Мостя

Виктор Иванович задумался. Мы его не торопили, ещё по чашке чая выпили. Потом я не выдержала:

– Виктор Иванович, так что надо было Мосте?

– Мосте пора было на покой. Домовые тоже, свою службу отслужат и на покой собираются, как люди. Он и сам не знал, где этот покой его ждёт. И как там. Но природа его ему подсказывала, что надо прощаться с белым светом.

– А что же его держит здесь? – Поинтересовалась я.

– Да он и сам толком не знает, что с ним такое начало происходить. А когда мы уезжали в город, он попросил, чтобы я его пригласил с собой. Не хотел в пустом доме один оставаться. Я всё сделал, как положено, как он сам меня научил. Мы заехали в новую квартиру. Ну, я и думал, что привёз его с собой. Месяц проходит, два, и понял я, что нет с нами Мости. Татьяне сказал. Та забеспокоилась, меня отправила в Васильки. А был уже ноябрь, холодно. Приехал я в дом. А домовые не любят холодные дома, мне это Мостя сам сказал. А в доме холод стоит. Я печку натопил. Ночевал тут. Сам всё Мостю жду, беспокоюсь, я уже привык к нему за столько лет. На следующий день уезжать надо, а Мости я так и не услышал. С тяжёлым сердцем уехал. В городе тоже покоя мне не было. Он же нашу семью сколько раз спасал, да и даже не из-за этого. Он ведь… живой. Хоть и необычный. Мы уже с Татьяной тогда точно поняли, что его с нами нет. Три дня промучился, снова поехал в Васильки. Снова дом натопил, жду его, сам хожу и с ним разговариваю. Вернее сам с собой разговариваю, а представляю, что с Мостей говорю. Слышу, по доскам топоточек знакомый. Как я обрадовался! Он со мной заговорил, а у меня сердце от жалости дрогнуло, голос у него стал еле слышный, и как будто задыхается. Я его спрашиваю, что я не так сделал, почему он с нами не уехал. А он мне: «Дело не в тебе, всё правильно ты сделал. Не отпускает меня что-то или кто-то отсюда. Я не могу сам понять, в чём дело». Вот так. Но не бывает совсем уж безвыходных ситуаций. На следующее утро я поехал на станцию, купил машину колотых дров, привёз их. Сложил в поленницу, а Валеру попросил, чтобы он ходил хоть раз в три дня топил. Вот так. Валера, ты сам расскажи, что дальше было.

– Я, конечно, очень удивился, когда мне Витя сказал топить дом без него. – Усмехнулся Валера – Думаю, крыша, что ли поехала у мужика. А ещё когда он сказал, что домовой остался у них в доме, то вообще про себя решил, что лечиться ему надо.

– Я не хотел сначала говорить про Мостю, – подхватил Виктор Иванович – но увидел, как Валера на меня посмотрел, и рассказал всё как есть.

– Я выслушал его, – продолжил Валера – и решил, верю или не верю, это моё дело, но уж если человек так серьёзно относится к этому, то сделаю всё как надо. Начал я топить дом, как Витя мне и сказал, каждые три дня, а в Новый год мороз ударил под тридцатчик, так я два дня утором и вечером топил. Натоплю и уйду. А в праздники моя Светлана, жена, опять встала не с той ноги и закатила мне скандал. Я собрался и ушёл ночевать к Вите в дом. Телевизор они с собой увезли, я нашёл у них книги, лежу, читаю. И вдруг, как мне и описывал Витя, слышу топоток такой, как кот в тапочках идёт. Я дыхание затаил, лежу, жду, что будет дальше. А побаиваюсь. А он мне говорит: «Да расслабься, я не ем людей. Особенно таких старых, никакого с вас навару». И засмеялся. Мне тоже стало смешно. А он мне так серьёзно и говорит: « Предаст она тебя, да и захочет ещё дом твой отобрать. А без дома никак нельзя. Ни вам, ни нам». И вздохнул, так протяжно, горько. Я его спрашиваю: «А ты откуда знаешь, как без дома жить? Ты ведь всегда в доме, вас и зовут поэтому домовыми». Он мне ответил: « Я теперь не знаю, что со мной будет. Кто-то ко мне присосался, как клоп, тяжело мне».

