Мостя

– Цыгане провожают, – тихо сказала Мария Григорьевна – или наоборот, встречают.

На обратном пути Илья нашёл свою куртку, мирно висевшую на одной из веток, только она вся была в паутине, будто пролежала здесь всё лето. Илья её отряхнул и уже более миролюбиво сказал:

– Ладно, с перцем я погорячился.

Мы дошли до машин, аккуратно поставили гроб в прицеп, умылись из канистры и поехали в деревню. Я ехала и всю дорогу думала о том, что теперь мне придётся остаться наедине с Зуркой, а я так и не могу справиться со своей внутренней дрожью, которая уже и не была такой внутренней. Я подняла руку и увидела, как мелко дрожат мои пальцы.

– Оля, я с тобой буду. – Сакатов пожал мне руку – Я буду в углу сидеть, не буду тебе мешать, зато тебе будет спокойнее.

– Не надо, Алексей Александрович, – вздохнула я – я должна одна это сделать, спасибо тебе большое, но я сейчас соберусь. Правда, я и пострашнее вещи видела. Это просто кости человека, которого уже давно нет на земле. Сейчас приедем, я прочитаю заговор, и всё закончится.

Я это сказала твёрдо, но мой внутренний голос вопил: « Не оставляёте меня одну! Давайте все соберёмся в комнате, тогда я смогу спокойно прочитать заговор!»

Сакатов, видимо, это почувствовал, потому что добавил:

– Я буду стоять прямо за дверью и слушать. Если что, я тут же зайду.

Доехав до дома Виктора Ивановича, мы открыли ворота, и прицеп загнали во двор. Потом сняли гроб с прицепа. Валера с Ильёй занесли его в дом, где Виктор Иванович уже поставил длинную лавку посреди комнаты. Гроб осторожно поставили на неё и сняли крышку. Ну вот, пришёл мой час. В комнате запахло сыростью и смертью. Мария Григорьевна закинула большое зеркало, висевшее между окон, покрывалом.

– Так положено, – объяснила она – нельзя в доме, где покойник, зеркала открытыми держать. Ну всё, Оля, отпускай Зурку, хватит её мыкаться.

Все вышли, а мне от её слов стало как-то спокойнее на душе. На самом деле, хватит ей мыкаться.

Я, стараясь не глядеть внутрь гроба, разложила полотенце, поставила свечки в маленьких баночках по краям, зажгла их и начала читать заговор. Странно, слова, когда я их начала говорить вслух, тянулись так, словно время замедлило свой бег. Медленно, я начала покачиваться в такт какому-то ритму, поднимавшемуся со всех сторон. И вот, я уже не в комнате стою, а в поле, бескрайнем, продуваемом всеми ветрами. А вокруг меня горят костры, и сквозь дым, поднимающийся от них, я вижу кибитки, на которых цветными яркими кругами развешаны шали и юбки, и висят клетки с птицами. К костру вышли цыгане, и в их чёрных глазах отражалось пламя, а их чёрные кудри развивал ветер, словно торопясь это сделать, пока табор не собрался и не поехал дальше, вслед за солнцем. И зазвучала песня, та, которая сопровождала нас, пока мы несли гроб, но теперь я услышала слова, и эти слова, проносясь по струнам гитары, ложились на струны сердца, оставляя свой след там навсегда.

Что окружает нас – небо и звёзды,

Что под ногами – дороги и пыль.

Всё что мы любим – костры и гитары,

Звонкие песни и сладостный дым.

И вот, молодая девушка, словно лёгкая птичка, выпорхнула на середину круга, и, гремя монистами, закружилась, взмахивая юбками, и от её длинных кос во все стороны рассыпались цветы, словно яркие искры. Она смеялась, в руках у неё появился бубен, и россыпь колокольчиков слилась с плачем гитар. Её ноги мелькали всё быстрее и быстрее, она уже не ступала по траве, она над ней летела. Враз музыка стихла, табор исчез, только молодая цыганка стояла передо мной в комнате с закинутым покрывалом зеркалом. Я начала читать заговор второй раз. И снова я перенеслась из комнаты на берег реки, которую закат окрашивал в неземной малиновый цвет. Где–то далеко слышна была тихая песня, которую пели девушки:

Если милый разлюбит-

Не буду я плакать,

Про горе своё

Расскажу я реке.

Эх, да! Расскажу реке.

А на мосточке, рядышком, сидели двое – молодая цыганка и парень, нежно приобнявший её за плечи. Парень что-то говорил ей, а она звонко смеялась, откидывая рукой непослушные пряди чёрных, как смоль, волос. И столько счастья было в этом смехе, что, казалось, если разделить его на всю жизнь, то с лихвой хватит на все годы. Но я знала, что не долгое оно было, счастье Зурки. Да и жизнь её была недолгой, словно эта песня, стелющаяся, как туман, над узенькой и неспешной Каменкой. И опять мы с Зуркой вернулись в комнату. Я начала читать заговор третий раз. И никуда мы с ней в этот раз не ушли из этой комнаты. Зурка заплакала. А потом начала рвать на себе волосы. И начала изменяться. Она как будто ссыхалась и старела, сгорбилась, а потом опёрлась о свой гроб.

