Buch lesen: «Европейские негры», Seite 8
VII. Ночной гость
Легко представить себе, в каком радостном, восторженном состоянии духа шел домой Артур. Он не замечал ни ветра, который довольно-сильно дул ему в лицо, ни дождя, который несло на него этим ветром. Голова его так горела, что он снял шляпу, чтоб несколько прохладить ее. «Милый, милый Артур!» звучал в ушах его голос Клары… Счастливец подходил уже к двери своего дома, вынул ключ и, подняв глаза, чтоб отыскать замок, увидел человека, стоявшего прислонясь спиною к столбу фонаря, который был в двух шагах от крыльца. Человек этот, по-видимому, чего-то дожидался, и когда Артур посмотрел на него, хотел спрятаться за столб. Но было уже поздно.
– Кто это? И что ему нужно? громко спросил Артур, подвигаясь к фонарю.
– Это я, г. Эриксен. Вы не узнаете меня? отвечал человек, стоявший у фонаря, также делая шаг вперед и выходя на свет.
– Боже мой! это вы, г. Бейль? Какими судьбами я встречаю вас здесь?
– Я ждал вас, г. Эриксен. Ждал и вчера, и третьего дня, но каждый раз, как вы подходили, я робель и прятался; а теперь вы шли с такою веселою осанкою, напевали таким веселым голосом какую-то арию, что я несколько ободрился и, как видите, не убежал.
– Так вам нужно видеться со мною? Почему ж не пришли вы ко мне прямо, днем, когда я бываю дома?
– Если вы позволите мне войти с вами в комнату и посмотрите на меня при огне, то сами увидите, почему я не мог прийти днем.
– Так идите же скорей: я чувствую, что на дворе холодно, весело сказал Артур, отпирая дверь, и повел бывшего конторщика в свою комнату. В камине был приготовлен огонь, на столе горели две свечи, и Артур, взглянув на костюм своего спутника, понял, почему он не являлся к нему днем. Бейль хотел говорить, но Артур перервал его:
– Отложим на минуту объяснения; я вижу, что с вами случилось что-то особенное; но прежде всяких разговоров мы должны переменить платье, потому что мы оба сильно пострадали от дождя. Пойдем же в спальню, там найдется белье и для вас.
Гость начал-было отказываться, но Артур заставил его сменить отсыревшее от дождя платье и через две минуты Бейль сидел у камина в покойном шлафроке, с прекрасною сигарою и стаканом кофе.
– Хороша иногда бывает жизнь! сказал он, вздыхая: – тяжело оторваться от неё. Теперь я не понимаю, как может человек решиться добровольно прекратить свою жизнь.
– Вы говорите так, будто-бы вас обольщала мысль о самоубийстве, сказал Артур.
– Да, она обольщала меня, и вы не осудите мое отчаяние, если узнаете, каким испытаниям я подвергся. И Бейль рассказал историю того, что случилось с. ним в последние дни.
– Кто ж был этот загадочный мужчина, остановивший вас в последнюю минуту?
– Не знаю до сих пор; но мне кажется, что он продолжает наблюдать за мною.
– Это мечта вашего воображения.
– Нет; мне казалось несколько раз, когда я ходил по городу ночью, что кто-то повсюду следит за мною; мне слышались шаги сзади меня. Но оставим это. расстроенный появлением его у канала, я всю ночь бродил по улицам, и к утру увидел, что забрел в отдаленный бедный проулок, где живет один из моих земляков, нищий переплетчик, которому я оказывал некоторые услуги. Я не знал, куда приклонить голову и зашел просить пристанища у него.
– Почему ж вы не пришли в ту же ночь ко мне? Вы знаете, что я принимал в судьбе вашей самое живое участие?
– Что делать! Бедняки недоверчивы.
– Продолжайте же ваш рассказ.
– Теперь я вижу, что ошибался: вы на самом деле принимаете во мне участие, мне здесь отрадно и легко; а у переплетчика мне было очень-тяжело, хотя и он принял меня чрезвычайно-радушно. Я помогал ему в работе, как умел. Если б вы посмотрели, как живут эти бедняки! Вся семья в одной комнате, сырой и мрачной; спят на тюфяках из гнилой соломы или на ветхом дырявом ковре… У меня в кармане был талер и мы на него утопали в роскоши два дня; хозяева мои с детьми ели до-сыта…
– Я вас попрошу навестить это семейство и передать им небольшое пособие, сказал Артур. – Но вы утомлены и взволнованы, пора отдохнуть. Постель для вас готова.
