Buch lesen: «Плакать от любви. Рассказы»
© Людмила Филатова, 2021
ISBN 978-5-0053-7974-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
КОГДА БОЛИТ СЕРДЦЕ
Шла последняя неделя августа, вечерело. Прибрежный песок меж водой и доцветающим лугом был уже не таким тёплым и сыпучим. От остова полу затопленной баржи уже тянулась по розоватой предзакатной воде довольно внушительная, припахивающая тиной и водяной прелью, остроклювая мрачная тень.
Заглядевшись на снующих у берега уклеек, Марина не сразу заметила незнакомца, который, сбросив рубашку и закатанные до колен брюки, с разбегу бросился в воду и, мощно загребая, поплыл против течения. Красиво. Но явно, не туда…
– Осторожнее! – не выдержав, вскрикнула она, – там, чуть правее, острая свая под водой!
– Понял. Отфыркиваясь, улыбнулся он, нырнул, и, сделав под водой кувырок, поплыл уже по течению. Вода была настолько прозрачной, что его ещё долго было видно.
– Вот и нет лета… – вздохнув, поёжилась Марина.
Листья прибрежной ивы, свернувшись в сизые трубочки, обречённо шуршали над водой. Быстро темнело. Купаться, кроме Марины, уже никто не решался. Никак не сохнущий купальник уже казался ледяным. Пальцы ног растопыренными паучками тут же зарылись в ещё тёплый песок. Марина укуталась в вязаную кофту до самых серо-зелёных глаз со слегка потёкшей тушью и, поджав колени, плотнее обвязалась рукавами, пытаясь хоть немного согреться.
– Полотенце опять забыла…
Он, наконец, выбрался из воды и присел в пяти шагах. Руки заметно дрожали, нашаривая в рубашке сигареты. Мужчина попытался закурить, но зажигалка щёлкала впустую. И раз, и два…
Марина достала свою и бросила ему на колени. Он благодарно кивнул и подсел ближе.
– Не помешаю?
– Да, нет. Сама курю понемножку.
– Холодная вода, правда? – слегка постукивая зубами, порылся он в полупустом пластиковом пакете, – а у меня тут – для согреву, «Рябина на коньяке» и…
– Марина невольно сглотнула, почти неприлично уставившись на слегка помятые столовские бутерброды с сырокопчёной колбасой.
– Я на курсах здесь, водителей тепловозов… – аккуратно разложив закуску прямо на своей рубашке, он, почему-то смутившись, отложил бутылку в сторону.
– Знаю, это там, у Каменного моста.
– Ну, да. Наши сразу после лекции – в гостиницу. Пьют черти, оттягиваются без жён, а я не любитель. Так, сладкого чего-нибудь, чтоб согреться… Сердце пошаливает. А сладенького хлебнёшь, словно теплеет в нём.
– Вам на вид и сорока нет, а уже – сердце?..
– Профессиональная болезнь, почти у всех машинистов такая, тепловоз-то – сердцем тянешь…
– Это как?
– А вот… – присел он на песок, подстелив под себя опустевший пакет, – представьте себе – ночь, смотришь вперёд, скорость бешеная, волочишь за собой сотни спящих людей, тысячи… Ответственность-то какая?.. Тьма летит навстречу, бьёт в грудь. Холодно от неё, смертью веет… Ведь случись что, от тебя ничегошеньки не зависит, даже экстренное торможение не поможет! А они там спят, на полках качаются. Пол состава женщин и детей. А если, не дай Бог, – пожар? Пока остановишь, пять-семь вагонов – в уголь!
– Никогда не думала…
– Устал медкомиссии бояться. И вообще… устал. Бросил бы, а семья? Время-то какое?.. В дворники, что ль – потом? Надо терпеть.
– Сейчас все терпят… Отвернитесь. – Марина, забравшись по шею в кокон длинной юбки, стащила вниз мокрое, выкрутила и спрятала в сумку. – Вы говорили, у вас там что-то, ну, чтобы согреться?..
Он обрадовано засуетился, ловко выбил пробку и плеснул вина в подставленную бутылочку из-под «Пепси». После первого же глотка Марина заметно повеселела и согрелась.
– Вы говорили – семья… А детей сколько?
