Buch lesen: «Мы остаёмся жить», Seite 11
– Вы сказали, что в Риме каждый день находят мертвецов?..
– Уже восемь ночей, как люди боятся выходить на улицу.
– И они винят в этом этрусков?
– Те, кто хотят войны – во всех бедах обвиняют твоих соотечественников.
– Но зачем кому-то нужна война с нами?
– О, если бы мы знали ответ на этот вопрос – было бы намного легче. Слишком многие люди в Риме бояться, что однажды этруски разрушат их город. Он – последний, где нет власти ваших царей. Граждане Рима хотят, чтобы вся Италия принадлежала им. Но многие, просто хотят заработать на войне. Многие просто устали от своих жизней; они верят, что война – всё изменит.
Наконец, я задал самый важный для меня вопрос:
– Вы знакомы с такими людьми, которым война нужна настолько, что они готовы убивать и римлян, и этрусков?
Оба моих собеседника покачали головой.
– Один мой хороший друг умер от руки разжигателя войны – я должен узнать, кто стоит за всем этим.
– Вряд ли тебе удастся найти его в Риме. Предателя тебе следует искать среди своих.
Я не знал, как мне удастся найти убийцу; но что я должен сделать это – сомнений у меня уже не оставалось.
На рассвете я шагал по мокрой насыпной дороге, пока весь мир собрался на рыночной площади, слушая речь моего отца, представлявшего городу ночных гостей. Выслушав римлян, старейшины приняли решение отправить их в Цери. Раз они предали Рим, то даже в этрусских городах им повсюду грозит опасность. Цери – город, в котором властолюбивый царь борется со всем римским и ведёт торговлю с галлами. Если Рим окажется сильнее нашего союза, Цери – последний город, который ему удастся покорить. Там наши друзья будут в безопасности. За их спинами ворота закрылись. Откроются они в следующий раз лишь для того, чтобы выпустить этрусское воинство в поле против Рима. Все жители Вей приняли решение остаться в городе в приближающиеся тяжёлые времена.
Я не хотел слушать речь своего отца – его тихий голос, взывающий к разуму, я слышу уже целую жизнь. Мне больше нравились пустынные улочки города и сандалии, собирающие камни с дорог. Мне казалось, что я остался совсем один и наедине с собой, как всегда, избавился от одиночества. Но я оказался не единственным, кто не пошел сегодня на рыночную площадь.
Мои ноги привели меня к дому, на первый взгляд, кажущийся заброшенным. Он резко выделялся среди остальных, окруживших его зданий. У его порога сидел парень, чуть старший моих лет. Я не мог пройти мимо этого одиночки. Как только я оказался рядом, он бросил мне первый:
– Кто ты такой? – он поднял глаза на меня, – хотя, погоди, я тебя знаю.
Меня посетили подозрительные мысли. Мне показалось, что он один из тех, кому что-то нужно от меня.
– Мне очень жаль Гелиона. Но больше него – только тебя.
– Откуда ты знаешь его?
– Мы были друзьями с детства; а наши отцы знали друг друга ещё с тех пор, как жили в Цери.
– Значит, ты тоже один из греков.
– Во мне есть и галльские, и даже фракийские корни; хотя этрусской крови во мне больше. Мои предки много путешествовали.
– Почему я впервые вижу тебя?
– Может потому что ты, как и твой отец, ничего вокруг не замечаете?! Я не удивлён. Иди ко мне, присядь. Ты всё время либо проводил дома вместе со своим отцом гончаром, либо шлялся где-то с Гелионом. Не трудно догадаться, что ты привык не обращать внимания на мир вокруг себя.
Я сел рядом, как он мне и сказал.
– Как твоё имя? – спросил я.
– Кассорикс, или просто Касс. А твоё имя я знаю.
– Ты знаком с Гелионом с детства?
– Я знал его, возможно, не хуже тебя – особенно то, что просто так убить себя он не позволили бы никому. А что именно тебе нужно?
– Я любил Гелиона; а он – любил меня. Я должен найти убийцу.