Крепко уснул бедный Бейль, и на другое утро казалось ему сном, когда он увидел себя в чистой, теплой, хорошо-мёблированной комнате, и на столике уж был приготовлен для него стакан ароматического кофе.
– Знаете ли, что я придумал, г. Бейль? сказал Артур, входя к своему гостю: – когда вы оправитесь от своих злоключений – до того времени, разумеется, вы должны жить здесь – когда отдохнете и успокоитесь, я поговорю о вас батюшке: быть-может, он найдет для вас место в своей конторе. Ведь вы прекрасно знаете бухгалтерию; в этом отдавал вам справедливость сам Блаффер. Знаете, это было бы превосходная вещь даже и в том отношении, что Блаффер, приходя в контору батюшки, стал бы кланяться вам. Но это после. Теперь надобно позаботиться о вашем туалете. А вот и парикмахер, который приведет в порядок ваши ужасные волосы и усы. Я между-тем несколько поработаю.
Едва Бейль успел кончить свой туалет и посмотреться в зеркало, причем остался доволен эффектом своих прекрасных усов, как у подъезда остановилась карета и в комнату вошли Данкварт и барон фон-Бранд. Обменявшись несколькими фразами с Артуром, у которого был в первый раз, Данкварт сказал:
– Я к вам по важному делу, г. Эриксен. Мне поручено… но позвольте, у меня записано, я найду эту записку, иначе перепутаю: у меня столько дел, что невозможно всего припомнить.
Он начал пересматривать листы своей заносной книжки. Между-тем Бранд спросил Артура: «Кто этот молодой человек с черными усами, которого мы встретили в вашей зале? У него такое выразительное и приятное, хотя и не красивое лицо».
– Это г. Бейль, превосходный человек, которому я искреино желаю добра.
– Кто же он такой?
– Теперь нельзя сказать вам ничего об этом; но он может быть прекрасным секретарем, бухгалтером, гувернёром. Он ищет себе одно из этих мест.
– И вы рекомендуете его?
– Да, я ручаюсь за него, как за самого себя.
– Хорошо, мы об этом подумаем; я нуждаюсь в честном и акуратном человеке. Скажите ему, чтоб он зашел ко мне послезавтра, в семь часов вечера. – Данкварт, нашли вы наконец заметку, которой искали?
– О! давно нашел; но мне попалась другая заметка, очень-интересная и относящаяся к вам, барон; к-сожалению, она набросана слишком-наскоро, и я не могу теперь хорошенько припомнить её смысла. У меня написано: «герцогиня спрашивала о бароне Бранде и о…» дальше я могу разобрать только слово «полиция» или что-то подобное. Это что-нибудь не так. Какое отношение между вами и полициею? Впрочем, не мешайте, я подумаю и вспомню… Ах! вспомнил: она спрашивала, справедлив ли слух, будто вы женитесь на дочери директора полиции.
– Какая нелепость! с досадою сказал Бранд: – как это глупо, что холостой человек не может показать носа в дом, где есть девица, чтоб не придумали вздорных историй о сватовстве и тому подобном! Уверьте герцогиню от моего имени, что это неправда.
– Я так скажу ей. До свидания, г. Эриксен – и рассеянный Данкварт, совершенно забыв о поручении, по которому приехал, встал и хотел протянуть руку хозяину, но, сообразив, что Артур просто живописец и более ничего, тотчас же отдернул ее назад и, важно поклонившись, пошел из комнаты вместе с Брандом.
Но едва сел он в карету, как вспомнил о своем деле, и лакей его, вернувшись в комнату, сказал, что г. Данкварт покорнейше просит г. Эриксена на минуту выйти к нему, но важному делу.
Эта неделикатная просьба раздражила молодого человека; но, желая до последней крайности исполнить обязанности вежливого хозяина относительно человека, который в первый раз посетил его, Артур вышел на лестницу.
