Buch lesen: «Одно темное окно»

Рейчел Гиллиг

Schriftart:

Тихоням со множеством историй в головах
Их мечтам и кошмарам

Rachel Gillig

ONE DARK WINDOW

Перевод с английского Вероники Борискиной

Иллюстрация на переплёте Fukkatsu Art

Художественное оформление Артёма Суменкова

Часть I
Карты

Глава первая

Мне было девять, когда в наш дом впервые пожаловали целители.

Дядя уехал вместе со своими людьми. Кузина Айони с братьями громко играли на кухне, и тетя не слышала стука в дверь, пока первый мужчина в белом одеянии не переступил порог гостиной.

У нее не оставалось времени спрятать меня. Я спала, растянувшись на окне, точно кошка. Когда тетя разбудила меня, ее голос охрип от страха.

– Ступай в лес, – прошептала она, отпирая окно и осторожно проталкивая меня через створку на землю.

Я упала не на теплую летнюю траву. Головой я ударилась о камень и моргнула, из-за тошноты и головокружения перед глазами замелькали темные очертания, а голову окутало красное липкое тепло.

Я слышала их в доме, их тяжелые и зловещие шаги.

«Вставай, – позвал голос в моей голове. – Вставай, Элспет».

Поднявшись на шатких ногах, я отчаянно устремилась к кромке леса за садом. Меня окутал туман, и хотя в кармане не было амулета, я побежала к деревьям.

Но голова болела слишком сильно.

Я вновь упала, и по шее потекла кровь.

«Они поймают меня, – мысленно закричала я, теряя рассудок от страха. – Они меня убьют».

«Никто не причинит тебе вреда, дитя, – прорычал он. – А теперь вставай!»

Я попыталась. Постаралась приложить все силы. Но слишком повредила голову, и после пяти отчаянных шагов – кромка леса так близко, что до меня доносился его запах, – я рухнула на землю в холодном, безжизненном обмороке.

Теперь мне известно, что последующие события – не сон. Они не могли им быть. Когда люди теряют сознание, им ничего не снится. А мне и вовсе не доводилось видеть сновидения. Но я не знаю, как еще это назвать.

Во сне в меня просачивался густой и темный туман. Я была в саду тети, как и мгновением ранее. Могла видеть и слышать – чувствовать запах, ощущать грязь под головой, – но я оцепенела, не в силах пошевелиться.

«Помоги! – тихо прокричала я. – Помоги мне».

В сознании отдавались тяжелые и спешные шаги. По щекам стекали слезы. Я вздрогнула, но не могла ничего различить, все вокруг расплывалось, будто я пыталась разглядеть что-то под морской водой.

Руки пронзила острая, яростная боль, а вены стали черными, словно чернила.

С моих губ сорвался крик. Я кричала до тех пор, пока мир вокруг не исчез – зрение меркло, пока все не обратилось во тьму.

Я очнулась под ольхой, укрытой туманом и густой зеленью леса. Боль в венах стихла. Каким-то образом мне удалось добраться до кромки леса даже с разбитой головой. Я сбежала от целителей.

Я буду жить.

Легкие раздулись, и я издала счастливый всхлип, пока разум продолжал бороться с грозившим захлестнуть меня приступом паники.

Только сев, я почувствовала боль в руках. И взглянула вниз. Ладони были исцарапаны и разодраны, пальцы замараны кровью в тех местах, где ногти, теперь покрытые землей, сломались. Почва вокруг оказалась разрыта, трава примята. Что-то – или кто-то – прижало ее к земле.

Что-то – или кто-то – помогло мне доползти сквозь туман до безопасного места.

Он так и не рассказал мне, как перенес мое тело, как ему удалось спасти меня в тот день. Это одна из его многочисленных невысказанных тайн, отрешенно покоящихся во тьме, за которой мы присматриваем.

Однако именно тогда я впервые перестала бояться Кошмара – голоса в моей голове, существа со странными желтыми глазами и жутким, вкрадчивым голосом. Минуло одиннадцать лет, и я его совсем не боюсь.

Даже если должна.

Тем утром я шла по лесной дороге, чтобы встретиться с Айони в городе.