– Да ему тяжело. – Сказал Виктор Иванович – Я, когда последний раз здесь был, его спросил: «А ты, что всегда один живёшь, братьев своих, ну там или родственников не видишь?» Вот он мне и рассказал свою историю.

Глава 2.Рассказ домового

– Тимка! Тимка! Ты чо так долго? Барин тебя уже два раза звал! Тебя только за смертью посылать. – Сердитый голос Агафьи подстегнул десятилетнего мальчишку, и он бегом побежал, стараясь не рассыпать свечи в холщовом мешке.

Перепрыгнув через сломанные оглобли, он побежал напрямую через огород деда Невзора, легко перемахнув через низенькую ограду, дальше мимо большой лужи, возле которой дремало стадо гусей. Самый большой гусь выгнул шею и попробовал догнать Тимку. Да куда там! Только босые пятки мелькали по пыльной дорожке. Тимка даже успел поднять с земли камушек и запустить в злого гуся. Тот прогоготал сердито, похлопал крыльями и вразвалочку пошёл обратно к своей стае.

Барину, Владимиру Александровичу Белозерскому требовалось много свечей, потому что каждый вечер, как только ложились спать его домочадцы, он садился к письменному столу и расшифровывал свои заметки из последней экспедиции, аккуратно записывая всё в толстую тетрадь. Он торопился, хотел к осени полностью закончить свой труд и выступить в Москве в географическом обществе с докладом. Записей оказалось так много, а некоторые он не мог подолгу разобрать, и приходилось трудиться над ними до поздней ночи, а порой и до утра. Днём он работать не мог. Его многочисленные младшие братья и сестры, которых у него было восемь, это уж маменька с папенькой перестарались, словно развороченный муравейник, целыми днями ходили друг за другом, и от нечего делать то и дело заглядывали к нему, предлагая помощь. Он старался держать себя в руках, но иногда всё-таки срывался и выставлял надоевших помощников за дверь своего кабинета. Тогда ещё хуже, они бежали жаловаться маменьке, а та, если приходила разобраться к нему, то это было надолго, и ему приходилось выслушивать отповедь об уважении и воспитании.

Владимиру Александровичу было двадцать три года, но благодаря своему трудолюбию и уму, он уже закончил с отличием философский факультет Императорского Московского университета по специалитету «История всеобщая и русская, с древностями и геральдикой», и даже опубликовал две больших статьи в университетском вестнике. Его хорошо знали в географическом обществе, а сам Иван Иванович Шувалов, первый куратор университета, называл его «гордостью университета». А в этом году его впервые назначили руководителем географической экспедиции в Нижегородскую область, где они изучали архивы в Спасо-Преображенском мужском монастыре. Он думал, что дней двадцать им хватит, чтобы разобрать и систематизировать все документы. Но там, это просто удача, иначе не назовёшь, к ним подошёл старый монах, брат Гурий, и рассказал, что в десяти верстах от монастыря, в лесу стоит обитель пустынника Макария. Макарий был грамотным, и все свои мысли и молитвы писал на бумаге, и за шестнадцать лет, которые он провёл в своей обители, осталось после него много записей. Их оставили нетронутыми, но настоятель распорядился их перенести в монастырь, да руки всё как-то у братьев не доходили. Вот брат Гурий и вызвался проводить Владимира Александровича до обители Макария. Так сказать, и экспедиции хорошо, и братьям польза.

На следующее утро, сразу после молитвы в трапезной, они с братом Гурием, с благословения отца настоятеля, отправились в обитель. Брат Гурий был интересным собеседником, всю дорогу он рассказывал Владимиру Александровичу о житии святых, о чудесах, творимых на их могилах, про прихожан, которые помогали монастырю в это неспокойное время, о паломничестве их двух братьев в Оптинскую пустошь. Погода благоприятствовала, не было ни дождя, ни жары. Так и дошли они до обители. Обитель оказалась землянкой, с накатом из брёвен и с одним окном, занавешенным мешковиною. Как в таких строгих условиях можно было прожить шестнадцать лет, Владимир Александрович даже представить себе не мог. В углу был очаг, сложенный из камней, и на нём всё так же, как в бытность Макария, стоял закопчённый котелок. Брат Гурий помолился, и они начали разбирать записи.