– Вот это интересно. Он был героем и не мог любить никого, кроме себя и своих подвигов. К тому же, даже если ты заставишь пережить своего убийцу самые жестокие пытки, какие только ты можешь представить – Гелиона это всё не вернёт.
– Боги решат, что будет с этим мерзавцем после того, как я его найду; но у Тухулку всё равно припасено особое место для таких как он.
– Хорошее решение. Я тоже хотел найти его; но вряд ли поодиночке у нас что-нибудь выйдет. Одно нам известно точно: убийца – среди наших. Если он умён, то он ни за что не даст себя выдать. Тут, нам нужно быть хитрее, чем он. У меня есть только один план, который может помочь нам его найти.
Я внимательно слушал его, даже не моргая.
– Вейи собирает войско, чтобы выступить им против Рима. Думаю, нам с тобой тоже следует взять копья и щиты, чтобы быть частью этой армии.
– Зачем?
– Убийца – будет там; как ещё ему попасть к римлянам в такое время?! Во время сражения он только и будет занят тем, чтобы найти подходящий момент и перейти на их сторону. Уж поверь: на его месте я поступил бы точно так же. Это – единственная возможность для него перебраться к своим; а для нас – вычислить его. И уж тогда – боги подскажут нам, как мы будем мстить.
– Так и будет! Хорошая идея, Касс.
– Думаю, теперь мы с тобой союзники.
Я огляделся по сторонам.
– Касс, я действительно впервые о тебе слышу. Ты живёшь в этом доме?
– Да, он принадлежит мне. Не самый лучший вид, правда? Так только кажется – от дождя и ветра он неплохо защищает; а другого мне и не нужно.
– А твой отец?
– Он – очень занятой человек; и не так часто бывает в Вейях. Я же, решил остаться здесь. В прошлом, у нас с ним было много споров, но в одном с ним я точно согласен: чем меньше мы видим друг друга, тем лучше нам спиться по ночам.
– Чем ты зарабатываешь на жизнь?
– Летом помогаю крестьянам в поле и рыбакам в реке. Зимой для меня всегда найдётся место на рынке в какой-нибудь лавке, да и не только. Я давно живу в этом городе и многих здесь знаю; вон, даже ты мой знакомый, хоть и говоришь, что видишь меня в первый раз. Такие люди как я, мой друг, в любом месте смогут выжить, даже не сомневайся. Я знаю, в какую сторону дует ветер; и всегда следую за ним.
Просидев там ещё какое-то время, мы с Кассом решили пройтись. Дороги в Вейях сложены таким образом, что трудно попасть куда-либо, не миновав рыночную площадь. Сейчас, пока там собрался народ, чтобы каждый мог поделиться своим мнением по поводу надвигавшейся войны с Римом – это было место, куда мне хотелось попасть меньше всего. Но подойдя поближе, мы всё равно вслушивались в долетавшие до нас обрывки фраз:
–…А ведь люди просто срываются с места и бродят по миру. Если они приходят в любой другой город – они становятся там отбросами, чужаками. Но только в Риме, принимающего в себя весь мусор: они имеют права и могут стать кем-то. И когда их новый дом в опасности – они берут в руки ножи и копья, и идут умирать за него. Человек готов умереть за то, во что верит; и Рим – даёт им эту веру. Они знают, что когда умрут, их детей назовут сыновьями героев, истинных римлян…
–…Говорят, что это генерал из Коринфа – людоед…
– Против одного нашего воина они смогут выставить десять!
– Нужно вести переговоры; у нас ещё есть шанс предотвратить эту войну.
– Война уже началась.
– Мы все погибнем.
– Этрусские города – встанут за нас стеной; вместе мы – непобедимы.
– Они бросили нас. Почему их армии до сих пор не здесь?! Мы – остались совсем одни. Нам не выстоять.
Мы услышали, как закричал во всю глотку, перекрикивая остальных ораторов, начальник городской стражи. К тому времени мы уже были на площади вместе со всеми; и слушали его пламенную речь, после которой каждый, кто способен держать в руках оружие – возьмёт его, чтобы сражаться против Рима. Я и сейчас помню, какими примерно были его слова:
– Мы победим их! Я знаю как – и мы это сделаем! Ведь всегда побеждали. Наши воины выстоят против них. Мы победим!