– Двое, – отхлебнул он прямо из горла, – и ещё скоро… будет, правда, не знаем – мальчик или девочка?
– А у меня пока – никого…
– Ничего, ещё будут.
– Сначала бы… – мужа, а у нас в библиотеке… Да я уже и не думаю! Хоть ребёночка бы, а то, ещё немного, и поздно будет.
Они и не заметили, как окончательно стемнело. Стало ещё холодней. Мужчина надел брюки прямо на мокрые плавки и, стряхнув с рубашки крошки, накинул её на плечи. Марина непроизвольно придвинулась ближе. Он, почти по-родственному, обнял её.
– Да вы не стесняйтесь, я не такой!
– И я…
– Да я уж понял… Может, пора домой подаваться? Вас проводить?..
– Не надо. Я ещё побуду. Куртку наброшу, и подышу. Когда ещё на природу выберусь.
– Жаль, ну, как знаете. А мне ещё к зачёту готовиться, завтра сдам, и опять – сюда, в последний раз. А с утречка уже – к себе, в Балабаново. А вы завтра будете здесь к шести? Знаете, так хорошо поговорили. Редко бывает.
– Не знаю, – выдернув шпильку и распустив волосы, неуверенно улыбнулась она, – семья ведь у вас…
– А что, просто дружить мужчина и женщина не могут?
– Могут. Но чем это кончается…
– Приходите. У нас хорошо кончится, обещаю. До завтра.
– Не знаю… – Она долго сидела отвернувшись, а когда обернулась, он был уже на середине понтонного моста, соединявшего зелёный берег с городом.
– Надо же, прямо родной, всё: и прядка седая, и плечи, широкие, но слегка ссутуленные. И глаза, как выгоревшие… Это тьма их выела, как и сердце. Больно за него почему-то…
На следующий вечер, твёрдо решив к нему не ходить, она отпросилась с работы пораньше и, устроившись за соседним ивовым кустом, заняла удобную позицию для наблюдения.
– Я только со стороны погляжу, и всё. Только погляжу…
Он пришёл, как и обещал, к шести, присел на песок, нервно сцепив пальцы ниже колен. Стрелки на брюках были острее бритвы.
На правой руке предательски блеснуло обручальное кольцо. Мужчина тут же неловко прикрыл его ладонью.
– Ну вот… А говорил – дружить…
Губы её расползлись в ещё неуверенной улыбке. Она легонько шлёпнула себя по щекам и уткнула вспыхнувшее лицо в колени.
Быстро темнело. Время утекало как песок, но они так и сидели… Он на их вчерашнем месте, она – за кустом, на траве. Прошёл час. Мужчина скинул пиджак, ослабил галстук, но всё так же напряжённо поглядывал в сторону моста. Она – на него.
– Ждёт, – сдавленно передохнула Марина, – не дождётся…
Прошёл ещё час. Наконец, он поднялся и, ещё больше сутулясь, медленно подался вдоль берега к мосту, совсем медленно, еле переставляя ноги, будто что-то мешало ему. И тут она не выдержала, разделась, и поплыла за ним. Догонять по берегу было почему-то неловко – пусть, будто случайно, купалась мол, и вдруг заметила!
Грести пришлось против течения. Будто сама река, упираясь тяжёлой неуступчивой водой, не пускала её, отбирая последние силы. Тогда, выбравшись на прибрежную отмель, Марина, по пояс в воде, с шумом рассекая прибрежную рябь, быстро побрела за ним, упираясь ступнями в зыбкий скользкий ил. Она уже намерилась окликнуть его, когда резкая боль вдруг полоснула по бедру.
– Свая… Свая от старой пристани! Как же я?.. Вот это да…
Она выбралась на берег, зажала глубокий порез ладонью, изрядно прихрамывая, вернулась на оставленный наблюдательный пункт, перетянула бедро косынкой, оделась.
Он давно уже миновал мост и потихоньку поднимался в гору. Словно почувствовав её взгляд, остановился и ещё раз внимательно оглядел берег. Марина отступила за куст.
– Всё правильно. Так мне и надо! – Вздохнув, она ещё раз обтёрла сочащуюся из-под косынки кровь. – Учить меня и учить! Мол, не понимаешь по-хорошему? Вот тебе – по-плохому! Доходчивей будет… Ишь, дура какая! Дура…
А ребёночек? Ребёночек у меня ещё будет! Мальчик. И сердце у него будет такое еже, нет, не больное, а чуткое, человечное.
