Buch lesen: «Ожог колдуньи», Seite 4
Татьяна жадно поцеловала Захара в губы, в лоб, в глаза.
– Татьянка, Танюша, пожалуйста, опомнись, что ты делаешь? – бормотал он между поцелуями, безуспешно пытаясь освободиться из её объятий, и чувствовал, как уходят последние секунды, как учащается дыхание, становится трудно дышать.
Во тьме блеснули глаза Татьяны – жадные, ждущие, разгоревшиеся жарким пламенем страсти, и страсть эта передалась Захару. Он почувствовал, как сознание обволакивается дымкой горячего тумана, тело становится тугим и упрямым, совершенно неуправляемым. А руки, подчиняясь чьей-то другой, не его команде, принялись с трепетом ласкать Татьяну. Точно безумие охватило его. Сознание, ещё теплившееся в нём некоторое время, таяло с каждой секундой – на борьбу с собой уже не оставалось сил…
…Они насытились ласками лишь под утро, когда на востоке побелело небо. Неподвижная гладь протоки схватила смутные блики едва забрезжившего рассвета.
Размякший и подавленный лежал Захар, обдумывая свою жизнь. Татьяна лежала рядом, положив свою голову ему на грудь, ровно и тихо дышала во сне. Захар заснуть не смог – в голове кружились тревожные мысли.
«Что это» – думал он. – Любовь, о которой пишут в книжках? Или же обычное влечение к мужчине одинокой женщины, вскипание в ней взбунтовавшейся плоти? Что же, всё-таки, это такое? Что произошло? Ведь трудно поверить, чтобы красивая женщина ждала любимого мужчину пятнадцать лет. Не может – и всё тут! Не верю».
Захар осторожно повернулся на бок, отгоняя мысли, заставляя себя заснуть. Тщетно.
В памяти всплыла та тихая майская ночь, которая не забывалась по сей день. Нет-нет, да и тревожила во снах она своим жарким дыханием, проплывала перед глазами, как в кино, вся до капельки, до мельчайших подробностей.
«И, всё-таки, что же это такое? Может, действительно любовь? И моя тоже? Почему же, к примеру, ночи, прожитые с женой, не волнуют меня так остро и не остаются в памяти ярким отпечатком? Почему же они не радуют так, как та, майская, первая в моей жизни, или же вот эта, сегодняшняя?»
Многие «почему» пульсировали в голове, не находя ответа.
Мысли устремились к жене. Любит ли он Светлану? Дорога ли она его сердцу? Сколько раз он задавался этим мучительным вопросом, размышлял до боли в висках, а признаться себе, что не любит, не отважился ни разу. Да и зачем было признаваться, зачем напрасно терзать себя, если семейная жизнь шла ровно, хорошо и благополучно?
Его Светлана не красавица. Это правда. Однако, покорила она другим: была ласкова и добра, всегда понимала с полуслова, проявляла недюжинное терпение, когда Захар хандрил. Такое с ним случалось – не шла работа. Мог принять «на грудь», нагрубить. Правда, такие сбои случались редко.
Дети пошли в мать – мягкие, отзывчивые. При воспоминании о них тревожно защемило сердце, к горлу подкатил горький несглатываемый комок.
Детей он любит. Очень. Особенно сына, младшенького. Возня с ним всякий раз доставляет огромное удовольствие.
«Так неужели можно лишиться такого счастья только потому, что я не люблю Светлану? Не люблю? – поймал он себя на мысли. – Сознался, наконец? Молодец! Допустим, что так, и что? Разве мало семей, которые живут без трепета и страсти?
И, вообще, Стерлигов, кончай паниковать, и не ковыряйся в душе своей. Что ж ты такого страшного сотворил, чтобы всерьёз думать о разводе? Ты что, годами изменял жене с этой женщиной, прикипел чувствами к ней? Нет. Ты просто не совладал собой, поддавшись нахлынувшей страсти. Только и всего».
Луна заметно побледнела на небе. В светёлке деда Матвея стали различимы очертания домашней утвари. Наступал рассвет.
Захар лежал с открытыми глазами и всё думал, думал, думал…
«Вот ведь как бывает в жизни, – продолжал размышлять он. – Вчера я спас парня и сделал это, не задумываясь о возможной смерти для себя. Сегодня же ломаю голову по пустякам. Ну, изменил жене. Ну, согрешил, и что? Нет на свете мужчины, который имел бы в своей жизни только одну женщину. Не ты первый, и не ты последний. И живут же изменники, чёрт подери, не бичуют себя. Эх ты, волк морской, расслюнявился, как салага при шторме! Подумаешь – любовь! Вот она рядом, любовь-то – обыкновенная баба. Спит себе и видит радужные сны».
Ему вдруг стало стыдно за свои мысли.
«Нет, Захар, это тебе не в бурлящий поток бросаться. Здесь всё намного сложнее».
Он смотрел в угол избы и видел там глаза сынишки – удивлённые и непонимающие – что же происходит? Глаза, готовые в любую минуту покрыться слезой.
На миг ему даже показалось: войдёт сейчас сюда его Светлана, возьмёт малыша за руку и, взглянув устало, грустно и с сожалением произнесёт:
– Что же ты наделал, Захарушка? Как нам теперь жить-то дальше после всего этого?
Захар содрогнулся от видения, долго не мог успокоиться.
«И, всё-таки, подлец ты, Стерлигов. Какой подлец! Дал клятву однажды и забыл про неё. А вот она помнит. И все её слова, что шептала она вчера – подлинная правда. Проснётся сейчас и спросит: «Что же дальше, Захарушка? Опять мне ждать пятнадцать лет?»
И ты должен будешь ответить ей что-то. На сей раз не кривя душой, без обмана. А что? Думай, Стерлигов, думай и решай быстрее, пока она не проснулась».
Алела заря, а понукания ничуть не ускоряли окончательного решения. Захар чуть было не застонал от собственного бессилия что-либо изменить в своей жизни. Он вдруг понял, как глубоко запутался в ней. Стало противно за себя, неловко за ту покорность, с какой жил все эти годы. Он презирал себя за клятвенные слова, сказанные им в ту майскую ночь юной и наивной Татьяне, презирал за слабость характера, за обман, прикрытый любовью к Светлане.
«Но как быть сейчас? – пульсировала мучительная и тупиковая мысль. – Бросить семью? А дети? Они-то в чём виноваты? А Светлана? Ведь любит же она меня, без сомнения любит. Выходит, в семье я один без счастья, и только этой ночью вдруг прозрел и захотел им обладать. Но как? Какой ценой? Урвать его у детей и быть счастливым при этом? А будет ли теплиться вообще этот новый очаг?»
