Buch lesen: «Повесть о том, как в городе N основывалось охотничье общество», Seite 5
– Ах, господа! Ах, удавить мало такого человека! – воскликнул Березанцев.
Жабников растерянно стоял у стола, нервно перелистывая свою рукопись, и умоляющим взором глядел на Муравликова, тот наконец догадался и позвонил.
Разговор прекратился; Жабников воспользовался моментом наступившей тишины и воскликнул во весь голос:
– Господа, позвольте! Мы отклоняемся от дела!
– Никакого отклонения я не замечаю, проворчал генерал, – но пусть его, однако…
– Господа, прошу позволения читать!
– Читайте!
– Читайте! Что же вы? Мы ждем!
Жабников в третий раз откашлялся и высморкался.
– Пункт первый, Цель и задачи…
– Мы, кажется, порешили первый пункт опустить…
– Никто этого не решал! Это было ваше личное мнение!
– Не мое только, но…
– Я предлагаю пустить этот вопрос на баллотировку!
– Ваше превосходительство, господин председатель, отберите голоса: решим одним разом! Что же нам время терять!
Муравликов зазвонил весьма энергично. Воцарилось молчание.
– Господ несогласных прошу встать.
Встали все и с недоумением глядели друг на друга.
– Осмелюсь спросить, – ядовито подтолкнул Сопильникова Совиков, – с чем вы именно несогласны?
– Я-с? – огрызнулся Дон Сопилио, – я-с вообще несогласен…
– Так-с. Ну, а вы, просвещенный юноша? – обратился он к Березанцсву.
– Я? Да помилуйте!..
Совиков ехидно улыбнулся и, возвысив голос, произнес:
– Прошу извинения у господина председателя; я желал бы разрешить свое недоумение: вот я встал как несогласный, и соседи мои тоже встали, но с чем я несогласен, я не знаю, и соседи мои тоже не знают.
В зале раздался сдержанный смех.
– Господа, эта шутка выходит, наконец, из пределов! – разразился Жабников, чувствуя, что ему и его проекту грозит неминуемый провал.
– В самом деле, господа, отнесемся серьезнее: дело нешуточное! – поддержал Петра Ивановича Протазанов.
Все сели и замолкли.
– Продолжать чтение, господа, или вам неугодно слушать?
– Продолжайте, продолжайте!
– Помилуйте, нам очень угодно!
– Пункт второй. Охота вообще разделяется на борзую и ружейную…
– Позвольте-с!
– Что вам угодно?
– Позвольте-с… вы говорите: охота разделяется на борзую… Как это она может разделяться на борзую? И что такое борзая охота? Борзую собаку я понимаю, а борзая охота…
– Я вижу, вам угодно придираться к словам.
– Нет, не к словам, а к смыслу!
– Позвольте вас просить отложить разъяснения до конца чтения, иначе мы никогда не кончим!
– Господин председатель, поставьте вопрос!
Муравликов растерянно берет в руки колокольчик.
– Я хочу сделать заявление, – заговорил один из докторов, давно уже ерзавший на стуле в чаянии сказать и свое слово, – с точки зрения народной гигиены…
– Ах, оставьте вашу гиену…
– Гигиену, милостивый государь!
– Это все равно: ваша гигиена почище всякой гиены.
– Вы изволите шутить, но вовсе не остро и некстати!
– Совершенно так же кстати, как и ваше заявление, что же касается остроты, то, конечно, с ланцетом никакой язык не сравнится.
– Милостивый государь!
– Понятно: для вашего понимания это единственная доступная острота!
– Милостивый государь!
– Ваше превосходительство, – неожиданно разразился «дворянин селения Малые Ящуры», – представьте себе, вчера Куродавин на малом шлеме без шести!
– Что вы?!
– В бубнах без шести! Тридцать шесть тысяч штрафу!..
– Господа, что же это будет наконец?! – отчаянно завопил Жабников.
Но у господ сердца разгорались все более и более, и довременный хаос вступал в свои права.
– Государь мой! – гремел на одном конце стола генерал. – Вы рассуждаете как прощелыга, а не как дворянин! Понимаете? Не как дворянин, а как прощелыга!
– Ваше превосходительство, я уважаю ваш чин и звание, но я не позволю!..
– Что-с?! Не позволю?! А позволяете себе так судить о «Пылае»… Это зависть и невежество, и зависть, милостивый государь!
– Ваше превосходительство, однако!..
– Я ее бац, – слышится на другом конце, – а мужик ко мне, а я его в морду, а ко мне другой, я и другого в морду…
– Березанцев, – раздается голос «взаимного друга», – видал ты когда-нибудь черта?
– Живого?
– Живого.
– Живого никогда на видал.
