Buch lesen: «Слуги этого мира», Seite 24
2
Несколько раз Ти-Цэ под предлогом беспокойства за Помону все же предлагал остановиться и передохнуть час или два. Но она лишь мотала головой, и Ти-Цэ ничего не оставалось, кроме как гнать иритта до самой ночи.
Они подбирались все ближе к цели, погруженные каждый в свои мысли. И вот, когда старая звезда спряталась за горизонтом и ночь стала постепенно стирать с небосвода ее свет, небо пролилось на землю: впереди показалась вода.
Иритта под ними охватило волнение. Он стонал, хрипел, рвался вперед и пытался оторвать пальцы наездника жабрами – так сильно он их сжимал. Но Ти-Цэ заставил его замедлиться, не подав виду, что зверю удалось причинить ему боль.
– Чует, – сказал йакит и еще раз рванул иритта за жабры на себя. – Чует воду, в которой был рожден. Помона, воды этого источника простилаются до берегов Плодородной долины.
Теперь возражала против остановки и женщина.
– Нет, – отрезал Ти-Цэ. – Темнеет, в ночь не поедем. Тут уж я ослушаюсь, даже если отдадите приказ.
– Ладно! – рявкнула Помона, но тут же присмирела, совсем как иритт, которого быстро успокоил Ти-Цэ. Все-таки он в первую очередь заботился о ней, ее самочувствии и безопасности. – Ладно. Хорошо. Я хотела сказать… конечно, давай набираться сил. Где разобьем лагерь?
Около минуты Ти-Цэ хранил молчание и следил за движением водной глади. Он морщился всякий раз, как Помона подавала голос, но не смел прямолинейно попросить ее закрыть рот.
Заметив это, она умолкла сама, и тоже уставилась на воду впереди. Только теперь Помона заметила, как оказывается тихо вокруг, если даже отсюда было слышно, как бьются о берег волны.
Ти-Цэ не моргая следил за каждым всплеском, как будто в любой момент ожидал увидеть кого-то или что-то, восстающее из воды.
Солоновато-сладкий бриз подхватил спутанные волосы Помоны, но не смог сдвинуть с места тяжелые пряди Ти-Цэ. По телу женщины пробежали мурашки: нежнее прикосновения здешнего ветра могли быть только материнские руки. Он воскресил в памяти те далекие дни, когда мать щекотно подбирала с ее шеи волосы, чтобы вплести в темную косу, которую на протяжении всего дня будет легонько дергать отец. Тогда ей еще казалось, что в семье все хорошо, а мама так редко выходит из дома не потому, что стесняется дочь, боится людей и их осуждения, а хочет больше времени проводить с ней.
Ти-Цэ смежил веки. Он наклонил голову, прислушался к собственным ощущением, к тому, как отзывается на звуки и запахи тело, и застыл так на какое-то время. Впервые за много дней тревоги и душевных терзаний, пусть ненадолго, но все его мысли ушли, как в лучшие дни попыток медитировать. Он снова почувствовал ту опору гармонии, которую в него старательно закладывали по кирпичику на протяжении долгих лет. Каждая клетка его тела пропускала через себя окружающий мир, как пропускало воду сито.
Завтра тревога вернется, и даже приумножится, но сейчас он чувствовал себя как никогда единым с миром, и навеяно это чувство было запахом родной воды, который принес ему ветер. Вряд ли на таком расстоянии его чувствовала и Помона. Но тем лучше: он не слишком хотел делить с ней этот интимный миг воссоединения с дорогими его сердцу местами. Спустя два года он снова был близ воды, в которой его купали ребенком родители. Воды, в которую множество раз погружалась его возлюбленная Ми-Кель. Воды, в которую множество раз они с Ми-Кель погружались вместе…
Ти-Цэ осторожно слез с иритта, так и не подняв веки – на ощупь. Он услышал голос Помоны, но пропустил мимо ушей: слишком велик был соблазн хоть ненадолго притвориться, будто никогда раньше не слышал человеческую речь. Ветерок усилился. Он забирался к нему в подшерсток, гладил по рукам и ногам, прикладывал ладони к груди, проверяя биение сердца – вторит ли оно по-прежнему пульсу долины. Он тянул его к себе. Звал домой.