Вдохновлённая его речью, толпа на площади взорвалась воодушевлёнными возгласами.
Семь дней ветераны готовили молодых к будущим битвам. Начальник городской стражи объявил себя диктатором и отправил шесть гонцов в этрусские города, требуя от них военной помощи. Тогда, я ещё не знал, удастся ли моему городу выиграть эту война; у меня – была своя. Но даже о ней мне пока мало что известно.
В ожидании бойни, я почти всё своё время проводил вместе с Кассом. Я старался как можно больше узнать о нём; ему же, неожиданно, стал интересен я. Всё это время, пока знамёна римских легионов могли появиться на горизонте в любую минуту, а дни проходили в утомительных тренировках – без конца шел дождь, а ветер будто хотел снести этот город на другую сторону Тибра.
Дни проходили быстро; но все вместе складывались в целую эпоху. За это время я успел узнать о Кассе столько, сколько когда-то знал о Гелионе. Я всё никак не мог понять: почему он никогда не рассказывал мне о Кассе? Когда я задавал этот вопрос ему самому, он лишь пожимал плечами, но о чём-то всегда недоговаривал. И всё же, будь у нас в запасе больше времени – я всё равно не смог бы узнать его лучше.
Он был невысокого роста – глаза его всегда, где бы он не находился и с кем бы не разговаривал, были устремлены вверх. Его кожу покрывали родимые пятна. Некоторые галльские племена верили, что это – признак того, что за ним стоит вся сила предков из его рода. Он был сильнее и выносливее меня, да и всех остальных; только Гелион, наверное, смог бы одолеть его в борьбе или кулачном бою. Его образ был далёк от идеала мужской красоты, каким обладал Гелион; но он умел заставить других любить и уважать себя.
Ни Цери и ни один другой союзный город так и не пришел нам на помощь. Никто не осознавал, что эта война не за будущее Вей, а за существовании всей Этрурии. Римские легионы, по словам лазутчиков, тоже не стояли на месте. Они готовились выступить, чтобы подойти к городу и взять его в осаду. Только три сотни галльских всадников пришли нам на подмогу. Их вёл длинноволосый варвар, родившийся в седле и произносивший лишь одну фразу: смерть Риму. С их появлением, лучшие воины Вей готовились выступить в бой и не подпустить врага к своему дому; даже если в этой битве им придётся сражаться в одиночку.
Я взял широкий щит, крепкий шлем и острое копьё. Мой отец, оставшийся в городе, пролил несколько слёз, глядя на меня. Я отвечал ему, что лучше бы он занялся своим делом – запечатлел бы все эти героические часы на одной из своих великолепных амфор, которых у него больше, чем даже воинов у Вей. Он ответил, что эти часы – ему хотелось бы забыть. Вместе с ним, я старался шутить и смеялся больше, чем мне самому того хотелось. Полдня я проводил на боевых учениях; полдня в доме Касса; полночи я сидел рядом с отцом, крепко сжимая в руке копьё.
Я старался пошутить: когда я вернусь домой героем, мне придётся всем, кого я встречу в будущем, рассказывать эту историю. Даже если удача окажется не на моей стороне – боги не примут меня к себе на небо и я встречу вечность в роли призрака, рассказывающего из века в век одну и ту же историю.
– Раз ты, отец, художник – значит и тебе, так или иначе, приходится принимать на себя роль рассказчика, хоть и не произносишь при этом ни слова. Может, поделишься опытом и ответишь мне: как, глядя на себя, мне передать историю своей жизни?
Он взглянул на меня так, как больше никогда не посмотрит – ведь это была последняя наша ночь. Улыбка навсегда забыла, где находится его рот. Он сказал:
– Размышляя о потусторонних вещах, ты всё равно, так или иначе, возвращаешься к себе. Истинный талант: всё время рассказывать о чём-то совсем уж глупом, произнося при этом истины, мудрость которых поразила бы саму богиню. Вещи, которые кажутся нам, сын, несвязанными между собой – связаны прочнее, чем мы только можем себе вообразить. И ты, если переживёшь грядущую битву – станешь одним из тех рассказчиков, которые смогли бы взять в руки кувшин, – он обеими руками поднял с пола одну их своих амфор, протягивая её мне, – и стал бы рассказывать о нём – только о нём, не сменяя темы; но сделал бы это так, что под конец твоего рассказа – слушатель будет знать о тебе всё. Даже кончик твоего ногтя связан со всем, что происходит в мире.