– Никому я не принесла счастья, никто не вспомнит меня добрым словом, никто не прольёт обо мне ни одной слезинки! – Причитала она – Зачем я жила? Я забыла радость, которую мне дарил каждый день, пока я была в таборе. Мы не каждый день ели, но каждый день мы сидели вокруг костра и пели наши песни. Я ждала этого целый день. Моя мамка запевала в таборе, и голос у неё был такой тёплый, что даже в лютый мороз мне не было холодно возле неё. Всё изменилось, когда мой отец приревновал её и воткнул нож в её сердце. А виной тому была я! Это я украла на базаре красивую рубаху, и хотела подарить её отцу. Да не успела, он нашёл её раньше, в нашей кибитке, и свершил свой быстрый, как удар молнии, суд. И изгнали отца из табора. А потом умерла моя бабка, которая заботилась обо мне. И осталась я одна одинёшенька на всём белом свете. Простят ли меня мать с отцом? Оставь меня здесь! Слышишь! Оставь! Я не буду приходить к вам, пусть страдания мои останутся со мной!

Я читала, а Зурка извивалась возле своего гроба, то моля меня, то угрожая. Потом она выпрямилась, и уставилась куда-то поверх меня. Она протянула руки вверх, и с её губ сорвалось только одно слово: «Мама!» И откуда-то с неба, тихо зазвучал голос, и он был, на самом деле, такой тёплый и нежный. Голос что-то говорил на незнакомом мне языке, а Зурка стояла и улыбалась. И вот я произнесла последнее слово, и Зурка растворилась, чуть всколыхнув пламя свечей. Я опустилась на край лавки. Что там, куда ушла Зурка? Бесконечные просторы, по которым колесят кибитки, и каждый вечер разгораются костры, и звучат песни о непростой цыганской доле? Я бы хотела, чтобы это было именно так. Сколько я так просидела, не знаю. В двери заглянул Илья.

– Слушай, надо ехать в город. Ты прочитала?

– Да, её забрали.

– Всю?

Он зашёл в комнату, за ним остальные. Они закрыли крышку, Валера заколотил её. Я сидела и не двигалась. Мария Григорьевна обняла меня и сказала:

– Оля, всё закончилось. Что ты видела?

– Я видела её короткие кусочки счастья.

– И хорошо, что в её жизни были эти кусочки счастья. Счастье редко бывает долгим. Но чем оно и ценно. Если бы счастье тянулось целую жизнь, его бы никто и не ценил. Пошли, попьём чайку и вы отвезёте Зурку. Видишь, как хорошо всё закончилось, она будет лежать среди своих.

Я встала, мне показалось, что прошла целая жизнь, пока я была одна в комнате с Зуркой. Вспомнила о святой водичке, и побрызгала ею по углам комнаты. Мария Григорьевна налила мне чай, пахнувший мятой и медом. Я не могла говорить, слова словно застряли у меня в горле, а ещё у меня где – то глубоко внутри бежали слёзы, и прожигали мне сердце. И вдруг я заметила, что все замерли, и в комнате повисла тишина.

– Мостя! – Раздался радостный крик Виктора Ивановича – Как? Откуда ты здесь?

Я обернулась и увидела Мостю, стоявшего у печки.

– Я пришёл с вами попрощаться. Вы же не думали, что я уйду, даже не поблагодарив вас? – Сказал Мостя и шагнул к Виктору Ивановичу.

Тот обнял его за плечи:

–Мостя, а мы только что Зурку отчитали. Оля отчитала. Вон, всё ещё сидит, как не своя. Как тебе там, нормально? Тебя не обижают?

– Мне нравится. Но я вас вспоминаю, скучаю. Но ничего, скучать полезно.

– Ты уже начал обучение? – Спросил Илья.

– Уже несколько лет обучаюсь. – Ответил Мостя.

– В смысле, несколько лет? – Удивился Илья – Ты же на этой неделе только туда попал?

– Время самый загадочный компонент нашей жизни. Я к вам пришёл из будущего. Когда я там только остался, я попросил, чтобы они меня отпустили попрощаться. И они сказали, что мне нужно сначала научиться быть собой, они меня испытают, а потом отпустят, чтобы я с вами попрощался. Если, конечно, я выдержу их испытания. И сказали, чтобы я не волновался, сколько времени бы испытание не продолжалось, я смогу вернуться в тот момент, в который захочу. Поэтому у вас прошло несколько дней, а у меня – лет.

– А сколько лет ты там будешь обучаться? – Спросил Сакатов.