Помона позади испуганно вскрикнула.
Иритт под ней пошевелился: он почувствовал больше свободы, опустевшие жабры стали судорожно сокращаться. Помона едва не слетела с его спины, но тут ожил Ти-Цэ. Он нехотя развернулся, плавным, но молниеносным движением зачерпнул когтями влажную землю и вновь оседлал иритта. Он залепил жабры вопящему животному, но через несколько секунд тот подавился землей, перестроил дыхание и замолчал.
– О-ох, – простонала Помона и прижала руку к бешено колотящемуся сердцу. На ее бледном лице выступили багровые пятна. – Пожалуйста, не делай так больше.
– Прошу прощения.
Ти-Цэ заметил на себе ее удивительный взгляд: она позабыла свой страх, стоило ему открыть рот. Он и сам удивился тому, какое глубокое и мягкое звучание приобрел его голос. Совсем как в тот день, когда он впервые снял перед ней свою маску.
Он вновь повернулся к воде.
– Слишком рискованно ночевать у берега, ближе не пойдем. – Ти-Цэ кивнул на иритта. – Он давно не был здесь. Может попытаться уйти. Догадается прополоскать жабры.
– Значит, остаемся прямо здесь?
– Получается так.
Помона кивнула. Кедровая чаща осталась далеко позади, они были посреди пустоши, но выбирать не приходилось. Она молча соскользнула с иритта на землю и стала помогать ему вынимать припасы.
Ти-Цэ взялся за края мешка, но, помедлив, выпустил их из рук.
– Простите, вы… не дадите мне минуту? – Его взгляд все еще был устремлен выше головы Помоны – на жидкий и переливающийся горизонт.
– Ты вроде говорил, что в долине моя власть не действует. А поскольку мы уже почти на месте…
Ти-Цэ отвесил ей благодарный поклон.
– Пожалуйста, побудьте здесь, с ириттом. А я мигом вернусь.
Помона сделала знак, дав понять, что не требует ни спешки, ни объяснений. Он отвесил ей еще один поклон и пошел к берегу.
Помона достала из мешка съестное; иритт угрюмо следил за ее движениями и поднялся с брюха лишь тогда, когда она достала сверток с водорослями. Она развела костер под чавканье иритта и приготовила все к позднему ужину, но Ти-Цэ все не возвращался.
Помона запорхнула мантию, туго укуталась в нее и встала на ноги. С трудом, но ей удалось разглядеть йакита на берегу.
Нельзя было сказать, сколько времени Ти-Цэ вглядывался в воду, но в конце концов опустился на колени и коснулся лбом песка.
***
Этой ночью Ти-Цэ не сомкнул глаз, и даже Помона, несмотря на умиротворяющую энергетику этого места, беспокойно просыпалась каждые несколько минут. Когда ее глаза открывались снова и снова, она видела одну и ту же картину: неподвижно сидящий Ти-Цэ, чей взор попеременно обращался то к звездам, то на водную гладь поодаль. Ей было сложно представить все разнообразие палитры охватывающих его чувств, но собственные ей по крайней мере были понятны. Она хотела покинуть это место как можно скорее. Не потому, что ей здесь не нравилось, вовсе нет. Просто Помона чувствовала себя так, будто своим присутствием оскверняла священную землю, которая не должна была узнать человеческого присутствия.
Едва небо стало на пару тонов светлее, Помона встала. Голова болела, она не чувствовала себя отдохнувшей, но больше спать не могла. Ти-Цэ обернулся. Его взгляд был рассеянным, как если бы все это время он спал с открытыми глазами.
– Хотите ехать сейчас? – переспросил он. Помона кивнула. – Хм…
– Уже достаточно светло, – отрезала Помона раньше, чем тот мог найти еще один повод для задержки. – Ти-Цэ, мы это уже обсуждали. Не знаю, чего ты страшишься, но я не хочу оставлять Пэчр в подвешенном состоянии так надолго.
– Понимаю. – Он поднялся. Помона, которая настроилась на очередной долгий спор, сделала два шага назад. – Да мне все равно, когда выдвигаться. Я думал об этом всю ночь и решил, что задержка на полдня ничего не решит.
– Никакая задержка ничего не решила бы, – подбодрила она Ти-Цэ.
– Нет, – сухо сказал он, и отвернулся, чтобы сложить в мешок вещи. – Решила бы, если бы длилась еще пару дней. Да видно не судьба.
Помона осторожно приблизилась к нему, но Ти-Цэ только отмахнулся от расспросов огромной ручищей.
– Сейчас уже не важно. Давайте выдвигаться. И покончим с этим поскорее.
Помона прятала глаза. Ти-Цэ оставался колючим до конца путешествия, совсем как родитель, которому было положено любить ребенка, но ситуация к тому не располагала.
3
Истоптанная ириттами дорога тянулась вдоль берега долгие мили; на Помону давило сводящее с ума чувство, будто много часов подряд они не двигаются с места. Ее мантия стояла столбом, иритт мощными гребками выбрасывал в воздух красноватый песок и пыль, но, когда Помона осторожно высовывала голову, видела преследующую их водную гладь, которую никак не удавалось обогнать зверю.
Помона осторожно подняла глаза на затылок Ти-Цэ, но он не оборачивался и смотрел только на дорогу. Лишь раз он спрашивал ее, не остановиться ли на обед, но, когда Помона вновь покачала головой, не стал даже пытаться настоять на своем.
Наконец, когда старая звезда преодолела середину небесной дуги, привычная картина изменилась прямо у них на глазах: в воду пролили, а затем размешали ярко-розовую краску. Помона охнула. Ти-Цэ смотрел в ту же сторону, но не произносил ни слова. Только в который раз судорожно сжал жабры иритта.
– Это они? – спросила Помона. Ей едва удалось перекричать ветер.
– Лепестки, – сказал Ти-Цэ. – Скоро будем в Плодородной долине.
Как только он это произнес, ландшафт, словно удачно подгадав момент, стал видоизменяться. Вода из виду пропала – осталась позади и исчезла за сменившими песок альпийскими полями; холмы разъехались в стороны и открыли вид на край, простирающийся ниже. Далеко-далеко из-под земли постепенно восставали гиганты с розовыми макушками и черными ветвистыми украшениями в волосах – вековечные персиковые древа.
Когда они уже подступали к изножью долины, Ти-Цэ остановил иритта. Он вынул из жабр пальцы, забрал мешок с провизией и помог Помоне, которая созерцала необыкновенный мир, спуститься на землю. Как только иритт понял, что свободен, с ликующим хрипом побежал в обратном направлении – к воде, которую они минули чуть раньше.
До Ти-Цэ и Помоны уже здесь долетали лепестки, цветы и стойкий сладкий запах. Помона не могла отвести взгляд от видимых окрестностей: древа размером с Серый замок и выше склоняли плакучие ветви, под завязку увешенные плодами. Черные стволы истекали соками силы и здоровья, переполняющего их, а некоторые, ближе к корням, были разрисованы диковинными узорами, выведенными теми самыми мелками, которые давали в Пэчре людям Стражи. Воздух же был столь чистым и густо начиненным запахом спелых и цветущих плодов, что казалось, его можно было есть ложкой.
Они минули первую линию древ, и долина сомкнула ряды. Небо и земля стали однородного ярко-розового цвета.
Ти-Цэ остановился еще раз. Он закрыл глаза и зашевелил губами. Помона отвернулась, будто хотела оставить провожатого наедине с родным краем и не мешать их задушевной беседе, но, благо, долго ждать не пришлось: йакит вскоре снова вскинул на древа широко открытые глаза.
– Магнитное поле, – пояснил Ти-Цэ. – Я рассказывал вам, как йакиты общаются между собой. Сейчас мы далеко от Пэчра, здесь другая магнитная зона. Я настраивался на чистоту долины. Чувствительный к магнитным волнам орган находится под языком, поэтому пришлось им немного «поболтать». Так мы «говорим» с долиной. Понимаете?
– Вроде бы да, – сказала Помона. И улыбнулась. – Забавный термин.
Ти-Цэ рассеянно пожал плечами.
– Лучше нам будет снять обувь, – сказал он и сбросил с плеча мешок.
Помона стянула со стоп башмаки и отправила их в разинутый рот мешка вслед за сандалиями Ти-Цэ. Почва под ковром из лепестков была теплая, влажная, жирная – в такой нельзя было оставить черенок лопаты, потому как тот наверняка прорастет. К тому же, земля была рыхлая от переполняющего ее кислорода. Помона потопталась, и ее стопы начали проваливаться.
– Глубже щиколоток не утянет, уж тем более вас, – сказал Ти-Цэ. Может, в поселении она и считалась полноватой, но в Плодородной долине наверняка весила меньше большинства здешних подростков. – Идемте.
Как только они зашагали по окрестностям долины, Ти-Цэ вновь охватила тревога. Он воровато поднимал взгляд на ветви и сутулился, как будто мешок на его плече с удвоенной силой начинал давить на него и втаптывать в землю.
Помона тоже задирала голову так, что хрустели позвонки, но увидеть обитателей долины ей никак не удавалось. Высота и густая однообразная растительность служили йакитам невероятно надежным укрытием. Помону не покидало чувство, что ее они видели хорошо, ничем себя не обнаруживая. Она и подумать не могла, что в райском уголке, описанным Ти-Цэ, будет чувствовать себя так неуютно.
Они шли быстро и безмолвно. Помона с открытым ртом озиралась по сторонам, восхищенно разглядывала так непохожий на ее мир край так и эдак. Однако…
– Всегда здесь так тихо? – спросила она.
Ти-Цэ покачал головой и ответил вполголоса:
– Тишине осталось жить не долго. Многие еще заняты.
– Чем?
Ти-Цэ покачал головой снова и указал куда-то вглубь ветвей над их головами. Как ни всматривалась Помона, не увидела там ничего, помимо туго переплетенных веток, но переспрашивать не решалась. Шерсть на руках Ти-Цэ стояла дыбом. Меньше всего Помоне хотелось раздражать его по пустякам.
***
– Древо сестры и моих родителей вон там. – Ти-Цэ указал на дальнее персиковое древо по правую руку от себя. Они шли по долине уже без малого час, и местность казалась Помоне совершенно одинаковой. Она диву дивилась, как Ти-Цэ здесь ориентировался.
– Не хочешь зайти поздороваться?
– Не сейчас. Первым делом я должен вас пристроить.
– Вряд ли кому-то понравится палатка человека под древом, – сказала Помона и нервно улыбнулась. Тогда она фактически ночевала бы на чужих могилах.
– Такого святотатства вам не позволит никто, – согласился Ти-Цэ, – и я в том числе. Из соображений этики и безопасности вы будете жить на древе.
– Ух ты, вместе с тобой и Ми-Кель?
Помона раскаялась в сказанном сразу, как слова сорвались с уст: Ти-Цэ оглянулся на нее и посмотрел так, как если бы она во весь голос прокричала ругательство. И пусть через долю секунды он успокоился, напомнив себе о ее поверхностных представлениях о культуре йакитов, уши Помоны в этот момент вполне могли бы прожечь в капюшоне мантии дыры.
– Нет, – подчеркнуто безразличным тоном отозвался Ти-Цэ. Но, взглянув на Помону, по ее лицу вновь прочитал, что поздновато спохватился. – Извините. Но при всем желании не могу позволить вам делить наше с Ми-Кель гнездо.
– Все в порядке, прости пожалуйста…
– Это я извиняюсь. – Он отогнал от себя злость за собственную несдержанность глубоким вздохом. – В общем, вам будет лучше занять ветвь одного из мертвых древ. Они вне нашей культуры, если можно так сказать.
– Это те древа, жители которых вымерли?
– Да. Таких в западной части долины предостаточно. Жители же живых древ охраняют свой дом очень ревностно. Настороженность к чужакам заложена в генетической памяти йакитов, преимущественно самок, потому что любой гость ассоциируется в первую очередь с имэн и… еще раз простите. Мы по долгу службы пересекаемся с многими существами, но обычно в долину их не приводим, чтобы не нервировать женщин.
– Да, я понимаю, сразу должна была дога…
– Ти-Цэ?
Помона вскинула голову: на ветви древа, под которым они как раз проходили, контрастно выделилась фигура, покрытая бесцветной шерстью с ног до головы. Раньше, чем она или Ти-Цэ успели издать хоть звук, йакит ловко соскользнул по ветвям-лианам к ним.
Помона не могла сдержать вздоха удивления: он передвигался легко, перебирал руками и ногами так слаженно, будто всю жизнь провел, перелезая с одной ветки на другую. Она помнила, что рассказывал о своих сородичах Ти-Цэ, но не рассчитывала увидеть нечто подобное в живую – слишком привыкла к тому, как держатся в Пэчре Стражи. Всегда приосанившиеся, широкоплечие, они патрулировали улицы поселения ровным строем. А сейчас один из них почти играючи переносил вес тела с одной конечности на другую, так и эдак перекручивая позвоночник, совсем как какая-нибудь мартышка.
Когда йакит приземлился перед ними, в его руках оказались две большие пригоршни розовых лепестков. Он развеял их по ветру, подтолкнув собственным дыханием, и повернулся к путникам, ослепив их улыбкой. Вместо сухого кивка, которым обменивались на памяти Помоны Стражи при встрече, йакит заключил Ти-Цэ в объятия. Последний вяло хлопнул его по спине и поспешил высвободиться. Помоне же мужчина дружелюбно махнул рукой, но поклона не отвесил.
Йакит беззастенчиво разглядывал ее невысокое даже по человеческим меркам тельце. Несмотря на то, что длинный толстый хвост описывал вокруг его бедер твердую восьмерку, ей было трудно смотреть на обнаженного йакита в ответ с тем же любопытством.
– Просто поверить не могу, что ты здесь! Я думал, это байки все, что в долину приведут человека. И уж тем более не ожидал, что именно тебя назначат провожатым…
– Си-Тэ, будь тише, – сказал Ти-Цэ.
Си-Тэ расхохотался. А Помона все же не сумела удержать пожирающий взгляд, когда услышала знакомое по рассказам Ти-Цэ имя.
– Ты почему по родной земле как по вражеской территории крадешься? Если хочешь познакомить человеческого Посредника со здешними местами, и уж тем более – с населением, то так не пойдет.
– Тебя забыл спросить. Все по порядку. И я на службе, не забывай. Я должен обеспечить Помону жильем, а потом уж… к вам выйдем.
Си-Тэ вскинул брови.
– Только не говори, что ты не зайдешь по дороге к Ми-Кель. Ваше древо ведь в двух шагах, а загнившая аллея… Да брось, что с тобой? Ми-Кель будет вне себя от восторга, никто ведь не ожидал увидеть тебя здесь на целый год раньше!
– Вне себя она будет точно, – холодно сказал Ти-Цэ.
Си-Тэ улыбнулся странной, виноватой улыбкой, от которой у Помоны свело желудок. Но подумать о том, где она уже могла видеть подобное выражение лица, времени у нее не было: ее как током било напряжение, которое исходило от Ти-Цэ.
– Зайди к ней сейчас, не будь дураком. – Си-Тэ отошел обратно к своему древу. – То, что ты здесь, новость громкая. Понимаешь?
Ти-Цэ сверлил сородича непроницаемым взглядом до тех пор, пока он не исчез в ветвях. Он прошептал что-то на однозначно не человеческом наречии. Помона попыталась воспроизвести этот звук, но не сумела, и спросила, что это значит.
– Не повторяйте за мной. Не хотелось бы, чтобы введение в культуру йакитов началось у вас с богатого наследия ругательств.
– Ты о чем?
– Он расскажет. – Взгляд Ти-Цэ был по-прежнему прикован к древу Си-Тэ. – Проклятье. Если он увидит, что я все же ушел, он или его супруга все расскажет Ми-Кель. – Он покачал головой. Помоне ничего пояснять было не надо: она не понаслышке знала, как быстро разлетаются слухи и сплетни в тесно населенных местах. – Ми-Кель никогда мне не простит, если узнает о моем прибытии из чужих уст.
Ти-Цэ застонал и оглянулся на Помону. По его лицу было понятно, что он не собирался брать ее с собой к Ми-Кель. Но теперь выбора у него не было.
Он зажмурился, с трудом подавил извержение бурлящих в нем чувств и резко развернулся на пятах в другую сторону. Его шаг был таким широким, что Помоне пришлось ускориться до бега.
– Стой! Подожди! Мы прямо сейчас идем к твоему древу?
Он агрессивно кивнул и подбросил мешок, устроив его на плече надежнее. Ти-Цэ сопел, а над глазами его нависли кустистые брови.
– Далеко это? Где оно?
– Мы прошли поворот к древу несколько минут назад.
И в подтверждение своих слов Ти-Цэ обогнул древо, которое не представляло для него никакого интереса, и свернул. Еще минут десять он вышагивал все также решительно, но настал момент, когда Ти-Цэ начал замедляться. Помона наконец смогла поравняться с ним и увидела впереди очередное персиковое пристанище нескольких поколений йакитов. Оно ничем не отличалось для женщины от других, но намертво притянуло к себе взгляд ее провожатого.
Ти-Цэ не помнил, когда в последний раз чувствовал дрожь в коленях, и тем не менее с каждым шагом скрывать ее от глаз Помоны и тем более от себя самого становилось все тяжелее.
Последние несколько футов до древа Ти-Цэ едва волочил ноги. Не в пример временам, когда он еще издали оповещал всю родню о своем прибытии криком и свистом и запрыгивал на ветви с разбегу, заставляя все ныне живущие поколения валиться из гнезд со смеху. Что тогда, что сейчас, всюду витал сводящий с ума своей сладостью запах Ми-Кель, но на сей раз живот сводило совсем не от возбуждения. И как не страшился Ти-Цэ этого момента, как не пытался присмирить свой скачущий с ветки на ветку взгляд, все же отыскал свою благоверную. Теперь все пути отступления были отрезаны.
Он остановился в нескольких шагах от древа, опустил на глаза прозрачные веки и уставился на Ми-Кель, словно надеялся, что ее разбудит пристальный взгляд, и Ти-Цэ не придется раскрывать рот.
Ми-Кель спала. Помона скорее всего ее еще не видела: стояла рядом, жадно озиралась по сторонам и безуспешно пыталась проследить за его взглядом. Ти-Цэ и сам не увидел бы самку, если бы не запах и годы сноровки.
Сегодня она дремала вне гнезда, защищенная только камуфляжной, розовой с черными и желтыми пятнами шерсткой. У Ти-Цэ сжалось сердце: она спала днем только в самые несчастные дни своей жизни, когда пыталась как угодно ускорить бег времени, будто жила против собственной воли.
Она лежала на приличной высоте, где поначалу Ти-Цэ надеялся ее не найти: две ветви под ней остались нежилыми. Пока его не было, умер древний. А значит, Ми-Кель сносила старое гнездо и переезжала с ветви на ветвь в одиночестве.
Кончики пальцев Ти-Цэ потеряли чувствительность: он не видел рядом с ней нового гнезда. Ми-Кель не просто спала вне его сегодня. Она даже не стала строить его. Характерного бугорка над захоронением йакита он не видел тоже, а значит, она жила без укрытия не меньше недели. Скорее даже двух.
Ти-Цэ бесшумно положил мешок с провизией и вещами Помоны на землю. Он неотрывно смотрел на Ми-Кель, на ее едва заметно поднимающуюся и опускающуюся спину. До потемнения в глазах ему хотелось подкрасться к ней, дотронуться до ее бархатного плеча и вернуться в жизнь супруги. Но такое приветствие разобьет ей сердце, ведь сразу за поцелуем с его уст слетит причина, по которой он вернулся в Плодородную долину.
– Ми-Кель, – позвал Ти-Цэ, и не узнал собственного выдавшего петуха голоса.
Ти-Цэ уже набрал воздух в легкие, чтобы прокашляться и позвать еще раз, но самка тут же вздрогнула во сне. Внутренности у мужчины завязались узлом. Много дней он представлял этот момент, но все равно оказался к нему не готов. Рядом охнула Помона: увидела, как на однообразном розовом полотне нечто, а вернее некто выдает себя движением.
Ми-Кель еще какое-то время поворачивалась из стороны в сторону, будто отбивалась от плохого сна, затем привстала на локтях и подняла дурную спросонья голову на его нетвердый голос.
Ее глаза бодро распахнулись, да так широко, что два блеснувших глазных яблока без труда разглядела бы даже Помона. К слову, в следующую секунду она как раз нырнула ему за спину: в мгновение ока Ми-Кель развернула устрашающего размаха крылья. Почти совсем прозрачные, так что можно было даже принять их за колыхнувшийся воздух, они с легкостью оторвали Ми-Кель от пригретой ветви.
Ми-Кель зависла в воздухе и быстро поворачивала голову, так и эдак рассматривая йакита внизу. Она хотела убедиться, что это не игра ее воспаленной фантазии, не мучительное сновидение, не жестокая галлюцинация…
Ти-Цэ опустился на колени, как бы упрашивая ее успокоиться и просто присесть рядом.
Тонкий вопль в клочья разорвал воздух на множество миль вокруг. Ми-Кель распростерла руки и с быстротой молнии пикировала вниз.
Помона едва успела отскочить прежде, чем огромная вытянутая фигура могла случайно сбить ее с ног, как снесла с колен Ти-Цэ, но все же рухнула на напоенную кислородом и минералами землю тоже, в нескольких шагах от йакитов. Она привстала на локтях и уставилась на борьбу двух существ.
Ми-Кель сильно уступала Ти-Цэ в плечах, казалась вдвое тоньше, но была впечатляюще широка в бедрах и ростом (в случае Ми-Кель – в длину) пусть не на много, но превосходила супруга. В случае реальной стычки она даже могла бы физически ему противостоять – своими объятиями она протащила его по земле фута три.
Ее очень длинные ступни без пальцев – ласты – загибались крючком, что очень, должно быть, удобно, когда дело доходит до лазанья по деревьям и плаванья, но непригодно для прямохождения от слова совсем. Хвост Ми-Кель был чуть тоньше мужского, но также описывал вокруг округлых бедер восьмерку, надежно скрывая промежность. Крылья складывались в гармошки и бесследно исчезали под плоским «карманом» шкуры у нее на спине. Вся она с ног до головы была покрыта камуфляжной шерсткой, настолько короткой и шелковой, что вполне могла бы сойти за кожу. Волосы самки напоминали лихо собранный на затылке хвост, который вбирал в себя не три, а целых пять толстых локонов – все они естественным образом росли по середине, друг над другом. Из сего природного творения выбивалась только одна прядь – та, что совсем как у самца росла посередине и тянулась от низкого лба до шейного позвонка и переваливалась то на одну сторону, то на другую.
Когда Ми-Кель чуть приподняла голову, набирая воздух для очередного вопля, Помона успела заметить, что мордочка у нее вытянутая, и похожа она была на беличью. В отличие от плоского, ширококрылого носа Ти-Цэ, ее носик был небольшим и влажным, как маслина. Не в пример самцу и глаза ее были не глубоко посаженными, а круглыми, выпуклыми, и совсем не дрожали в глазницах. Ресницы были длинными, припудренными пыльцой и украшенные зелеными росинками, будто сиянием ее глаз присели полюбоваться светлячки.
Помона наблюдала за отчаянными попытками Ти-Цэ подняться или хотя бы докричаться до визжащей Ми-Кель, но ему никак не удавалось взять над ней верх. Кричали они уже не на человеческом языке, и только изредка Помона могла разобрать всего два слова – их имена, которые они попеременно выкрикивали в пылу схватки.
– Ти-Цэ-ты-приехал-не-могу-поверить-что-ты-здесь-Ти-Цэ-Ти-Цэ-Ти-Цэ…
– Ми-Кель, прошу тебя…
– …ты-здесь-о-о-о-не-может-быть-я-думала-что-не-вынесу…
– Ми-Кель!
Он рывком повернулся на бок и с трудом оторвал от себя бьющуюся в истерике Ми-Кель. Она дрожала, и плакала, и смеялась, и ни на секунду не отрывала при этом от него влюбленный до болезни взгляд.
Он подгадал момент, осторожно взял ее за щеки и прижал голову самки к своему лбу. Ти-Цэ следил, чтобы из-за бьющей ее лихорадки Ми-Кель случайно не напоролась на его бивни. Он дышал глубоко, размеренно, и мало-помалу сумел заразить ее своим спокойствием.
Она все еще была возбуждена, но сумела совладать со своим телом. Ми-Кель вздрагивала от рыданий и крепко прижималась к Ти-Цэ, но больше не старалась удушить его объятиями.
– Не могу поверить, – щебетала она надломленным голосом. – Кто тебе сказал? Кто тебя прислал? Но как вовремя, Ти-Цэ! Мы еще успеем, дай мне только…
Ти-Цэ не чувствовал в себе сил ни слушать, ни перебивать. Он поглаживал ее по плечу и не решался открыть рот. Она тем временем извинилась, хихикнула и вытерла лицо кулаком.
– Потом расскажешь, как добрался. Дай мне немного времени, ведь только недавно древний умер, я не успела… Но обещаю, я быстро. Гнездо и… Ти-Цэ, сними немедленно эту отвратительную форму!
– Я не могу сделать этого, – выдавил из себя Ти-Цэ.
Она рассмеялась – будто зазвенели серебряные колокольчики.
– Что ты такое говоришь? – спросила Ми-Кель. – Какие глупости!
Ее взгляд метнулся к Помоне и обратно со скоростью пули, но Ти-Цэ это заметил. Как и то, что ее длинные ресницы на мгновение вздрогнули. Наверняка и до нее доходили слухи о том, что в долину нынче приведут человека и некоего провожатого вместе с ним. Она продолжала усмехаться, но теперь как-то судорожно. Ти-Цэ же серьезно смотрел ей в глаза, поклявшись себе не дать слабину.
– Ну ладно, брось ты. Сними форму, слышишь?
– Ми-Кель.
Его твердый голос заставил ее губы скривиться, но через долю секунды она вновь приосанилась и притворилась, что не замечает никого, помимо Ти-Цэ. Будто такое из ряда вон выходящее событие, как живой человек на территории Плодородной долины, можно было замять одним игнорированием. Улыбка сверкала на лице самки, но взгляд остановился.
– Я понимаю, что ты спешил, чтобы успеть добраться до меня, и устал с дороги, но знаешь, уже как-то даже неприлично…
Она потянула его за плащ. Ти-Цэ покачал головой, отвел назад плечо, прочь от ее рук, и глянул еще строже. Ми-Кель шумно сглотнула.
– Это ведь человек? Зачем ты привел этого человека? – И тут же спохватилась: – А, впрочем, мне нет дела. Ти-Цэ, ты же понимаешь, как много впереди работы!
– О-ох, Ми-Кель. Прости меня. Нет.
– Что значит нет?
На ее лице больше не было даже натянутой улыбки: страх, угроза и ярость налили каждую ее черту. Ти-Цэ знал, что Помона не понимает ни слова из того, что они говорят, но мог представить, как у нее едет крыша от мимики Ми-Кель. Ему и самому когда-то оставалось только привыкать.
– Ты остаешься со мной, – сказала она неожиданно низким голосом.
– Я зашел поздороваться.
– Поздороваться?
– Ми-Кель, – воззвал к ней Ти-Цэ в который раз.
Из глаз женщины градом полились слезы. Раньше, чем Ти-Цэ мог попробовать объясниться, она вырвалась из его рук и бросилась в гущу веток персикового древа, так глубоко, чтобы даже Ти-Цэ не смог ее увидеть.
Как громом пораженная, Помона сидела и смотрела туда, где исчезла в зарослях огромная крылатая самка. Несколько долгих мгновений, которые показались ей вечностью, Ти-Цэ все также сидел на коленях. Затем он поднялся, машинально подобрал мешок и, ссутулив плечи, поплелся в сторону мертвых древ – на запад.
– Идемте, – бросил он через плечо.