Серые тучи омрачали мой путь, и тропа была скользкой от густого мха. Лес удерживал тяжелую дождевую воду, словно бросая вызов неизбежной смене времени года. Лишь редкие кусты кизила контрастировали с изумрудным глянцем – красно-рыжие оттенки ярко выделялись на фоне тумана, пламенные и горделивые.

Птицы вспорхнули из куста самшита, испуганные моей лишенной грации походкой, и вихрем взлетели ввысь, в туман, столь густой, что казалось, будто их крылья его вздымают. Я натянула капюшон на лоб, насвистывая мелодию. Одну из песен Кошмара, из множества тех, что он напевал в темных уголках моего разума. Старую, заунывную, нежную в тихом гомоне. Она приятно звенела в ушах, и, когда последние ноты сорвались с моих уст на тропу, мне стало жаль, что они уходят.

Я обратилась к задворкам сознания, ощупывая тьму. Когда мне ничего не ответили, засеменила дальше по дороге.

Тропа стала слишком грязной, и я шагнула в лес, задержавшись возле кустарника с ягодами – черными и сочными. Прежде чем съесть их, я выудила из кармана свой амулет, воронью лапку, и покрутила его в руках. Туман, задержавшись на краю дороги, прильнул ко мне.

Муравьи попались в липкий сок на моих пальцах. Я стряхнула их. Резкий вкус кислоты обжег язык, когда случайно проглотила нескольких. Я вытерла пальцы о платье, сшитое из такой темной шерсти, что она поглотила пятна целиком.

Айони ждала меня в конце дороги, сразу за деревьями. Мы обнялись, и она взяла меня за руку, разглядывая мое лицо под тенью капюшона.

– Ты ведь не сходила с тропы, Бесс?

– Лишь на мгновение, – призналась я, обращая взор к улицам.

Мы стояли на окраине Бландера, паутина мощеных улиц и магазинчиков страшила меня сильнее любого темного леса. Люди суетились, человеческие и животные звуки казались слишком громкими для моих ушей после стольких недель, проведенных дома в лесу. Перед нами промчалась карета, звук цокающих копыт резко отразился от старинных уличных камней. Мужчина тремя этажами выше выплеснул грязную воду из окна, и часть ее попала на подол моего черного платья. Дети плакали. Женщины кричали и причитали. Торговцы выкрикивали свои товары, и где-то прозвенел колокол – глашатай Бландера сообщал об аресте трех разбойников.

Вздохнув, я последовала за Айони вверх по улице. Мы замедлили шаг, чтобы заглянуть в лавки торговцев – пробежаться пальцами по новым тканям, вытащенным из-за прилавков. Айони заплатила медяк за пучок розовых лент и улыбнулась хозяину лавки, продемонстрировав небольшую щель между передними зубами. Вид Айони согревал меня. Я очень привязалась к ней, моей златовласой кузине.

Мы с ней такие разные. Она – честная, настоящая. Ее чувства отражались на лице, в то время как мои прятались за тщательно отработанным самообладанием. Она живая во всех отношениях, озвучивает свои желания, страхи и все, что между ними, вслух, словно заклинание благодарности. Куда бы Айони ни пошла, она вела себя легко, привлекая людей и животных. Казалось, даже деревья качаются в такт ее шагам. Все любили ее. И она любила их в ответ. Даже в ущерб себе.

Айони не притворялась. Она просто была собой.

Я завидовала ей в этом. Сама я напоминала запуганного зверька, редко ведавшего спокойствие. Мне нужна Айони – ее защита, сотканная из тепла и легкости – особенно в такие дни, как этот: день моих именин, когда я навещала отчий дом.

Где-то далеко, в глубине моего сознания, раздался звук щелкающих клыков, затем он медленно стих. Я стиснула зубы и сжала кулаки, но все бесполезно – невозможно контролировать появления и исчезновения Кошмара. Мимо нас протиснулся мальчишка, его взгляд слишком долго задержался на моем лице. Я фальшиво улыбнулась и отвернулась, проведя рукой по напряженным мышцам лба, пока не почувствовала, что выражение лица стало отстраненным. Я годами оттачивала этот трюк в зеркале – лепила свое лицо, словно глину, пока оно не приобретало отсутствующий, сдержанный вид человека, которому нечего скрывать.