Владимир Александрович, как взял первый свиток серой бумаги, так и не мог от него оторваться. Иногда ему помогал с переводом браг Гурий, когда Владимир Александрович не мог понять слово, которое было написано на свитке. А история там была написана замечательная. К Макарию, когда он только начал своё служение в обители, пришёл крестьянин из деревни Возный тупик, она была в тридцати верстах от обители, принёс с собой медную табличку. Она была вся позеленевшая от времени, на ней было выбито солнце, со следами чёрной краски на нём, с двенадцати лучами, а под солнцем врата закрытые, с изображением на каждой створке крыла. На вопрос Макария, откуда у него этот знак, крестьянин ответил, что у них через деревню проходили два странника, остановились в его избе ночевать, а утром они поднялись до восхода солнца и пошли дальше. На столе, в избе, он увидел оставленную ими табличку. Посовещался он с дьяконом, тот и посоветовал ему отнести её к Макарию. Дьякон назвал табличку «Чёрное солнце». Что такое «Чёрное солнце», Макарий знал. Его дед не был православным, он так и не дал себя крестить, а поклонялся одному богу – Коловрату, символу возрождения, подобному солнцу, совершающему круговорот в природе. Дед ему рассказывал, что Коловрат помогает пройти через разрушение старого, отречения от груза прошлого к новому, заручившись поддержкой Рода. Макарий ничего не понимал в рассказах деда, но слушать ему было интересно. Дед, а в ту пору ему было уже сто лет, часто сидел на крыльце, и рисовал этот знак своим костылём на земле, и всё что–то шептал, иногда поднимая подслеповатые глаза к небу и улыбаясь. Когда дед умер, отец Макария велел сжечь единственную книгу, которая была в их доме, и которую дед, сам неграмотный, часто перелистывал, внимательно вглядываясь в каждую страницу. Макарию было жаль дедову книгу, поэтому он запрятал ей на сеновале, на самых высоких полатях. Отец догадался, кто стащил книгу, и всыпал вожжами Макарию, но тот, стиснув зубы, молчал, и тайник свой не выдал. После этого он тоже, как и дед, подолгу разглядывал пожелтевшие листы книги, на которой на обложке было нарисовано чёрное солнце с двенадцатью лучами-молниями.

Когда Макару исполнилось восемь лет, молодая барыня Даша начала учить смышленого паренька грамоте, в чём он очень преуспел, надеясь когда-нибудь прочитать свою тайную книгу. Время шло, Даша его научила всем буквам, он уже начал по слогам читать слова, но в книге не было ни одной похожей буквы, которые узнал Макарий. Однажды он решился, достал рано утром свою книгу, завернул в тряпку и побежал к Даше. Когда он открыл перед ней книгу, и попросил научить его читать именно эти буквы, Даша долго и внимательно разглядывала их. Потом спросила его, где взял он эту книгу, и Макарий рассказал про своего деда, и про то, что книгу эту хотели сжечь после его смерти. Даша вздохнула и сказала ему, что правильнее всего было бы сжечь книгу, так как она, скорее всего, относится к колдовским, запрещённым, и это хорошо, что они не могут прочитать её, так как это греховная книга. Макарий быстро завернул книгу обратно в тряпку, и пока Даша не передумала, выскочил с книгой из комнаты. Он побежал за огороды, в своё тайное место, куда он сбегал каждый раз, когда гнев отца грозил перерасти в наказание вожжами. Он уселся поудобнее, положил на ноги книгу и стал её листать, бережно гладя каждую страницу, и придумывая истории, которые могли быть написаны в ней. Рядом раздалось осторожное покашливание. Макар вздрогнул, повернул голову и увидел седого старца, в белых просторных одеждах, с длинной седой бородой, очень серьёзно глядящего на него. Макар хотел соскочить и удрать, от греха подальше, но старец спокойно его спросил:

– Макарий, ты хочешь узнать, что написано в этой книге?