И глаза… – такие же! Всё правильно, Господи! Всё правильно.
КОНФЕТКИ
Сегодня Анне Ивановне пришлось уж слишком засидеться за вахтёрским столом. Только заступила в ночь, а тут – директор!
– Черти его принесли… Да, ещё не один!
Из серебристого Лексуса выпорхнула блондинка лет тридцати пяти в белых брючках и короткой розовой курточке. Директор под локоток провёл её через вестибюль. – Может заказчица?.. – С некоторым сомнением оглядела её Анна Ивановна, – хотя, не похоже…
Обычно, когда все расходились, Аннушка спешила во двор, подышать свежим воздухом. А если шёл дождь, перетаскивала матрас из пропахшей мышами раздевалки в широкий входной тамбур.
Здесь, меж высоко застеклённых дверей, через окно, можно было видеть верхушки деревьев, косую сетку дождя или мигающие на фоне звёздного неба огоньки пролетающих самолётов. Аннушка слушала своё любимое «Дорожное радио» и представляла, что тоже куда-то едет, и что за рулём непременно – он, тот, единственный…
Она даже ощущала его тёплую руку на колене и такое знакомое, до сих пор не отпускающее, волнение.
– Господи, когда ж это было?..
Вдруг в приёмной директора что-то загремело. Кажется, двигали мебель. Позвякивала посуда. Говорили тихо, почти шёпотом, но посетительница, похоже, возмущалась, а директор оправдывался.
– Да, может, и разговор-то у них – деловой, не поделили что-то – убедила себя Аннушка и, достав из стола затрёпанный женский роман, зачиталась. Но тут из приёмной раздался громкий мужской чих! И раз, и два, и пять…
– Эк, его! Никогда окно у себя не закрывает, даже на ночь!
И вдруг что-то будто накатило на неё: так явно вспомнилось, как, застегнув дрожащие пальцы в замок, она сладко повисала на голой мужской спине того, единственного, прижавшись губами к бугристой впадине позвоночника.
Казалось, в воздухе вновь повеяло смешанным запахом пота, дорогого дезодоранта и коньяка, а плечи и грудь её опять и опять уже податливо ловили частые короткие мужские поцелуи:
– Какая ты… Ох, какая! Не знаешь ты себя, ох, не знаешь…
– Зато тебя знаю!
– И меня ещё не знаешь…
– Уже.
А потом – точно такой же чих! И раз, и два… Именно он-то всё и напомнил.
– Нечего было голой спиной в окно светить! – Попеняла она ему тогда.
– Но ведь – светил же! – Расплылся он в блаженной улыбке.
Потом пришлось лечить бедолагу, неделю пластом лежал!
Хорошо, жена на юге была, а то б… Больные мужики, они ведь, как дети!
Наверху ещё раз чихнули. Опять задвигалась мебель, загремели бутылки. В пакет их, что ли, складывают?.. Зачем? И сама бы вынесла – вздохнув, пожала плечами Аня.
Но вот всё стихло, и она, отложив книжку, надолго ушла в себя.
Вспомнилось, как, неожиданно выйдя на пенсию, чуть не завыла от тоски, но потом случайно нашла эту работу.
Плевать им теперь на высшее образование! Если тебе за пятьдесят – берут только в вахтёры или сторожа. Но ведь есть и плюсы. Все денёчки – мои, а ночи всё равно коротать не с кем: муж-то давно сбежал. Сначала – в себя. Всё молчал и в окно смотрел, а потом и к другой. А, в общем-то, чего на него сердиться-то? Любовь… Разве на такое – можно?.. Тем более, уже лет десять – каждый сам по себе, только на кухне и встречались, у чайника.
Заметив в муже интересные перемены, Аннушка даже потворствовала им – рубашки и брюки наглаживала, новый галстук купила.
Конечно, и о нём думала, всё-таки любила когда-то… – пусть, мол, мужику повезёт! Но, чего врать-то, и самой вдруг до слёз захотелось вот так сиять по утрам… Аж блики на стенах!
Он ушёл. А она так никому и не понадобилась.
