Buch lesen: «Старая знакомая. Повести и рассказы», Seite 2
Яблоки
Раиса Ивановна, давняя бабушкина подружка, как-то раз по осени пригласила нас с мамой на свою дачу. Она сетовала на то, что «яблок дюжа много энтим годом, и нет уж сил их убирать, все закромя переполнены». Не зная, что именно она называет словом «закромя», мне привиделся некий деревянный сарай, пронизанный тонкими лучиками света, падающего сквозь щели досок. Представилось, как там стоят ящики с яблоками, переложенные свежей стружкой и благоухающие ароматом поздней антоновки. По приезду выяснилось, что «закромя», это две компостные ямы, в которые Раиса Ивановна выбрасывает падалицу. Дело в том, что она не ест яблок. По деревенскому обычаю Раиса Ивановна всю жизнь воздерживалась от яблок до Яблочного спаса, а потом перестала их есть вовсе, и на данный момент ее задача состояла в том, чтобы просто наводить порядок под деревьями. Каждую осень она сгнаивала весь урожай, не видя в яблоках ничего, кроме лишней заботы.
Мы с мамой пообещали приехать, набрать себе пару ведер и помочь убрать падалицу.
Дача Раисы Ивановны находится недалеко от нас, – не доезжая до окружной дороги, надо свернуть влево на узкую разбитую колею, ведущую в садоводчество «Цементник». Там, по улице Вишневая, за старым забором из штакетника, стоит маленький выцветший домик номер 1129, это и есть та самая дача.
Сад Раисы Ивановны ее такой же старый, как она сама, но никто из детей и внуков не желает заботиться об этом клочке земли. Раньше иметь небольшой участок для земледелия было просто необходимо. Там выращивали огурцы и помидоры, картошку и капусту, лук и морковь. До следующего урожая семья ела то, что вырастила за лето, к тому же выходные дни были заняты полезным трудом на свежем воздухе, – вроде бы, и отдых, но, это как посмотреть.
Кроме того, урожай надо было сохранить. Помидоры и огурцы солили или мариновали в трехлитровых банках. Из клубники, малины, вишни и смородины варили компоты и варенья, которые тоже были востребованы зимой за неимением других сладостей. Этим хозяйки обычно занимались по вечерам, захватывая часть ночи, так как перемыть стеклянную тару и овощи, накипятить воды для двух повторных заливок, укупорить и отправить в подвал – это не быстрая и нелегкая работа, учитывая августовскую духоту и жар кипятка. В те годы казалось, что жизнь может быть только такой, – картошка в подвале, огурцы с помидорами на полках, варенья в ряд, значит, перезимуем. Сейчас нужда в натуральном хозяйстве отпала, и на свои «шесть соток» с будками из картона хотят только пенсионеры, привыкшие к грядкам и тяпкам, а большая часть садовых участков заброшена за ненадобностью.
Старые сады теснятся вокруг города, охватывая его почти со всех сторон. Если посмотреть по карте, то садоводческие товарищества занимают едва ли не большую территорию, чем жилая часть города. Дачи образуют свое полудикое зеленое царство с множеством узких улочек, по которым где-то можно проехать на машине, а где-то и нет. Осенью здесь все оплетено девичьим виноградом – обычным спутником заброшенных мест. В конце сентября виноград становится темно-красным, бурым, бордовым. Это цветовое симфоническое форте, несвойственное нашей средней полосе, напоминает мне, то ли европейские средневековые замки, то ли древнегреческий лабиринт с Минотавром. Кто-то неместный, со стороны, наверное, спросил бы, почему все заброшено, и куда делись люди, строившие эти домики и сажавшие деревья? Но, даже зная правильный ответ на этот вопрос, все равно удивляешься пустым садам и понимаешь, что налицо окончание целой эпохи частного земледелия.
Мы приехали через день после приглашения, в половине девятого утра. Ночной холод еще держался в тени, но солнце уже пробивалось сквозь кроны деревьев и прогревало открытые места мягким теплым светом. Пахло падалицей, сыростью и свежим луком. Вокруг стояла та особая холодная тишина, которая обычно свойственна осеннему лесу.
Калитка оказалась закрыта изнутри на замок, и мы с мамой некоторое время по очереди кричали, пытаясь обратить на себя внимание. Наконец, Раиса Ивановна нас заметила, воткнула лопату в землю и направилась к нам.
– Иду, иду, – приговаривала она по ходу, – я ведь слышу-то плохо, а закрываюсь всегда, потому, что страшно тут одной.