Макарий на секунду замешкался, но любопытство взяло верх над благоразумием, и он ответил Старцу:

– Очень хочу, но буквы не знаю.

И старец заговорил о древнем народе, который жил далеко на севере, за полярным кругом, тогда там был не снежный покров, а цветущий сад. И народу этому были открыты такие сокровенные знания, которые сделали их просвещенными и мудрыми. Знания эти, если их открыть простому человеку, сделают его безумным. Но этот народ был милосерден и сострадателен, он обладал даром исцелять людей, усмирять разрушительную силу разбушевавшейся стихии и видеть сущность другого мира, того, куда уходит человек после своей смерти. Им были открыты тайны мироздания и высших материй космоса. Им светило духовное Чёрное солнце. Чёрное солнце – это путь в другую Вселенную, где время перестаёт властвовать над человеком, а становится его верным союзником. Они готовились выйти через врата под Чёрным солнцем, оставив свои бренные оболочки здесь, на земле, и вступить в решающий бой с врагами человека. Они не знали про этих врагов ничего, но они доверяли своему Чёрному солнцу и готовы были идти до конца, ведь они верили, что оно – свет разума, свет души. Они принимали его Силу и Мудрость, и Чёрное солнце, словно Свет иных и далёких миров, освещал их путь. Главный Жрец уже закончил писать книгу, которую должны были передать остальному человечеству, чтобы мудрость о Чёрном солнце сохранилась в веках. Книга начиналась так: « Выше мира стоят полуночные горы Карсак Курия, свет в выси рождается. Человеческий глаз не может его видеть, но здесь он, сверху полуночных гор сияет тёмное солнце. Его не видит человек, но внутренность свет твой озаряет. Храбрые и достойные радуются с тобой в божественности. Белое солнце светит над миром, даешь ты дневной свет. Темное солнце внутренность наша озаряешь, даёшь нам божественный свет познания». Но за каждым рассветом и подъёмом, идёт период упадка. Народ столько сил положил на развитие духовной личности, что забыл, что человек состоит ещё и из плоти и крови, что должна быть золотая середина между развитием духовности и заботой о материальном. Сначала у них перестали рождаться дети, нация начала стареть. А потом, словно повернулось Чёрное солнце к своим последователям другой стороной, и эта сторона была противоположна не только по внешним признакам, но и по своей сути. Народ взялся за оружие и стал истреблять сам себя. И была эта битва такой жестокой, какой не видела Земля с самого своего начала. И когда на месте побоища стоял лишь один последний человек, Главный Жрец, с поднятым мечом в руке, он осознал ту глубину трагедии, что произошла с ними. И перед ним открылось последнее знание, которое хотело ему дать его Чёрное солнце. Он взял Главную книгу и написал в ней последние строчки, а после этого выпал меч из его рук и он умер.

– А что он написал в конце книги? – Спросил Макарий.

Старик опустил голову, ветер перебирал складки его белых одеяний, потом он встал, повернулся к Макарию и голос у него зазвучал, словно раскат грома, одежды его стали черны, а в глазах была вселенская ночь, и он крикнул Макарию:

– Человек, загляни прежде всего в себя – ты ужаснёшься!

И потемнело небо, расколотое яркой молнией от края до края. Макарий сжался и закрыл глаза. Над его головой пронёсся ураган, подхватывая и бросая в него листья, оторванные от деревьев, и песок, поднятый с дорог. А потом снова наступила тишина. Он открыл глаза. Солнце припекало июльским жаром, оставляя свой золотистый след на коже, а небо было лазурное и прозрачное, прогоняя из головы человека страх и всякие тёмные мысли. Старика не было, как не было и книги, до этого лежащей на ногах у Макария. Он истово замолился. Он не хотел больше знать, что в той книге, он хотел быстрее забыть о ней. Но знания, это не крошки в кармане, их не вытряхнешь, когда они тебе надоедят. Поэтому Макарий всю жизнь помнил про старика и про Чёрное солнце. И когда крестьянин принёс ему знак Чёрного солнца, он понял, что это испытание для его души. И все дальнейшие дни, месяцы и годы, Макарий, начиная свою утреннюю молитву, благодарил бога за благодать, за то, что не дал увлечь себя учением про Чёрное солнце, которое возносит человека над другими людьми, сначала дав ему знания о самом сакральном, а потом вытащив из тайников его бренной души гордыню.

