Buch lesen: «Океан Разбитых Надежд», Seite 2

Помнишь, как ты засмотрелся на меня и споткнулся на занятии физкультуры? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты единственный смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я тоже смеялась – с тобой за компанию. Я могу перечислить ещё сотню таких же «помнишь», но тогда забуду сказать о главном, поэтому… просто позволь мне сделать это. Ты влюблял меня, Люк, своей редкой улыбкой. Той, которая не была ни для кого предназначена, но всегда попадалась мне на глаза…»

В реальности же всё наоборот. Я ни разу не замечала улыбки на лице Люка, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в детском доме. Я громко стучала высокими каблучками, когда проходила по школьному коридору, и, пока все парни любовались моими длинными ногами, Люк куда-то пропадал. На занятиях физкультуры мы и вовсе не пересекались.

Я кладу ручку рядом и перечитываю письмо. Пробежавшись глазами по предложениям, состоящим из грязной лжи, я вздыхаю и сминаю лист.

– Что за дела? – негодует Морис.

– Мне нужно собраться, – монотонно произношу я.

Когда «письмо» превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро. Я сосредоточенно смотрю на новый чистый лист перед собой и, делав глубокий вдох, начинаю выводить слова.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Когда мама советует мне разложить мысли по полочкам, я всегда смеюсь – потому что невозможно отделить одну мысль от другой, когда они касаются тебя. Этот клубок просто не распутывается! Поэтому я начну с того, что посчитаю нужным. С того, что мне больше всего нравится в тебе.

Мне нравится слушать тебя ещё со времён младших классов. Помню, как ты рассказывал какую-то историю своему соседу по парте, наверное, думая, что никто не обращает на тебя внимания. Но это было не так. Я не могла перестать слушать тебя. Ты с таким восторгом описывал всё, что помнил, как будто снова и снова переживал это наяву…»

Я неуверенно ставлю точку.

– Ну, что там? – Бет наклоняется ко мне.

Люк никогда не говорил в школе. Он молчал и на уроках, и на переменах. Я никогда не слышала его.

Я бросаю ручку и, вздыхая, провожу ладонью по мокрому лбу. Морис с Бет дали мне слишком сложное задание – не только солгать человеку, но и постараться разгадать его. Разгадать его настоящего, чтобы письмо выглядело правдоподобно.

– Я так не могу, здесь слишком шумно, – оправдываюсь я. – Можно я закончу дома?

– Хорошо, как скажешь, – соглашается Морис, помедлив. – Но обещай, что передашь письмо парню. И помни – это всего лишь игра.

– Я помню. И да, завтра же опущу его в почтовый ящик.

– Ты так скоро уезжаешь из Хантингтона? – удивляется Бет. – Мы же совсем не успели повеселиться!

– Мне срочно нужен отдых за городом, – смеюсь я. – Да и у бабушки завал на работе, а этим летом я обещала ей помогать.

– Очень жаль, – Бет опускает голову. – Надеюсь, мы скоро увидимся.

Подруга поднимается на ноги и встаёт рядом в ожидании, что я сделаю то же самое. Мы тепло обнимаемся.

– Тоже на это надеюсь.

– Спасибо, что пришла, – повторяет она. – Прошу тебя, отдохни летом, ты вся на нервах.

– Нет проблем. Уверена, мы ещё не раз встретимся. У Мориса, например, – шучу я.

– А я тебя звал? – встревает он.

– Куда ты без Кэт, – Бет отстраняется и поднимает газировку с пола. – За нас!

Мы в последний раз смеёмся, провожая учебный год, и, махнув ребятам на прощание, я выхожу на улицу.

Я перешагиваю порог своего дома в половину восьмого, пока мама ещё на работе. Сейчас здесь только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой. Я переодеваюсь в пижаму, смываю макияж, наливаю кружку чая и иду в свою комнату. Положив перед собой лист с ручкой, я сразу же сажусь за письмо.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Чёрт возьми, я больше не могу молчать – так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя и при этом ровно дышать. Я больше не могу сдерживать себя. Твоё молчание заставляет меня говорить, твоя быстрая походка заставляет меня бежать за тобой, а в томном взгляде искать ответы на вопросы. Твой загадочный вид выдёргивает меня из образа, который я тщательно оттачиваю каждый день. Я хочу разгадать тебя. Я жажду знать, почему ты действуешь на меня подобным образом…»

Хочешь солгать – скажи долю правды, а остальное додумай. Так я и поступаю. В этом мире не осталось ничего святого, раз правду мы теперь выдаём за ложь. Поставив последнюю точку, я отбрасываю исписанный лист в сторону и даю себе обещание, что обязательно закончу позже.