– Надо же… А ведь при муже отбою не было! Видно все мужики генетически – охотники, любят за добычу потягаться! А если тягаться не с кем, то и…
Во дворе строительной фирмы, куда Аня устроилась, был небольшой уютный скверик.
– Ворота на замке, значит не так и страшно, а когда ещё гуляла при луне, уже и не вспомнить… И зачем в заводских казематах полжизни просидела?.. Знать бы раньше, сразу бы – в ночные сторожа пошла! – коротко передохнув, уставилась она в окно.
Работа была несложной: проверить заперты ли двери, выключен ли свет, и ещё покормить общественного кота Митрофана, рыжего, короткошерстного, с кривым поломанным хвостом и приплюснутой монгольской физиономией.
Задняя часть этого кота – почему-то двигалась совершенно независимо от передней. Но именно она-то и была его основным украшением.
О, как горделиво носил он её перед носами местного кошачьего бомонда, как много она выражала своим страстным повелительным прогибом: и «следуйте за мной!», и «а пошла ты со своими фанабериями!» и «о, как я вами очарован!» Вот и сегодня Аннушка выставила ему «вискас» за дверь, мол:
– Пусть подкормится трудяга на мужском фронте… Вон их у него сколько!
И в самом деле, Митрофана навещали семь кошек разного возраста и масти, но любимицей была одна – белая, ухоженная, с чёрным ошейником от блох. Вчера вечером она припоздала, подняла на Аннушку томные светло янтарные глаза и словно спросила:
– Мурр… Ну, и где он?..
– Не знаю, – развела руками Анна Ивановна. – Смылся куда-то!
– Жаль, мр… – заметно огорчилась кошка, подошла к месту, где недавно лежал Митрофан, повалялась на нём, поочерёдно вытягивая восхитительные белоснежные лапы, и ушла несолоно хлебавши.
Наконец, припозднившаяся пара спустилась в холл. Директор прошмыгнул, явно пряча глаза, а незнакомка – в открытую сияла!
Минуя Аннушку, она сунула ей в карман горсть шоколадных конфет и заговорщически подмигнула…
– Ну, что ты, дурочка, – усмехнулась про себя Аня, – я и без конфет на твоей стороне, по глазам вижу – любишь. Люби, пока любится, пока твоё времечко не убежало. Хоть будет, что вспомнить…
Закрыв за директором и его гостьей, Аня почему-то долго не могла успокоиться: то потягивала кипячёную воду из бутылки, то погромче включала радио.
Слопала, одну за другой, все подаренные конфеты. Попробовала подремать, уткнувшись носом в рукав, но это здесь строго запрещалось: пять офисных иномарок под окном!
Сердце почему-то продолжало колотиться, как сумасшедшее. Щёки и уши пылали. Заглянула в зеркальце, в глазах – бесенята…
– Что это со мной?.. То с ног валит, а то аж подбрасывает!
Встала. Вышла на улицу. Белянка опять была тут, и опять опоздала! Бедняжка…
Все претендентки на чувства Митрофана обычно поочерёдно возникали в конце аллеи, демонстрируя себя с наиболее выигрышных сторон. Сначала он делал вид, что эти дефиле его не касаются, лениво потягивался, почёсывался и, наконец, будто нехотя, начинал медленно подыматься. Обрадованная кошачья модель тут же давала стрекача, но, отбежав метров пятьдесят, непременно оглядывалась – как он там?.. А он – уже будто стелился над коротко стриженым газоном… В такие моменты плоские, широко разбрасываемые лапы его вполне походили на мужские любовные крылья…
Днём, тщательно вылизав своё хозяйство, Митрофан дрых на вахтёрском диване, иногда коротко чихая или слегка поскуливая.
– Вот кобель… – Уважительно обихаживала его женская половина обслуги. – Что расчихался-то?.. Набегался по росе?..
Так случилось, что ни у одной из офисных служащих уже не было мужей, вот Митрофан и стал для них своеобразным мужским символом, вызывавшим у каждой свои, бередящие душу и тело, воспоминания…
– Иди уж, – посочувствовала Аннушка Белянке, – нету твоего.
Заканчивался сентябрь, изрядно похолодало, но Анна Ивановна не спешила перебираться на ночёвку в раздевалку, к грязным вёдрам и мокрым тряпкам.