Владимир Александрович кинулся искать табличку, которую принёс крестьянин Макарию. Она лежала на самом низу, под свитками Макария. Он взял её в руки, и чуждое солнце коснулось его пальцев, вонзая невидимые лучи прямо в его сердце. Он сразу откинул её, а брат Гурий поднял её и завернул в платок, который вытащил из своего кармана.

– Надо бы закопать её, от греха подальше. – Сказал он – Видишь, сколько горя несёт она людям, гордыню тешит, на убийство толкает.

– Нет, надо отдать её в музей нашего университета. – Возразил Владимир Александрович – Эта табличка, на сегодняшний день, может самый древнейший предмет, который находили люди. Может, даже старше пирамид. Мы не можем так просто взять и зарыть её.

– Лучше зарыть, чем в грех вводить людей! – Снова запротестовал брат Гурий.

Владимир Александрович не сдавался, и они решили спросить совет у отца настоятеля. К вечеру они уже собрали все свитки, аккуратно разложив их по своим мешкам, и отправились в обратный путь. Пройдя вёрст пять, брат Гурий сказал:

– Что-то я место не узнаю, не сбились ли мы с пути?

Владимир Александрович, хоть и не знал дороги, но тоже засомневался, правильно ли они шли. Какой-то лес неправильный был вокруг них. Лес вокруг был такой, будто по нему пронёсся смерч, ломая всё на своём пути. Они прошли ещё немного вперёд, но брат Гурий ещё сильнее засомневался и они остановились, так как начало уже темнеть. Они нашли на небольшом пригорке самую высокую берёзу, Владимир Александрович залез наверх, порвав штаны в двух местах и куртку, и увидел золотые маковки монастыря совсем в другой стороне, а не в той, куда они уже так далеко ушли. Брат Гурий очень расстроился, но Владимир Александрович его успокоил. Летние ночи тёплые, диких зверей тут нет, они заночуют прямо здесь, у берёзы, а завтра поутру пойдут в ту сторону, в какую надо. Они разожгли костёр, он приятно отодвинул тёмноту ночи, вокруг раздавались только голоса птиц, и берёза успокаивающе шелестела листвой над их головами. Владимир Александрович, положив под голову мешок с пожитками, задремал, сквозь сон слыша, как монотонно бормочет молитвы брат Гурий.

Проснулся он резко, как по команде. У костра сидели два незнакомых высоких человека и разговаривали между собой. На Владимира Александровича они не смотрели, будто его и не было тут вовсе. Он огляделся и понял, что он не у своего костра. Берёза вроде та же, да только какая-то не такая. И тут он понял, какая она не такая. Ни один листок не шевелился на ней, не слышно было и голосов ночных птиц, которые с вечера успокаивающе щебетали со всех сторон. Воздух не был прозрачен, а был, как глубокий омут. И рядом не было брата Гурия. Владимир Александрович хотел встать, но руки прошли сквозь землю, как сквозь воду. Он поднёс их к глазам, и увидел, что они почти прозрачные, да и он какой-то прозрачный, словно дым над костром. Один из незнакомцев повернул к нему голову и посмотрел на него. Глаза у него были жёлтые и безжизненные, словно выжженная солнцем пустыня. Владимир Александрович почувствовал угрозу в этих глазах, не были они глазами человека. Желтоглазый сказал ему:

– Свиток, в котором Макарий написал про встречу с Тинием, должен быть сожжён. Долго мы искали его.