Я осторожно-осторожно делаю несколько глотков зелёного чая, и кипяток обжигает язык. Мята всегда меня успокаивает, напоминая об одном далёком Рождестве. Тогда я была в третьем классе. На зимних каникулах я, как и обычно, осталась в детском доме у бабушки на несколько дней. Всё было украшено сверкающими гирляндами, повсюду шуршала мишура, а подарочные коробки были на каждом шагу. Под Рождество самые добрые люди Йоркшира отправляют туда горы подарков. Обёрточная бумага шелестела так громко, что не все дети услышали тихий перезвон колокольчиков Хью – поварихи лет шестидесяти, которая до сих пор работает в детском доме. Эта милая старушка приглашала нас за праздничный стол, где нас ждал чай с листами мяты, пудинги и бесконечно долгие, но очень интересные истории из её жизни.

Я медленно перемещаюсь в гостиную. Включив телевизор, я начинаю листать канал за каналом, но мне даже посмотреть нечего. В тишине раздаются щелчки пульта. Шестнадцать – это когда тебе уже не интересно смотреть американские ситкомы, но и к чему-то более взрослому переходить не хочется. Это возраст, когда ты уже не смеёшься с нелепых шуток из любимого шоу и не дрожишь от страха от «Скуби-Ду». Интересно, что смотрит Люк? Да и смотрит ли он телевизор вообще?

«Дорогой Люк,

Во всём мире только звезда загадочнее тебя. Ты, прямо как она, бороздишь в окутывающей тебя темноте, освещаешь путь и не нуждаешься в свете других. Тебя можно разгадывать днями, месяцами, годами, но так никогда и не узнать, что скрывается за твоим таинственным светом. Его светлые лучи падали на меня последние несколько дней и заставили широко раскрыть глаза. Ты заставил меня прозреть, и теперь я так хочу знать, почему это произошло.

Девушки – создания с необычайным количеством интересующих их вещей. Наверное, я могу поздравить тебя: ты полностью интересуешь меня. Я разрываюсь на части, когда дело касается выбора, о чём бы мне спросить тебя. В моей голове зреют тысячи вопросов одновременно, представляешь? И, наверное, первым и самым желанным станет твой голос. Бархатный и чистый, быть может, хриплый и срывающийся – мне всё равно. Меня дико интересует твой голос, каким бы он ни оказался. Меня интересует голос, который никто никогда не слышал. Какой он? Мне бы хотелось, чтобы ты говорил со мной, будь ты в хорошем или плохом настроении. Длинная фраза или одно слово, любой твой вздох, Люк, – мне необходимо слышать тебя рядом. Ты можешь поговорить со мной?..»

Я отчаянно пытаюсь представить его голос, но у меня ничего не выходит. Сколько бы я ни вспоминала, я не могу услышать его в голове так же отчётливо, как голос Мориса или Билли, например. Единственное, в чём я не сомневаюсь, так это в том, что он вовсе не такой уверенный, как у остальных. Только так могут говорить люди, у которых нет друзей. Если они, конечно, не молчат всю жизнь.

Внутри всё сжимается, когда я это осознаю. Каждое написанное слово для меня как удар лезвием по сердцу – моему и Люка одновременно. И, когда их становится всё больше, я даже представить не могу, какую боль они причинят нам обоим.

«Дорогой Люк,

Твои прикосновения – это чудо. Твои ладони грубые и черствые, а может, мягкие и приятные. Кожа на них сухая, а может, похожа на шёлк. Другие боятся прикасаться к тебе. С тобой не здороваются за руку. Иногда даже не пересекаются.

Но это не про меня. Я представляю наше первое прикосновение, и моя ладонь вспыхивает таким пламенем, что можно было бы осветить весь Хантингтон. Да что там, огоньки были бы видны даже из самой отдалённой части Йорка. Твои руки пускай и черствые, зато они наверняка теплее солнца. Наверное, одно твое касание, Люк, способно зажечь меня…»

Глава 2

Последняя фотосессия осталась позади, а это значит, что моё портфолио будет готово со дня на день. Что ж, режим ожидания включён. Протягивая мне кофе, мама впервые улыбается от уха до уха. Пока мы вместе идём к выходу, мне даже начинает казаться, что она вот-вот похвалит меня.

