Buch lesen: «Мортофидем. Акт 1. Суд Посмертия», Seite 3

И становиться мне страшно…

Что дальше будет? Как шагну?

И что же будет важно,

Когда поймаю я блесну?..

***

Во сплине прогремела жадно,

Растаяв тысячью непрошенных надежд,

И за спиною смеялся так злорадно

Тот чёрт, неверящий в невежд,

Кто мне казался столь знакомым,

Что веры не было во злостность,

Лишь в амбиций грандиозность,

Но груз казался столь весомым,

Что я невольно ощутил прохладу

Задумчивых, великих мук,

И кто-то сжёг ту баррикаду,

Что защищала нас без рук.

И обернулся под горящим небом,

Утопая в вязкой глупости неверья,

И оказался вдруг я под прицелом

Страха, великого творенья.

На ухо всё шептал проклятья,

Грубость, жёсткость, непокорность,

Плач, невзрачность, беспризорность,

А я взирал на грубые распятья

На стенах чёрного жестокого двора,

А чёрт смеялся громче-громче,

Не доведёт же это до добра, —

А смех казался ёмче-ёмче,

Звенел металлом, а вот и вдруг…

Набатом…

Стих Третий

Набатом прозвенело небо!

И, взгляд стремглав наверх пуская,

Ловил я мысли чёрно-склепа.

Но дух цепляла тупая запятая,

Что предо мною чёрны-стены

С величьем стали куполов

И жадный звон колоколов

Казала всячески блаженны.

Однако шёпот всё манил

Во мрак пока что запертых дверей,

Здесь каждый умерший хранил

Тот плач, что был уж всех страшней.

И каждый умерший стоял толпою

Спиною предо мною, пред вратами,

Пред незабытою чертою,

Что угнетает нас грехами.

Грехами позабытой мысли,

Изречий злобных взглядов

И полчищ глупых тех развратов,

Что нас однажды и угрызли.

Угрызли совесть повсеместно,

И мне то кажется надменным,

Ведь всё же, видно, неуместно,

Быть здесь ясным, совершенным.

Но я бросаю мысли в пустоту,

Не зная, что ещё помыслить,

Души извечной скрывая черноту,

Я верю, не время здесь фальшивить,

Лишь…

И заскрежетали великие те двери,

Что ограждали умершим их путь,

И, будто бы играя на доверье,

Посмертье показало жуть…

Загромыхало величье статуй,

Блистая доспехов чёрной сталью,

И ужасающей защитной дланью

Громадин молчаливое то «Здравствуй»,

Мне казалось столь двуличным,

Что сих двоих мечи стальные

Являлись мне лишь символичным,

А глазницы шлемов столь пустыми,

Что в них лишь ужас тысяч мертвецов

Звучал знакомым всем проклятьем,

А взгляд их был уж столь суров,

Что скрыться сложно междурядьем…

И отмечал тот звон колоколов

Всякого, прошедшего те двери,

И страх, и ужас с двух фронтов

Тянули нас без всякой меры.

Рыцари, молчание храня,

Наш строй держали ровным,

Был покой их безусловным,

И так прошло, казалось, полдня.

Глядел я в залы чёрно-храма,

Где решались судьбы мёртвых,

А после в коридорах тёмных

Пропадали – Вот же драма!

Направо уходили так блаженно,

А влево… все в слезах,

И те шагали убиенно,

Навек скрываясь впотьмах…

***

Стрелою белой очерчен небосвод,

И ярок час, колоколов двенадцать бьений,

И добр столь был мореход,

Мне не сдержать объятий рвений.

И пуще зависти глаза горят зловеще,

Внушая горечь, кислый вкус,

И грустный сон казался веще,

Чем обездоленный Иисус.

Тот предок был необычайным,

Любил он нас, любил людей,

А в мире не было кого его святей,

А мир всё ж был бескрайним.

Но гнусен был шаман и чародей,

Он жалок был душой и сердцем,

Он проклинал уж всех детей,

Что мореход одарит жизни килогерцем.

И пуст забвений час в тумане