Я чувствовала, как Кошмар наблюдает за Айони моими глазами. Когда он заговорил, его голос стал маслянистым:

«Златовласка чиста и мягка. Златовласка незрима – проста. Златовласку легко проморгать. Златовласке королевой не стать».

«Тише», – шикнула я, поворачиваясь спиной к кузине.

Айони не знала, как на мне отразилось поветрие. По крайней мере, не полностью. Никто не знал. Даже тетя Опал, приютившая меня, когда я бредила от лихорадки. По ночам, когда меня поглощал жар, она затыкала дверные щели шерстью и держала окна закрытыми, дабы я не разбудила своими криками других детей. Она поила меня снотворным и прикладывала припарки к разгоряченным венам. Читала мне книги, некогда принадлежавшие им с мамой. Тетя любила меня, несмотря на то, к чему могло привести сокрытие ребенка, подхватившего лихорадку.

Когда я наконец вышла из своей комнаты, дядя и кузены уставились на меня, выискивая любые признаки магии – все, что могло бы меня выдать.

Но тетя была непреклонна. Я действительно подхватила лихорадку, которой так боялись в Бландере, но на этом все и закончилось – поветрие не наделило меня магией. Ни Хоторны, ни новая семья отца не будут признаны виновными в связи со мной, пока мое заражение остается тайной.

И я могла сохранить жизнь.

Так и рассказывается лучшая ложь – с достаточной долей правды, чтобы стать убедительной. На какое-то время я даже поверила в эту выдумку – поверила, что не обладаю магией. Ведь у меня не проявилось ни одного из явных магических симптомов, которые так часто сопровождали заражение – ни новых способностей, ни странных ощущений. Мне вскружила голову иллюзия, что я единственный ребенок, переживший поветрие без магических последствий.

Но то было время, которое я старалась не вспоминать – время наивности, до Карт Провидения.

До Кошмара.

Его голос растворился в небытии, и безмолвная тень его присутствия снова ускользнула во тьму. Мой разум вновь принадлежал мне, шум города наполнил уши с новой силой, когда я последовала за Айони мимо торговых лавок на Маркет-стрит.

На следующем повороте нас встретило резкое эхо. Кто-то кричал. Я вытянула шею. Айони потянулась ко мне.

– Дестриэры, – заявила она.

– Или Орис Уиллоу со своими целителями, – предположила я, ускоряя шаг и осматривая улицу в поисках белых мантий.

Раздался еще один крик, пронзительные нотки подняли волоски на шее. Я повернула голову в сторону многолюдной мощеной площади, но Айони оттащила меня подальше. Единственное, что мне удалось разглядеть, прежде чем мы свернули за угол, была женщина с раскрытым в беззвучном вопле ртом, рукав ее плаща был откинут, чтобы обнажить черные, точно чернила, вены.

Мгновение спустя она исчезла за четырьмя мужчинами в черных плащах – дестриэрами, элитными солдатами короля. Крики преследовали нас, пока мы спешили по извилистым улочкам Бландера. К тому времени, как достигли ворот дома семьи Спиндл, мы с Айони обе запыхались.

Дом моего отца был самым высоким на улице. Я стояла возле ворот, но крики все еще звучали в голове. Порозовевшая от спешной прогулки Айони улыбнулась стражу.

Большие деревянные ворота распахнулись, являя взору широкий кирпичный двор.

Я вошла следом за кузиной. В центре двора, окруженного песчаником, рос древний бересклет, посаженный еще дедом моего деда. В отличие от нашего багрового знамени семьи Спиндл¹, дворовое дерево до сих пор сохраняло темно-зеленый цвет, восковые листья утяжеляли его узкие ветви. Я протянула руку, чтобы осторожно коснуться листа, не задев при этом ряд мелких зубчиков по краям. Дерево было не высоким и царственным, но старым и величавым.

Рядом с бересклетом росла еще малая и незрелая круглолистная рябина.

На северной стороне двора находились конюшни, а на южной – оружейная. Мы не отважились идти ни по одному из этих направлений, наш путь лежал прямо. Когда мы достигли каменных ступеней перед домом, я перевела дух, еще раз удостоверилась в правильном выражении лица и трижды постучала в большую дубовую дверь.