Раиса Ивановна казалась очень маленькой в своем старом блеклом плаще, застегнутым на все пуговицы, и с синим шерстяным платком на голове, повязанным по старинке, с узлом под подбородком, однако она двигалась достаточно бодро для своего возраста.
Раиса Ивановна еще в молодости приехала из деревни, работала на заводе, растила пятерых детей. Сейчас ей уже за восемьдесят лет, у нее есть и внуки, и правнуки. Раньше она часто приходила к нам в гости и помогала бабушке в разных житейских делах – закваске капусты, пересадке клубники или уборке картофеля. Она всегда была за общим столом в числе приглашенных по случаю дня рожденья, Пасхи или Международного женского дня, но это было давно.
Когда бабушка умерла, Раиса Ивановна помогала нам с похоронами, в результате чего мы узнали много нового про этот обряд. Она говорила, что покойник должен быть обязательно в рубахе с длинными рукавами, чтобы отмахиваться ими он огненного пламени, что на помин нужно раздавать только ложки, потому что, если этого не сделать, то, переплывая реку, ему будет нечем грести. Кроме того, ложки обязательны для какого-то загробного сидения вокруг большого котла, в котором находится еда, а ложка должна быть у каждого своя. Тут же выяснилась история про яблоки, – если начать их есть до Яблочного спаса, то на том свете Иисус не угостит яблочком твоих детей. Было что-то еще про проводы души поутру и другие ритуальные премудрости, но я уже забыла. Присказки Раисы Ивановны были похожи на старые народные поверья, хитро сплетенные с православными обычаями. Кто и когда говорил ей эти вещи, Раиса Ивановна не помнила, утверждая, что это знают все. Загробный мир был для нее также прост и понятен, как обычная жизнь, их соединяла только цепь правильных обрядов.
Раиса Ивановна заходит к нам по старой памяти и сейчас, принося скромные подарки с огорода – урожай маленьких вилков капусты, полведерка местных абрикосов или корзиночку мелкого лука. Работает она на огороде с весны до осени, и все делает правильно, как научилась еще в молодости, но труды ее вознаграждаются очень скромным урожаем. Все родится мелкое, до смешного, не смотря на прополку и полив. Может, она берет не те семена, или почву не удобряет, или еще чего-то не понимает уже с возрастом.
– Что ты стоишь? – этим риторическим вопросом мама вернула меня в настоящее и сунула в руки ведро. Я огляделась по сторонам и, наконец, увидела яблони, из-за которых мы сюда приехали.
На даче Раисы Ивановны росло несколько старых, уже не раз опиленных деревьев. Справа у забора доживал свой век «белый налив». Эти бледно-желтые яблоки я помню с детства. Они не сочные, не сладкие и не кислые, мякоть крупянистая, чем-то напоминает перезревшие бананы. Рядом с «белым наливом» рос «штрифель», осенний полосатый сорт, очень распространенный в нашей полосе. Над крышей домика раскинулись ветки мелкой осыпной «грушовки», а в дальнем углу сада виднелась «антоновка», зеленая и твердая, готовая висеть на ветвях до самых морозов. Недалеко от нее росло дерево какой-то зимней породы, немного вытянутой формы с румяными розовыми бочками, может быть, «северный синап».
Но самая большая яблоня, «бельфлер», стояла особняком, и она была лучше всех. Это мощное плодовое дерево напоминало дуб. У дерева был крепкий ствол и высокая ровная крона, под его ветвями можно поставить длинные столы и справлять свадьбу. Под яблоней лежал пестрый плодово-лиственный ковер сказочной красоты, но основная часть урожая еще висела на ветках. Посмотришь вверх, а там – солнце, оно пробивается между листьев и ветвей, просвечивает сквозь яблоки, делая их полупрозрачными. Правда, до яблок не достать ни палкой, ни с лестницы, остается только ждать, когда они упадут.
Не знаю, почему это случилось именно сейчас, но впервые в жизни простое вездесущее яблоко вдруг предстало для меня как райский плод, и восхитило до глубины души. Через этот восторг я как будто узнала всю суть яблони, поняла и влюбилась. Яблоки – это дар Божий! Их изобилие подобно источнику, где вода течет, не переставая и не кончаясь, ее не надо экономить, за нее не надо платить – она даром. Также и яблоки – их больше, чем нужно, больше, чем можно съесть или заготовить на зиму, ими можно только делиться, раздаривать всем вокруг, и их не станет от этого меньше. Такова природа истинного дара.
Мама собирает падалицу с земли, а я хожу с длинной палкой, к концу которой привязана консервная банка с разрезом, стараясь снять, хоть некоторые, не разбивая.