– Познакомься с моей тетушкой, Клавдией Васильевной…
Смятение все усиливалось, и хмельное возбуждение охватывало всех поголовно, высказываясь в различных формах, сообразно индивидуальности каждого: пан Гдыба вызывал кого-то на дуэль; зубной врач плакал и почему-то называл себя извергом и идиотом; Шнупфер причмокивал языком и говорил с увлечением, беспорядочно жестикулируя:
– И что вы говорите?! И когда ежели у барона Гирша охота, то это самая настоящая охота, и можно вам сказать.
– Мамочка Шнупфер, – перебил его «взаимный друг», – скажи мне по чистой совести – Гирш и Лейба, например, одно это и то же или есть какая-нибудь разница?
На хозяина по-прежнему никто не обращал внимания, и бедный Петр Иванович в полном отчаянии уронил на пол свою рукопись и сидел над нею совершенно наподобие Мария, сидевшего некогда таким же манером на развалинах Карфагена.
Только пять загадочных калидонцев молча, серьезно и невозмутимо заседали вокруг стола, допивая вторую бутылку коньяку.
Когда шум и волнение достигли наивысшей степени, один из них поднялся с своего места и могучим, чисто медвежьим голосом, от которого зазвенели стекла в окнах, рявкнул:
– Синьоры!
В зале мгновенно воцарилась тишина, точно над синьорами внезапно прокатился громовой раскат. Калидонец продолжал, отчеканивая каждое слово:
– Милостивые государи, благодаря наставлениям нашего уважаемого сочлена Константина Ильича Полоротова наш любезный хозяин вместо предполагаемой бутылки водки разорился на десять бутылок коньяку! Пользуясь этим случаем, который, по всем вероятностям, более не представится, позволяю себе предложить тост за здоровье Александра Македонского.
Публика в недоумении продолжала безмолвствовать, но четыре калидонских сотоварища встали со своих мест и прокричали три раза:
– Hoch! Hoch! Hoch!6
Затем сильными, хорошо спевшимися голосами они запели:
Камзолия, камзолия,
Тим-бам-бам, бам тим-бам-бам, бам,
Приударь еще раз!
Тим-бам-бам-бам, тим-бам-бам-бам!
Проделавши эту штуку, они вышли из-за стола, выстроились в ряд, отдали, словно по команде, общий поклон и церемониальным шагом промаршировали через залу к выходу мимо остолбеневших гостей, провожавших их недоумевавшими взорами.
По уходе калидонцев, когда недоумение несколько рассеялось, на злосчастного Жабникова совершенно негаданно обрушилась целая буря негодования.
– Милостивый государь! – чуть не с пеной на губах напустился на него Дон Сопилио. – Потрудитесь объяснить, что это за недостойная мистификация? Мы, серьезные люди, собираемся по вашему приглашению для серьезного важного дела, а вместо того вы угощаете нас какой-то глупой комедией!
– Что ж, мы мальчишки вам достались, что ли? – допытывался один из железнодорожных переворачивателей.
– Нет, позвольте вас спросить, – шипел Муравликов, – что это за люди наконец? В какое общество вы нас пригласили?
– Разве я могу отвечать, – огрызнулся наконец ошеломленный Жабников, – за всякий сброд, который носит имя охотников!
– Что такое, милостивый государь?! Так я – всякий сброд, по-вашему? – налетел на Петра Ивановича генерал Протазанов.
– Господа, закусить пожалуйте! – провозгласил Костя. Но это приглашение прошло незамеченным почти всеми, кроме нескольких чиновничков, не принимавших прямого участия в разгроме Жабникова.
– Господа, закусить пожалуйте! – крикнул чрез несколько времени Костя таким пронзительным голосом, что господа услышали поневоле и двинулись в столовую.
Но тут ожидало их сугубое разочарование: несколько чиновничков, забравшихся туда заблаговременно, с непостижимою быстротою осушили три графина водки и поели всю закуску, на тарелках валялись только селедочные хвосты, коробки от сардинок и кожа от страсбургской колбасы, а виновники истребления сбились в кучу у стены и с блаженно-невменяемым видом хлопали одурелыми глазами.
Даже и Костя не ожидал такого эффекта и только и мог произнести, качая головою:
– Tarde venientibus ossa!7
– Вот так закуска! – разразился генерал злым, ироническим смехом. – Это разве только котов кормить!
– Собак, ваше превосходительство! – съехидничал Дон Сопилио. – Я подозреваю, что господин Жабников этой закуской сначала собак накормил, а потом нас позвал на остатки.
Один из стоявших у стены чиновничков вломился в амбицию: он подошел сзади к Сопильникову и, дергая его за фалды, произнес языком:
– М-м-милостивый государь!
Сопильников обернулся.
– Я хочу вам сказать…
– Что?
– Я не собака, милостивый государь!.. Если вы собака, так я, могу сказать, не собака…
Сопильников окинул презрительным взглядом его пьяную фигуру, брезгливо пожал плечами и произнес сквозь зубы:
