец! Но отчего такой грустный, отомстил и отомстил – «око за око»…хотя здесь, конечно, не совсем тот случай…

– Гирш, подумай сам, как я могу не печалиться?! Этот мерзавец Эстерхази сделал мне обыкновенного еврея, когда я сделал ему полноценного графинчика!

***

Конечно, женщины в Хелме любили своих мужчин, а как иначе – приходилось же стирать их подштанники и нательные рубахи, а сделать это без любви невозможно. И конечно же, мужчины Хелма любили своих жен, по пыльным улочкам городка бегало много разновозрастных доказательств их любви.

Однажды в Хелм заехала театральная труппа, говорят, проездом в Вену, а может быть и в Париж. Остановились на несколько дней, арендовали огромный пустующий сарай, повесили занавес и дали в нем несколько представлений при полном аншлаге. Пьеса называлась «Любовь и алая кровь» или «Грезы и горькие слезы», а может быть и как-то иначе, точного названия никто не помнит. Написал пьесу сам директор труппы, он же был постановщиком и играл главную роль.

Можно сказать, что спектакль посмотрел с замиранием сердца весь Хелм. Сначала на сцену вышел главный герой и долго говорил о своей любви. Потом вышла героиня и рассказала о своей любви к герою. Потом все остальные действующие лица мешали герою и героине остаться наедине и поговорить. Только Фернандо решит объяснить Элоизе, как он ее любит – тотчас он нужен своему другу. Элоиза решила признаться в любви – матушка отправляет ее ухаживать за больной теткой. Лишь в финале юный Фернандо, которого играл актер чуть не под пятьдесят лет, поцеловал хрупкую Элоизу весом около 110 кг и тут же все остальные герои пьесы начали бурно за них радоваться, обнимать и поздравлять. Финальная сцена пьесы вызывала особенное обильное слезотечение у женской части публики, носами шмыгали даже многие мужчины в зрительном зале.

Удивительно было то, что посмотревшие пьесу женщины Хелма дружно, как одна, отказали своим мужьям в том, в чем последние не знали отказа со дня свадьбы. Ну совсем как в «Лисистрате», о которой у евреек Хелма не было ни малейшего представления. Евреи города собрались в доме у раввина просить, чтобы тот нашел ответ «что делать?» в Талмуде. Не все евреи, конечно же – самые активные, помоложе, но Хаим, которому скоро должно было исполниться шестьдесят, тоже пришел.

Раввин полистал Талмуд, открыл и тут же закрыл Тору.

– Евреи, если бы вы отказались выполнять свою часть обязанностей, я бы знал. что вам ответить! Муж должен любить свою жену и любить ее он должен регулярно. Но что вам делать, когда ваши жены… не нахожу я ответа ни в Талмуде, ни в своем сердце! Надо будет спросить совета у цадика.

Ребецн, которая привычно возилась у себя на кухне, слышала весь разговор и была в курсе городских событий не стала входить в комнату, просто остановилась в дверном проеме из кухни в комнату.

– Старый ты дурень! А вы, молодые и глупые и ты, Хаим, немолодой, а тоже глупый! Ваши жены посмотрели пьесу про «Что-то-там про любовь» и всего лишь захотели не только стирать ваши портянки и чистить лапсердаки, готовить вам цимес и фаршировать рыбу! Они хотят всего лишь услышать от вас что-то ласковое, впервые в жизни получить хоть какой-то подарок, увидеть, что вы их по-прежнему любите! Когда в последний раз вы делали что-то подобное? А ведь в театре этот мишугинер Фернандо постоянно говорил и своей ненормальной и всем вокруг. как он ее любит!

Задумчивые, выходили евреи от раввина. чтобы передать соседям слова рабанит. Интересно, что такого количества цветов хелмские цветочницы не продавали ни в один вечер ни до, ни после этого вечера. А сколько раз в эту ночь в Хелме звучало «Их гоб дих либ!» просто не поддается никакому подсчету.

***

Янкель и Шломо обедали. Скромный обед, но все же на стол жена Янкеля Ривка поставила бульон из куриных потрошков и нарезаную тонкими кружочками фаршированую гусиную шейку. Пара рюмок водки только способствовала такому обеду и разговору после него.

– Послушай, Янкель, ты и я любим шейку, твоя Ривка делает ее замечательно, почти как моя мама. К нам в Хелм приезжал зверинец, я видел в зверинце страуса. Вот бы, думаю, приготовить шейку из этой птички, какая бы славная получилась бы шейка!

– Не кошерно, – строго заметил Янкель.

– А мне вот интересно, почему страуса объявили некошерной птицей? Неужели из-за того, что он не умеет летать? А может быть он умеет, просто не хочет?

– Шломо, Шломо, ну подумай сам! Во-первых, где ты найдешь шойхета, чтобы сумел правильно зарезать эту птичку? Она же его может убить одним ударом своей ножки! Во вторых – во всем Хелме ты не найдешь такого огромного котла и чтоб он был кошерован, сварить такую огромную фаршированную шейку!

***

– Послушайте, ребе, вы знаете барона Ротшильда?

Вопрос от Янкеля Циперовича прозвучал так неожиданно и нелепо, что раввин поперхнулся чаем.

– Что, лично?!

– Я не сомневаюсь, что такой многоуважаемый раввин, как вы, светоч учености и знаток Талмуда, лично знакомый с Любавичским Ребе, может знать и Ротшильда в Вене, и Бродского в Егупеце, и Полякова в Москве. Но я имел в виду то, что наш многоуважаемый ребе, конечно же слышал о бароне Ротшильде из Вены. Сейчас уже непонятно, говорят, что он переехал в Париж или Лондон, но это не важно. Мне интересно, какой чай пьет барон по утрам – с яблочным вареньем и рогелах или с медом и мандельброт?

Ребе задумался на минуту и Янкель с удивлением и страхом увидел слезы на его щеках:

– Что с вами ребе, почему вы плачете? Неужели мой вопрос так огорчил вас?

Ребе вытер слезы, громко высморкался в огромный носовой платок, который достал из кармана своего жилета.

– Знаешь, Янкель, я уверен, что Бродский никогда не интересовался, что пьют евреи в Егупеце по утрам, как барону Ротшильду неинтересно, что едят австрийские евреи в Вене, французские в Париже и английские в Лондоне. Но ведь и французы, англичане. австрийцы равнодушны – есть у барона хала, чтобы встретить субботу или он должен уже пить простую воду? Я плачу потому, что только в Хелме евреи интересуются, что барон Ротшильд ест на завтрак, да может быть в Егупеце переживают, обедал ли сахарозаводчик Бродского и им интересно узнать за железнодорожника Полякова в Москве – что мама приготовила ему на ужин!

***

К ребецн – жене раввина зашла соседка, попросила одолжить хотя бы пол-кочана капусты – решила сварить борщок, а купусты дома нет. Следом заскочила другая соседка – без морковки цимес не приготовить, а морковки дома – только лук и петрушка. Ну как не помочь? Они ведь потом отдадут, если не забудут. Да и самой рабанит случалось то сахар, то муку у соседей спрашивать, не от бедности (слава Б-гу, раввин в Хелме не последний человек, есть что положить в кастрюлю каждый день)!

Ну зашли и зашли, получили – одна вилок капусты, вторая чуть ли не фунт морковки. Так ведь без чашки чая не отпустишь? Поболтать, свои новости рассказать, городские услышать. Это мужчины, когда к ребе приходят, разговоры ведут о политике и обсуждают сложные места в Торе. Налила подружкам чай, заварки не пожалела, варенье и тейглах поставила – угощайтесь. Дверь из кухни в комнату открыта – чего теплу от печки пропадать? Домик у раввина хороший – прихожая и одна комната, кухня с плитой, конечно, отдельная. А зачем им с женой больше? Что им, как Бродскому или, не дай Б-г, как Ротшильду, замок содержать.

– Глупая женщина Фира Гольдман, доведет своего мужа – получит развод, – начали обсуждение, перемывают косточки. – Второй год, как замужем, все хочет мужа переделать, все она его перевоспитывает!

– А вот у аптекаря нашего жена умница, она его осторожно учит, не кричит и не тыкает носом, переделать не пытается.

– Да, умница, дай Б-г ей хороших деток и жить до ста двадцати!

– Интересно, а что делает со своим мужем мудрая женщина?

– Она его принимает таким, как он есть! – подал голос из комнаты раввин, который невольно слышал женский разговор на кухне.

***

На окраине маленького местечка мальчик пяти лет играл с волчком. Ханука прошла, пришло лето, а волчок остался – грубая заостреная чурка, четыре стороны которой были ярко раскрашены в разные цвета. Короткие штаны на помочах, черная кипа, светлые волосы на висках закручены в длинные пейсы.

Первая Мировая, потом Гражданская война почти не задела маленький штетл* в Белорусии, во всяком случае, не задела семью Йоси. Отступление русской армии и наступление немецкой, выселение евреев из прифронтовой полосы, красные и белые, зеленые и войска Пилсудского прокатывали по местечку, евреям оставалось только терпеливо ждать, чем новая волна закончится. Ну, терпения им было не занимать, ждали и молили своего сурового Б-га, чтоб только не было погрома.

Недалеко от крайнего дома, на пустыре его старшая сестра присматривает за козой, другая сестра, еще старше, хлопочет по дому, помогая матери. Самые старшие, два Йосины брата – один заканчивает учебу в ешиботе, а второй уехал в соседнюю Литву служить раввином в почти таком же штетле. Отец, как обычно, читает Тору или Талмуд в синагоге, а может быть, кто-то из соседей зашел к нему поговорить или соседка заглянула, спросить совета.

По улице местечка шел почтальон в старой, еще имперской почтовой форме. На черном форменном сюртуке сверкали два ряда пуговиц, блеск пуговиц на обшлагах, значки в петлицах, фуражка украшена бляхой. Густые усы в разлет, через плечо тяжелая сумка, сегодня кто-то на этой улице получит письмо, а может быть даже бандероль. Йоси замер и затрепетал от увиденной красоты, а потом на весь штетль раздался его крик, когда он не жалея пяток несся домой:

– Тато, их гоб гезеен а генерал! Их гоб гезеен а генерал!**

* маленький город, местечко (идиш)

** Папа, я видел генерала! (идиш)