– Думаешь, тебе продлят контракт?

И на что я надеялась?

– Может быть, – отвечаю я.

Но на самом деле мне просто хочется поскорее покончить с чередой испытаний вроде сегодняшней фотосессии. Если контракт не продлят, мама будет всё лето таскать меня по Хантингтону, чтобы «обеспечить достойное будущее». Я уже достаточно глубоко пустила корни в моделинге, чтобы рыпаться, и, если мне откажут, я буду вынуждена всюду носиться за мамой, как хвостик.

Меня никогда не тянуло к моде. Я была готова носить дешёвый, но удобный сарафанчик, ходить в кедах круглый год и не тратить два часа на макияж. Зато у меня получалось хорошо ходить на каблуках. Вообще я считаю, что в жизни нет такого дела, которому нельзя обучиться. Если я буду заниматься достаточно усердно, то в один прекрасный день разгадаю тайну числа «пи» или встану на самые высокие в мире каблуки. Но к делу обязательно должна лежать душа.

И я солгу, если скажу, что не понаслышке знаю об этом.

Хлопающий по спине рюкзак подгоняет меня к остановке, и с каждым шагом ощущение наступающего лета усиливается. Тёплый ветер приносит из булочной запах свежего хлеба, перед которым невозможно устоять; вдоль дороги розовеют пышные кусты; даже колокола сегодня бьют как-то особенно легко. Мне как будто снова шесть, и мне не важно, где я: в кипящем туристами центре Йорка или на окраине безлюдного Хантингтона. Главное – не наступать на щели! Правда, я всё же нарушаю это негласное правило, когда забегаю в пекарню за маленькой булочкой с корицей.

Теперь каждое моё лето начинается с жужжания молнии, пробежки до остановки и долгожданной встречи с бабушкой. Но так было не всегда. Когда-то меня бросало в дрожь от одной мысли, что мне придётся провести три месяца с ребятами, которые постоянно то ссорятся, то мирятся, то устраивают вечеринки каждые выходные, то не выходят из комнат – в основном в сезоны дождей. Мне всегда казалось, что бабушкины воспитанники на своей волне. Но, когда я немного пожила с ними под одной крышей, я поняла: всех, даже самых разных, объединяет одно.

Они все здесь не по своей вине.

Вот, например, восьмилетняя Луиза попала в приют совсем крохой. Русоволосая девочка, обожающая плюшевые игрушки и толстые энциклопедии, стала кляксой на семейном портрете. Я никогда не интересовалась её родителями, но знала, что им было куда приятнее развлекаться с деньгами, чем с маленькой, к тому же «незапланированной» дочерью. Вот, что бывает, когда человек появляется не в то время и не в том месте. Плюшевый мишка – её единственное напоминание о прошлой жизни.

Но разве это была жизнь?

Джейкоб попал сюда после несчастного случая. Его родители погибли в автокатастрофе под Йорком восемь лет назад. В тот день снег валил стеной, а колёса автомобиля чудом не сходили с трассы. Но чудо, как ему и полагается, было недолгим. Кроме оглушающего металлического скрежета, предсмертных хрипов и сирен спасательных служб Джейкоб не помнит оттуда, наверное, ничего. Единственным напоминанием о родителях ему служит прямоугольное зеркало в ванной, откуда на него смотрят два лица из одного. Джейкоб постоянно отшучивается, когда ему задают вопросы насчёт прошлого. Так юмор и стал частью его характера – он стал пластырем, под которым скрывается шрам.

Ростом он едва дотягивает до моего подбородка, постоянно красит волосы в ярко-рыжий, из-за чего больше похож на осенний лист. Его настоящий цвет схож с моим – оттенок горького шоколада. Сейчас его карие глаза горят жизнью, и Джейкобу никогда не сидится на месте. Этот карлик носится по всему корпусу, то подкалывая парней, то дёргая девочек за косички. Во всём этом мало приятного, но… он всего лишь ребёнок. Конечно, ничего плохого в свои тринадцать Джейкоб натворить не сможет, в отличие от Билли.