– Возьмите грабли, – кричит Раиса Ивановна, – я их вот так сбиваю, – и пытается ударить граблями по веткам.
– Раиса Ивановна, не надо.
Не зная, чем еще нам помочь, она бросает грабли и опять возвращается к своей борозде.
Мы собираем яблоки в маленькие ящики, в ведра, в пакеты. Оставить их гнить под деревом не представляется возможным. Собрав бельфлер, переходим к белому наливу, потом к грушовке.
– Мама, что мы делать с ними будем?
– Повидла наварим.
– Так их чистить надо будет целую неделю!
– Ну, ничего, мы вдвоем справимся, да они еще полежат. Угостим соседей, тете Вале отвезем. Еще насушим на зиму, будем компот варить, уксус сделаем. Знаешь, какой он полезный?
Я все гляжу на ветви, склонившиеся под тяжестью урожая, и причитаю:
– И как же вас много! Какая красота! Какое богатство!
– Что-нибудь придумаем, – приговаривает мама, – не пропадет.
Раиса Ивановна принесла показать картошку, какую она накопала:
– Ну, что это за урожай? Горох какой-то. Целое ведро гороха. Вам не надо?
– Нет, спасибо, нам бы с яблоками справиться.
Она подняла голову вверх, оглядела грушовку и вздохнула:
– Куды ж их девать? Своим говорю – приезжайтя, а они – нам не надо. Закромя разваливаются, уж и класть некуда.
– Мы отвезем гнилые на помойку, отвезем, не волнуйтесь.
Дело дошло до Антоновки. Она будет лежать до весны, если снять аккуратно, не ударяя. Я цепляю яблоки консервной банкой на длинной палке, наклоняю в руки маме, а она складывает их в ящик. Но Антоновка крепко держится на ветвях, одно снимаешь – два других падают. Раисе Ивановне это не нравится. Она подбирает упавшие яблоки с земли и бросает их в компостную яму.
Мое восхищение, мамина хозяйственность и наша активная деятельность вокруг этого изобилия неожиданно меняет отношение хозяйки к своему урожаю. Она сердится, и говорит:
– Не надо их ентой палкой, пущай еще повисять, – берет лопату и уходит дальше копать свой горох.
Мы загружаем полную машину яблок, и, сказав «спасибо», уезжаем домой в некотором недоумении.
Восковая птица
В начале девяностых годов вместе с новыми сортами цветов и с доселе невиданными породами собак к нам пришли новые зарубежные фильмы. В полуподвальных помещениях жилых домов стали открываться видеосалоны, и, судя по сеансам, стало сразу отчетливо видно, что, не смотря на количество, их разнообразие не так уж и велико: в 17:00 – боевики, в 19:00 – ужасы, в 21:00 – эротика. Все три разновидности жанра были в новинку, и мы ходили на все подряд, было бы свободное время.
Первые просмотры фильмов ужасов вызывали настоящий страх, тем более, что транслировались они в темноте на обычном телевизоре, висящем под низким подвальным потолком с видеокассет очень плохого качества. Картинка на экране рябила красно-зелеными цветами, звук трещал, а пиратские переводы накладывались искаженным голосом поверх звуков самого фильма. Пытаясь продраться сквозь посторонние шумы и рябящее изображение, все напряженно вглядывались в экран, боясь пошевелиться. Если кто-то случайно громыхал стулом, остальные невольно подскакивали от царившего в воздухе напряжения.
Как-то раз мы сидели на одном из таких показов, и фильм уже подходил к концу. Главный герой, отстреливающийся от нечистой силы внутри полуразрушенного дома, вдруг увидел в окне красивую женщину с длинными распущенными волосами и обнаженной грудью. После этого камера стала отъезжать, и обнаружилось, что нижняя часть тела у нее с птичьими лапами и когтями, как у орла. Наверное, при других обстоятельствах, эта сцена не произвела бы на меня такого впечатления, но тут я вздрогнула. Женщина- птица раскрыла крылья и полетела нападать на героя, и на меня, соответственно.
После сеанса осталось неприятное чувство, но это обычное явление после просмотра фильма ужасов. Сцена из кино забылась через неделю, однако спустя месяц-другой, стало понятно, что что-то произошло. Я стала плохо спать, вздрагивала, все время чего-то боялась, пропал аппетит, и, вообще, было такое ощущение, что внутри что-то сломалось.
–Тебе надо к бабушке сходить, – сказала мама в ответ на мои невнятные жалобы.
– К какой бабушке?