На рассвете, наше войско покинуло родные Вейи, чтобы не вернуться туда никогда.
Нас вёл за собой диктатор – лучший из воинов, равных которому не было ни в одном из поединков. Когда солнце уже близилось к закату, а люди, оставшиеся в своих домах, начинали готовиться к ночи – мы встретились с вражескими легионами и начали приготовления к битве.
Первыми пошли в бой римляне: они отправили на верную смерть велитов – плебеев-копьеметателей. Лучники быстро не оставили от их рядов ни одного живого места – все стали едиными с землёй.
За нами, в бой пошли гастаты, ровным маршем приближая неизбежное. Диктатор повёл наши ряды к ним навстречу, не в силах дожидаться, когда сам сможет зубами вонзиться плоть врага.
Римские щиты – пробить невозможно; они стояли нерушимой стеной перед нами, делая поочерёдные выпады кинжалами и быстро возвращаясь в строй. К ним всё время подходило подкрепление, в виде союзных отрядов триариев и принципов – мы выставили копья вперёд и расширили линию фронта, не давая врагу взять нас в кольцо. По мере того, чем ближе была к нам ночь – отличать своих от чужих становилось всё труднее. Мы стояли с Кассом плечом к плечу, прикрывшись щитами; били в сторону, откуда приходили удары врага. Битва, какой бы долгой она ни была – это всегда одно единое мгновение ужаса, перед которым даже лучшим из лучших приходится сдаться. Крики уже не живых, но ещё и не мёртвых – сводили тех, кто ещё стоял по обе стороны фронта, с ума. Поле устилала уже не трава, а огромный и ужасный ковёр из живых и мёртвых человеческих тел. От ужаса и ран погибало больше, чем от копий и стрел.
Когда рассвет был уже близок, диктору стало ясно, что наши войска потеснили врага куда сильнее, чем они нас. Казалось, одного удара хватит, чтобы добить остатки римского войска. Настало время сломить их и принести победу родным Вейям. Он дал заветный сигнал галльским всадникам, которая должна была зайти врагу с флангов и сокрушить оставшиеся у него силы. А римскому орлу, по всему, суждено будет найти свою гибель на острие этрусского копья.
Галлы действительно пришли на помощь; но не нам, а римлянам. Этруски не успели развернуть свои ряды, чтобы встать во второй фронт; а уже спустя несколько минут было уже поздно. Одни за другим герои гибли под чередами предательских ударов.
Диктору удалось сбить с сёдел и разбить черепа не одному десятку галлов; но он искал того самого, длинноволосого, не насладившись смертью которого не мог покинуть этот мир. Но он сам нашел его.
Галльский вождь слез с коня и натянул тетиву лука, заряженного стрелой.
– Зачем? – спросил диктатор.
– Когда этруски исчезнут, – улыбнулся он, – мой народ покорит богатый юг.
Диктор бросился на него и первая же стрела пронзила ему плечо; но не остановила его. Вторую стрелу он отбил на лету топором, сжимая его обеими руками, и подошел достаточно близко, чтобы встретить смерть от третьей стрелы, но ударив со всей необузданной своей яростью в шею предателю. Рим всё равно остался победителем, поссорив тех единственных, кто мог его разрушить. Задыхаясь, они оба упали на землю с одинаковыми мыслями: их армии разбиты, а жизни – подошли к концу. Пока огонь битвы постепенно затухал, они оба таращили свои ослепшие белки к небу, откуда на них смотрели боги, безразличные ко всему.
Интермедия Третья
А в Вильнюсе: всегда хорошая погода. Даже сейчас, когда идёт дождь, здесь: будто всё цветёт и не перестаёт праздновать этот день, давая понять остальным, что некоторым городам – дождь даже к лицу.
