Buch lesen: «Смятение и покой. Стихи»

© Нина Юшкова, 2021

ISBN 978-5-0053-2254-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Л Ю Б О В Ь

Романс

Спасибо, родной мой, за позднюю встречу,

За то, что наш путь Провиденьем отмечен,

За ту необъятность, что кличут любовью,

За то, что играет волна в изголовье

Палатки, затерянной в Ладожских шхерах,

За жизнь без оглядки, прогноза и меры,

За ту красоту, что даётся немногим,

За то, что колёса сжирают дороги.

Пускай вместо роскоши жаркого Крыма

Поля иван-чая проносятся мимо,

Ни пальмы, ни розы – ромашки и клевер,

За то, что любить научил русский север

И жгуче-холодные, чистые воды,

Опасное, страстное чувство свободы

В безлюдных просторах озёр бесконечных,

За чудо-мгновенья, что с нами навечно,

За то, что единым желаньем палимы,

Картину собрать по кусочкам смогли мы.

***

Сны мои – ветки черемух в лицо и роса и сладость

Меда и терпкость вина, и черемух дурман, дурман…

Сны мои – смех твой и легкость моя и радость.

А просыпаясь, слепая, дурная, бреду сквозь туман.

Все я могу – и летать, и любить, и ломать, и строить.

Силу и молодость-счастье-свободу плещу через край.

Избы тушу я плевком. Коня не вопрос успокоить.

Все отдаю по дешевке. Верните потерянный рай.

Есть под землей в моем личном аду заветные точки.

Три остановки метро, где не поздно еще повернуть.

Где вместо общей судьбы я выбрала путь одиночки.

Ложь. А кому теперь лгать? Оба знаем печальную суть.

Здесь на земле столько яблок, что хруст их почти не слышен.

И уж конечно же в каждом – познанья-прозренья сполна.

Я ж обожрусь до икоты пьяных и приторных вишен,

Пусть в голове чудесята-бесята, зато не одна.

Вместо дуэлей, стяжания славы, денег, успеха —

Дом для семьи, к суетным близким любовь до конца, конца…

…А за стеной, стеной… – гром веселого буйного смеха!

Ночью же… теплым касанием от шеи и до крестца…

Пепел

Луна сквозь сосны в озере плыла.

Смотря на угли, женщина сидела

С лицом совы и со змеиным телом,

С глазами, изгоревшими дотла.

Она варила пищу на костре.

С неловких рук, покрытых волдырями,

Казалось, кожу слизывает пламя,

Светящуюся в лунном серебре.

Она сняла одежду на ветру

И в воду ледяную погрузилась.

Лицо гримасой муки исказилось

От стужи, пробежавшей по нутру.

Она плывет и знает наперед,

Что сменит теплота палящий холод,

Что утолится самый лютый голод,

Ожоги заживут и боль пройдет.

А он не сможет пережить опять

Неотвратимость своего ухода,

Ему теперь дарована свобода

Земную круговерть не повторять.

Она разучится и плакать и жалеть.

И станет звонким смехом заливаться

И яростно другому отдаваться,

И песни дикие, волнующие, петь.

Он понимал, что скоро он умрет.

Не будет для него освобожденья

От горестного, тяжкого мученья,

И Смерть мученье это оборвет.

А ей – растить детей, творить, цвести.

И чувствовать его с собою рядом.

И пеплом сердца своего и пеплом взгляда

Все посыпать, что встретит на пути.

Свадебные фотографии

Мы были так красивы и юны!

В тебе – покой натянутой струны,

Я – трепет, щёчки пухлые, наив,

Отныне мир мы делим на двоих.

На тонкий палец не идет кольцо,

И ноги наливаются свинцом,

Но в списке отрицательных примет,

Такой приметы вроде бы как нет.

Мой лёгкий поцелуй неуловим.

Не успевает «птичка» вслед за ним,

Лишь твой обескураженный анфас,

И вот уж гости поздравляют нас.

Порханье платьев и цветов каскад,

Вот выхвачен отца печальный взгляд,

Торжественных костюмов череда.

