Было темно и сыро, и по вечернему времени холодно. Люди подходили и подходили, а трамвай всё не шёл и не шёл. Он стоял в толпе и думал, что если бы не события, свидетелем которых он оказался, жизнь его была бы совсем неинтересной, что ему нужно выйти сухим из воды и что он с удовольствием съел бы сейчас пару булочек и выпил чашку кофе, потому что давно ничего не ел и не пил. Чтобы немного согреться, он стал переходить с места на место. Сначала ему это удавалось, но людей становилось всё больше, почти как в час пик. Наконец стало так тесно, что Савранский был зажат со всех сторон. Это его удивило.
– Простите, – обратился он к соседу, примерно своего возраста парню в кепке, – вы не знаете, откуда столько народу? Концерт, футбол, сеанс чёрной магии?
Парень посмотрел на него как на умалишённого:
– Трамвая ждут, не видишь.
– Какого?
Парень усмехнулся:
– Кому в рай, кому в ад. Сам-то чего здесь стоишь? Не знаешь, что выбрать?
Савранский решил, что ослышался.
– Простите?
– Кто же так прощенья просит? – Раздался у него за спиной знакомое карканье.
Он медленно, не веря себе обернулся и увидел старуху Ираиду, завёрнутую в пуховый платок, крест-накрест перетянутый на груди и завязанный вокруг талии. Савранский покачнулся, поплыл и, падая на асфальт, услышал звонок подходящего к остановке трамвая.
– Готов, – сказал кто-то над ухом.
– Всегда готов, – прокаркала старуха. – Грузите сердешного.
Потом наступили тишина и темнота: Савранский потерял сознание.
Он проснулся от запаха кофе и – о чудо! – свежей выпечки. Он очень хотел есть, но сразу вспомнил о том, что произошло накануне. А когда вспомнил – помрачнел. «Неужели я умер? Да нет, этого просто не может быть! А если может?» Он осторожно огляделся и понял, что лежит абсолютно раздетый. «Этого ещё не хватало!»
В комнате было полутемно и кроме раскладушки, на которой лежал Савранский, больше ничего не было. И всё же комната показалась ему смутно знакомой. Окна! Это были старухины окна. Савранский вскочил, запутался в простыне, в которую был завёрнут, и чуть не упал. А за окном в сером питерском тумане маячил знакомый каменноостровский пейзаж. Он находился в Доме Лидваля, к гадалке не ходи. Да что же это за хрень-то такая!
Савранский не стал долго раздумывать, стартовал к двери и чуть не налетел на вошедшую с подносом девушку. На подносе стояли кофейник, чашка и корзинка с булочками. Савранский застонал.
– Извините, – сказала девушка громким шепотом, заталкивая его обратно в комнату, – ваша одежда ещё не высохла.
– Отпустите меня!
– Не надо бегать голым по квартире, и шуметь не надо: все ещё спят. Одежда высохнет, и вы пойдёте домой. А пока можно выпить кофе.
– Я больше не буду, Ираида Сергеевна!
– Я не Ираида Сергеевна, я – Ирина.
– Володя, – прошептал Савранский.
– Очень приятно! А почему вы называете меня Ираида Сергеевна?
– Я думал, она – это вы.
– Нет, я это я. Но это очень странно. Так звали мою бабушку, которую вы не могли знать. Она умерла уже. Возможно, жила в этом доме, но это не точно. Мы недавно сюда переехали.
Савранский на всякий случай решил не говорить, что Ираиду Сергеевну он видел вчера и даже говорил с ней, возможно, в этой самой комнате.
– Простите, а как я здесь оказался?
– Ну, как же! Вы спасли картину.
– К-какую картину?
– Бабушкину! Вы погнались за вором и отбили её. Папа всё видел. Потом вы упали в лужу, одежда намокла, а на дворе ночь. Неужели вы ничего не помните?
Савранский помнил, что всё было совсем не так.
– А можно взглянуть на картину?
– Конечно, только тихо.
Они пробрались на кухню. По дороге Савранский завернулся поплотнее в простыню и оглядел коридор. Это был всё тот же старухин коридор, только отремонтированный. Картина стояла на столе, прислонённая к стене. Рядом лежали остатки упаковки – крафтовая бумага и бечёвка. Да, это был он – портрет космонавта, и космонавт был на месте, только ничего необычного в нём не было – соцреализм как таковой. В правом нижнем углу Савранский обнаружил неразборчивую подпись художника и 1965-й год.
– А можно включить свет?
Ирина посмотрела на него как на ребёнка и дёрнула за шнур настенной лампы. Никакого эффекта! Савранский выдохнул.
– Папе она очень нравится, – сказала девушка.