– Нанюхаюсь ещё этого добра, когда морозы начнутся.
Вот и сегодня, завернувшись в тёплое верблюжье одеяло, она опять устроилась в своём тамбуре, легла на спину и, широко распахнув глаза, уставилась в побелённую потолочную балку.
И тут вдруг – дошло: Вот что меня – так… Да это же запах… Тот самый! Видимо, духи этой, в брючках, остались на фантиках или кармане халата. Французские… Запах счастья и греха. Наверное, муж подарил, а, может, и наш. Не из бедных, как ни как.
И опять, разматываясь невидимой кинолентой, побежали воспоминания. Восьмое марта. Смущённая мужская улыбка, и этот же, только сверхконцентрированный, запах!
– Вот нёс тебе подарить, повесил пакет на ручку, а дверь гаража как ахнет! Вся твоя «Франция» – всмятку… Завтра новые куплю!
…Купишь, только уже не мне, – повернулась на бочок Аннушка, скомкав в ладони шуршащие фантики. Вкус пьяной вишни в шоколаде всё ещё блаженно гулял по зубам, – хорошие конфетки…
А вот мои, кажется, кончились. Все – до одной!
Лунный свет, шагнув за двойное стекло, залил её всю тревожным серебристым светом, и где-то там, за входной дверью, утробно завопил Митрофан.
– Утром опять обчихается… – улыбнулась она уже сквозь сон, – вот кобелина!..
БАРБИ И СОЛЯНОЙ СТОЛБ
В эту зиму Иришку опять замучили бронхиты. И Женя решила в августе, в свой отпуск, прогреть дочку на юге. В сентябре – в школу, во второй класс! Пропускать нельзя, потом не догонишь.
В Одессе, когда они сошли с поезда и, наконец, дотопали до вокзала, их встретила, видимо, тоже припозднившаяся пожилая пара.
– Петь, а ты говорил, нам не повезёт, что всех квартирантов уже расхватали. Смотри, какие хорошие! Как по заказу…
– Просто замечательные! – Усмехнулся Пётр Сергеевич, подхватив у Жени из рук довольно тяжёлый чемодан.
– А как вы догадались, что мы – дикарём! – запрыгала довольная Иришка.
– Так, не встречает вас никто, вот и догадались, – погладила девочку по макушке Надежда Павловна. – Мы сейчас быстренько – на трамвай, и прямо на дачу! Летом мы тоже там живём, сарайчик на мазанку перестроили. А вам хорошую комнату подготовили, с душем, с холодильником. Готовить я буду. Вы на сколько приехали?
– На две недели.
– Ну, тогда – по десятке в день с обеих, на всём готовом.
Жене показалось дороговато, и так на эту поездку еле наскребла, но отказываться было уже поздно. Кстати, через пару дней она поняла, что им с дочкой фантастически повезло, словно к родным приехали. Готовила Надежда Павловна вкусно. А Пётр Сергеевич не только гулял с Иришкой по вечерам, но и перетирал для неё грецкие орехи с шоколадом и сгущёнкой. Своей-то внучки у него не было.
Как потом выяснилось, и у Надежды Павловны и у Петра Сергеевича прежде были свои семьи. Дачи стояли рядом. И так вышло, что эти двое полюбили друг друга. Но сумели сдержаться. И только теперь, на седьмом десятке, овдовев, наконец, воссоединились.
Они так тепло относились друг к другу, что это тепло согревало и постояльцев, которые потом долго писали им письма в надежде заехать ещё разок. У Петра Сергеевича были проблемы с почками.
Ему очень помогали розовые грейпфруты, боли как рукой снимало. Вот эти самые грейпфруты и слали им со всех концов страны.
С погодой Жене и Иришке повезло. Море было тёплым и ласковым. Они нашли себе укромное место у спасательной вышки, которая почему-то не работала, расстелили клетчатый плед, накрыли газетой сладкие булочки и виноград, и сразу – в воду!
– Какое счастье… – выбралась, наконец, Женя, с трудом выгнав из воды уже синегубую дочку. – Верба сзади вырастет! Заворачивайся в полотенце!