Объятия сердечней, чем всегда.

И как лучатся будущим глаза!

Его, хвала богам, не предсказать.

Тебе осталось девятнадцать лет…

И я старею без тебя, мой свет.

Порой ты озарял, порой слепил,

Воспоминаний рой и жгуч и мил,

И карточки со мною говорят,

И в зеркало случайный брошен взгляд,

Бесстрастно из зеркальной пустоты

Сказали мне – та девушка не ты.

Пожар

Любимый, не осталось фотографий.

Сгорел театр. И с ним сгорел твой дом.

Одной из самых лучших эпитафий

Явилась песня, спетая огнем.

Любимый, мы любовь играли плохо.

Фальшивили. И путали слова.

Ты – трагиком в костюме Скомороха.

Я – костюмером на замене Льва.

Но Зритель хочет настоящей крови,

Ему не нужен бутафорский дым.

И трагик умер вдруг на полуслове.

А костюмер костюмы шьет другим.

Как много в этом городе суровом

Случайных мест, где я с тобой жила,

И только дом, что стал семейным кровом,

Сгубив тебя, и сам сгорел дотла.

Бездомность – это тоже лицедейство.

Сгорел костюм, но не доигран акт.

И наше театральное семейство

На небе и земле смеется в такт.

Эй, там, на небе! Все на авансцену!

Вы слышите? Я подаю звонок!

На ваши роли нет у нас замены.

Мы продолжаем с вами диалог.

Литературное

Сестрица Настасья Филипповна,

Мы чем-то с тобою похожи,

В России твоих прототипов – тьма!

А что ни мужик, то Рогожин!

Он бешен во страсти и в ярости,

Ни заповеди, ни закона,

Без памяти, разума, жалости

Сжигает свои миллионы,

Судьбу свою бросит под ноженьки

И требует, чтобы любила,

И по сердцу – ножиком, ножиком!

Пусть баба почувствует силу!

Душа, содержанкой нечестною,

Над слабою плотью глумится,

Плетётся дорогою крестною,

Советчиков сторонится,

Мечтает о князе – спасителе,

Гоня за порог претендентов,

Живёт он в далёкой обители

Для скорбных умом пациентов.

Мне душу повыжгло усталостью,

Ты носишь тесак, не таяся.

Рогожин! Потешь меня малостью —

Зарежь иль уйди восвояси.

Сон, который приснился усталой женщине в коридоре музыкальной школы за секунду до прекращения звука

…Которого же все-таки любила?

Того, в кого вцепилась, задушила,

Чей огнь своей водою залила,

И воду, свет и воздух отняла,

Прильнувши так, как стелется вьюнок

По стеблю, что один бы выжить смог?

Или другого, от кого бежала,

Почуяв лишь росток слепого жала,

Что насмерть ранит ядом равнодушья,

И, раздирая глотку от удушья,

Обратно свой заталкивала крик,

А бреда зверь все караулил миг,

Чтоб перервать мне глотку наяву?

Но – выжила. Сейчас как все живу.

Как все. Почти. А кто не вспоминает

Свои любови первые и тает

От умиленья пред своею мукой?

А остальные слушают со скукой.

…Считать минуты и копить подарки…

Пережидая дождь в случайной арке,

Дрожащим пальцем колупать известку

И вспоминать – последний раз на «Тоску»…

…Огни. Оркестр. И бархат голубой…

Я знала: то – последний день с тобой.

«Тоска» – сказал ты, взглядом провожая

Девчонку в мини-юбке. Умирая,

Я улыбнулась: «В следующий раз…»

И поперхнулась. Набуханье глаз

Не выдать чтобы, занялась шарфом.

То был последний раз. Как раз потом

Ты и уехал. «Извини, подруга

Не получилось…». До сих пор храню

Записку эту. И спасибо дню,

Когда меня ты выдернул из круга

На дискотеке. Обменялись взглядом:

«Спасибо, что ты есть, и что ты рядом».

Ты спас меня, гривастый рыжий зверь!