– К хорошей. Я спрошу у соседки. Знаешь, говорят, как к бабушке сводили?
Я слышала это выражение, но не думала, что оно на самом деле может означать какую-то конкретную бабушку. Между тем, соседка дала адрес женщины, занимающейся снятием сглаза или чем-то в этом роде. Не какую-нибудь колдунью или ведьму, а просто бабку, практикующую старинные деревенские ритуалы, к которым относятся заговаривание пупка у младенцев, излечение заикания при помощи манипуляций с ножницами, а также чтение молитв на снятие испуга.
Жила она недалеко, в обычном панельном доме на третьем этаже и не была такой уж старой. «Сейчас мы все сделаем», – сказала она, не дослушав мои страдания до конца. Видимо, причин, которые могут испортить внутренне состояние человека, не так уж много, как и разновидностей фильмов. Она нагрела на плите кружку с воском, посадила меня на порог между ванной и коридором, и, держа над головой ковш с водой, и что-то при этом шепча, вылила в него расплавленный воск. Попав в холодную воду, воск тут же застыл, она аккуратно вытащила его из воды и показала мне.
– Узнаешь?
Воск вылился в форме той женщины-птицы, о которой я уже успела забыть.
Знахарка тут же смяла воск в руке и сказала, что это все. Я заплатила небольшую сумму денег, которую сказала соседка, и ушла.
После этого мои недомогания исчезли, как не бывало. Испуг, вытянутый из моей головы таким странным образом, перестал меня портить.
Столько лет прошло с тех пор, а я все помню, что пообещала принести ей клубники, когда та поспеет, но так и не принесла.
Мишка Тэдди
Мишку Тэдди подарили Аниным племянникам, когда те были еще детьми. Это была мягкая игрушка небольшого размера, цвета «кофе с молоком», скроенная по правильным лекалам. У мишки было умное и немного грустное выражение стеклянных глазок и вышитое сердечко на груди. Мальчишки в мягкие игрушки не играли, поэтому его посадили на полку над телевизором, где мишка Тедди и провел лет восемь.
Однажды, собираясь на работу, Аня обратила на него внимание и решила взять с собой; просто так, за компанию. Она сняла мишку с полки, прижала к груди и поглядела на себя в зеркало, – игрушка пришлась ей к лицу. Дело в том, что с годами Аня так и не приобрела взрослый вид. Она была невысокого роста, с маленьким вздернутым носиком и короткой детской стрижкой на прямых волосах, спину держала ровно, и движения ее были несколько угловатыми, как у маленькой девочки. Из-за особенностей фигуры Аня носила платья чуть ниже колена и обувь на низком ходу, к тому же имела пристрастие к беретам, которые придавали ей сходство со школьницей, не смотря на то, что школьницы перестали носить береты лет тридцать назад. Несмотря на инфантильную внешность, у Ани был свой маленький бизнес, который приносил деньги, но забирал почти все свободное время, включая выходные и праздники, а заодно и личную жизнь.
Ее рабочие дни проходили в старом гулком помещении с высоким потолком, в окружении четырех громоздких и шумных вязальных машин, управляемых с компьютера, где, кроме нее, не было никого. Аня давно привыкла к шуму, по коллективу не скучала, но тяготилась тем, что в мастерской не было окон, и ее будни освещались только холодным мерцанием ламп дневного света. Кроме того, очень угнетало однообразие. Год за годом рабочее время прессовалось в какой-то один-единственный долгий день, да и тот не был ничем примечателен. Одинокое существование подъедало ее изнутри, несмотря на упрямый голос разума, говоривший о том, что ее работа не так уж плоха, и жаловаться не на что.
Сначала Аня брала мишку только в те дни, когда ей особенно сильно не хотелось на работу. Она сажала его на соседнее кресло в машине, а по приезду несла в мастерскую под мышкой, ногами вперед, как маленькие дети носят свои любимые игрушки. Все знают, что игрушки «оживают» только во время игры, а за ее пределами имеют подчеркнуто неодушевленный характер. Со временем Аня привыкла к тому, что мишка всегда должен находиться рядом, и носила его с собой везде, куда бы ни направлялась. Сторож дядя Вова, который исправно здоровался по утрам и душевно прощался по вечерам, считал, что Аня с причудами, но сам он коллекционировал марки, значки и монетки, поэтому относился снисходительно как к своим, так и к чужим чудачествам.
Работа у Ани была несложная – вовремя связывать оборвавшуюся нитку, менять бобины и перезапускать программу, но оставлять производственный процесс больше чем на полчаса не удавалось, поэтому она могла отходить от вязальных машин, но недалеко и ненадолго.