Первая неделя проскочила как один день, хотя и была отмечена довольно неприятным открытием. Женя вдруг поняла, что совсем не знает свою дочь… Все эти годы общались лишь по дороге в детсад и обратно. Работа как ненасытный монстр пожирала даже так называемое свободное время. А в единственный выходной – уборка, стирка, а потом – диван перед телевизором, и, как всегда:
– Поиграй сама, я так устала…
А когда началась школа, ключ ребёнку на шею, и гуляй, не хочу. Что ест? С кем водится? О чём думает?.. Все эти вопросы были лишь риторическими. Задала их? Совесть очистила? И ладно.
Вот и результат! Иришка за первые пять дней успела раз двадцать поссориться с Женей. Например, в среду выкинула в мусорку все платья и босоножки, заявив, что тут такое не носят!
Пришлось купить шорты, пару маек и кроссовки. А когда Женя предупредила, что так никаких денег не хватит, дочь долго бурчала:
– Если мы такие нищие, то нечего и по морям раскатывать! Позориться только… И тут же, видимо, назло, потребовала в детском кафе сразу три мороженых. А когда мать купила одно, будто дождавшись спровоцированного ею же момента, вдруг выкрикнула на весь зал, – ты думаешь, ты красивая, что все на тебя смотрят? Это на меня все смотрят! А у тебя всё лицо – дырками, дырками! А на голове – барашки, барашки… За что получила под зад и пришла на дачу вся зарёванная и долго жаловалась на мать старикам, на что те только головами качали.
Вот так уедешь из дома, и вдруг поймёшь, что ты, хоть и родитель, а воспитатель для дочки – никакой, схватилась за голову Женя
– Телевизор со всякими дурацкими шоу – ей воспитатель!
На другой день, к вечеру, мать и дочь решили сфотографироваться, чтобы хоть память осталась. Иришка в детском бикини, распустив по плечам волосы, тут же вскарабкалась на скульптуру дельфина и приняла позу обольстительной русалки.
– Я хочу – вот тут… И вот так! Чем поразила даже видавшего виды фотографа:
– Дочурка у вас просто – нимфа! Давно таких не видел… А вы, мамочка, станьте, пожалуйста, вот здесь, сбоку, – намеренно отодвинул он Женю.
– Вот гад! – Ругнулась про себя та и упрямо вернулась на место.
– Уйди! – Вдруг возмутилась и Иришка. – Ты мне всю фотографию портишь! Стоишь тут, как соляной столб…
– Интересно, в какой передаче она это столб высмотрела? – Смутилась Женя. И в тот же вечер решила расспросить Петра Сергеевича, вдруг знает?
– Это из Библии, – тут же начал он, – когда город Содом за прегрешения своих жителей должен был сгореть от удара молнии, предупреждённый Господом, Лот, бежал с женой и двумя дочерьми.
Им было велено не оглядываться, но жена Лота оглянулась, и превратилась в соляной столб, в ином прочтении – столп.
– А какая разница? – хихикнула Иришка.
– Столб просто стоит, а столп тысячелетия чему-то учит, – попытался доступно объяснить Пётр Сергеевич.
– А чего вы этим столбом так заинтересовались, – расставляя тарелки, спросила Надежда Петровна.
– Да это Иришка меня так обозвала.
– Какая умная у вас девочка, – потёр руки Пётр Сергеевич, – только характер у неё…
Женя и сама уже понимала – папочкин.
–Тот ещё фрукт был, да впрочем, и есть, но не про нашу честь…
Вот и сегодня, зашли они с дочкой на детскую площадку, а там игру проводили: дети бегают кругами, к плюшевому мишке приближаясь. Пока музыка играет, бегут! А как перестаёт, ни-ни. Иришка, конечно, сразу завелась, и туда! Минут пять носилась с другими. Кто ошибался, вылетал! И вот остались только двое – она и мальчишка, на голову выше её.
Родители-болельщики распереживались, не выиграть этой малышке у такого, а Женя только улыбнулась: сейчас увидите!
И, правда, закончилась музыка, до мишки ещё далеко, а Иришка, издав самурайский клич, вдруг прыгает, раздвинув ноги ножницами, прямо на добычу и накрывает её собой. Большой мальчик растерянно постоял и ушёл.
– Ну что, видели?..
– Атомная девочка.