Лин в детский дом тоже сдали маленькой. Покорительница социальных сетей родилась с пороком сердца, который поставил точку в браке её родителей, но лишь запятую в сердце моей бабушки. Скоро Лин исполняется пятнадцать.

Но я совсем не интересовалась Люком. Я не знаю, чем он любит заниматься, с кем общается, как раз-таки не знаю ничего, кроме имени.

Как только я выхожу из автобуса, передо мной вырастают высокие, состоящие из переплетённых прутьев ворота, за которыми виднеется главный корпус. Над забором колышутся нависшие кроны, под которыми мы с ребятами в своё время прятались и от солнца, и от ливней. С тех пор фруктовый сад успел перерасти в настоящий парк, и теперь после каждого порыва ветра я слышу, как маленькие, ещё не созревшие яблочки падают на землю. Душистый аромат лилий обволакивает меня с ног до головы, стоит только сделать шаг. Он впитывается в кожу, одежду, распущенные волосы. Окружённые холмами долины отсюда виднеются как на ладони и завораживают своим простором. Никакого транспорта, никаких фотосессий. Собор остаётся совсем далеко, и талантливого хора, исполняющего молебны, как и колокольного звона, тут не услышишь. Одно только журчание близкой речушки Ривер Фосс, мелодичный стрекот цикад и шелест листьев.

Даже во дворе детского дома всё так же пусто. На небольшой парковке стоит всего две машины, на одной из которых, красной, бабушка разъезжает по Хантингтону на выходных. Эта старенькая, выцветшая, но всё ещё красивая крошка грохочет так, что любой гонщик ей позавидует. А вот вторую машину, на фоне которой бабушкин драндулет прибавляет в возрасте лет так тридцать, я вижу здесь впервые. Из опущенного окна доносятся что-то активно обсуждающие взрослые голоса.

Не обращая внимания на гостей, я решительно иду к почтовому ящику. Скинув рюкзак со спины, я шмыгаю рукой под молнию. Долго искать конверт не приходится: я специально положила его сверху. Письмо летит в почтовый ящик и уже через секунду глухо приземляется на дно.

Несмотря на жару, мои коленки дрожат. В последний раз глубоко вдохнув, я решительно направляюсь к крыльцу. Тонкая извилистая дорожка ведёт меня к главному входу, где меня уже ждёт широко улыбающаяся бабушка. Она одета в серую юбку с белой блузкой, а на плечах лежит прозрачная накидка бордового цвета. Её маленьких голубых глаз почти не разглядеть за толстыми линзами очков, но одно я знаю точно – в них нет осуждения, которое есть во взгляде мамы. Бабушка принимает меня любой: на каблуках или в кедах, в комбинезоне или в платье, с пухлыми щеками и без них. Наверное, это любовь.

Пока я иду, из машины выходит мужчина средних лет. Его белоснежная рубашка идеально выглажена, а пуговицы застёгнуты все до единой; серый пиджак перекинут через левую руку; классические туфли местами покрыты уличной пылью, но она нисколько не портит их вид – даже наоборот, делает его более естественным. Седые виски выдают возраст, но лицо остаётся подтянутым. Бабушка в растерянности смотрит то на гостя, то на меня. Я замедляю шаг и дружелюбно ей улыбаюсь. Бабушка, приняв мой одобряющий жест, подходит к гостю и тепло с ним обнимается. Вскоре из машины выходит и женщина – одетая так же стильно, как и её спутник. Я смотрю на них, не скрывая интереса.

– Добрый день! – говорю я, остановившись рядом.

Бабушка наклоняется и чмокает меня в обе щеки.

– Привет, дорогая! Мистер и миссис Кларк, знакомьтесь, это моя внучка, Кэтрин, – она приобнимает меня за плечи и прижимает к себе, как маленькую. – Она помогает мне здесь летом. Милая девочка, не правда ли? Это она в маму. Кэтрин, знакомься, это мистер и миссис Кларк, они помогают нам материально.

Я бросаю взгляд на заднее сидение их машины, заставленное картонными коробками.

– Очень приятно, – скромно отзывается миссис Кларк, протягивая мне руку. Я протягиваю руку ей в ответ. – Сара. Это Лиам, мой муж и самый щедрый человек, которого я знаю, – с гордостью заявляет она, и я не могу не улыбнуться.