– Любезный друг, сказал тоном прокровительства Данкварт: – я приезжал к вам по следующему делу: вызнаете, каким весом пользуется при дворе герцогиня; она видела портрет молодого графа Форбаха, сделанный вами, и находя ваш талант заслуживающим поощрения, желает, чтоб вы написали портрет сына её. Вы понимаете, как лестно подобное поручение. Но герцогиня желает прежде видеть еще опыт вашего искусства в портретной живописи, и вы должны, для пробы, сделать портрет кого-нибудь из близко-знакомых ей людей. Вы можете поэтому написать мой портрет. Я заеду к вам на-днях с этой целью.
– Не беспокойтесь заезжать ко мне, я сделаю ваш портрет на память, сухо сказал Артур, выведенный из терпения высокомерным тоном Данкварта.
– Смотрите же, любезнейший друг, постарайтесь уловить сходство: от этого зависит ваша художническая карьера. До свиданья, любезный друг.
VIII. Новый год
Граф Форбах, дежурный флигель-адъютант, сидел у окна в адъютантской комнате и пристально смотрел на два окна противоположной части здания. Лицо его выражало и ожидание и досаду. Чувства эти будут совершенно понятны, если мы скажем, что окна, на которые смотрел он, были окна комнаты фрейлины Евгении Сальм, которая была принята к двору, с неделю назад, и своею красотою произвела чрезвычайно-сильное впечатление на молодого графа; и если прибавим к этому, что, несмотря на пламенное ожидание графа, ни разу не промелькнул перед окнами профиль прекрасной фрейлины.
Наконец Форбах с досады отвернулся от окна и раскрыл какую-то книгу, но чрез пять минут взял бинокль и опять принялся за свои наблюдения. Под окном раздался громкий смех.
– А, майор, это ты! сказал, вздрогнув, Форбах: – если ты идешь усладить скуку моего одиночества, это очень мило с твоей стороны.
– Но я, быть-может, помешаю твоим созерцаниям… шутя отвечал майор Сальм.
– Каким созерцаниям? Я взял бинокль, чтоб рассмотреть, ты ли это идешь по двору…
– И заметил меня только тогда, как я был уж под-носом у тебя! Не проведешь, мой друг! Я знаю, на чьи окна ты засматриваешься.
– Что ж, если б и так? Все-таки я заслуживаю сострадания, а не насмешки. Она ни разу не показывалась у окна.
– И ты думаешь теперь о моей кузине, выражаясь словами Гете:
Мне до неё, как до звезды
Небесной, далеко…
– Пожалуйста оставь шутки! Чувство, под влиянием которого теперь я нахожусь, глубоко, неизгладимо.
– Вот что! Это говоришь ты мне подружески или официально, как родственнику Евгении фон-Сальм?
– Как своему другу и как её родственнику. Но ты все шутишь, а я говорю очень-серьезно.
– Да, и моя жена заметила, что ты влюблен в Евгению. Но я должен предупредить тебя: герцог Альфред волочится за моею кузиною.
– И она благосклонно принимает его любезности?
– Этого я не скажу. Но, во всяком случае, будь осторожен и решителен. Я буду помогать тебе и – пойми всю важность моей услуги – нынче же доставлю тебе случай провести вечер с моею кузиной. Она будет вечером у нас, и никого не будет кроме её. С восьми до десяти часов мы, то-есть я, жена и кузина, будем беседовать втроем, если ты не будешь четвертым в нашем обществе.
– О! буду, непременно буду! Ты мой благодетель!
– Приятно встречать признательных людей в нашем неблагодарном веке. До свидания. Жду тебя в восемь часов.
Мгновенно изменилось в молодом человеке расположение духа. Он сидел погруженный в самые сладкия, самые чистые мечты; и если что-нибудь беспокоило его, то разве одно только: время тянулось бесконечно; он беспрестанно посматривал на часы: прошло, быть-может, полчаса со времени разговора с майором, хотя Форбаху казалось, что он ждет уже два, три часа, когда вошел камердинер и, подавая ему письмо, сказал: «Это принесено вашим человеком, которого я оставил дожидаться, не будет ли каких приказаний.»