Рядом с мастерской находилась спортивная площадка. По сути, это был просто асфальтированный прямоугольник земли с разметкой для игры в мяч, огороженный от мира металлической сеткой и густой порослью камыша. Влаголюбивая растительность прижилась здесь потому, что в течение зимы воду слой за слоем подливали в достаточном количестве, и каждую весну лед таял, начиная с центра. Весеннее тепло постепенно добиралось до самых холодных сугробов вдоль бортиков, пропитывая периметр талой водой, и давал необходимую влагу для зарослей камыша. Зимой площадку заливали под каток, и Аня ходила туда кататься в обеденное время, когда на льду не было ни детей, ни взрослых. Фигурным катанием она никогда не занималась, поэтому просто скользила по кругу, внимательно глядя себе под ноги. Весной, летом и осенью на площадке было пусто.
В теплое время года Аня брала мишку Тедди и шла на спортивную площадку подышать воздухом и послушать тишину. Она садилась на картонку, принесенную с собой, прислонялась спиной к ограждению, потом пристраивала рядом плюшевого друга и говорила: «Смотри, какие светлые сегодня облака!» В зависимости от погоды могло прозвучать: «Как душно, хоть бы дождь пролился!», или «Сегодня такой теплый осенний денек!» Мишка наблюдал, как ветер гоняет по площадке осенние листья и молча слушал, когда Аня делилась с ним своими мыслями:
– Странно устроена жизнь, – рассуждала она вслух, – в детстве ты относительно свободна и не знаешь, как много будет обязанностей потом, в зрелом возрасте, – перед семьей и окружающими, перед соседями и страной, перед старшими и младшими. Все это со временем разъясняют, – ты должна работать, готовить еду, соблюдать дома чистоту, должна слушать родителей и хорошо воспитывать детей, должна платить налоги, правильно все понимать, и никогда не попадать в неприятные ситуации. Должна, должна, должна. Когда я успела так задолжать? Ты слышал про черепашек, которые уходят откладывать яйца в пустыню и родятся на чужбине специально, чтобы не иметь долга перед родиной? Конечно же, не слышал. Расскажу в другой раз, все равно черепашки выдуманные, а того, кто их придумал, ты не знаешь.
Скажи хоть ты, зачем я родилась? Всю свою жизнь я выполняю обязанности и нужна только для проведения работ в чью-то пользу. Тогда почему эта жизнь называется моей? В ней ничего не происходит для меня! Вроде, я все делаю правильно, но это не приносит счастья. Знаешь, не так давно у меня появилась одна крамольная мысль – кажется, что я ничего не должна, потому что ни у кого нет ответных обязательств в мой адрес. Вот так.
Мишка слушал и со всем соглашался.
Прошло время, и он незаметно вырос. Научился сам садиться в машину, иногда ходил с Аней к заказчикам или сидел, читал газету, пока она занималась своими делами. Мишка наблюдал за тем, как она работает, ждал, когда вернется из банка или помогал донести сумки из магазина. Он был неразговорчив, как и прежде, казалось, что он все время о чем-то думает. Потом как-то незаметно начал выпивать. Когда он это делал, Аня не замечала, но от него часто пахло спиртным. По словам одной Аниной знакомой, у него даже были отношения с какой-то странной девушкой, но они ничему не привели. Аня думала, что это, скорее всего, по вине самой девушки, потому что Он был вполне себе ничего, но плохо разбирался в людях.
Похожие друг на друга дни все так же тянулись один за другим, как нитки в вязальных машинах, но теперь мишка Тедди разделял с Аней монотонные будни, и ей уже не было так одиноко, как раньше.
– Это никогда не изменится, – сказала Аня как-то вечером, – только со временем я состарюсь, заболею и умру. Так ведь, Теодор?
– А давай бросим все это и уедем отсюда, – внезапно предложил он.
– Куда?
– Я тебе покажу.
Аня выключила станки, компьютер и свет, повесила сумку на плечо и поглядела на него вопросительно.
– Пошли?
– Поехали, – уточнил он.
На выезде из города машину остановил полицейский, и, не найдя, к чему придраться, указал, что пассажир не пристегнут.
– Я никогда не пристегиваю мишку Тедди, – улыбнулась Аня.
Полицейский посмотрел на нее снисходительно, вернул права и отпустил.
Больше их никто не видел. Ни в мастерских, ни на спортивной площадке, ни в этом городе, где кто-то еще помнил, как Аня ходила с плюшевым медведем под мышкой.