Из мешка Владимира Александровича вылетел свиток и, зависнув над костром, начал полыхать жёлтым огнём, закручиваясь, и уменьшаясь на глазах.

– Если ты напишешь про него, или расскажешь кому, будет беда. А теперь нам пора в обратный путь.

Они встали и пошли, почти не касаясь земли своими длинными серыми одеяниями, и их фигуры медленно поднимались в небо, пока не слились с серыми облаками, которые, словно вата, накрывали поляну, на которой лежал Владимир Александрович. Костёр почернел и превратился в чуть дымящуюся головёшку, которая тут же рассыпалась в пепел. Но вот вся картинка перед глазами Владимира Александровича дёрнулась, и он увидел перед собой брата Гурия, читающего утреннюю молитву. Владимир Александрович соскочил и первым делом открыл свой мешок. Свитка с рассказом Макария о Чёрном солнце, в мешке не было. Он рассказал брату Гурию о своём сне. Они ещё раз вместе проверили мешок Владимира Александровича, потом мешок брата Гурия. Свиток исчез.

– Кто они?– Спросил Владимир Александрович брата Гурия.

– Слуги Сатаны. Пока свиток лежал в ските, они не могли его найти. А как только мы начали его читать, они сразу и поняли, где он. Только зачем они хотели избавиться от него? Не понятно. Ничего там особенного не было. Мало ли какие народы возникали и умирали за всю историю? Всю историю не сожжёшь.

У Владимира Александровича тоже не было ответа на этот вопрос. Но взгляд этих слуг Сатаны был настолько реален, что он даже не усомнился в том, что это не сон. Да и ещё одно доказательство – свитка ведь не было в мешке. Его мозг учёного не мог принять это. Конечно, чудеса случаются. Вот у них в деревне крестьянин один, когда крест ставили на церковь Покрова Богородицы, упал с маковки. Так не одной царапины даже не получил. Это действительно было чудо, и человек пятнадцать было тому свидетелями. А здесь он один оказался в каком-то мутном мире, и ещё эти фигуры, уходящие в серый туман! Так можно вообще во всех фундаментальных азах науки начать сомневаться.

Они позавтракали остатками хлеба, попили воды из ручья и пошли в монастырь. Шли молча, каждый думая свою думу. Владимир Александрович всё никак не мог прийти в себя после встречи с незнакомцами. Снова и снова он, то сомневался в том, что всё это было с ним, то понимал, что это не может быть им придумано. И этот колючий безжизненный взгляд! Неужели это действительно слуги Сатаны? И ещё ему жалко было свиток с рассказом Макария. Он решил записать о Чёрном солнце всё сразу, чтобы не забыть. На предупреждение незнакомца он решил не обращать внимания.

Ещё издалека они услышали чистый звон монастырских колоколов. Они с братом Гурием приободрились, зашагали быстрее. Они поспели к обеду, и нехитрая монастырская похлёбка принесла им больше радости, чем принёс бы слиток золота. Всему своё время, и время каждой вещи под солнцем, как сказал бы Екклесиаст. После обеда они пришли к отцу настоятелю, он их выслушал. Потом сказал Владимиру Александровичу:

– Можешь взять табличку с Чёрным с солнцем с собой, в Москву, только следи, чтобы она попала в витрину музея, а не в руки какого-нибудь оккультиста. Их в Москве последнее время развелось много. Это всё французы, они любят всё дьявольское. А насчёт этих нечестивых, которые свиток сожгли. Может сон тебе приснился, сам знаешь, сны могут нас унести куда угодно. Свиток мог выпасть по дороге. Идите, мы будем за вас молиться. Мы всегда за всех молимся.