Адрес был написан женскою рукою, незнакомою графу; грубо вырезанная печать с буквою Б. также была неизвестна ему. Зевая, молодой человек начал читать:
«Ваше сиятельство,
Невероятных трудов стоило мне исполнить поручение, милостиво возложенное на меня вашим сиятельством. Но я не щадила ни хлопот, ни издержек, и теперь имею счастие уведомить вас о благополучном окончании этого трудного дела, которым будьте довольны и ваше сиятельство и ваш бесконечно-уважаемый мною друг.
Нынешний день балет кончается в восемь часов, а спектакль будет продолжаться до десяти; потому отец не будет ничего подозревать, если она останется два часа в приятном обществе. Ваше сиятельство будете ждать ее в карете у театрального подъезда ровно в восемь часов.
Прошу передать вашему высокоуважаемому другу, что я не жалела никаких трудов для исполнения его приказания
Ваша преданнейшая слуга Э. Бекер».
«Как быстро переменяются человеческие мысли!» подумал Форбах, небрежно бросая письмо на стол: «как недавно еще меня занимала эта прихоть, а теперь… теперь, ни за что в мире! Даже мысль об этой шалости кажется мне оскорбительною для моей любви. Надобно послать сказать, что я не могу быть на театральной площади в нынешний вечер, и послать старухе Бекер побольше денег, чтоб развязаться с этою глупою интригою».
Он велел позвать своего лакея и, запечатав несколько банковых билетов, сказал ему:
– Отнеси этот пакет по адресу и скажи толстой старухе, которой ты должен отдать его в собственные руки, что ныне вечером я занят и прошу оставить начатое дело.
«Какая легкомысленная девушка эта Клара Штайгер!» продолжал думать молодой человек, когда лакей ушел: «а еще говорили, что она самых строгих правил! Ну, разумеется, и я был глуп, что заинтересовался этим. Против денег не устояла, как и надобно было ожидать. Обыкновенная, глупая интрига – и больше ничего. Старуха конечно, лжет, говоря, что ей стоило больших трудов устроить это дело. Но о каком «высокоуважаемом друге моем» она упоминает в письме? Ну, да: об Эриксене. Ведь он сам занес мое письмо старухе.»
Но вот бьет пять часов: пришло время сменяться с дежурства и Форбах поскакал домой, чтоб переодеться к обеду: он был приглашен к герцогине, о которой с таким благоговением говорил Данкварт. Герцогиня действительно пользовалась огромным весом при дворе, и не явиться к её столу, получив приглашение, было невозможно, хотя Форбах с трепетом думал о том, что обед у герцогини назначен в шесть часов, а в восемь часов Евгения фон-Сальм будет в доме своего родственника, где он может говорить с нею наедине.
Но, к восторгу молодого человека, обед шел очень быстро; вот уже последнее блюдо; Форбах посмотрел на часы: только семь, следовательно у него не будет потеряно ни одной минуты из драгоценного времени. – Вдруг герцогиня сказала с благосклонною улыбкою:
– Граф Форбах! я вас прошу быть моим партнёром в вист. Альфред, который обыкновенно бывает четвертым в нашей партии с г. обергофмаршалом и министром двора, отказывается, говоря, что ему необходимо быть где-то по важному делу. Я полагаюсь на вашу любезность.
– Счастливец! шепнул Форбаху другой адъютант, сидевший подле него: – дорого я дал бы, чтоб быть на твоем месте!
Форбах не мог отказаться: отец его чрезвычайно дорожил добрым расположением герцогини, и теперь с улыбкою благодарил ее за внимание к его сыну. Сыну оставалось только почтительно поклониться.
– Мы не задержим вас долго, любезно прибавила хозяйка: – г. обергофмейстер свободен только до половины одиннадцатого; мы сыграем не более шести робберов.
«Шесть робберов! до половины одиннадцатого! А Евгения будет у майора только до десяти!» думал молодой человек, проклиная свою несчастную судьбу.
IX. Марки герцога Альфреда
Грустно стоял у окна Форбах, дожидаясь, пока составится партия виста. Он видел, как подали к крыльцу карету молодого герцога Альфреда. Ревнивое предчувствие заставило его приложить ухо к стеклу, и он ясно расслышал, как лакей, захлопнув дверцу, закричал: «к майору фон-Сальму!» Какое мучение для влюбленного юноши! Соперник заставил его сесть за ломберный стол, на свое место, и будет в душе хохотать над ним, любезничая с девушкою, за любовь которой Форбах с радостью отдал бы все! И неужели герцог Альфред питает к ней серьёзное чувство? неужели он ухаживает за нею с намерением искать её руки? Нет; расстояние между ним и девушкою, у которой нет ни знатного имени, ни огромного состояния, слишком-велико. Он просто волочится от скуки, или чтоб похвастаться победою. Возможно ли так легкомысленно, так жестоко играть счастием и добрым именем девушки!
