Buch lesen: «Я работаю ангелом», Seite 7

Чёрный ворон

Однажды чёрный ворон влюбился в белую голубку. Но голубка была замужем.

Единственное, что мог позволить себе ворон – издали смотреть на любимую, когда она вместе с семьёй важно прохаживалась по земле, выискивая съедобные семена и травинки. Или когда она взлетала в небо и кружилась со стаей голубей над старинными домами. Иногда голубка садилась на крышу, подставляя крылья солнечным лучам. И тогда ворон не мог отвести от неё глаз.

Чёрного ворона трудно было назвать робким. Но он так и не осмелился подлететь к белой голубке. И в один пасмурный осенний день решил улететь. Навсегда оставить край белых ночей и белой голубки.

Ворон сделал прощальный круг над родиной и направился на юг. Он слышал, что там есть море. Когда он спросил, что такое море, ему ответили, что это место, где много солёной воды.

Чёрный ворон думал, что на море он забудет про свою любовь. Но это ему не удалось. На море летало столько белых птиц, что в каждой он видел свою голубку. Правда, эти птицы были больше и неприятно кричали. Их крики ещё больше усиливали тоску ворона.

И тогда ворон решил, что лучше умереть. Он поднялся высоко-высоко в небо. Выше облаков. Летел прямо на солнце. «Пусть оно сожжёт мои крылья, пусть испепелит меня жаркими лучами», – думал он.

Но вскоре ворон устал. Он закрыл глаза, сложил крылья и вздохнул: «Упаду на землю. Разобьюсь в лепёшку. Всё равно мне жизнь не мила». И камнем ринулся вниз.

Ворону казалось, что он падает целую вечность, а земли всё нет и нет. Но глаз он не открывал. Ведь всё и так уже решено.

И вдруг что-то мокрое обволокло его со всех сторон. Ворон открыл один глаз. Потом другой. Вокруг была вода. Солёная. Море. Здесь и там сновали разноцветные рыбки. Они были прекрасны.

Чёрный ворон так увлёкся созерцанием подводного мира, что чуть было не утонул. Но тут кто-то большой и скользкий подтолкнул его снизу вверх, и он, как пробка, вылетел из воды.

Берег был рядом. Ворон еле добрался до него и рухнул на песок. Никогда он ещё так не уставал.

Между тем приближался вечер. Солнце задело своим боком воду, и она накалилась докрасна. А потом наступила ночь. Чёрная, как крыло ворона.

Табуретки

Однажды табуретки затеяли битву. Сражались не на жизнь, а на смерть. Колошматили друг друга, что было сил, как будто были в руках матёрого дебошира. Драка продолжалась два часа. А может, и больше. Никто же время не засекал.

Сторож Петрович крепко спал в соседнем кабинете на разложенном в длину кресле-кровати. Ему снилась рыбалка. Уютный летний вечер. Комаров-мошек не было, зато была огромная щука. Её чешуя блестела в лучах заката. От такого шикарного улова захватывало дух, поэтому не удивительно, что Петрович улыбался как младенец.

То есть да, засекать время сражения табуреток было некому. Но любая битва имеет начало и, слава Богу, конец, после которого обычно идёт подсчёт потерь.

– Три целые табуретки. Семнадцать разбитых вдребезги, – записывает в планшет участковый Степан Вырвиглаз.

Человек в форме полицейского осторожно обходит поле битвы, дабы не задеть вещественных доказательств вандализма. Именно так он квалифицирует произошедшее.

– Значит, вы ничего не видели и не слышали? – Вырвиглаз смотрит на Петровича.

– Никак нет, – став навытяжку, отвечает сторож.

– Как такое можно не услышать? – удивляется участковый. – Вы вчера пили?

– Никак нет! – отчеканивает сторож.

– Камеры наблюдения есть?

– Есть. Уже смотрели. Никого не видно.

Петрович, устав от допроса и свалившегося несчастья, садится на одну из оставшихся в живых табуреток и опускает голову.

– Понятно. Будем расследовать. Тёмное дело, – участковый Вырвиглаз делает несколько снимков места происшествия и направляется к двери. – А вам я посоветовал бы не спать по ночам. Хотя, может, директор после такого ЧП вас и уволит.

Участковый выходит. Петрович собирает останки табуреток в кучу возле стены. Берёт веник. Подметает щепки.

В кабинете становится чисто и просторно. Длинный полированный стол отражает солнечные лучи. Он – единственный молчаливый свидетель происшествия. Но и он понимает, что не всё в этом мире поддаётся разумному объяснению.