Вместо трёх недель экспедиция провела в монастыре полтора месяца, так они увлеклись славной историей монастыря, его скромными служителями, которые порой ценой своей жизни отстаивали право на свою веру. Они переписали порядка тысячи документов, которые имели ценность для всей истории Руси, чтобы ни одно имя не было забыто потомками. И некогда было Владимиру Александровичу написать про историю с Чёрным солнцем. Решил он, что когда приедет домой, тогда её и запишет. Со слезами прощались они с братьями, когда уезжали. Да и как удержаться от слёз, когда каждый брат, не имея ничего, всё равно нашёл хоть маленький, но подарок, чтобы осталась память у экспедиции об их монастыре. Многие подарки были сделаны своими руками, и с такой любовью, что чувствовалось тепло, исходящее от них. Часть записей Владимир Александрович отправил со своими приятелями в Москву, а часть взял к себе в имение, на Урал, куда он отправился, отдохнуть после экспедиции и написать обобщающий доклад по результатам поездки.

Поэтому Владимир Александрович очень спешил закончить свой доклад и статью, которую он посветил святому Макарию. Она была почти готова, но он всё правил и правил её, стараясь подобрать слова так, чтобы тот, кто прочитает её, тоже проникнется духом подвига Макария, его светлым образом и проникновенными молитвами. Слов катастрофически не хватало, и он, когда перечитывал уже последний вариант, снова порвал страницу. Он встал, походил по комнате и выглянул в окно. Вечернее небо перечёркивала малиновая полоса, и он загляделся, любуясь всегда таким разным небом, не признающим никакие физические законы, которые открыл человек, а живя по своим, прекрасным и далёким. Из дома выходила Агафья, горничная матушки, и он её окрикнул:

– Агафья, ты не знаешь, Тимка где со свечами, уже темнеет, я посылал Настю его искать, но она тоже не вернулась.

– Сейчас, Владимир Александрович, я его мигом найду. Опять, наверно, на жучка загляделся, да забыл, зачем шёл.

Агафья ускорила шаг и скрылась за воротами.

Заглянула Маша, самая младшая из сестёр Владимира Александровича, позвала его ужинать. Он спустился в столовую, вся семья была уже в сборе за большим обеденным столом. Папенька рассказывал историю, как их сосед Базанин Пётр Петрович, перепутал в городе двуколку, с таким же запряжённым в неё вороным жеребцом, сел в неё и поехал к себе домой. А там, в чужой двуколке, под сидением, была клетка с породистым петухом, которого настоящий хозяин двуколки купил за огромные деньги для улучшения породы своих несушек. Растрясённый по дорожным колдобинам петух терпел, терпел и заголосил. Перепуганный до смерти Базанин, побросал вожжи, на ходу выпрыгнул из коляски, и через поля прибежал домой, а умные лошади вернулись к своему настоящему хозяину. За столом раздался нестройный смех домочадцев. Владимир Александрович слышал эту историю раз сто, но тоже посмеялся для приличия.

– Папенька, Базанин опять написал жалобу на городничего, сам собирается её в Москву везти. – Сказала Наташа, старшая сестра Владимира Александровича.

Папенька махнул рукой:

– Он каждый год на кого-нибудь жалуется, привыкли уж все.

– Володя, – обратилась маменька к нему – ты когда в Москву собираешься?

– Как только закончу статью и доклад, – он положил себе немного картошки и обильно засыпал луком – наверное, числа двадцатого августа. А вы когда возвращаетесь в Москву?

– Не раньше октября. – Папенька посмотрел на своих отпрысков – Нам ведь здесь нравится? Чистый воздух, простор, тишина. Мы все вместе. Да?

Судя по лицам его домочадцев, они не разделяли восторг своего папеньки по поводу деревенских радостей, но покивали головами в знак согласия. Маменька, прекрасно знавшая настоящее положение вещей, попыталась воздействовать на папеньку:

– Так что же мы здесь будем делать в сентябре? Все наши соседи уже разъезжаются. Беленицины уже уехали, Стрешневы на чемоданах сидят, Грибовские и Митусовы в конце августа уезжают. Останемся только мы.

Владимир Александрович вспомнил Катеньку Митусову, и у него сладко затрепетало сердце. Катенька, Катенька, такая милая.

– Ещё здесь останутся Тербеевы. – Не сдавался папенька – Иван Васильевич тоже не торопится в Петербург, хотя у него две дочки на выданье.