Все эти размышления были совершенно-справедливы. Форбах забывал только, что он сам поступал подобным образом, хотя бы, например, несколько дней назад, преследуя бедную девушку, имя которой до сих пор было так же чисто, как имя Евгении фон-Сальм.
Но мысли его были прерваны лакеем, который доложил, что герцогиня изволит его дожидаться. Тяжело вздохнув, Форбах отправился к своему месту за карточным столом. Как партнёр герцогини, он сел на то место, где обыкновенно сидел её сын, его соперник. Едва он опустился на стул, как камердинер герцога Альфреда протянул руку, чтоб принять со стола марки, приготовленные для герцога.
– Оставьте марки, с улыбкою сказала ему герцогиня: – я знаю, что Альфред дорожит ими; но, передавая свое место, он, конечно, тем самым передал и свои марки графу.
Камердинер смутился и отошел к дверям.
– Ваша светлость, извините мое любопытство, сказал обергофмаршал: – разве в этих марках есть что-нибудь особенное, что герцог так бережет их?
– Они, вероятно, подарены ему на память; но в них, кажется, нет ничего особенного. Простые золотые марки довольно-тонкой работы. Помните, продолжала герцогиня, обращаясь к министру двора, – у нашего покойного гофмейстера, старинного селадона, были золотые марки, в которые клал он сантиментальные записочки? Это подавало случай к разным забавным толкам. Однако, начинаем игру.
У Форбаха родилось подозрение: что, если герцог Альфред также получает и передает в своих марках записки? Он осторожно начал перебирать их, одну за другою, в интервалы сдач, и на одной из них он действительно ощупал шарнер. «Открывать ее или нет?» думал он. «Нечестно разузнавать чужия тайны; но герцог сам интригует против меня; теперь ясно, что ему обязан я честью оставаться здесь, чтоб не мешать ему. Против коварного врага позволительны военные хитрости. И чего ж я хочу? Я хочу только удостовериться, не занял ли в сердце фон-Сальм того места, которое надеялся занять я. Если так, я уступлю ему поле битвы. Я хочу только избавиться от мучительного сомнения». Успокоив свою совесть этим объяснением, он воспользовался первою очередью сдавать карты, уронил их себе на колени, вместе с ними сдвинул рукою подозрительную марку и, нагнувшись, чтоб собрать карты, раскрыл ее под столом. В марке была вложена записка. Теперь оставалось прочитать ее так, чтоб никто того не заметил – дело трудное, и четверть часа, которая прошла, пока представился к тому случай, была мучительна для молодого ревнивца. Но вот кончился роббер и герцогиня попросила своего партнера сосчитать, сколько они проиграли.
– Просмотрите этот рассчет, сказала она, подавая ему клочок бумаги: – тут должна быть ошибка, но я не могу найти ее.
Делом одной секунды было для Форбаха, приподняв счет, наложить на него отысканную записку, прочитать ее и опять спрятать в руке.
– Да, сказал он: – ваша светлость ошиблись; вместо четырех онёров записано в одном месте два. Мы проиграли менее, нежели ожидали ваша светлость.
В записке он прочел:
«Доклад. В одиннадцать часов вечера. Четвертая дверь из голубой галереи».
Вист кончился. «Я буду в назначенном месте», думал Форбах, усевшись на софу в углу комнаты: «голубая галерея мне хорошо знакома. Но что, если камердинер знает об этой записке? Нет, ясно, что эти загадочные доклады ведутся без его посредничества. Иначе не к чему было бы прибегать к маркам: он передал бы герцогу записку прямо в руки. Да, я буду в голубой галерее».
Около одиннадцати часов общество стало разъезжаться, потому что герцогиня не любила сидеть долго. Форбах простился и, выйдя на крыльцо, отослал домой свой экипаж, сказав, что прийдет домой пешком.