Одним пинком в каморке выбив дверь,

Где от любви я скрылась несчастливой.

Мой вихрь! Мой смерч! Мой зверь с лохматой гривой!

И, к изумленью зрителей, ручным

Котенком лег, урча, к ногам моим.

Тебя хватило ровно на полгода.

Сильней любви другая страсть – Свобода

В тебе кипела, мстила за измену,

Приказывала вырваться из плена,

Тобой же созданного. Брачные тиски

Тебе казались мрачны и узки,

И ты меня испробовал на прочность.

В моем же воспитании порочность

Имела место. «Береги семью.

Не сбережешь – угробишь жизнь свою».

Ох, это кредо! Благо ль? Наказание?

Брак как единственная форма выживания…

Не отпустила. Падала. Сражалась

С зеленым змием и брала на жалость,

Терпела равнодушье, гнев, уходы,

Да, я была соперницей Свободы.

Но было время – опускала руки,

Была готова внутренне к разлуке.

– Прощай! На торный путь я режу ленту.

Так что ж ты не использовал моменты?

Сильнее воли, бунта и призванья

Держало притяженье обожанья?

Ты мне внушил, что это фарисейство.

И шлюхи предпочтительней семейства.

Но крайности, как водится, похожи.

И многоложье остужает тоже.

И самая убийственная стужа

Во взгляде обессиленного мужа.

Но повседневность не дает поблажки.

Нет времени обдумывать как тяжки

Вериги наших мертвых отношений.

Лишь день за днем все больше расхождений,

Все меньше общего тепла, стола и крова.

Зато – одеты, сыты и здоровы.

Однажды с одноклассницей-подружкой

Мы собрались на скромную пирушку.

Сидели. На столе «Киндзмараули».

И выпили немного, а уснули.

Проснулась. Нет подруги. Наблюдает

За мной чужая женщина. Седая,

Высокая, красивая, но все же

Неуловимо на меня похожа.

– Ну что, давай хоть выпьем за знакомство?

(Почудилось мне – нотки вероломства

Сквозили в голосе глубоком с хрипотцою)

Ведь мы давно соперницы с тобою.

А ты сильнее оказалась, чем казалось.

Цена ль не высока за эту малость?

Ради чего и от чего ты отказалась?

Ты ж поняла, что не сошелся клином

Весь белый свет на нем, неповторимом?

Давай с тобой пожмем друг другу руки,

Мне кажется, хорошие подруги

Из нас получатся. Нечасто предлагаю

Я дружбу женщине. – И как в огонь шагая,

Я протянула руку ей. И взвыла —

Таким суровым то пожатье было.

Но новую подругу мне ни разу

Не довелось увидеть. Смерть, зараза,

Приперлась. Молча, дико, глухо

Сцепились я и смерть-старуха.

И в этой схватке я была страшнее.

И рвали мои челюсти сильнее

Ей горло, до отчаянья бесплотное.

И отступая, эта тварь голодная

Сожрала мое мясо, кровь и жилы,

Души ошметки и остатки духа.

Да мне не жалко, подавись, старуха!

Но, уходя, она лицо открыла,

И я, сползая в состоянье комы,

Узнала лик своей ночной знакомой.

Лекарство, перевязка и все прочее

Проделано. – «Ну спи. Спокойной ночи».

– Останься. Посиди еще, родная.

Я не был мужем идеальным, знаю.

Да что там «идеальным». Я скотина.

– Ты среднестатистический мужчина.

И дурачок. – Я прожил бы опять

Всю жизнь с тобою, если б выбирать

Пришлось мне снова. И могла б любой

Дорога быть, но лишь с тобой. С тобой.

Но стоит ли пустыни и страданий

Дрожь в голосе, отвыкшем от признаний?

…Заначку бы достать из-за картины.

А не успею, все пропьет, скотина.

Обед, приборка, стирка, магазины…

На часик сутки увеличить мне бы.

Но дочку – в музыкальную – святое.

И сон ли, явь ли, из-за двери, с неба —

Пронзительный, щемящий звук гобоя.