– Здравствуйте, – говорю я.

– Вот и славно, – бабушка отпускает меня и поправляет накидку, – Кэтрин, поднимайся к себе, я подойду через минутку, – заканчивает она.

Усеянная мелкими камешками грунтовая тропинка ведёт меня сквозь раскалённый воздух. Чем ближе я подхожу к корпусу, тем отчётливее слышу уже знакомый смех Джейкоба, бормотание Луиса и бесконечные перепалки Луизы и Зои. Забавно, как всё здесь предсказуемо – как будто история, начатая однажды, никогда не заканчивается. Но сейчас, после долгой дороги и… сами знаете, чего, я точно не готова нырнуть в неё с головой, хоть и давно этого ждала. Но я обязательно сделаю это. Может, вечером, когда у меня появится немного сил?

Джейкоб готов болтать без умолку с утра до вечера. Как только он подходит ко мне «перекинуться парой фраз», я моментально – и без особого удовольствия – забываю об обеде и ужине.

Зато лучший друг Джейкоба, восемнадцатилетний Луис, – его полная противоположность. Он едва заметит меня, даже если я встану в центр комнаты и начну сверлить его взглядом. Луису нравится делать вид, что он постоянно занят делами чуть ли не мирового масштаба, и всегда удивлялась, как Джейкобу удалось стать для него кем-то значимым.

Бесшумно поднявшись по задней лестнице, я иду по коридору и останавливаюсь напротив своей комнаты. Стоит мне только толкнуть дверь, как отовсюду начинают подниматься хлопья пыли, как будто здесь сто лет не убирались. Хотя, наверное, так и есть: после того, как эта комната досталась мне, здесь никто не живёт. Поставив сумку на кровать, я иду к окну и широко распахиваю створки. Свежий летний воздух вдыхает новую жизнь в этот Богом забытый уголок. Раскрыв рюкзак, я раскладываю одежду в небольшом шкафу у двери, затем выкатываю из-под письменного стола тумбочку и ставлю бутылку газированной воды.

Я начала ночевать тут несколько лет назад, когда Луиза и Зои переехали в соседнюю комнату. Раньше бабушка самостоятельно присматривала за девочками, и поэтому выбирала для них комнату поближе к её кабинету. Здесь до сих пор стоит вторая кровать, предназначенная для Зои, над которой висит её фотография с Луизой, а на нижней полке шкафа всё ещё ютятся потрёпанные куклы. В отличие от Луизы, Зои любит, когда у неё много игрушек.

Я оставляю туфли, в которых приехала с фотосессии, при входе и снимаю с себя комбинезон. Если солнце продолжит жарить так же, как утром, то долго в этой штуке я просто не протяну. Я решаю переодеться в нежно-голубое платье и кеды, которые прихватила с собой в последний момент. Осторожно просунув руки через рукава, я завязываю на талии тканевый ремешок и ныряю ногами в обувь. Затем, взяв с собой бутылку воды и связку ключей, которую бабушка доверила мне ещё в прошлом году, я выхожу в тёмный коридор.

Тут всё так же ни души. Лишь отголоски разговоров долетают откуда-то снизу и часы под потолком тихо-тихо отбивают секунды.

Всё это совсем не похоже на суматоху, которая творится у меня дома, в Хантингтоне. Мама постоянно таскает меня по спортивным центрам, рассказывает о диетах, затем СНОВА таскает по центрам и СНОВА рассказывает о диетах – другими словами, она идёт на всё, чтобы агентство, с которым у нас сейчас заключён договор, продлило его. Для мамы я всегда была кем-то вроде Барби, за которую хорошо платили.

Найдя нужный ключ из связки, я открываю бабушкин кабинет. Он с годами не меняется: старые шкафы с книгами в потрепанных обложках всё так же закрывают стены, массивный стол как обычно завален стопками бумаг и папок, а зелёное кожаное кресло всё такое же большое и глубокое. И, на удивление, такое же скрипучее, поэтому я присаживаюсь в него так осторожно, как это только возможно. Стена у двери – или то место, в которое просто не поместился очередной шкаф – вся завешена старыми фотографиями в узорчатых деревянных рамках.