Комнаты, занимаемые герцогинею, находились в той же части здания, где жили фрейлины. Голубая галерея, соединявшая это крыло с главным корпусом, одним концом примыкала к дежурной комнате флигель-адъютантов; поэтому молодой граф, возвратясь через другое крыльцо, без всяких затруднений дошел до этой галереи, теперь слабо-освещенной несколькими лампами. Комнаты, двери которых выходили в галерею, были назначены для прислуги во время больших придворных съездов, а в остальное время, как и теперь, оставались пусты. Форбах слегка постучался в четвертую дверь.
Тотчас же послышались в комнате шаги и ручка двери повернулась. Граф смело вошел в комнату; у двери встретила его девушка. При виде незнакомого лица, она испугалась и хотела вскрикнуть, по граф удержал ее, спокойно приложив палец к губам и тихо, но твердо сказав: «Не кричать! пугаться нечего». Потом он затворил дверь, запер ее на ключ и подошел к девушке, которая стояла полумертвая от испуга.
«Что за странное приключение!» думал граф, осматривая ее с головы до ног: «не просто ли это rendez-vous? Но нет, к чему ж в записке было бы сказано «доклад»? И притом, эта девушка, по всему вероятию, горничная, кажется, очень-скромна и боязлива. Нет, здесь кроется что-нибудь другое. Удастся ли мне выведать, что именно?»
– Не бойтесь, мой друг, сказал он: – вы ждали не меня?
– Нет, не вас, боязливо отвечала девушка.
– Тот, кого вы ждали, не мог прийти и поручил мне говорить с вами. Что вы хотели ему сказать?
Девушка молчала, не доверяя словам его.
– Пожалуй, скажу вам определеннее, чтоб успокоить вас. Я пришел вместо герцога Альфреда. Ну, что ж вы мне скажете?
– Я сама ничего не говорю; я только отвечаю на вопросы, проговорила девушка.
«Дело принимает очень-трудный оборот», подумал граф: «как начать мне свои расспросы, не давая заметить, что герцог ничего не рассказывал мне, не давал мне никакой инструкции? Попробуем, однако. Видно, что она горничная. Начнем наудачу».
– Что делает теперь ваша госпожа?
– Фрейлейн изволит почивать.
«Ого, дело идет на-лад!» подумал Форбах: «вот я уж узнал, что она служит горничною у какой-то девицы».
– Как и где провела она нынешний вечер? спросил он громко.
– Фрейлейн, после обеда, часов в восемь, поехала к г. фон-Сальму и воротилась домой вполовине одиннадцатого.
– Как? вскричал изумленный Форбах: – стало быть, вы рассказываете о фрейлине фон-Сальм? Так вы служите горничною у ш-lle фон-Сальм?
– Вы меня обманули, вы не посланы от герцога Альфреда, вскричала, в свою очередь, девушка, испугавшись более прежнего.
– Ну, да, он вовсе не посылал меня; но, слава Богу, что я здесь! Теперь я знаю, о чем должно вас расспрашивать; но я требую ответов полных и верных, требую – слышите ли? Говорите же, вы уж доносили о ней и прежде? Так вы изменяете своей госпоже? И вам не совестно делать такую гнусную вещь – изменять этому ангелу! О, как это бесчестно!
Девушка сначала оцепенела от изумления при этих словах, потом зарыдала и проговорила:
– Кто ж вы? вы, верно, граф Форбах?
– Ну, да; почему ж вы это угадали?
– Фрейлейн часто говорит о графе Форбахе, и я знаю, что он ее любит. Это я слышала от многих из нашей прислуги, и г-жа фон-Сальм, жена майора, при мне говорила ей это. А я вижу по вашим словам, что вы любите фрейлейн, потому я догадалась. Помогите же мне, спасите меня! рыдая, продолжала она и упала к ногам его.
– Что это значит? сказал Форбах, отступая на шаг.
– Меня определили к ней под этим условием, чтоб я доносила о ней; меня принуждают доносить о такой доброй, ласковой госпоже – это ужасно! Помогите мне, скажите мне, что мне делать!
Теперь читатель, конечно, узнал в горничной ту самую девушку, которая ночевала в Лисьей Норе под покровительством арфистки Нанетты.
– Кто ж вас принуждает доносить? кто определил вас под таким условием? как это случилось? спрашивал граф.