– Может всю жизнь. Это не совсем обучение. Это – познание. Я познаю Землю. Я вижу её с самого её зарождения. На это можно смотреть бесконечно. Но есть ещё много, что я хочу познать, поэтому надо торопиться. Вселенная вечна, а я – нет. Но надо идти всегда только вперёд, даже зная, что весь путь не пройдёшь. Я хотел вам сказать спасибо за мою новую жизнь. Никаких моих заслуг нет в том, что я учусь в самой лучшей школе, и только дружба с вами открыла мне эти двери. Я никогда этого не забуду.

– У тебя там есть друзья? – Спросил Виктор Иванович.

– Там нет друзей, там нет врагов. Это дом, в котором живёт истина. А истина – это искренние отношения. Может вам кажется, что это плохо, что нет друзей. Но там другая мера отношений. К сожалению, я не могу вам многое рассказать. Но поверьте, у людей это всё впереди.

– Мы все там будем? – Изумился Илья.

– Мы все будем другими. Весь мир будет другой. Ольга, – обратился Мостя ко мне – хочу тебя успокоить, ты сделала всё правильно.

– Ты о Белом Камне? – Спросила я.

– Да. Я не видел новых братьев, которых отпустил Белый камень. Они сейчас вроде как на карантине. Но то, что он их отпустил, это хорошо. Ты ведь сама понимаешь, они же вечные, и то, что они провели в другой реальности миллионы лет, это для них просто опыт. У них ведь другие масштабы.

– Хорошо. Но я уже и так успокоилась. Я подумала, что у Белого Камня с Духами гораздо больше общего, чем им самим кажется. Ему место с ними. Ты не хочешь обратно на Землю?

– Я человек, а человеку место на Земле. Конечно, я всегда буду помнить жизнь до того, как я стал домовым, и жизнь домового. Но даже Духи не загадывают, что их ждёт. А что мы можем? Только мечтать. А мечтать нам не запретит никто. Это, наверное, самое большое отличие человека от Духа и от Белого Камня. Почему Белый Камень не смог жить на Земле? Из-за того, что не мог слышать мысли людей? Да. А зачем ему мысли людей? Да потому, что в своих мыслях человек мечтает, и это даёт ему крылья. Белый Камень слышит мечты людей, и это для него открывает целый мир. Он ведь не умеет мечтать.

– Интересно, – сказал Сакатов – но ведь мечты тоже разные бывают. Некоторые мечты лучше не знать.

– Да мечты разные, но все мечты зарождаются одинаково. Это потом человек их уводит от их первоначальной сути. Я пришёл к вам не с пустыми руками, я принёс вам подарок.

Он разжал руку и подкинул что-то сияющее вверх. Маленькая голубая искра, сорвавшаяся у него с руки, полетела вверх и начала расти. Она закрутилась, и к ней со всех сторон полетели золотые искры, обвивая и утопая в голубой искре. Искра становилась всё больше и больше, вот она уже стала размером с теннисный мяч, а золотые искры всё так же слетались на её манящий свет. Она стала уже похожа на большой мяч, зависла в воздухе, и вращение её выровнялось, на поверхности начали проступать очертания островов, континентов, блестящая серебристая вода беспокойно дрожала, континенты меняли очертания, отталкивались друг от друга, снова сходились. Рядом с голубой планетой появилась ещё одна маленькая точка, и поплыла вокруг планеты, увлекая за собой беспокойные водные массы. Мы, как завороженные, смотрели на это чудо. Наша планета живая! Она – не застывший в вечности кусок камня, она постоянно меняется, внутри неё бьётся горячее сердце, и она летит вслед за своей звездой, среди своих сестёр-планет.

Мостя снова протянул руку, и голубая планета взмыла вверх, вспыхнуло золотое солнце, вокруг которого, как гирлянда летели все девять её планет, и, превратившись в яркую точку, умчалось по одному им известному маршруту.

Мы, поражённые таким грандиозным видением, долго смотрели туда, где исчезла наша мини-солнечная система.

– Вот так вот родилась наша Земля. – Сказал Мостя, нарушив всеобщее молчание – Красиво?

– Только очень быстро, – вздохнул Сакатов – я и не понял, какой она была до того, как на ней появилась вода.

– Она всегда была прекрасной и не похожей ни на какие другие планеты во вселенной. – Ответил ему Мостя – Она у нас особенная, поэтому её и выбрали. Ну вот, теперь я должен вернуться обратно. Живите с миром!

Он сделал к нам шаг, и мы все начали его обнимать, жать ему руки, трепать по плечу. Всё-таки прощание – это неловкий момент, особенно, если знаешь, что больше не суждено увидеться. Потом на мгновение стало тихо, Мостя ещё раз обвёл нас своими большими блестящими глазами, слегка покачнулся назад и пропал.

– Такой страшненький, а такой хороший! – Вздохнула Мария Григорьевна.

Мы рассмеялись. Ну вот, теперь нам осталось только отвезти Зурку, и поставить точку в этой истории о маленьком домовом, который никогда никого не предавал и никогда ничего не боялся.