С одной из них на меня смотрит маленький русоволосый Билли, держащий в руках пару наливных яблок. Трудно поверить, что из милого мальчика он превратился в ходячий шкаф с огромным носом, больше похожим на клюв, и толстыми губами, с которых всегда слетают пошлые шутки. Природа наделила его грязным умом, широкой спиной и кулаками. Крупный, мускулистый и сексуальный… девочки из средней школы готовы его боготворить. Акерс не из тех, кто обрабатывает селфи, отбеливая зубы или накладывая рельефный пресс. У него всё это имеется и без фотошопа. А как он говорит! Когда у парней его возраста ещё толком не сломался голос, Билли басит так, будто всю жизнь выступал в операх. На этом, правда, его отличия себя исчерпывают. «Тебе и целого мира будет мало», – кричат мне все в один голос, когда узнают, что я не питаю к Билли особой симпатии.

Но минусы Акерса почему-то играют ему на руку.

Мои пальцы начинают нервно стучать по подлокотникам кресла. Эту привычку я переняла у мамы.

Три коротких удара по двери раздаются так неожиданно, что я подпрыгиваю на месте, а в груди что-то обрывается. На секунду я даже подумала, что за дверью никто иной, как сам Билли. Я точно увидела, как он ногой выламывает дверь, с яростью выдёргивает меня из кресла и швыряет в сторону. В ушах раздаётся пронзительный звон, тяжёлые книги с грохотом падают с полок, поднимая в воздух непроглядную пыльную тучу. Внутри всё сжимается, острые кости впиваются в лёгкие, и я больше не могу дышать. Моя шея, щёки, лоб – всё в миг покрывается потом, и лицо бледнеет, будто бы я только что умылась ледяной водой.

Но это лишь мимолётный страх – или отличная завязка нового романа Стивена Кинга, как знать. Будь это Акерс, одного удара было бы достаточно, чтобы проломить хлипкую дверь. И всё же что-то не даёт мне быть полностью уверенной в том, что за дверью не он. Пока я уязвима, мне будет страшно – до головокружения, до потери сознания. Тяжёлым трудом мне удаётся развеять ужасные картины перед глазами и сосредоточиться на глухом размеренном стуке. Я встаю на ноги и тихо, почти на носочках подхожу к двери. Дрожащей рукой берусь за ручку, а потом нерешительно нажимаю на неё и тяну дверь на себя. Скрип пронзает тишину.

Мне не спрятаться.

Он высокий, намного выше меня. Рядом с ним я чувствую себя не больше куклы. Приходится поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. И тут я замечаю в них… что-то не то. Как будто в глубине зрачков застыла… печаль? Восхищение? А может, всё сразу? Мне хочется знать, угадала ли я, но надолго меня не хватает. Растерявшись, я начинаю смотреть по сторонам, как будто пытаюсь смахнуть пыль с мебели одним взглядом.

Потому что я в его глазах – произведение искусства. И это меня смущает.

– Э-э-э, привет?

– Здравствуйте, мисс Лонг, – вступает Люк, словно скрипка. – А миссис Лонг у себя?

– Вообще-то нет. Но ты можешь подождать её здесь, если у тебя что-то важное.

Он вскидывает брови от удивления, но заходить не торопится.

– Бабушка внизу, но она скоро подойдёт, – говорю я, чтобы прервать неловкое молчание.

– Понятно, – Люк поджимает губы. – Тогда я лучше зайду потом, мисс Лонг.

Он разворачивается и скрывается во тьме коридора раньше, чем я успеваю ответить. Хотя, мне и ответить-то нечего. Всё, на что я сейчас способна, это сказать, где я и как меня зовут – и то с трудом! «Меня зовут Кэтрин, меня зовут Кэтрин», – зачем-то повторяю я про себя до тех пор, пока не осознаю, как глупо выгляжу со стороны. Похлопав себя по щекам, я выглядываю из кабинета, но Люк как сквозь землю провалился.

Может, мне всё это привиделось?

– Зови меня Кэтрин, – почти разочарованно говорю я.

– Хорошо, Кэтрин, – отчётливо отвечает мне силуэт в конце коридора, и я вздрагиваю от неожиданности. Скрепя половицами, Люк медленно возвращается ко мне. – Я не видел, как вы приехали.

– Никто не видел, – смеюсь я, открывая дверь шире. Не верится, что я правда чуть не решила, что он – всего лишь галлюцинация. – И ты первый, кто узнал об этом. Так всё же, зачем ты пришёл?