– Я пришла в этот город одинокая, не знала, где найти приют и кусок хлеба… начала девушка, но вдруг остановилась, с трепетом обратив глаза на дверь.
В галерее послышались шаги.
– Это герцог Альфред! шепнула она.
– Не бойтесь, тихо сказал Форбах, становясь перед свечею, чтоб свет её не падал на замочную скважину.
Шаги приближались. Подошедший человек несколько раз стукнул в дверь, подавая знак, чтоб отворили. Но дверь не отворялась, и он, подождав с минуту, пошел прочь, с досадою ворча какие-то невнятные слова.
– Опасность миновалась, сказал граф, когда шаги совершенно затихли в отдалении. – Продолжайте ваш рассказ.
Девушка пересказала коротко то, что мы уж знаем, умолчав, однако, подробности о месте, в котором видела она неизвестного человека. – Я во всяком случае обязана ему благодарностью, сказала она: – его условия тяжелы, но он спас меня от участи, которая была бы еще тяжеле. Не требуйте же, чтоб я выдавала его на погибель.
– И однако ж, выдавали вы свою госпожу, которая также добра к вам? сказал граф.
– Пожалейте меня, я была в крайности! проговорила девушка, закрывая лицо руками: – но поверьте, я говорила о ней только мелочи, из которых нельзя было извлечь ничего. Меня и так каждый раз упрекали, что я не умею отвечать ни на один важный вопрос. Тот, вместо которого вы пришли, требовал, чтоб я хвалила его своей госпоже. Я этого не делала, потому что знаю его дурные мысли. Я не такая дурная девушка, как вам может казаться. Я говорила только то, что могла бы сказать всякому, не вредя своей госпоже. Нет, я не выдам ее никому, ни даже вам, хотя, впрочем, вы и сами не станете выведывать о ней у меня.
– Почему ж я не стану выведывать?
– Потому что она сама, верно, сказала бы вам, если вы захотите что знать.
– В-самом-деле? с улыбкою сказал восхищенный Форбах. – Но возвратимся к делу. Что ж было после того, как вы имели ночью разговор с этим человеком, имени которого не знаете и который обещался доставить вам место?
– На следующее утро мне дали приличное платье, дали также инструкцию, как я должна отвечать на вопросы о моей прежней жизни, посадили меня в карету, привезли в какой-то дом, где я должна была сидеть в передней, куда и принесли мне письмо к одному знатному господину. Я отправилась к нему, и он уж дал мне рекомендательное письмо к фрейлейн фон-Сальм.
– Кто ж такой этот господин, которого вы называете знатным?
– Барон фон-Бранд.
– Странно! сказал Форбах: – об этом надобно подумать. Чтоб не возбуждать никаких подозрений, продолжайте исполнять обязанности, возложенные на вас человеком, с которым говорили вы ночью. Я уверен, что вы не измените своей госпоже. Если потребуют от вас чего-нибудь более-важного, не удовольствуются невинными сплетнями, которыми отделывались вы до сих пор, уведомьте об этом меня: тогда мы посмотрим, что нам делать. До тех пор будем выжидать; быть-может, я успею открыть нити этой интриги. Я верю вам, не обманите же моей доверенности, не измените вашей госпоже. Прощайте.
Тихо прошел Форбах по знакомым галереям, взял в адъютантской комнате свой плащ и задумчиво поехал домой. Более всего странным казалось ему, что в этой загадочной истории замешано имя барона Бранда. «Возможно ли» думал Форбах: «чтоб пустота и легкомысленность были в нем только маскою, за которою скрывается такая удивительная энергия, такой могущественный ум? Но пусть это так; с какою же целью быть ему в союзе против Евгении фон-Сальм?… Впрочем, последнее легко объяснить тем, что он дружен с герцогом и старается сблизиться с ним еще короче. Но нет, мои подозрения против барона неосновательны: он мог рекомендовать горничную, ничего не зная об интригах; он мог быть обманут. Однако ж, иные находят, что барон лицо сомнительное и подозрительное. Не далее, как нынче, гофмаршал говорил, что не считает его истинным аристократом. Потом… кто это?… да, Артур, рассказывал мне, что также подозревает барона в загадочных похождениях. Надобно обдумать и разузнать».