…А теперь валяется этот мишка под скамейкой. Главное было из чужих рук вырвать! И что мне с такой атомной делать, да ещё в одиночку… – невольно окунулась в прошлое Женя. Лот-то мой уже давно драпанул. А тут ещё сократили на работе, пришлось – в дворники, потом на рынок. Всё бежала и бежала – от плохого к ещё худшему… Только теперь и оглянулась, когда чуть отпустило. Может, не поздно ещё что-нибудь поправить?.. Ведь не в каменный же столб превратилась, а в соляной. А соль – это жизнь…
Назавтра, когда они уже второй час нежились на пляже, мимо прошёл дорого одетый старик с тросточкой. Он зачем-то поднялся на вышку и долго разглядывал Женю сверху. Ей даже неудобно стало, тогда она легла на живот и решила немного подремать. Иришка вертелась тут же, нося ведёрком воду и выливая её в выкопанную ямку. Женя и не заметила, как старик оказался рядом, присел на песок и зашипел почти в ухо:
– Дай только грудь поцеловать, больше и не надо. Я тебе сто рублей дам! Женя подпрыгнула как ужаленная:
– Как вам не стыдно, при ребёнке! Я вам сама двести дам, чтобы вы мне тут не мешали! Немедленно уходите!
– Ну и дура, – зло сплюнул старик и захромал прочь.
– Конечно – дура! – подскочила Иришка, – жалко тебе? А я бы – дала, оттопырила она маечку. – Подумаешь… Зато куклу Барби купили бы, и ещё на браслетик осталось, розовый, как в «Доме два».
С этой куклой она уже всех достала – и Женю, и стариков, почти силой затаскивая всех в магазин. Кукла, и правда, была хороша, но уж слишком дорогая. А денег у Жени осталось – только на обратную дорогу, и ещё чуть на фрукты и мороженое.
Она потом долго размышляла, как объяснить дочке, что та несла на пляже что-то просто омерзительное, но потом решила, что рано ещё ребёнку разбираться в подобном, и намерилась просто отвлечь:
– Если хочешь купить Барби, заработай! – предложила она дочке, – у меня есть новый батник, ещё с этикеткой. Тут таких нет. Продай, если сможешь, вот тебе – и кукла! Я ведь деньги тоже не с потолка беру, кручусь на рынке, как чёрт. Весь день – на ногах!
В тот же вечер они отправились на местный рынок. Блузку надели на вешалку, и Иришка стала усиленно её продавать.
– И откуда такие таланты?.. – подивилась Женя. В глубине души она чувствовала, что поступает непедагогично! Но уж больно хотелось переломить отнюдь не детское упрямство дочери.
Люди подходили, смотрели товар, щупали, но никто не хотел связываться с ребёнком. Многие жалели девочку, пытались чем-то угостить. Но Иришке нужны были только деньги! Так продолжалось часа три. Духота была неимоверная. Иришка ужасно устала, но признавать своё поражение не хотела. Наконец, Женя пожалела её, купила попить и предложила перенести торговлю на завтра…
– Нет, – насупилась та, – я уже не хочу этой куклы! – И потом вдруг добавила, – а батник твой – отстой! Не вздумай его носить!
Вечером того же дня, отложив деньги на дорогу, Женя поделила оставшиеся на три кучки, разложив их по газетным кулькам.
– Ириша, это нам с тобой на три последних дня. Теперь ты будешь решать, что покупать. Я устала с тобой пререкаться.
И тут всё пошло совсем по-иному. Иришка вдруг оказалась очень прижимистой, если и брала что-то в руки, то долго торговалась и потом ничего не покупала: ни фрукты, ни леденцы на палочках, ни лакированные ракушки.
Капризничала и что-то выпрашивала у неё теперь Женя, понарошку, конечно. И то ей надо было, и другое! И теперь уже дочка всячески стыдила и увещевала мать, с большим трудом соглашаясь лишь на мизерные траты. В общем, девочка сразу будто выросла, да и добрее стала, даже ласковей, ни на что не обижалась, а уж клянчить всё подряд, как было раньше, ей и в голову не приходило.
– Значит, я всё правильно сделала, – отметила про себя Женя, – труд, он всякий – на пользу! А телевизор этот чёртов – на помойку! Радио будем слушать, культуру всякую…