– Хотел взять книгу у миссис Лонг.

– Что же ты сразу не сказал? – я закатываю глаза. – Я достану тебе любую, какую ты хочешь?

– Что-нибудь от Шарлотты Бронте.

– Любишь романтику? – интересуюсь я.

– Да, а вы?

– Ну, – я беру из тумбочки маленькую связку ключей и подхожу к закрытым полкам. Люк мнётся в дверном проёме. – Не знаю, никогда не читала ничего подобного. А вот Агату Кристи перечитала почти всю, представляешь?

– Здорово, – сухо отвечает он.

Открыв шкаф, я начинаю штудировать полку за полкой в поисках Бронте.

– Кажется, нашла, – я бросаю на Люка взгляд через плечо.

Он вытягивает шею.

– Там есть «Виллет»?

– Да, – осторожно взявшись за корешок, я тяну на себя нужную книгу. Она оказывается тяжелее, чем я думала. – Что-то ещё?

– Нет, спасибо.

– Тогда приятного чтения, – скромно улыбаясь, я протягиваю Люку его книгу. Я не могу не заметить, как загораются его тёмные глаза, когда он берёт её в руки.

– Спасибо, мисс Лонг. Сообщите, пожалуйста, миссис Лонг, что я взял её книгу.

– Кэтрин, – я закрываю шкаф, – просто Кэтрин.

Иногда бабушка удивляет меня своей способностью превращать пару минут в час. Она настоящий мастер долгих разговоров. Они всегда начинаются с чего-то безобидного, а заканчиваются… точнее, не заканчиваются. Бабушка теряет счёт времени, когда находит себе собеседника. Ей просто нравится делиться всем подряд. Наверное, дело в том, что она даже из маленького, совсем незначительного события может сделать приключение. Её жизнь будет понасыщеннее многих, поэтому бабушка просто не нуждается в чужих историях – ей вполне хватает своих.

Выбрав какую-то книгу, я возвращаюсь в кресло и начинаю читать под тихое гудение настольной лампы, детский смех и журчание Ривер Фосс. Из приоткрытого окна хорошо слышно, как вода старательно точит камни и почти льётся через край. Надо же, за зиму я успела отвыкнуть от голоса реки. В Хантингтоне у меня нет времени, чтобы обращать на него внимание, а здесь… здесь кажется, что Ривер Фосс всегда пытается мне что-то сказать. Может, то, что лето наконец наступило и мне стоит навестить своего старого друга? Я закрываю книгу, так ничего и не прочитав, и решаю всего одним глазком посмотреть на Ривер Фосс.

Но у Билли на меня другие планы.

Как только я выхожу в коридор, Акерс отталкивается от стены и в два шага оказывается около меня. Над его широкими плечами вьются тёмные волосы, синяя футболка обтягивает мышцы, а широко расставленные ноги говорят об уверенности – чрезмерной уверенности. Я подаюсь назад и прислоняюсь спиной к уже захлопнувшейся двери.

– Надолго ты останешься? – спрашивает Билли, подходя всё ближе.

Я нервно поправляю платье и отвечаю:

– Ещё не в курсе, – я не узнаю собственного голоса.

– Что насчёт контракта?

– Я пока не знаю, согласятся со мной работать дальше или нет. Но, если согласятся, я буду вынуждена периодически ездить в Хантингтон.

Билли заглядывает мне в глаза, как будто пытаясь понять, не вру ли я. Мне хочется спросить, как я могу врать тому, кто взял мою жизнь в свои руки, но от страха не могу даже открыть рот. Когда за его спиной исчезает весь коридор, я понимаю, что, в худшем случае, не смогу даже отбежать. А если ему не понравится, что я скажу, может произойти всё что угодно.

Это чёртова русская рулетка.

Билли берёт меня за талию и притягивает к себе, чтобы… обнять?! Жжение в глазах становится невыносимым, и я почти плачу, не в силах расторгнуть объятия с настоящим дьяволом во плоти.

Прости, Ривер Фосс. Может, как-нибудь в другой раз?

– Ты чего плачешь?

– Устала с дороги, да и вообще, – хныкаю я, уткнувшись в его твёрдое плечо.

– Тебе просто нужно поспать, – Билли поднимает мой подбородок и смотрит прямо в глаза. – Да?

– Да.