Пока столицей Евросоюза остаётся румынский Бухарест, Вильнюс носит гордое название культурной столицы всего европейского света. Многое изменилось: после альпийской войны её улицы заполонили беженцы из Италии, Германии и Франции; теперь здесь со всех сторон можно услышать все европейские языки и людей всех цветов кожи. Западноевропейский союз постепенно превращается в пустыню, а Евросоюз движется к своей гибели из-за неоправданной политики пустократии. Тяжело жить в интересные времена; но есть вещи, которые всегда остаются неизменными и которые всегда в новинку.
С вокзала мы дошли до проспекта Гедиминаса – только для того, чтобы сделать крюк и пройти по Пилимо до Аушрос Варту – «Врата Утренней Зари», за которыми начинается старый город. Можно было пройти и по прямой; но Машенька выбрала именно этот маршрут, чтобы пройти по эволюционной цепи от конца к началу – от Нового до Старого Вильнюса. Теперь, я каждый раз, приезжая в этот город буду следовать именно за этим маршрутом: чтобы наблюдать, как история проходит мимо – медленно и гордо.
Как ни странно, эта девушка до сих пор со мной; и слушает каждое моё слово. И как в былые славные времена, я не могу избавиться от мыслей: как бы мне от неё поскорее избавиться; но только для того, чтобы найти вновь – ещё раз завладеть её умом и сердцем. Мне, живущему в последний раз, всегда нравились молодые – со всей их наивностью и безумием.
– Наконец-то ты начал рассказывать о чём-то интересном. Это правда, что римляне чуть не проиграли дикарям?
– Этруски веками считали дикарями римлян. И очень поплатились за это.
– Теперь словяне считают дикарями англосаксов.
– А для меня – всё человечество остаётся диким.
– А твоя история про Марс – я никогда там не была, но, думаю, слетать туда на медовый месяц.
– Меня там ещё помнят. Надеюсь, ты никому не будешь рассказывать там о том, что услышала от меня – ведь я, как-никак, выдаю тебе государственные тайны Марсианской республики – то есть, нарушаю законы, одним из авторов которых сам являлся когда-то. В конце этой истории – ты будешь знать слишком многое; и как бы мне это ни нравилось – мне придётся устранить тебя в интересах своего бывшего отечества.
– Я всё равно не смогу воспользоваться ничем из того, что ты там мне наплёл; так какой смысл тогда её скрывать?! Рассказывай уже всё, что знаешь, раз сам предложил.
– А потом ты расскажешь обо всём своему официанту; и он станет одним из тех немногих посвященных в реалии Марсианской революции. Не думаю, что ему будет приятно стоять в одном списке с президентом и министром безопасности Марса. Да к тому же, подозрительный он тип – никогда мне не нравился.
– Тебе вообще не нравится никто из тех, кто нравится мне. Если ты действительно живёшь вот уже почти три тысячи лет, то как до сих пор не усвоил тот факт, что девушек нужно подстраивать под себя лестью, а не грубостью.
– Ничего подобного; в этом деле – у меня как раз хватает опыта. И я с уверенностью готов сообщить, что чаще всего – всё бывает как раз наоборот.
Она рассмеялась.
– Да?! И как же ты собираешься заставить полюбить себя, если ты за три тысячи лет так и не научился быть нежным.
– Я умел когда-то, но забыл. Да и не нужно мне это совсем.
Бедный, маленький ребёнок. Она живёт всего один день в сравнении с той вечностью, в которой я кручусь как белка в колесе. Неужели она действительно хочет поспорить со мной – с тем, кто выигрывал в спорах чаще, чем ел?! Нет, я никогда не поверю, что она может быть настолько наивной.