Нас приветствовал дворецкий отца.

– Добрый день, – сказал Бэлиан, прищурившись и встретившись со мной взглядом. Подобно остальным слугам в доме отца, он давно научился относиться с осторожностью к старшему ребенку семьи Спиндл.

С моего последнего визита миновал год. Тем не менее меня встретили знакомые тусклые цвета дома с неизменными коврами и гобеленами. Бэлиан зажег свечу, и мы с Айони последовали за ним мимо темно-вишневой лестницы с длинными витыми перилами. Я не задумывалась ни о том, как мне нравилось скользить по ним в детстве, ни о том, что дом с тех пор не изменился.

Я вообще мало о чем размышляла.

Бэлиан открыл закругленную дверь в гостиную. Я почувствовала запах очага, прежде чем ощутила его тепло, богатый аромат кедра щекотал мне нос. Моя мачеха Нериум и сводные сестры-близняшки Ная и Димия поднялись с мягких кресел.

Сестры из приличия улыбались, на их округлых щеках появились одинаковые ямочки. В их лицах я могла разглядеть черты отца, особенно потому, что лицо их матери, Нериум, не создано для легких улыбок. Мачеха оглядела меня поверх острого носа, накручивая кончики белых волос длиной до талии на тонкие угловатые пальцы.

Жена отца напоминала прекрасного стервятника, вновь устроившегося в своем любимом кресле. Она сидела, наблюдая за мной проницательными голубыми глазами, оценивая, достойна ли я для употребления в пищу.

Айони вошла в комнату первой, загородив меня от Нериум.

Я обняла Наю и Димию, сводные сестры старались не прижиматься ко мне слишком сильно. Когда Бэлиан закрыл дверь, мы с Айони заняли места в богато обитых креслах возле камина, мое оказалось к нему ближе всего.

Все происходило так обыденно, что казалось отрепетированным.

На маленьком столике рядом с моим креслом стояла ваза с темно-фиолетовыми ирисами. Я провела пальцами по лепесткам, стараясь не повредить их. В гостиной всегда стояли ирисы.

– Такие невзрачные цветы, – заметила Нериум, наблюдая за мной; ее глаза сузились, когда взгляд скользнул по ирисам. – Не могу понять, что твой отец в них нашел.

Мои внутренности скрутило в узел. Как и в большинстве вещей, которые говорила мне Нериум, в ее мягких, тщательно подобранных словах чувствовался оттенок злобы. Отец держал в доме ирисы по простой причине.

Мою маму звали Айрис.

– Я думаю, они прекрасны, – улыбнувшись мне, сказала Айони, а затем метнула ядовитый взгляд в мою мачеху.

Димия, которая часто смеялась, когда не понимала, что происходит, нервно хихикнула.

– Ты хорошо выглядишь, – сказала она, наклонившись к Айони. – Это новое платье?

Я почувствовала на себе взгляд Наи, сидевшей по другую сторону очага. Она смотрела так, будто я книга, которую ей запретили читать. Но стоило нашим взглядам встретиться, как она отвернулась с настороженным выражением лица.

Мои сводные сестры не любили меня. А если когда-то и любили, то давно разучились. В свои тринадцать, родившись на семь лет позже меня, Димия и Ная были одинаковы почти во всем, неотличимы друг от друга, если не считать бледного родимого пятна чуть ниже левого уха Наи. Всю жизнь они наблюдали за мной, отзеркаливая выражение осторожного любопытства, приберегая доброту лишь друг для друга.

Мы с Димией обменялись ничего не значащими фразами, тепло от камина едва меня согревало. Она сказала, что их пригласили отпраздновать Равноденствие в королевский замок Стоун.

– Мне нравится Равноденствие, – заявила Димия, заглушая голоса матери и сестры. С мечтательным взглядом она взяла с дальнего столика печенье с маслом. Когда сестра заговорила, крошки слетели с ее губ. – Музыка, танцы, игры!

– Не все игры доставляют удовольствие, – сказала Ная, убирая крошку с уголка губ близняшки. – Помнишь, что случилось в прошлом году?

Ноздри Нериум раздулись. Айони нахмурилась. Димия одернула край рукава.