– И у нас с тобой тоже две дочери на выданье. – Вздохнула маменька, а за ней и Ольга с Наташей, будущие невесты – Надо им до начала балов платья пошить, они здесь старые платья все истрепали, да уж и тесны они им стали.

Ольга с Наташей зарделись от смущения. Да, подумал Владимир Александрович, тесны сёстрам платья стали, на деревенской сметанке-то с молоком, да на Феклушиных пирожках да лепёшках. Серёжа, близнец Машин, пнул Наташу под столом ногой, и она в ответ тут же стукнула его по голове. Он соскочил, кинул в неё хлебом и убежал. Наташа побежала его догонять, послышался рёв Серёжи из залы.

– Невесты! – Хмыкнул папенька – Ещё в куклы таким невестам играть.

– Не успеешь и глазом моргнуть, как сосватают наших девочек. – Маменька нежно погладила руку Оли.

Владимир Александрович наскоро всё съел, ещё посидел немного за столом, а потом, извинившись, поднялся к себе в кабинет, возле двери которого его уже ждал Тимка. Владимир Александрович дружески потрепал Тимку по взъерошенным рыжим волосам и спросил с укором:

– Ну, где ты целый вечер был, надо было вперёд принести свечи, да и бегай потом сколько тебе угодно.

Тимка вытер нос и затараторил:

– У кузнеца Петра на крыше осиное гнездо было, здоровое такое, кузнец про него не знал. Так он полез поправить угол крыши, то дождь в кузню попадает, и нечаянно гнездо и растормошил. Ох, и разозлились осы! А в это время к кузнецу приехал Ваш сосед, толстый Митусов, вам ещё Катька его нравится, а осы как давай за ними за всеми гоняться, я чуть со смеху не помер. Кузнеца осы не догнали, он в бочку с водой прыгнул, а Митусова два раза укусили, один раз в руку, а другой в ухо. – Тимка, опять вспомнив эту картину, заливисто засмеялся.

Владимир Александрович тоже засмеялся. Вот ведь пострелёнок! Заметил, что ему Катя Митусова нравится. А ведь из домашних никто и не догадался об этом за всё это время. Владимиру Александровичу нравился Тимка, такой любознательный, открытый, умный. На следующий год он его заберёт в Москву, отдаст в кадетский корпус, пусть у парня будет нормальная жизнь и достойное будущее.

– Садись, сейчас перепишу последний листок и тебе почитаю. – Сказал Владимир Александрович.

Тимка уселся прямо на пол возле окна, а Владимир Александрович подумав немного, начал переписывать окончание статьи. В этот раз слова ложились как надо, он это сразу почувствовал. Будто кто водил его пером по бумаге, наполняя смыслом каждое слово. Он отложил перо и задумался. В какой раз он уже сомневается, правильно ли он сделал, что записал рассказ Макария о Чёрном солнце и о народе, поклонявшемся ему, и о трагедии, в которую они сами себя загнали. Ему ясно сказали, чтобы он не распространялся про это. Но люди должны знать об этом, ошибки истории не должны повторяться. Перед ним лежала медная табличка, с изображением Чёрного солнца. Он слышал, что в Европе есть люди, которые поклоняются ему, создают секты, заманивают туда людей. Изображения Чёрного солнца с двенадцатью лучами-молниями есть даже в некоторых старых храмах, особенно в тех, которые основаны орденами Тамплиеров и Господ Чёрного Камня. Даже в просвещённой Англии тайно поклоняются Бафомету, в фигуре которого Рыцари храма почитают Чёрное солнце. Он всё правильно сделал, что написал про это.

– Тимка, слушай, я тебе прочитаю про старца, который шестнадцать лет жил один в лесу, в землянке. К нему приходили люди за поддержкой, он молился за всех, и никого не боялся. Когда он был такой, как ты, он встретил злого колдуна, который мечтал повергнуть весь мир в хаос. Этому колдуну служат приспешники, для которых человеческая жизнь не стоит ничего. И я встретился этим летом с двоими такими. Они хотели, чтобы правда о них никогда не была сказана людям. Что бы ни случилось, вот эти бумаги должны уйти в Москву. Понял?