Дождь кончился; надеюсь, этот был последним на сегодня. Хотя в таких вещах даже я не могу быть уверен окончательно. Мы сложили зонтики и оглянулись вокруг. Это была улица, ведущая к башне Гедиминаса. Я взглянул на своё спутницу и обнаружил, что та уже давно следит за каждым моим движением. Приподняв уголки губ, я кивнул в сторону «Кофеина», стоявшего неподалёку. Пожав плечами, она взяла меня за руку и сама повела меня туда за собой. Уже сидя внутри, с чашкой капучино в руках, я сказал ей:
– Полезно ведь иногда остановиться и отдохнуть. Но вижу, ты ещё совсем не устала от моих историй. Поверь, мне ещё многое предстоит тебе рассказать…
– Давай поспорим, – сказала она, – ты говорил, что можешь расположить к себе девушку, не сказав ни одного ласкового слова.
– Я этого не говорил – ты сама сейчас это сказала.
– Ты это подразумевал; для меня это одно и то же, так что, теперь не отвертишься. Придётся тебе, рассказчик и хранитель государственных тайн хренов, мне это доказать.
– Я позвал тебя в это путешествие и привёз в культурную столицу Евросоюза, чтобы продолжить свою историю; а не для того, чтобы доказывать тебе правдивость слов, которых даже не говорил.
– Давай-давай, дорогуша, ведь от меня уже так просто ты отделаешься. Видишь вон ту одинокую женщину лет под сорок в заднем углу? Подойти и пригласи её на свидание… Хотя нет, лучше просто возьми её телефон; но веди себя при этом как последняя скотина.
– Здесь главное знать меру – это как острая приправа.
– Тебе решать.
– У неё ведь кольцо на пальце.
– Тем лучше. Если ты действительно топчешь землю вот уже почти три тысячи лет – тогда точно должен знать, как это делается. Давай-давай, смелее.
Когда-то, я отказался исполнять приказы нацистского руководства, несмотря на все те меры, которые они могли применить против меня. Но кому-кому, а ей «нет» – я точно не мог сказать. А потому, я встал из-за стола и отправился исполнять её поручение, заранее приготовившись и к поражению, и к триумфальной победе. И действительно: на третьей минуте разговора с одинокой женатой женщиной лет под сорок на диалекте литовском, который используют в Клайпеде, я получил пощёчину. Затем, меня что-то прорвало; и я сказал ей пару фраз уже на столичном литовском, с помесью немецкого. А ещё через пять минут нашего диалога, у меня уже был её номер телефона и страничка в Инстаграме. А сама она – встала и стремительно направилась к выходу из кофейни.
Я вернулся к Машеньке с ликом победителя.
– И как тебе это удалось? – безучастно спросила она.
– Я просто был собой.
– Ты был свиньёй!
– Свиньи – довольно часто оказываются славными и отзывчивыми существами – любой свиновод тебе это подтвердит. Люди напрасно обзывают друг друга свиньями; но по большому счёту, это можно счесть за комплимент. А вообще, у меня просто много опыта: я знаю, что и когда нужно говорить.
– И что ты собираешься с ней делать?
– Что-что – приглашу на свидание, как ты мне и сказала. А затем, найду повод для расставания.
– Ну и свинья же ты.
– Спасибо.
Свой остывший капучино я допивать не стал.
– И всё равно: ты до сих пор здесь, со мной, – сказал я.
– А куда мне идти?
– Домой. Только скажи: я куплю тебе билет обратно.
– В таком случае, ты ведь всё равно отправишься за мной.
– Конечно. Я ведь должен закончить историю до конца. Только ты не будешь знать, насколько близко я от тебя нахожусь.
– Раз так – то мне, наверное, лучше остаться – от тебя и на краю света не скроешься.
– Там у меня полно знакомых – о каждом твоём шаге мне будут докладывать.
– Рассказывай уже – мне как раз хочется спать.
Мы сидели у подножия статуи ангела на улице Ужупио. Я обнимал её. Без сомнений, это была та самая Машенька, которую я знал уже столько лет, хоть и всё равно слишком мало. Однако теперь, она молчала; и я знал, что это означает. Девушка прижалась к мое груди у памятника ангела в далёком северном городе, насквозь продуваемому ветрами, пока я продолжал свою историю. Отпустив её и указав пальцем на солнце, выходившее из-за грозовых туч – я прикрыл глаза, открыл рот и начал говорить.