Я уставилась в пустоту. Я не помнила… Меня там не было.

– Принц Хаут любит играть в правду со своей Картой Чаши, – пояснила Нериум, не удосужившись взглянуть на меня.

– Между ним и другим дестриэром – полагаю, Джеспир Ю, – вспыхнула ссора. Хотя все никак не могу понять, почему у короля на службе женщина…

«Твой отец идет».

Я резко подскочила, когда назойливый голос Кошмара выскользнул из темноты в моей голове.

«Разве ты не видишь?»

Я замерла, опустив веки. Там, во мраке, разгораясь все ярче, вспыхнул синий свет: Карта Провидения – Карта Колодца. Она выглядела как сапфировый маяк, парящий над землей, несомненно, спрятанный в кармане отца. Как и другие Карты Провидения, Колодец был размером с любую игральную карту, не больше моего сжатого кулака. И обшит старинным бархатом.

Именно от бархата исходило то свечение, что способна видеть только я. Или, вернее, существо в моем разуме.

Карта Колодца была приданым моей матери и стоила столько же, сколько весь дом Спиндлов. Это одна из двенадцати Карт Провидения, составлявших колоду. Согласно нашему древнему тексту в «Старой Книге Ольх», Карты Провидения не только величайшее сокровище Бландера, но и единственный законный способ творить магию. Любой мог использовать их – требовалось лишь прикосновение и намерение. Очистите свой разум, возьмите карту в руку, трижды коснитесь ее, и магия карты окажется в вашем распоряжении. Уберите карту в карман или поместите в другое место, магия все равно продолжит действовать. Еще три прикосновения или касание другого человека – и ее поток оборвется.

Но если использовать карту слишком долго, последствия будут ужасающими.

Карты Провидения – исключительная редкость, их число ограничено. В детстве мне удавалось взглянуть на них лишь мельком.

А прикоснулась я всего к одной.

Я вздрогнула, ощущение бархата щекотало память. Синий свет от Карты Колодца отца становился все отчетливее. Когда дверь открылась, свечение хлынуло в гостиную, маяк засветился в нагрудном кармане его дублета.

Эрик Спиндл. Хозяин одного из старейших домов Бландера. Высокий, суровый, грозный. Самое прискорбное, что когда-то он был капитаном тех самых людей, призванных выслеживать носителей магии, – таких, как я.

Дестриэр до мозга костей.

Но для меня он больше, чем просто солдат. Он мой отец. Как и остальные представители рода Спиндл, Эрик немногословен. Когда он говорил, его голос был глубоким и резким, напоминая зазубренные камни, затаившиеся в тени под разводным мостом. Тронутые серебром волосы отца скреплены на шее кожаной лентой. Как и у Нериум, его губы не располагали к легкой улыбке. Но когда он взглянул в мою сторону, острые уголки его голубых глаз смягчились.

– Элспет, – произнес он. И вытащил руку из-за спины, сжимая в мозолистом кулаке болезненно хрупкий букет полевых цветов. Тысячелистник. – Счастливых именин.

В груди что-то кольнуло. Даже спустя столько лет – после смерти матушки, заражения, – он всегда дарил мне на именины тысячелистник.

«Прекраснейший из всех тысячелистников», – так он называл меня в детстве.

Я встала и подошла к отцу, синий свет в его кармане ослеплял меня. Когда глава семьи Спиндл вложил мне в руку тысячелистник, я ощутила запах леса. Должно быть, папа собрал цветы сегодня утром.

Я старалась не смотреть ему в глаза слишком долго. Это только поставило бы нас обоих в неловкое положение.

– Спасибо.

– Мы собирались встретить тебя в зале, – сказала мачеха отцу с ноткой раздражения в тоне. – Что-то случилось?

Лицо Эрика Спиндла ничего не выражало.

– Я пришел поздороваться со своей дочерью в собственном доме, Нериум. Ты не против?

Она стиснула челюсть. Айони прикрыла рот рукой, чтобы скрыть смешок.

Я почти улыбнулась. Приятно слышать, как отец заступался за меня. Но напряжение в уголках губ пересилила монотонная, застарелая боль, затаившаяся глубоко в груди и напомнившая мне о неизменной повисшей между нами правде.

Он не всегда за меня заступался.

Бэлиан просунул лысеющую голову в гостиную.

– Ужин готов, милорд. Жареная утка.

Отец резко кивнул.

– Пойдемте в зал?

Мои сводные сестры покинули гостиную, за ними последовал отец. Айони шла следующей, а я на шаг позади.

Нериум поймала меня возле двери, впившись тонкими пальцами в руку.

– Твой отец желает, чтобы в этом году ты присутствовала с нами на Равноденствии, – прошептала она, ее «с» напоминало шипение. – Чего, конечно же, ты не сделаешь.

Я опустила взгляд на ее пальцы на моей руке.

– Почему ты так уверена, Нериум?

Она прищурилась.

– Насколько я помню, в прошлый раз ты выставила себя на посмешище с тем мальчиком, чья мать, да будет тебе известно, не единожды приезжала в надежде встретиться с тобой.

Я поморщилась. Почти забыла про Аликса. Прошли годы.

– Ты могла бы рассказать ей, где я на самом деле живу.

– И дать людям повод задавать вопросы, почему отец отослал тебя? – Морщинки вокруг ее губ углубились. – У нас удачное соглашение, Элспет. Ты живешь вдали от двора, тихо и незаметно, а твой отец платит Хоторнам – и, стоит заметить, весьма щедро, – за твое содержание.

Мое содержание. Будто я лошадь в конюшне дяди. Я вырвала руку из хватки Нериум. Весь нагулянный аппетит пропал. Я заглянула за плечо мачехи в поисках Айони, но она уже зашла в большой зал.

– У меня вдруг не осталось сил для утки, – процедила я сквозь зубы. И оттолкнулась от Нериум, хлопнув дверью гостиной. – Уверена, ты примешь мое оправдание.

Я практически слышала улыбку в мягком, злобном голосе мачехи:

– Разумеется, как и всегда.

Мне удавалось сохранять самообладание, пока я не покинула отчий дом. И только когда за мной закрылись огромные двери, позволила себе заплакать.

Не поднимая головы, с горящими от слез глазами, я торопливым шагом прошла весь путь до старой церкви на окраине города, дав передышку своим хилым легким, лишь когда осталась одна на пустынных улицах.

Согнувшись, я закашлялась, гнев и обида громко забились в груди.

Кошмар извивался в темноте, словно волк, топчущий траву, прежде чем лечь на нее.

«Жаль, что нам пришлось уйти, – сказал он. – Я так наслаждался воодушевляющей беседой с ненаглядной Нериум».

Я продолжала путь, пиная камень носком ботинка, пока он не затерялся в высокой траве, росшей вдоль хребта между дорогой и рекой.

«Совсем скоро ты увидишь ее снова».

«И ты вновь сбежишь, поджав хвост?»

«Хочешь, чтобы я осталась после такого?» – огрызнулась я.

«Да. Потому что бегство, дорогая, это именно то, чего она от тебя ждет».

«Так проще – избегать их. – Я тяжело вздохнула. – Бежать. Такова моя натура. Кроме того, – глухо добавила я, – отец не бросил бы меня одиннадцать лет назад, если бы действительно жаждал моего общества. Тебе это известно – так зачем насмехаться?»

Смех Кошмара сродни воде, стекающей по стенам пещеры, отдавался эхом, а затем растворялся в полнейшей тишине.

«Потому что, моя дорогая, такова МОЯ натура».

Я сидела возле реки, наслаждаясь спокойным звуком бегущей воды. Сорвав тысячелистник, один за другим отрывала крошечные желтые лепестки. Я купила у торговца яблоко и кусок острого сыра и оставалась на берегу, пока затянутый туманом свет не скрылся за горизонтом. Какая-то крошечная надежда твердила мне, что Айони может покинуть отчий дом раньше и последовать за мной – что мы вместе пройдем по лесной дороге – но колокол прозвонил семь раз, а она все не приходила.

Я заплела волосы в толстую косу и отряхнула грязь с подола. Бросив последний взгляд на дорогу, ведущую в город, я сжала в кармане воронью лапку и вошла в лес.

1.Отсылка к тому, что бересклет имеет прямое отношение к фамилии рода Спиндл, поскольку на английском бересклет называется «Spindle tree».